История одной курсистки. Часть II

2015-01-23  Mikołaj Zagorski перевод с польского и белорусского Dominik Jaroszkiewicz Версия для печати

Часть I	Часть II
Часть III	Часть IV
Часть V	Часть VI
Часть VII	Часть VIII
Часть IX	Часть X
Часть XI	Часть XII

Часть II

Белоруссия в политике и белорусская политика¹

Белорусский народ на удивление добрый и спокойный. Это тот материал, из которого любое разумное правительство могло бы сделать всё, что пожелало бы. Ленивый и инертный, белорусский крестьянин даже и неспособен противостоять бесправию, что, однако, не значит, что в глубине души он не имеет обиды на своих угнетателей. Национального сознания для него не существует, на вопрос, кто он, белорусский крестьянин скорее всего ответит: «Я, паночку, здешний», как будто слово «здешний» было для него альфой и омегой.

Korespondencja z Wilna // Dziennik Poznański. 1887, № 187.

Относительно белорусского крестьянина дело давно решённое: [забит] окончательно, так что даже лишился употребления человеческих способностей. Не знаем, в какой степени ложно это мнение, потому что не изучали специально белорусского края; но поверить ему, разумеется, не можем. <...> Посмотрим, что ещё скажут сами белорусы.

Николай Добролюбов, Черты для характеристики русского простонародья, 1860 г.

О политических организациях

Приведённая оппонентами Добролюбова характеристика белорусского крестьянства господствовала в эмпирическом сознании как российской, так и польской интеллигенции и шляхты ещё долгое время. Январское восстание и связанные с ним события не разбили, а в чём-то даже укрепили подобные предубеждения. Но всякий, кто мыслил о лучшем будущем для края по всем правилам содержательной логики, приходил к выводу, что без субъектности самих белорусов ничего хорошего не получится. Не зря одно из литературных определений Цёткі — будзіцелька.

Не удивительно, что получив документы об окончании курсов, Алаіза Пашкевіч летом 1904 года уехала из столицы поближе к родным местам, где намечался революционный подъём. В Вильне она рассчитывала жить, работать и, главное, охватить своей организаторской работой хотя бы часть не охваченных социалистическими и профессиональными союзами предприятий и клубов.

Каков же был политический ландшафт Вильны в середине 1904 года? Чтобы понять это нужно учесть политическое прошлое исторической Литвы². Впервые особая белорусская политическая арена появляется в период перехода от шляхетского к разночинному этапу освободительного движения. В России он относится к 1850-м годам и связан с именами Николая Чернышевского и Николая Добролюбова, а в Польше этот переход схематически относится к 1860-м годам и связан с именами Ярослава Домбровского³ и Валерия Врублевского⁴. Если в этом случае Польша «запаздывала», то переход от разночинного к пролетарскому этапу освободительного движения наступил в Польше уже в середине 1880-х, в то время как в России он произошёл только в 1890-х. Белоруссия поэтому оказалась в специфических условиях, когда самыми передовыми были то восточные, то западные влияния. Эта проницаемость для тенденций освободительного движения соседних наций до сих пор является для белорусского освободительного движения как его сильнейшей стороной, так и его самым уязвимым местом. Рассмотрим, как именно складывалась белорусская политика.

Мікола Мікалаевіч Купава, “Кастусь Каліноўскі” (1978, Каляровы лінарыт, 50х36 см)

Зачинателем новой белорусской политики по праву считается польско-литовско-белорусский революционер Виценты Константы Калиновский⁵, который поддерживал интернационалистскую⁶ и демократическую фракцию в Январском восстании. В основном он был сторонником линий Домбровского и Чернышевского и потому с целью активизировать крестьянство впервые применил белорусское печатное слово для революционной агитации. Благодарю последнему он считается зачинателем новой белорусской литературы, что находит близкое соответствие в биографиях Тараса Шевченко, Хосе Марти (José Julián Martí Pérez), Шандора Петёфи (Petőfi Sándor) и Александра Радищева.

В случае победы Калиновский рассчитывал на автономию исторической Литвы, что находило противодействие вождей фракции «белых» - польских магнатов, настроенных шовинистически и тормозивших решение аграрного вопроса. В качестве опоры восстановленной демократической федеративной государственности Польши, Литвы и Руси Калиновский видел крестьянское ополчение. В известном договоре российской и польской революционной демократии предусматривалась поддержка с обеих сторон демократического решения русского вопроса, т. е. судьбы белорусских и украинских земель. Политическая формула добровольной федерации Польши, Литвы и Руси является точной цитатой из оригинальных документов того времени. Именно в таком виде эта формула доживёт до 1890-х и окончательно измениться только после 1905 года, когда в освободительном движении появились литовские и белорусские (а не литвинские) и украинские (а не русинские или малороссийские) организации.

***

В 1850-х делать прогнозы о перспективах белорусской нации было очень сложно хотя бы потому, что белорусский народ испытывал феодальный панский гнёт и в основном находился в состоянии нищеты. В III части статьи «Какое дело рабочему классу до Польши?», озаглавленной «доктрина национальности в применении к Польше» Энгельс в 1886 году отмечал: «...на юге и на востоке нынешнего Царства Польского, находились белорусы, говорящие на языке, среднем между польским и русским, но более близком к последнему». Никакого упоминания самостоятельного значения белорусской интеллигенции и даже движения белорусских трудящихся статья Энгельса не содержит, потому что этой проблемой в то время было озабочено не так много людей. Но среди этих немногих был Францішак Багушэвіч, участник событий 1863 года, оптимистически оценивавший возможности освоения белорусами лучших достижений человеческой культуры. Именно его стихи Цётка знала наизусть почти все, а доставку его поэтического сборника «Dudka białaruskaja» (1891) в романовскую монархию организовывал будущий ярый ассимилятор белорусов Пилсудский. Именно Багушэвіч первый после поражения Январского восстания попытался начать пробуждать местные трудящиеся массы:

Эх, скручу я дудку!
Такое зайграю,
Што ўсім будзе чутка
Ад краю да краю!

Но надо помнить, что во времена Багушэвіча (он умер на переломе веков) белорусской интеллигенции как прослойки не существовало, поскольку университетов, местных сеймов, местных заметных изданий не было, и даже немногие гимназии находились исключительно в поле борьбы польских и российских культурных влияний. В таких условиях либеральные требования не могли найти в Белоруссии организованных местных выразителей аж до 1907-1914 годов. Либерализм (в тогдашних условиях с упором на экономическое обособление и реформизм) первыми в Белоруссии стали систематически поддерживать лишь в 1880-х годах представители католической иерархии, а в конце 1890-х к ним присоединились сионистские общества, образованные из наиболее отсталой части местного еврейского населения. А если говорить о характерном литературном проявлении либерализма — декадентстве, то на собраниях белорусских писателей ещё в 1920-х годах аплодисментами встречали заявление о том, что декадентства в белорусской литературе как оформленного течения не существует как нет и предпосылок для его формирования.

Если возвращаться к ситуации 1850-х, то тогда было почти невозможно угадать, что из народа со своей некодифицированной и нелитературной языковой нормой может получится нация. Часто без ссылок приводится утверждение, что в одной из статей по польскому вопросу Чернышевский пытается разобраться где кончается Россия и где начинается Польша. Тезис, приписываемый Чернышевскому выглядит весьма убедительно, поскольку он был тогда знаком с украинской литературой и высоко оценивал её первые шаги, а ничего соразмерного молодой украинской литературе на белорусской ниве он не мог заметить просто потому, что даже «Mużyckaja praŭda» появилась уже после того, как Чернышевский был заключён в Петропавловскую крепость.

В середине 1870-х годов Белоруссия уже является источником кадров как для польского, так и для российского освободительного движения. Тем самым из абстрактной местности, на которой предполагалось провести культурную и политическую границу, Белоруссия стала областью взаимовлияния российского и польского освободительного движения. Проводниками этого взаимовлияния в значительной степени были выходцы из Белоруссии. В числе тех, кто уже в 1870-х годах примкнул к народничеству были «М. Судзілоўскі, С. Кавалік, I. Грынявіцкі, Р. Ісаеў, К. Брэшка-Брашкоўская, А. Бонч-Асмалоўскі»⁷. «Хождение в народ» в Белоруссии не приняло того масштаба, который был характерен для нынешних центральных и южных областей России. Зато террористические методы многие белорусские революционеры ещё несколько десятилетий рассматривали и практиковали в числе основных форм работы. Стоит напомнить, что именно Гриневицкий был непосредственным исполнителем казни царя 1 марта 1881 года на Екатерининском канале. Но были и те, кто понимал тупиковость того пути политической борьбы в основу которого был положен террор. В группу «Чёрный передел», значительная часть которой перешла на позиции марксизма, вошли действовавшие в Минске Саул Гринфест и Левков Саул (Шауль Хаим) Лейбович (известный в переписке как «Герасимов» и «Рольник»). Именно они обеспечили минские издательские операции группы «Освобождение труда» в то время, когда почти всё народническое движение увидело в Плеханове и его товарищах лишь злонамеренных раскольников, а не тех, кто нашёл важную часть истины. Минская подпольная типография начала работу в сентябре 1883 года⁸. Через её агентов группа «Освобождение труда» хотела наладить доставку литературы из Западной Европы, но канал так и не был использован, хотя Гринфест установил необходимые связи в Москве, Вильне, Минске и Петербурге.

