Вернуться на главную страницу
Я творю мир. II круг. Часть 11. От основания к субстанции
Итак, после движения внутрь, и дойдя до основания, мы с Георгом поняли, что я могу быть основанием всего, чего угодно, как хороших поступков, так и дурных, таким образом, зайдя в тупик, мы двинулись обратно, в мир явлений.
«Сущность должна являться», - сказал мне на прощанье Гегель. Но я чувствовал, что это не последняя наша встреча.
Что дало мне путешествие в Зазеркалье? Ну, во-первых, то, насколько сущность тесно связана с явлением. Если раньше я творил бытие, даже и не подозревая о сути сотворённого, то теперь, явившись снова в свой мир, уже чётко понимал, что каждое явление, по сути, лежит между полюсами положительного и отрицательного, тождества и различия и именно эти четыре категории предполагают основание явления. Но и само основание, хоть и находится в Зазеркалье, то есть в сущности, но значимость основания может быть обнаружена лишь в реальной жизни явления.
Надо сказать, что немного отвык от своего внешнего мира. Теперь я уже знал, насколько явление связано с сущностью и был более осторожен в своих поступках. И именно на основании теснейшей связи сущности и явления ввёл категорию действительности. Можно сказать, что только сейчас и состоялся как Бог. Действительный Бог. И я опять задумался над вопросом о том, каким же образом соединены абсолютная реальность меня и мой способ самопознания. Хоть я и выбрался во внешний мир, но способ познания уже был иной - напрочь были забыты переходы первого круга, налицо была рефлексия. Способ был иной, но сотворённое в первом круге никуда не делось. И потому былое сомнение, обретя новую форму движения, неожиданно возымело надо мною власть. Понятно, что это было моё сомнение, я сам, но тем не менее. Сомнение буквально буравило меня, рвало на части и, казалось, вот-вот разорвёт - и одна часть меня будет абсолютная реальность, моё бытие, а вторая часть - способ самопознания, мышление.
Я, как действительный Бог, конечно же, справился с этим состоянием, но внутренняя борьба настолько подорвала мои силы, что хотя я и победил в себе сомнение и окончательно утвердил положение, что моё бытие и способ познания - это действительно мои мышление и бытие, но впал в какое-то состояние обескровленности, что ли. Вспомнилось, как Платон мне рассказывал о Пирровой победе, - я был подобен эфиру...
Но всё-таки это была победа! Такая, какой у меня ещё не было. Я впервые все силы отдал борьбе с собой. Я впервые сам создал себя. Целиком. Полностью. Без остатка.
И мне захотелось как-то назвать то состояние эфира, в которое я впал. Слово - звучное, ёмкое, всепроникающее - уже готово было сорваться с уст. Но... опять не хватало чуть-чуть.
- Субстанция, - сказал неожиданно возникший юноша с грустными глазами.
Та связь, которая подспудно вызревала во мне, прозвучала словом субстанция, а спокойного грустного юношу звали Бенедикт Спиноза. Теперь моя мысль не только вращалась вокруг связи мышления и бытия, - она уже в принципе не могла существовать вне этой связи. То, что Ансельм и Фома поставили вопрос о связующем члене между этими фундаментальными категориями, конечно, делает им честь, но Спиноза сделал неизмеримо больше - Барух (таково было его первое имя) ввел определение субстанции как причины самой себя именно за счет того, что вопрос о тождестве мышления и бытия у него стал основным, а это означало, что любое познание вне этого вопроса будет неистинным, недействительным, неразумным.
И здесь снова появился Гегель. И я уже догадывался почему. Георг лично захотел зафиксировать своё почтение Спинозе. Я, собственно говоря, этому и не противился. Да и как бы я мог противиться чему-то - я был в состоянии субстанции. Теперь всё шло как бы само собой. Я понимал, что это явление временное, что я ещё «взбрыкну» по полной, но сейчас... Действительно, сил не было ни на что, да и против Гегеля я, естественно, не возражал - очень мудрый геноссе.
Гегель, дабы вывести меня из статического абсолюта, задал Спинозе вопрос.
- А ты не задумывался, великий Бенедикт, почему всё-таки мышление оторвалось от бытия, ведь это чуть не погубило нашего Бога?