 

     

Ludwik Tadeusz Waryński (фото ~1870-е гг.)       Tadeusz Rechniewski

 

В сентябре 1882 года на основании решения действующих организаций в Варшаве, Киеве, Вильне, Москве и Петербурге было провозглашено создание первой польской партии, провозгласившей основой своей деятельности практический материализм. Это была партия «Пролетариат», известная как «Первый Пролетариат». Важную роль в первоначальной связи организаций и созыве первого съезда в январе 1883 года сыграл уроженец Каневской округи Киевщины поляк Людвик Тадеуш Варыньский⁹. В 1878 году в Варшаве он разработал т. н. «Брюссельскую программу» польских социалистов, в основном принятую «Пролетариатом». Среди её соавторов были Henryk Teodor Dulęba (Дулемба) и Aleksander Dębski (Дембский), перешедший через 20 лет на шовинистические позиции.

В появлении «Пролетариата» играл заметную роль уроженец Минщины бывший студент Петербургского университета Тадеуш Рехневский¹⁰, представлявший вместе с Куницким¹¹ на виленском съезде «Пролетариата» польско-белорусско-литовский кружок «Огниско», ставший главным источником кадров для петербургского комитета «Пролетариата». Переживший смерти своих товарищей и разгром «Пролетариата», Рехневский теперь больше известен по своей позднейшей деятельности в первом польском общественном «Университете для всех» (Uniwersytet dla Wszystkich, UdW), который был основан в 1905 году и сыграл роль в социалистическом воспитании польских рабочих.

В отличие от организаторов ППС, «Пролетариат» не игнорировал освободительное движение Германской империи и габсбургской монархии. В таких городах с давними и славными революционными традициями как Краков и Львов «Пролетариат» имел свои комитеты и опорные элементы инфраструктуры. Первая марксистская партия Польши признала свои дисциплинарные обязанности по отношению к революционной партии в России, в том числе к её нарождающемуся пролетариату, поскольку без тесного союза („Za wolność naszą i waszą”) уничтожение царизма представлялось неподъёмной задачей. В противоположность тупому шовинистическому изоляционизму ППС от движения всех соседних государств, союз, который предложил российским революционерам «Пролетариат», оказался не только прочным, но даже липким. Имеется в виду то, что польские революционеры, желавшие стать практическими материалистами, настолько поглощались сотрудничеством с «Народной волей», что оказывались в самом оппортунистическом смысле терпимы к самым непрактично-идеалистическим взглядам народовольцев. На современный взгляд, эта терпимость заметно превосходила меру необходимого товарищеского единогласия. Тем не менее, после ареста Варыньского важнейшие функции в ЦК принял на себя Станислав Чеславович Куницкий (Stanisław Kunicki). Он участвовал как в съездах «Народной воли», так и в совещаниях «Пролетариата», имел право голоса в высших междусъездовских органах обеих организаций. С его арестом в середине 1884 году в «Пролетариате» более уверенно зазвучали голоса тех, кто, не отказываясь от союза с российскими революционерами, требовал принципиальной марксистской оценки союзников и организованного содействия их просвещению.

В рамках частично согласованной с группой «Освобождение труда» издательской программы «Пролетариат» в 1882-1885 годах издал польские переводы «Manifest Partii Komunistycznej», «Wojna domowa we Francji», «Pochodzenie rodziny, własności prywatnej i państwa», «Rozwój socjalizmu od utopii do nauki» и извлечения из «Капитала». Интересно сравнить этот список с исполненной издательской программой Плеханова и его товарищей: «Манифест коммунистической партии» (1882), «Наёмный труд и капитал» (1883), «Развитие научного социализма» (1884), «Речь о свободе торговли» (1885), «Нищета философии» (1886), «Людвиг Фейербах» (1892), «Восемнадцатое брюмера Луи Бонапарта» (1894), «Ф. Энгельс о России» (1894).

Получившаяся картина, показывающая, что вообще могли понять о марксизме восточнее Познани, была бы не полной, если бы мы не упомянули такую теоретическую нацию как Украина. В то время нация Босенко и Канарского была раздроблена между романовской и габсбургской монархиями. Ещё во времена декабристов и восстания 1830 года Украина была такой же сферой разграничения российского и польского освободительного движения как сорока годами позднее Белоруссия. Но уже в 1840-х годах появляются первые украинские тайные освободительные общества, а Тарас Шевченко закладывает фундамент новой секулярной украинской художественной литературы. Дальнейшее развитие Украины в теоретическую нацию имеет очень важное отличие от подобного развития Польши или России — в 1840-х годах украинскими силами не была совершена самобытная ревизия Гегеля в сторону социализма в политике, атеизма в теологии и материализма с элементами современной диалектики в гносеологии. Но отсутствие мыслителей уровня Дембовского и Белинского, тем не менее, не помешало тому, что Украина стала теоретической нацией. И к этому процессу мы должны внимательно приглядеться. В известной степени он мог бы стать прототипом для образования Белоруссии как теоретической нации. Заметная и познавательная стереотипность стадий как украинского освободительного движения, так и литературного процесса для Белоруссии отмечена многими авторами. В основном те же самые стадии Белоруссия проходила позднее и в изменившихся условиях, а, кроме того, её культурные силы были объективно количественно меньше украинских, что ясно уже из демографической статистики. Видимо, эти факторы сыграли важную роль в том, что Белоруссия не сложилась как теоретическая нация. Если в случае Дембовского и Белинского Польша и Россия выглядят как теоретические нации одного уровня, то например разработки Ведуты выглядят как, хотя и независимое, но блеклое повторение исследований Глушкова даже в узкой области политической экономии¹².

Что же было заложено в основу Украины как теоретической нации? Если её интеллигенция долгое время могла усваивать результаты развития как линии Дембовского, так и линии Белинского, то интересно посмотреть на то, что было запланировано к распространению в украинских массах. Для этого мы должны обратиться к тому, что происходило в 1870-х годах в Галиции и во Львове — городе который имел репутацию «рассадника коммунизма». А там при участии Михайла Павлика¹³ и Івана Франка¹⁴ разворачивалась широкая подготовительная программа по переводу важнейших работ научного коммунизма на украинский язык. В 1879 году Франко перевёл знаменитую 24 главу «Капитала» Карла Маркса о первоначальном накоплении¹⁵, тогда же был завершён перевод начатых годом ранее извлечений из «Анти-Дюринга»¹⁶. Согласимся, это широкий замах для представителей нации, не имевшей даже своего перевода «Манифеста коммунистической партии». Но в этом замахе уже чувствуется, что Украина может стать теоретической нацией. Для того, чтобы подтвердить такую заявку, она должна была дать миру ещё одного мыслителя уровня Івана Франка. Но Украина вовсе не дала ещё одного мыслителя такого уровня, а вложила в сокровищницу мировой теоретической мысли работы целых двух своих великих сынов — Босенко и Канарского. В отличие от своего великого предшественника они были не только популяризаторами и пропагандистами марксизма, но и смогли по ленинской подсказке успешно ревизовать «Науку Логики» Гегеля. А даже не только ревизовать, но и воплотить результат ревизии в своих главных трудах - «Всеобщей теории развития» и «Диалектике эстетического процесса»¹⁷.

Вернёмся, однако, к началу 1880-х годов. Издательские начинания Франка тогда не получили продолжения, разбиваясь о цензурные и финансовые затруднения. Известно по меньшей мере три провальных прижизненных попытки издать перевод 24 главы «Капитала». Упомянутые разделы «Анти-Дюринга» тоже не были изданы при жизни автора перевода. Но ни для мирового теоретического мышления, ни для Украины не пропал этот, по словам российского поэта Пушкина, «скорбный труд и дум высокое стремленье». Тем более, что даже без прямого издания опыт перевода очень сильно повлиял на иные работы. А среди изданных работ были „Nauka і jej stanowisko wobec klas pracujących”, «Що таке соціалізм» (обе 1878 года) и знаменитая «Програма галицьких соціалістів» (1881), которую будет весьма поучительно сравнить с «Брюссельской программой», на основании которой объединился «Пролетариат». К сожалению это выходит за рамки нашей темы белорусской политики, и потому нужно перейти к организационной характеристике украинского социализма и его важнейших этапах развития до того момента, когда Цётка приехала во Львов.

В 1890 году на основании украинских объединений, вдохновлённых опытом работы Михайла Драгоманова (который был дядей Лесі Українки) под председательством Івана Франка собрался I съезд Русско-украинской радикальной партии¹⁸. Съезд утвердил подготовленную им, Павлыком и Даниловичем программу. Последний во времена пилсудчины совершил предательство своих классовых, а затем и национальных позиций, а первые двое, как и Цётка, не дожили до Великого Октября, но заложили твёрдую основу классового и национального освобождения трудящихся своих народов.

Мне не встретилось сравнение программ и организационного опыта РУРП и БСГ, но оно несомненно было бы продуктивно. Помимо обычной задержки «повторения» украинской ситуации севернее Припяти, мы должны выделить типологическое сходство двух организаций с объективно-исторической и субъективной стороны их деятельности.

Іван Франко — основатель пролетарской литературы (“Борислав сміється”), поддержавший борьбу рабочих Бориславского промышленного района, как и Цётка, относился к разночинной интеллигенции. Как и она, он испытал сильное влияние марксизма. Как в литературной так и в организационной работе оба выражали интересы пролетаризующегося трудового крестьянства. Для обоих соприкосновение с работой в пролетарской среде было относительно непродолжительным, но организационно, мировоззренчески и литературно плодотворным. Как программа БСГ, так и программа РУРП, были составлены под заметным и даже решающим влиянием марксизма, и обе организации в конце концов обзавелись фракциями, которые смогли выступить против тухлоты умершей в 1914 году официальной социал-демократии. Но это стоит осветить ниже, а пока лишь отметим, что если Франко пользовался организационным авторитетом в РУРП и был одной из её ключевых фигур, то Цётка в руководящих органах БСГ была не замечена, хотя и была к ним близка¹⁹. Как РУРП, так и БСГ были первыми политическими партиями и первыми национальными организациями трудящихся на Украине и Белоруссии соответственно. Обе организации придерживались буржуазно-демократической программы-минимум и поддержали народную революцию 1905 года в романовской монархии. Обе выступали за социалистическое будущее Украины и Белоруссии.

К тому времени, как Цётка вернулась с Курсов в Вильну, в украинском освободительном движении уже начался новый этап. Его начало можно символически совместить с 1892 годом. В этом же году начался судебный процесс над Павлыком и Франком за попытку издания перевода «Социализм научный и утопический»²⁰. В этом же году были написаны “Досвітні огні” Лесі Українки, где за четверть века до Великого Октября легли в ряд такие строки:

Досвітні огні, переможні, урочі
Прорізали темряву ночі,
Ще сонячні промені сплять,—
Досвітні огні вже горять,
То світять їх люди робочі.

Начинался пролетарско-коммунистический этап освободительного движения на Украине и в России. Франко начинает освоение марксизма в ходе переводов работ его основателей, которые он начал составлять по совету своего знакомого Остапа Терлецького вскоре после известного политического процесса социалистов 1877 года. По времени это совпадает с выработкой набросков марксистской программы Людвиком Тадеушем Варыньским. Польша и Украина пришли к марксизму почти одновременно, хотя ни там, ни там развернуть воспринятые идеи до практического материализма не удавалось ещё десятилетиями. Примерно на десятилетие запоздало знакомство с марксизмом в России, где пик деятельности Николая Федосеева пришёлся на начало 1890-х годов. До того марксизм конечно знали и работали «с учётом наличия», но работать «на основании» никто не решался, не говоря о длительном отсутствии ясности, в чём именно он состоит.

При поддержке написавшей “Досвітні огні” Леси Украинки был в 1902 издан “Маніфест комуністичної партії”. Местом издания стал Львов — город, едва ли не с 1848 года известный как «рассадник коммунизма». Леся Українка была уже организационно связана с социал-демократией.

В 1895 году, в связи со смертью объединявшего многих своим авторитетом Драгоманова, РУРП начала распадаться на различные фракции. Этот процесс был ускорен тем, что тогда же РУРП стала местной парламентской партией (3 депутата галицкого сейма), а в 1897 и общеимперской (2 депутата имперского совета в Вене). В 1897 году РУРП готовила аграрную стачку в поддержку всеобщего избирательного права. Цётка почти через десятилетие после этого первого шага увидит победный конец кампании.

Аграрная стачка была последним большим совместным делом членов РУРП. В 1899 году из РУРП окончательно выделились «национал-демократы» - УНДП и «социал-демократы» - УСДП. Эта партия в ходе дальнейшего развития претерпела эволюцию совсем не в ту сторону, в которую двигались СДКПиЛ, ЛСДП и РСДРП. Наиболее влиятельны в УСДП были Микола Ганкевич, Юліан Бачинський, Роман Яросевич, Семен Вітик. Первый может быть известен тем, кто интересовался деятельностью Польской Социал-Демократической Партии Галиции и Силезии (PPSDGiS). Именно он разошёлся с Франко, и тот в итоге не присоединился к УСДП. А начиналось всё достаточно хорошо: «У вересні 1896 р. М. Ганкевич разом з іншими членами УРП скликали таємні збори українських робітників у Львові, на яких вирішено заснувати українську соціал-демократичну партію. 17 вересня 1896 р. був виданий “Поклик до робітників русинів”, який повідомляв про намір створити окрему, українську, соціал-демократичну партію. Ініціаторами її утворення були І. Франко, М. Павлик, М. Ганкевич та ін. З 1 січня 1897 р. почав виходити друкований орган українських соціал-демократів — газета “Robitnyk”»²¹. Но хорошее быстро кончается, и уже в 1898 году Ганкевич и Франко организационно обосабливаются. Не Ганкевич ли стал причиной того, что Франко нарисовал в рецензии на книгу «Народники и марксисты» непривлекательный образ духовных близких к Ганкевичу оппортунистов, отождествив их с марксистами?

УСДП с момента основания признала организационные обязательства по отношению к общеимперской социал-демократии. Это признание реализовалось как автономный статус УСДП в Галиции. Брюннская общепартийная программа 1899 года, которой подчинилась и УСДП, в части национального вопроса была далеко позади Чернышевского, Домбровского народнической группы «Гомон»²², Ленина и даже Франка 1870-х годов. Говоря прямо, самоопределение не доводилось до возможности отделения. А без этого и агитация за воссоединение с украинской стороны выглядела бы лицемерной, ибо возможность воссоединения украинцев по оба берега Збруча австрийскими оппортунистами не рассматривалась. Поэтому Франко принял сторону той фракции РУРП, которая стояла за государственную независимость Украины, а оппортунизм уже попахивающий серостью «2½ интернационала», закономерно вызвал у него отвращение, особенно, когда рядился в одежды марксистской ортодоксии. Другое дело, что Франко в запале этого спора поверил чужому самоотождествлению, которое весьма сомнительно уже с позиций формальной логики, не говоря о логике содержательной. Против всякого содержательного усвоения марксизма Ганкевичем говорит позднейший факт: он вступил в ППС как только у УСДП возникли юридические проблемы с пилсудчиками.

Юліан Бачинський известен выдвижением лозунга «Вільна, велика, політично самостійна Україна, одна, нероздільна від Сяну по Кавказ» и долгим пребыванием в США. Яросевич вовсе прекратил политическую борьбу незадолго до переворота Пилсудского. И только Вітик продолжил борьбу за эмансипацию украинцев, пройдя непростую идейную эволюцию от негативно-критического сторонника правительства УНР до преданного доброжелательно-критического работника большевистской КП(б)У. Если посмотреть второстепенные фигуры второстепенной партии УСДП, то и их биографии вряд ли могут свидетельствовать о твёрдых марксистских убеждениях. Давайте сравним коллективы:

• Ганкевич-Бачинський-Яросевич-Вітик

• Варыньский-Рехневский-Куницкий

• Трусевич-Дзержинский-Тышка-Люксембург

• Колас-Цётка-Бурбіс-Хлябцэвіч

• Федосеев-Ленин-Калинин-Кржижановский

Я полагаю, что о масштабе УСДП читатель сможет заключить сам. К тому моменту, как Цётка увидит Франка, он организационно уже разойдётся с показавшими спесь «ортодоксов» социалистами из УСДП. Это была нечаянная, но болезненная утрата для всего мирового социалистического движения²³. К тому моменту как Цётка приехала во Львов, Франко уже несколько лет как не принимал активного участия в политической жизни Галиции. Он фактически отстранился от неё в 1904 году, примерно тогда же, когда Цётка вернулась с Курсов в Вильну.

Охватив главные черты соседней, близкой по культуре и интересной для исторических сравнений украинской политики, будет полезно уже под углом знакомства с ней рассмотреть политическую хронику Белоруссии, связанную с «Пролетариатом».