- Честно говоря, Георг, мне некогда было задумываться над этим вопросом - я же помимо научных трактатов ещё и стёкла шлифовал, на жизнь зарабатывал. Так что в моей жизни отрыв мышления от бытия был равносилен смерти. А вот мой старший товарищ, Рене Декарт, так тот был из знатной аристократической семьи, мог и математикой заниматься, и размышлять над проблемами мироздания, вовсе не задумываясь о средствах пропитания. Его философия - полное отражение его жизни - отдельно существует духовная субстанция с атрибутом мышление, отдельно - материальная с атрибутом протяжение. Нельзя сказать, чтоб Картезий совсем не знал жизни - у него было много денег, и он в юности много путешествовал, но ведь и путешествовать можно по-разному. Он сам творил лишь духовную жизнь, а материальное всегда было ему внешним, чуждым. Он всё, буквально всё, подверг тотальному сомнению, кроме своей способности мыслить, так и говорил, «я мыслю, следовательно существую». Даже в существовании Бога усомнился, потом спохватился - кто же будет соединять его две субстанции - в действительной жизни эти субстанции постоянно в единстве. Но просто так взять и ввести Бога в качестве субстанциального мостика он не мог, всё-таки сомнение Декарта было тотальное, и несомненно существовало у него лишь собственное мыслящее я, - только богатый человек мог до такого додуматься! Что же было делать? На помощь пришёл Ансельм, его онтологическое доказательство, так что Бог был выведен по всем правилам математической науки. Декарт немного усовершенствовал Ансельма и в качестве первой аксиомы ввёл промысливание существа не самого большого по величине, а совершеннейшего, могущество и мудрость которого на много порядков превосходят человеческие. Так что одна вещь, помимо нашего сознания, у Декарта существует. Эта «вещь» и соединяет субстанции. Я согласен с Картезием, что Бог -совершеннейшее существо, но он и есть совершеннейшая, единая, неделимая субстанция - причина самой себя.
Чего греха таить, мне был приятен этот спор, но силы почему-то он Богу не добавлял. Более того, вспомнились события первого круга творчества, как я изобретал танк, и как после примирения встречи с Милой стали какими-то внешними. Вспомнилось Зазеркалье, Ансельм и Фома, тем более, что затронули онтологическое доказательство. Конечно я величина, раз творю этот мир, конечно, совершеннейшее существо, раз отвечаю за всё сотворённое, но... уж больно эти все разговоры напоминали послетанковые отношения с любимой женщиной. Я ещё тогда у Дуба сказал святым отцам, что не люблю подхалимажа. Хотя одна мысль Спинозы согревала и звала к деятельности. Барух чётко дал понять, что я как Бог оживаю в его ладонях, когда он шлифует линзы. Мысль настолько новая и свежая, что я глубоко задумался над тем, что простой человек действительно может быть равен Богу. Ведь в труде Бенедикта так и было, хотя сама его философия этого не отражала. В философии Спинозы я у него всегда начальник, всегда мудрее его. Но линзы то мы с ним шлифуем абсолютно на равных, в абсолютном тождестве! Я понимал, что в этом была слабость позиции Спинозы, но это была и моя слабость, и я предчувствовал, что она должна была обернуться силой.
Я действительно предчувствовал появление нового персонажа. И он не заставил себя ждать. Неожиданно мужчина с гордо поднятой головой оказался по правую руку от меня.
- Иоганн, - деловито и буднично сказал он.
- А как Ваше полное имя? - спросил я, привыкший к тройным именам, и не ошибся.
- Иоганн Готлиб Фихте.
- Чувствую, что ты хочешь поблагодарить кого-то?
- Да, Спинозу. За то, что он ввёл понимание Бога как единой субстанции и за то, что возможность творить, которую ты вложил в меня при рождении, Бенедикт недосказанностью своего учения превратил в реальную возможность и ещё, хотя Барух отрицает всякую случайность, я благодарю счастливый случай, из-за которого меня так же, как и моего голландского предшественника, записали в атеисты. Я выступил со статьёй в защиту Бога - меня обвинили в богоборчестве. Спинозу за полтора века от меня отлучили от церкви, меня - от преподавания в университете, но сути дела это не меняет - активное противодействие невежественной толпы лишь утвердило истинность наших систем. Я понимал, что создав «Наукоучение», в котором моё Я тождественно божественному, я уточняю и дополняю своего великого предшественника. Меня все считали учеником Канта (кроме самого Кенигсбергского мыслителя), но мой истинный духовный учитель - Спиноза. И если у Спинозы свобода - это деятельность согласно познанной необходимости, то у меня необходимость порождена свободой, свободным творчеством человеческого Я.
С появлением Фихте, необходимость, главенствовавшая над всеми моими творениям, вышла на свой предел и стала абсолютной необходимостью. Это произошло потому, что зерно свободы было в её основании. Я понял, что абсолютная необходимость - это свобода в себе. И действительно пришла сила, субстанция во мне закончила брожение и окончательно оформилась, то есть, как сказал бы Стагирит, из простого наименования, слова, стала категорией.