***

«Пролетариат» 1880-х имел наиболее мощные комитеты в Варшаве, Модлине, Лодзи, Петербурге и Москве, а на этнографических белорусских землях самыми крупными были комитеты Белостока, Пинска и Вильны. Партия имела четыре печатных органа — журнал „Walka klas” («Борьба классов», Женева), заграничную газету „Przedświt” ²⁴ («Заря», Женева), легальную газету „Robotnik” («Работник», Kraków) и нелегальную газету „Proletariat” («Пролетариат», Варшава). По их публикациям мы можем установить, что буржуазно-демократический характер назревающей революции в партии почти не осознавался. Не было и понимания значения национального вопроса, хотя «Пролетариат» и придерживался интернационалистской позиции (партийный лозунг был „Proletariusze wszystkich krajów łączcie się!”). Не было ни однозначного понимания роли крестьянства в социальной революции, ни сил для специальной работы в крестьянской среде. В Польше, как и в России, глубокая разработка названных вопросов относится к более позднему времени. Николай Евграфович Федосеев, российский Варыньский, заложил основу аграрной программы и национальной политики российского пролетариата не ранее, чем в конце 1880-х годов²⁵. Тогда же он смог в общем решить вопрос о характере будущей революции, союзниках и роли пролетариата в ней. Дальнейшее развитие положений Федосеева после его ранней смерти в середине 1898 года осуществлял уже Ленин.

«Пролетариат» имел действующие организации, среди прочего, в Пинске, Вилейке, Бресте, Минске, Гродно и Витебске²⁶. Деятельность комитетов партии была обращена на научное просвещение рабочих, организацию стачек, а в отдельных случаях - и актов индивидуального террора. К сожалению, партийные документы «Пролетариата» не позволяли осудить применение такого неэффективного метода политической борьбы. После ареста Варыньского и Куницкого дела организации некоторое время вели уроженцы этнографической Белоруссии Марыя Багушэвіч, Іосіф і Юлія Разумейчык, Міхал Манцэвіч²⁷.

В тех же 1880-х годах народническое общество «Гоман» или (по российской норме) «Гомон»²⁸ попыталось обосновать самостоятельную роль Белоруссии. Одноимённый журнал в 1884 году писал: «Мы — белорусы и должны бороться за местные интересы белорусского народа и федеративную автономию страны. Мы — революционеры, потому что, разделяя программу борьбы Народной воли, считаем необходимым принять участие в этой борьбе; мы — социалисты, ибо нашей главной целью является экономическое улучшение страны на основе научного социализма»²⁹. До разгрома журнала было выпущено лишь 2 номера, отдельные экземпляры которого находили в Петербурге и восточной Белоруссии. В группе «Гомон» работали Александр Марченко³⁰ из Мстиславского уезда, Хаим Ратнер из Шклова, М. И. Стацкевич, В. Б. Крупский и С. Нестюшко-Буйницкий. В упомянутом журнале впервые с белорусской стороны подана претензия на оформление белорусской автономии в том смысле, в каком её возможность ранее признавали Чернышевский и Домбровский, согласившиеся в необходимости демократического разрешения проблемы преобразования администрирования исторической Литвы.

Не только научные, но и определённые технические успехи имели социалисты на белорусских землях. Например, М. Янчэўскі, в начале 1883 года создал печатный станок для виленского комитета «Пролетариата» и при участии Ковальского и Рымкевича обеспечил его литерным набором³¹. М. Янчэўскі известен как организатор гродненского социалистического кружка народнического направления. Некоторые его товарищи, поступившие в Варшавский университет, стали проводниками линии Варыньского, а В. Руткевіч и вовсе принимал участие в составлении польского перевода «Капитала» Карла Маркса.

Незадолго до создания «Пролетариата» заработала Северо-Западная организация «Народной воли». В 1882 году в её составе были организации офицеров царской армии, как минимум, в Вильне, Минске, Пинске, Витебске, Гродно, Бобруйске, Орше и Могилёве. Народовольческие организации молодёжи работали в Гродно, Витебске, Минске, Пинске, Могилёве, Горках и Несвиже. Именно эта организационная сеть, наложенная на сеть организаций «Пролетариата», представляла собой белорусский социализм начала 1880-х годов.

В конце 1880-х годов польские и российские марксистские издания распространяются в Белоруссии и через неё в глубь России. И хотя в сопряжённых с этим распространением технических операциях принимали участие как народовольцы, так и пролетариатовцы, оценка результата этих операций в современной исторической литературе далеко неоднозначна. Как мне кажется, в польской и немецкой историографии в известной степени не очень ясно осознаётся теоретическая суть народничества. В частности, я хотел бы разграничить результаты Дембовского (в России - Белинского) как первого гегельянца и результаты широкого распространения переводов самого Гегеля в Польше (или, соответственно, в России). Это две принципиально разные теоретические позиции. В одном случае Дембовский (Белинский) даёт нам результат ревизии Гегеля, сопряжённый со своим положением как теоретика, а в другом случае мы сами становимся субъективно равны Дембовскому (Белинскому) и проверяем совершённый им процесс для своих новых условий. В первом случае мы имеем представление о Гегеле и асимптотически - понятие о его наследии, во втором случае мы имеем понятие о Гегеле и асимптотически - действие по его теории. Полностью аналогичны рассуждения о теории Маркса. Народничество имело представление о теории Маркса, но оно было привнесено из вторых рук (как свидетельства о Сократе) и потому было лишь усвоением пригодных и нужных элементов теории Маркса для своих условий, которые в России очень сильно отличались от условий, породивших целостность марксизма. Получилось нечто подобное применению квантовой физики к исследованию горения в топке паровоза. Не касаясь сути, проявлений и источников ярких славянофильских тенденций в народничестве стоит отметить, что отдельные логические обороты Маркса были усвоены народниками как элементы теории, несомненно направленной против капитализма. Но знание марксизма и понимание его практических корней - это коренным образом разные состояния теоретика, приводящие к разным, в известных условиях антагонистическим, практикам. Понимание предполагает практику «на основе», а знание лишь практику «с учётом». Их различие хорошо видно на примере формирования нравственности в школе: поскольку даётся не понимание, а знание, то и нравственная практика у школьников формируется «с учётом» полицейского подавления, а не «на основании» органично-человеческих принципов общежития. Не «не убивай», а «не будь открытым как убийца». Т. е. народничество это российское политическое движение «с учётом» марксизма, а движением «на основе» марксизма был например «Союз борьбы за освобождение рабочего класса», чья деятельность началась не менее чем через четверть века после оформления народничества. Но даже при этом нужно не забывать, что движение на основе марксизма и движение, сделавшее основы марксизма своим способом действия - это тоже разные вещи. Вспомним, что Ленин жаловался на то, что больше половины большевиков и подавляющее большинство меньшевиков вообще не могут критически мыслить и вырабатывать решения для новых условий, говоря философским языком, не достигают даже уровня выводящего на истину сократовского вопрошания. Хотя нужные для мышления положения и факты, по словам Ленина, все они «знают», «твёрдо знают» и «могут повторить» (т. е. произнести).

Иногда задают такой вопрос: могли ли российские народники из знакомства с марксизмом вывести его органичное применение для российских условий и вообще универсальную значимость? Могли ли они стать марксистами на основании логики в том смысле, как её понимает Гегель в «Науке логики» и Ильенков в одноимённой статье? Нет. Потому что народники, да и продолжатели революционной линии в российской политике, ещё очень долго вообще не изучали марксизм как логику. Т. е. той стороны марксизма, которая позволяет в известной степени выходить за ограниченность своей эпохи, в России ещё долго не знали и тем более не умели применять. Даже переход к марксизму в российском освободительном движении был вызван не логическими причинами, а экономической и политической трансформацией общества в сторону капитализма³². Логическая возможность 1840-х годов таким образом в России не срабатывала, как минимум, до начала 1880-х. Для того, чтобы она сработала, о ней нужно было хотя бы знать, а российская жизнь тех времён не предполагала необходимости задумываться о подобной логической возможности. Это хорошо видно на примере гениальнейшего из мыслителей доленинской России — Николая Чернышевского, который даже осведомлённо обсуждал в ссылке «Капитал» Маркса³³. Задумываются о логической возможности выйти за историческую ограниченность своей эпохи люди только тогда, когда им действительно очень сильно нужно эту ограниченность преодолеть, и когда в действительности хотя бы схематически созрели силы для этого. Это положение должно определять нашу оценку как теоретической стороны народничества, так и процесса освоения марксизма, как минимум, с логической стороны. Историческая справедливость этого тезиса для России блестяще подтверждается деятельностью Николая Евграфовича Федосеева, российского Варыньского, который, в отличие от основателя «Пролетариата», сравнительно детально разработал аграрную программу и попытался рассмотреть национальный вопрос³⁴. Именно Федосеев был, пожалуй, первым из российских теоретиков до Ленина, кто задумался о логическом инструменте познания ограниченности своей эпохи и теоретического преодоления этой ограниченности. А если задумался, то применил, потому что со стороны субъективной диалектики марксизм - это практический материализм. Интересно, что примерно в те же годы, в конце 1880-х, Чернышевский по воспоминаниям А. А. Токарского как-то сказал: «Неужели не найдется человек, который уловил бы закон человеческого развития, как Ньютон уловил закон мироздания?» Увы, многолетняя вилюйская ссылка оторвала его от научного процесса, и усвоить созданное к тому времени независимо Марксом и Морганом материалистическое понимание человеческой предыстории он не мог.

Если возвращаться к политической и теоретической ситуации на белорусских землях после возвращения Чернышевского в Астрахань, то необходимо выделить полицейский разгром минского, виленского и пинского комитетов «Пролетариата» в 1884-1886 годах. Он сильно осложнил формирование квалифицированных кадров пролетарской партии, но тенденция к её созданию, будучи не прихотью Варыньского, а требованием эпохи, ожила ещё в нескольких позднейший организациях.

Например, в 1888 году работавший в познаньских структурах «Пролетариата» Мартин Каспшак³⁵ создал на основе сохранных кадров новую организацию — т. н. «II Пролетариат». Эта организация оказалась хуже связана с рабочим движением, поскольку активно практиковала индивидуальный террор, и это направление деятельности перетягивало на себя почти все силы, которые могли бы работать по пропаганде в рабочей среде. Уже в 1889 году группа вышедших из «II Пролетариата» образовала Союз Польских Рабочих, который сохранил от партии Варыньского стремление к созданию научно квалифицированных кадров, а от партии Каспшака - требование польской автономии. Спецификой Союза было тесное соединение главных направлений борьбы: за трудовые, страховые, гигиенические и иные права рабочих, за отказ от индивидуального террора, за массовую агитацию и за общее и политическое просвещение рабочих. СПР прилагал и некоторые усилия для образования легальной организации, но попытки создать организацию-«прикрытие» успешными не были.

В 1893 году СПР объединился с той организацией, из которой некогда выделился. В программе созданной Социал-демократии Польши (SDKP) индивидуальный террор как особая форма политической борьбы для мирного времени отвергался, а залогом обобществления земли и средств промышленного производства была определена политическая форма диктатуры пролетариата.

Сразу же с момента образования СДКП смогла с опорой на разветвлённые связи в рабочей среде организовывать и поддерживать стачки с экономическими требованиями. В 1894-1896 годах было 45 таких стачек³⁶.

***

В польских эмигрантских кругах под влиянием Болеслава Лимановского на парижском съезде в конце 1892 года была создана Польская Социалистическая Партия под заметным шовинистическим влиянием. Именно из-за него часть участников съезда позднее примкнула к СДКП и покинула ряды ППС. Программа ППС требовала добровольной федерации в границах 1772 года, однако, оставляя простор для польских социал-националистов, программа ничего не сообщала о том из чего, кем и как эта федерация будет составляться, и почему она будет добровольной. Органом ППС была нелегальная газета „Robotnik”,

В создании ППС участвовали представители «Второго Пролетариата» из группы органа „Przedświt” (Aleksander Dębski ps. Gustaw, Bolesław Antoni Jędrzejowski ps. Bolesław, Witold Jodko-Narkiewicz ps. Aleksander, Stanisław Mendelson ps. Mieczysław, Maria Jankowska-Mendelson ps. Marian, Feliks Perl ps. Feliks, Wacław Skiba ps. Władysław, Aleksander Sulkiewicz ps. Kazimierz) и варшавского «Объединения рабочего» (Edward Abramowski ps. Józef, Jan Stróżecki ps. Stefan, Stanisław Wojciechowski ps. Wacław, Stanisław Tylicki ps. Wojciech). Кроме двух названных организаций, ППС была зачата также и такой структурой как «Польское национал-социалистическое сообщество»³⁷, которая выставила на съезд сотрудников своего издания „Pobudka” (Jan Lorentowicz ps. Zdzisław, Władysław Ratuld ps. Bronisław, Maria Szteliga ps. Marta). Формально не представляли никаких организаций вдохновивший национал-социалистов Bolesław Limanowski ps. Tadeusz, Wacław Podwiński ps. Wiktor и Stanisław Grabski ps. Stanisław. Последний был наблюдателем от Союза Польских Рабочих без официальных полномочий, но с правом голоса.

Польский национал-социализм много позднее получил название «пилсудчина» в честь активного деятеля ППС Пилсудского, покинувшего впоследствии ряды партии. По приведённому выше списку участников Парижского съезда ППС читатель может проследить очень показательную тенденцию. Многие из них оказались ярыми противниками эмансипации литовцев, белорусов, латышей, евреев и украинцев, сторонниками полной ассимиляции непольского населения и опорой беспринципной политики Пилсудского, приведшей Польшу к катастрофе 1939 года. Те, кто не был терпим к однопартийцам, стоящим на позициях национал-социализма, постепенно откалывались от ППС и примыкали к СДКПиЛ. Последней такой крупной группой была ППС-левица, вошедшая в состав Коммунистической Партии Польши на объединительном съезде с СДКПиЛ 16 декабря 1918 года. Кстати, стоит заметить, что „Gmina Narodowo-Socjalistyczna”, «Сообщество национально-социалистическое», похоже, является одним из первопроходцев в употреблении словосочетания, использованного позднее гитлеровцами. Название, имевшее уважение в ППС, было применено почти за 40 лет до того, как в мире стала широко известна гитлеровская „Narodowosocjalistyczna Niemiecka Partia Robotników” (Национал-социалистическая рабочая партия Германии), известная на языке оригинала под аббревиатурой „NSDAP“.

ППС в исторической Литве (литовская секция ППС) образовалась вместе с партией в 1893 году. Іван Коўкель называет всех членов виленского комитета: Юзеф Пілсудскі, Александер Сулькевіч, С. Беляк, Л. Зайкоўскі, Д. Рымкевіч³⁸. Влияния в рабочей среди они ещё долго не имели. Гродненский комитет ППС образовался в 1895 году по иницативе Петра Шумова (этнического великоросса). В отличие от изоляционистских комитетов ППС в этнографической Польше, гродненские функционеры вели обширную агитацию в среде рабочих евреев, которые составляли больше половины всего местного пролетариата. Для этого они даже добились исключительного для себя решения центральных органов против распространения на Белоруссию обычной партийной национально-исключительной политики. Просто в случае её проведения ППС не могла бы даже сохранять свою сильно разреженную сеть на белорусских землях.

ППС конечно была шовинистической организацией, но это не значит, что шовинистами и национал-изоляционистами были все её члены. Как и в случае с современными организациями, именующими себя коммунистическими партиями в России и на Украине, в случае ППС на нижнем уровне мы найдём немало добросовестных, честных, смелых, дисциплинированных и стойких борцов. Их историческую эффективность уничтожило всего одно маленькое обстоятельство — в главном они соглашались подчиняться шовинистически настроенному руководству. Для того, чтобы из добросовестного борца превратиться в помеху или мусор на пути развития человечества, нужно совсем немногое — хоть в чём-то и хоть ненадолго прекратить мышление, остановить непрерывную критическую оценку обстоятельств работы и своих отношений к другим участникам освободительной борьбы. Этого было вполне достаточно для того, чтобы прошедшие царскую ссылку польские социалисты становились пилсудчиками, чтобы те, кто помогал белорусскому книгопечатанию, превращались в ярых ассимиляторов тех же самых белорусов.

***

В мае 1896 года закончился учредительный съезд Литовской Социал-демократической партии. Литовской, скорее, в историческом, чем в современном понимании, поскольку основу партии составили созвавшие съезд комитеты Вильны, Минска и Сморгони. И хотя названные города не имели литовского демографического большинства, в ЛСДП работали и этнические литовцы. А как раз в то время, когда Цётка приехала в Вильну после Курсов, в ЛСДП вступил вышедший тогда же из буржуазной Литовской Демократической Партии Винцас Мицкевячус-Капсукас³⁹. Он сразу же вступил в полемику по вопросу отношения к литовскому национальному движению с Янулайчусом⁴⁰, и никто не мог предполагать тогда, что этот будущий знакомый Цёткі и Дзержинского будет неоднократно избираться в высшие органы Коммунистического Интернационала.

В программе-минимум ЛСДП стояло требование демократической республиканской Литвы в федерации с Белоруссией, Польшей и Украиной. ЛСДП признала отсутствие разногласий литовского пролетариата с классовыми братьями в названных странах и предприняла шаги к налаживанию совместной борьбы. Однако российский пролетариат и его организации в документах съезда специально не рассматриваются и упоминаются лишь вскользь. Против неопределённости в отношении решающего союзника выступали Станислав Трусевич⁴¹ и Феликс Дзержинский, но их фракция оказалась в меньшинстве⁴². Эта фракция образовала Рабочий Союз Литвы, оставшийся на интернационалистских позициях с комитетами в тех же городах. Союз провозгласил свои организационные обязанности автономной единицы по отношению к общероссийской социал-демократии, создания которой в форме партии ожидали его члены. В 1897-1899 годах Рабочий Союз Литвы наладил широкую издательскую деятельность, организовал свои общеобразовательные и политические курсы, а также руководил апрельскими выступлениями 1899 года, о которых немало слышала в своё время Цётка. Именно Союз в 1896 году пытался поддержать стачку на Петербургско-Варшавской железной пороге, имел некоторое влияние на упомянутый клуб железнодорожников и провёл несколько стачек в Сморгони. Ключевые фигуры Союза - С. С. Трусевич, М. Ю. Козловский, Я. Я. Папкевич, К. С. Еремеев⁴³. В 1900 году Рабочий союз, фракция Дзержинского из ЛСДП и СДКП объединились в СДКПиЛ. Именно как с представителями СДКПиЛ Цётка познакомилась с некоторыми из названных людей.

***

Если условных продолжателей линий СДКП, ЛСДП, и ППС мы можем найти в современности, то сложнее состоит дело с такой организацией как Бунд (Всеобщий еврейский рабочий союз в Литве, Польше и России). После известных событий на восточном театре Второй Мировой Войны даже язык идиш, на котором публиковалась большая часть литературы Бунда, вытеснен из бытового использования.

1 мая 1895 года в Вильне в пользу специфической еврейской пролетарской организации высказался Юлий Осипович Мартов, будущий вождь меньшевиков. Идеи его воззвания «Поворотный пункт в истории еврейского рабочего движения» ещё до первой публикации в Женеве в 1900 году нашли множество сторонников. В этнографической Польше формирование отдельных организаций Бунда было, очевидно, ответом на националистические установки ППС. Но этот ответ был тоже националистическим, и Бунд никогда не ставил своей целью коренное преодоление отрыва еврейского пролетариата от местной борьбы. По сути, как и в случае с ППС, мы имеем место с раскольнической установкой. Но Бунд в целом, а в особенности в начальный период своей деятельности, старался сохранять и элементы интернационалистской линии. В частности, Бунд признал свои организационные обязанности по отношению к общероссийской социал-демократии, но обусловил эти обязанности признанием своего исключительного права представительства еврейского пролетариата. По сути в этом требовании отражалось подогреваемое предрассудками недоверие Бунда к движению польского и российского пролетариата. Подробнее об этом можно прочитать во многих ленинских работах, в том числе в работе «Шаг вперёд, два шага назад». Эта работа относится как раз к середине 1904 года и прямо отражает ситуацию именно того времени, когда Цётка вернулась в Вильну.

Бунд организовался в Вильно на съезде 25-27 сентября 1897 года, однако уже в начале следующего года его центральные органы разместились в Минске. Печатным органом съезд утвердил газету „Arbeiterstimme“. Сразу же после съезда эта газета развернула кампанию за присоединение рабочих организаций к Бунду. В местных рабочих организациях, где играли некоторую роль представители еврейского пролетариата, в основном однозначно восприняли эту кампанию как раскольническую, но кто-то воспринял это положительно, а кто-то был настроен к раскольникам непримиримо. В Гродно раскол привёл к тому, что противники Бунда вскоре после раскола примкнули к не менее шовинистической ППС⁴⁴. Даже в самом Минске, где Бунд расположил центральные органы, большинство членов еврейской рабочей организации отказалось вступать в Бунд. Разногласие состояло в том, что Бунд стоял на платформе экономизма, а большинство минской организации стремилось к разворачиванию политической борьбы. Впрочем, принятая программа политической борьбы была вполне эсеровская и имела явный уклон в сторону индивидуального террора. Получившаяся организация распалась уже через 3 года⁴⁵, а её остатки примкнули к ПСР.

***

В том же 1897 году, в котором оформился Бунд, была предпринята попытка созвать I съезд РСДРП в Киеве, а виленские социал-демократы вели подготовительные переговоры ещё в 1896 году. Киевский съезд не собрал кворума и потому организационная работа продолжилась. Успешнее прошло собрание, состоявшееся при содействии Бунда в Минске 1-3 марта 1898 года. Размещение и перемещение участников помогал организовывать Сергей Мержинский, возлюбленный Леси Украинки, у смертного одра которого в 1901 году она написала драму «Одержима». Про их последние совместные годы в 1971 году был снят замечательный фильм «Іду до тебе...»

В числе совещающихся организаций на I съезде РСДРП не было ППС, которая выставила неприемлемые условия. Не были приняты и некоторые социал-демократические организации как не умеющие эффективно противодействовать политической полиции. ЛСДП откаталась от представительства незадолго перед съездом.

I съезд закончился малорезультативно, даже партийный орган «Рабочая газета» вскоре прекратил деятельность, поскольку участники съезда были почти все найдены и арестованы, а организационная связь так и не была установлена. В пользу необходимости объединения очень сильно повернул настроения принятый на съезде и опубликованный вскоре «Манифест российской социал-демократии», но реальное объединение пришлось осуществлять другим силам. Сбором так и не собравшихся осколков занялась ленинская «Искра». Её программа была противопоставлена воззрениям «экономистов», которые господствовали в том числе и в Бунде. Потому Бунд противодействовал распространению «Искры» там, где имел влиятельные организации и густую сеть внутренней почты.

Экономисты отстаивали включение в экономическую борьбу как основу включения в борьбу политическую («Борись за свои права»). А линию «Искры» предельно упрощённо, но ещё узнаваемо можно выразить в логических переходах публицистического изложения от фактов произвола к признанию их органичности для капиталистических порядков и их разрушающего действия не только на пролетариат, но и на другие общественные группы. Тем самым «Искра» ориентировалась не на средних представителей пролетариата, а на тех, кто готов бросить вызов всему способу общественного воспроизводства. Неподъёмностью задачи «Искра» вопреки мнению «экономистов» не пугала: в тех же статьях обычно показывались слабые места и освещался опыт их успешного использования. «Искра» объединяла всех, кто хотел бороться и кто считал только практику критерием истины. «Искра» не предлагала бороться «за компанию», бороться «до кучи», бороться «в свободное время», но она предлагала бороться за цели Программы результативно и добросовестно стремиться к результативности.

«Искра» выдвинула на II съезд РСДРП (июль-август 1903, Брюссель-Лондон) организованную и работоспособную группу, которая представила и обосновала в жёсткой полемике свой проект Программы с положением о политической форме диктатуры пролетариата как основной среднесрочной задаче партии. За эту программу голосовали и представители Бунда, но они покинули заседания после того как Съезд отверг федеративное устройство РСДРП и высказался за демократический централизм. На последовавший переход Бунда к конфронтации «Искра» ответила формированием в марте 1904 года Северо-западного и Полесского комитетов на основании искровской сети, включавшей уже во времена бундовского бойкота 25 городов и местечек Белоруссии.

Мало кто помнит, но II съезд был для Ленина провальным. Вскоре он вынужден был уйти из многих партийных органов и на основании газеты «Вперёд» снова формировать структуры партии нового типа, такие, какие он описал в «Что делать?». Уже не первый раз Ленину приходилось превращать поражение в победу. Необходимым условием этого было то, что Ленин всегда оставался с добросовестно выработанным результатом самокритического мышления, а его противники обычно поддавались различным идеологическим влияниям и обосновывали необходимость игнорировать соответствие их субъективных логических ходов логике общественного (исторического) процесса.

Организации РСДРП уже в 1904 году охватывали, как минимум, Минск, Гомель, Витебск, Борисов, Бобруйск, Могилёв, Мозырь, Полоцк, Оршу, Горки, Копыль⁴⁶.

***

Позднее организаций, провозгласивших ориентацию на марксизм, организовались сторонники политической линии народничества. В январе 1902 года газета «Революционная Россия» провозгласила себя органом Партии Социалистов-революционеров (ПСР). Эта партия изначально не была революционной, поскольку вся её революционность касалась лишь политической сферы, а уже в соседних областях деятельности торжествовал самый благодушный идеализм. Теоретики ПСР были знакомы с марксизмом, как минимум, в области политических выводов, реже в политической экономии, ещё реже в гносеологии. Но теоретики ПСР не примкнули к партии мышления, а встали на позицию того, что вовсе не нужно «освобождаться от влияния традиционных, принадлежащих старому миросозерцанию, фраз». Марксизм теоретики ПСР безоговорочно признавали только в тех немногих областях, в которых его признание не требовало широкой просветительской работы в партии и не вступало в явный конфликт с абстрактными оппозиционно-террористическими настроениями. Эти настроения некоторые теоретики ПСР выразили в приверженности к махизму в гносеологии.

Поскольку народничество вообще не было революционным в гносеологическом смысле, а его политические воззрения оказались во многом сняты уже Кибальчичем, то к гносеологической контрреволюции естественно «как только так сразу» присоединилась контрреволюция политическая в форме полицейской провокации. Речь идёт о двойных и даже тройных агентах в Боевой Организации ПСР, проводившей индивидуальный террор.

Внимание ПСР к соответствию воззрений действительности было минимальным. Даже партийную программу и то в виде проекта «Революционная Россия» опубликовала лишь в мае 1904 года, а I съезд ПСР и вовсе работал на рубеже нового 1906 года. Это значит, что когда Цётка завязывала контакты с представителями ПСР, те даже не могли пропагандировать положения официальной партийной программы, а пользовались газетными статьями, некоторые из которых противоречили друг другу. При всей своей крестьянской направленности ПСР признавала, что ведущей силой грядущей революции будет пролетариат. Но ПСР необходимость проведения его исторических (долгосорочных) классовых интересов не признавала, просто потому, что не имела гносеологических инструментов для их выявления: вслед за Черновым большая часть теоретиков ПСР открыто поддержала позитивизм в виде учения Маха и Авенариуса. Что касается политической сферы, то помимо общедемократической программы следует отметить последовательность ПСР в отстаивании будущего федеративного устройства России. От предшественников (революционных народников классического периода) ПСР сильнее всего отличались тем, что не имела иллюзий по отношению к общине. Лишь активизация крестьянского движения в 1905 году оживила в ПСР эти иллюзии и придала им убедительности. К 1904 году ПСР имела организации как минимум в Минске, Гомеле и Витебске, а их общим координатором была Северо-Западная организация ПСР⁴⁷.

***

Рассказом о ПСР можно было бы закончить обрисовку контуров тех политических организаций, которые хотели работать на поддержку народной революции и её доведение до победы. Но тогда рассказ остался бы не полным, поскольку на то время, когда Цётка посещала занятия Курсов, приходится образование некоторых организаций-обманок, разворачивание так называемой зубатовщины — политической авантюры реформистского толка под руководством начальника московского охранного отделения полковника Зубатова. К кратковременной поддержке зубатовщины царская администрация пришла на основании осмысления опыта сионистского движения, о котором стоит рассказать отдельно.

В 1886 году видный идеолог сионизма Герцль выпустил книгу «Еврейского государство», в которой ориентировал поддержавших его представителей еврейской интеллигенции на переселение в Палестину. Из этой задачи выводилось всё остальное. На местах должны были быть основаны сионистские общества, которые помимо национальной пропаганды должны были всячески готовить переселение. Очень логично, что Герцль требовал от сионистских обществ лизоблюдства перед господствующими классами, поскольку их содействие могло увеличить поток поселенцев, а противодействие могло бы сильно ослабить националистическое влияние на еврейский народ. Герцль был против участия евреев в освободительном движении, поскольку те местности, где они могут совместными усилиями с представителями других народов достигнуть успехов, провозглашались лишь временным пристанищем до переселения в Палестину. Следовательно, такое «временное обустройство» провозглашалось задачей ненужной и вредной. Все усилия должны были концентрироваться на переселении, а среди важных промежуточных задач были такие как противодействие национальной ассимиляции и пропаганда национальной исключительности.

Если смотреть на национальный состав освободительного движения в России, то первые места по численности до 1870-х годов занимали поляки и великороссы. С разворачиванием повальной пролетаризации еврейского населения участие евреев в освободительном движении становится количественно соизмеримым с польским участием. Поэтому царизм ищет либеральных альтернатив для евреев, надеясь, что их представители, как и польские либералы, смогут дурить свой народ. Сионизм подходил на эту роль очень хорошо, и потому, как только в 1897 году в Базеле была образована Всемирная Сионистская Организация, её отделения были без всяких проблем созданы в романовской монархии. В 1898 году в Минской, Могилёвской и Витебской губернии было 54 зарегистрированных сионистских общества, а к 1902 году их стало 92⁴⁸. В том же году в Минске был проведён всероссийский сионистский съезд⁴⁹. Но планы царизма, как и планы сионистов, были нарушены в 1903 году, когда было раскрыто существование рабочей организации сионистской направленности, которая не отказывалась от участия в освободительном движении. Этот еврейский аналог-прототип ППС сильно напугал царизм не своими результатами, а тем, что смог совместить слабо совместимое. Руководствуясь логикой «смог один - смогут другие», царизм в 1903 запретил сионистские общества, которые начали подпольное существование и утратили часть влияния. Этот запрет привёл в том числе к оттоку кадров в Бунд, для борьбы с которым некогда поддерживались сионистские общества. В результате Бунд стал всё активнее смещаться в националистическую сторону.

Политическая полиция романовской монархии уже в 1900 году считала сионистов недостаточно управляемыми. Кроме того, в освободительное движение всё сильнее втягивались не только евреи, и даже преимущественно не евреи. Тогда Зубатов решил не поддерживать чужие инициативы, а проявить свою. В середине 1901 года была создана Еврейская Независимая Рабочая Партия на основе реформизма, исключительно экономической борьбы и максимальной легализации. Организованные кассы взаимопомощи и просветительские клубы повлияли на профессиональные объединения. В конце 1901 года в Минске 15 из 20 профессиональных объединений покинули Бунд и перешли ЕНРП. После оттока кадров в сионистские общества рост влияния ЕНРП почти уничтожил некогда сильнейшую организацию Бунда. По сути ЕНРП предлагала еврейским рабочим и ремесленникам тоже самое - «экономизм», некоторые националистические иллюзии и относительно устойчивую организацию. Не предлагался только социализм как дальняя цель, но ряд успешных стачек, подержанных Департаментом полиции, позволил ЕНРП иметь на своей стороне практическую успешность в отстаивании экономических интересов, что резко повернуло симпатии несознательных масс против Бунда. В ответ Бунд напряг последние силы для расширения агитации против «полицейского социализма». Эта кампания, но уже по мотивам противодействия реформизму и «экономизму», была в том или ином аспекте поддержана «Искрой», ПСР, ЛСДП, СДКПиЛ и даже отдельными группами ППС, которые опасалась формирования польского полицейского социализма. Но не эти усилия были главными для краха зубатовщины. Законы романовской монархии не допускали свободы союзов, и потому даже самые гнилые реформистские объединения были в правовом смысле лишь полицейской криминальной игрой. На этой основе объединились капиталисты, у которых реформисты с помощью департамента полиции иногда могли урвать крошки с роскошного и изобильного стола прибылей. Именно промышленники убедили высшие административные слои в Петербурге прекратить сомнительный полицейский эксперимент. В результате покинутая полицейскими покровителями ЕНРП стала стремительно терять влияние, а летом 1903 года самораспустилась⁵⁰.

В конце 1904 года опыт ЕНРП был использован Зубатовым для организации обществ столичного пролетариата под руководством священника Гапона. Именно организованная при его участии демонстрация рабочих была расстреляна 9 января 1905 года и начала политический процесс народной революции.

***

Для полноты картины стоит упомянуть и такого местного противника Бунда как ППС. Такая формулировка может вызвать у читателя затруднения, поскольку Бунд, как известно, не боролся за независимость Польши. Но массовость еврейского пролетариата на белорусских землях вынудила ППС пойти на эксперимент. В 1903 году виленская конференция Центрального Рабочего Комитета ППС позволила местным организациям достаточно тесное взаимодействие с Бундом, а VI съезд ППС даже основал Еврейскую Организацию ППС во главе с еврейским комитетом. Её Гродненские конференции в апреле и октябре 1903 года привели к формированию руководящего Еврейского Комитета. В октябре 1906 года в составе Еврейской Организации ППС были отделения в Вильне, Гродне и Белостоке (до 150 человек), Бресте (до 200 человек) а также менее крупные отделения в Минске и Пинске⁵¹.

За рамками нашего обзора остались лишь БСГ и марионеточная белорусская инициатива ПСС. Это связано с тем, что их организационное оформление началось не более чем за год до возвращения Цёткі в Вильну и продолжалось уже во время её деятельности, а потому гораздо разумнее рассказать о положении и состоянии этих организаций в рамках биографического изложения.

Белоруссия и теоретическое мышление

Итак, описав всех заметных участников белорусского освободительного политического процесса (как самостоятельных, так и марионеток), мы неизбежно встаём перед вопросом о его перспективах. Политические перспективы, как это блестяще доказал Ленин, закладываются в известной степени в области гносеологии. Для пролетариата вообще все политические перспективы связаны с этой областью, потому что он не может освободиться, не освобождая всего общества, а тем самым туго привязан привязан к такой напряжённой общественной практике, которая не может сформироваться без опоры на максимальное доступное эпохе тождество субъективного и объективного. Другие классовые силы тоже обретают политическую успешность по мере лучшего понимания своих задач, но поскольку их интерес может реализоваться без всеобщего освобождения, то им достаточно освоения идеологии, а не её критики, познания видимости, а не сущности. Дело идёт о распространении практического материализма.

Выше были упомянуты усилия «Пролетариата» и группы «Освобождение труда» в этом направлении. Но в данном случае нас интересует не сам факт распространения литературы, а соразмерность масштабов её распространения и понимания задачам общественного (исторического) процесса. Для выведения этого знания мы должны взять более широкий контекст, чем для рассмотрения белорусской политики. В частности здесь в качестве начала не могут не быть интересны исследования Эдварда Дембовского⁵² в Польше и Виссариона Белинского в России. Напомним, что они относятся примерно к 1842-1848 годам. Полученные результаты связаны с обретением Дембовским и Белинским печатных трибун („Przegląd naukowy” и «Современник» соответственно), а с теоретической точки зрения они выразились в переходе названных мыслителей на позиции созерцательного материализма с отдельными элементами диалектики. И Дембовский, и Белинский очень скоро после завершения черновых набросков самобытной ревизии наследия Гегеля провозгласили свой переход на позиции социализма. У меня нет под рукой высказываний Дембовского, но об уровне владения Белинского диалектикой свидетельствует такое его высказывание 1840 года: «Завидуем внукам и правнукам нашим, которым суждено видеть Россию в 1940 году, стоящую во главе образованного мира, дающую законы в науке и искусстве и принимающую благоговейную дань уважения от просвещённого человечества». Несмотря на абстрактность, это положение Белинского достойно быть поставленным в один ряд с предсказанием Первой Мировой войны, которое сделал с точностью до участников и результата Энгельс почти за 30 лет до её начала⁵³. Но дело не столько в том, что Белинский и Дембовский смогли понять важные черты социалистического будущего, сколько в том, что Польша и Россия стали теоретическими нациями. Непрерывная критика своих результатов - это и есть способ существования социальной революции, совпадающий со способом существования современных форм теоретического мышления. Через полвека Людвик Варыньский и Владимир Ленин доказали, что нет ничего практичней хорошей теории, а ещё через полвека Семек и Ильенков осуществили основательную самокритику практики своей теоретической нации, доказав возможность возрождения современного теоретического мышления в своих странах.

Была ли Белоруссия когда-либо теоретической нацией? Мы должны ответить на этот вопрос отрицательно. Несомненно, что попытки стать теоретической нацией предпринимались белорусами в 1920-1930-х годах, но не случилось. Даже для тех, кто считает что «мировой дух не посещает дважды», это не ругательство, потому что даже в этом случае двери Белоруссии для него открыты. Ведь что не случилось в прошлом, то может случится в будущем. А что же не случилось в прошлом? Не случилось теоретического мышления. Но распространение марксизма как важная предпосылка к нему всё-таки случилось. Распространение, иногда даже частичное освоение, но не развитие. Поэтому сконцентрируемся на другом вопросе: что останется от марксизма, если его абстрагировать только на политическую сферу? Иными словами, может ли стать исторической такая нация, которая не является теоретической? В статьях про Германию, Украину или Россию такие вопросы неуместны, но они становятся принципиальными при оценке перспектив и истории таких стран как Белоруссия, Литва, Словакия или Латвия.

На пути к решению поставленного вопроса нам остаётся сделать важное предположение, что теоретическое мышление поселяется в некоторой стране добросовестно, т. е. участники объединений и курсов самообразования не занимаются сознательной фальсификацией приносимого на родину знания. Иными словами те же существенные, но не усвоенные в России или Польше элементы марксизма, были отброшены не в рамках фальсификации, а в рамках заблуждения, в рамках того, что они оказались недостаточно массово востребованы. Это предположение обычно легко признают действительным для наследия Ленина и Люксембург, но можно ли так уверенно заявлять, что идеологизация не оставила следа в воззрениях того же Георгия Плеханова, который в 1914 году скатился на шовинистические позиции?

Если вспоминать достаточно тесное знакомство Ленина и Люксембург с наследием философии (которая, напомним, закончилась методом Гегеля), то нужно признать, что освоение этого фундамента теоретического мышления и освоение того, что принимали за марксизм - это два совсем разных и едва соприкасающихся процесса. И «Пролетариат» и РСДРП до II съезда по большому счёту формировали в теоретическом мышлении не понимание марксизма, а представление о нём. Это не так уж и плохо. Если придать изображённому Валерием Сухановым⁵⁴ педагогическому процессу формирования образа цели политическую окраску, то мы получим вполне адекватную картину становления большевизма, включающую выход на линию Ильенкова в Советском Союзе и на линию Семека в Народной Польше. Нелишне помнить и то, что мы со своей органичной критикой политического примитивизма «Пролетариата» и ранней РСДРП сами обязаны своим мышлением их практике. Без Варыньского и Ленина не могли бы состояться Семек и Ильенков. А это значит, что упомянутый нами элемент заблуждения оказался достаточен для развития истины.

Мотив остро критического восприятия теоретического мышления основателей «Пролетариата» и РСДРП может показаться кому-то принадлежностью ильенковско-семековской линии научного коммунизма и в качестве таковой относиться хронологически к 1960-м годам. Но развёрнутую критику тенденций, господствовавших на ранних этапах пролетарских партий, дал ещё Ленин в работе «Что делать?». В частности, он связывает экономизм и терроризм как две формы неверия в возможности масс. Первая форма была характерна для РСДРП, вторая для «Пролетариата» и «II Пролетариата» в особенности. Организационный заслон экономизму и терроризму поставил в России II съезд РСДРП и формирование организационной линии большевизма, а в Польше развитие терроризма было остановлено формированием СДКП. Кстати, лекарство и от того, и от другого Ленин указал с опорой на ещё более ранний источник, на предисловие Энгельса к «Крестьянской войне». Вот сквозная центральная мысль рассматривающих субъективную диалектику работ Энгельса, Ленина, Варыньского, Ильенкова и Семека: «...обязанность вождей будет состоять в том, чтобы всё более и более просвещать себя по всем теоретическим вопросам, всё более и более освобождаться от влияния традиционных, принадлежащих старому миросозерцанию, фраз и всегда иметь в виду, что социализм, с тех пор как он стал наукой, требует, чтобы с ним и обращались как с наукой, т. е. чтобы его изучали. Приобретённое таким образом, всё более проясняющееся сознание необходимо распространять среди рабочих масс с всё большим усердием и всё крепче сплачивать организацию партии и организацию профессиональных союзов...»

После приведённого критического освещения области теоретической работы, будем надеяться, читатель сможет без лишнего оптимизма, но и без повального ниспровержения, оценить значение некоторых исторических фактов, раскрывающих развитие теоретического мышления на белорусских землях. А перед этим напомним, что небольшой период активной деятельности «Пролетариата» был лишь кратковременным просветом в полном господстве кустарных сообществ самообразования, которые, за редким исключением, не могли даже наладить систематические или летучие курсы научного коммунизма.

Итак, после разгрома «Пролетариата» работа по систематическому внесению теоретического мышления на обширные просторы висленско-днепровского междуречья была снова погружена во мрак. Упомянутые издания «Пролетариата» были распределены между кустарными обществами самообразования и целое десятилетие будили мысли будущих членов СДКПиЛ, ЛСДП, РСДРП и БСГ. О настроениях «межвременья» мы можем кое-что сказать и по своему чувственному опыту. В конце концов, в области теоретического мышления для нас сейчас даже такое явление как Польская Народная Республика это немногим более, чем гигантское издательское предприятие, оставившее нам подавляющее своей массивностью печатное наследство. Даже несмотря на обилие макулатуры и то, что хороших книг, которые стоит читать, действительно немного, даже на этом фоне теоретическое наследие Народной Польши кажется слишком внушительным для индивидуального освоения. Что ж, посмотрим как всходили посевы «Пролетариата».

В 1884-1886 годах виленский, витебский и пинский комитеты «Пролетариата» пережили провалы и были почти целиком разгромлены политической полицией. Исключением стал лишь Минск. После вызванного разгромом «Пролетариата» перерыва в распространении марксистской литературы в большинстве местностей Белоруссии оно стало восстанавливаться лишь в начале 1890-х. Этим занимались «Р. Салавейчык, ураджэнец г. Гродна, Э. Абрамовіч, выпускнік Гродзенскай гімназіі, I. А. Гурвіч, былы студэнт Пецярбургскага універсітэта і былы чорнаперадзелец, яго жонка Алена, сястра Яўгенія і інш. Летам 1886 г. у гуртках Э. Абрамовіча і I. Гурвіча ў Мінску налічвалася ўжо каля 130 чалавек.»⁵⁵ Согласимся, что если прибавить к этому 200-300 охваченных пропагандой рабочих, то достигнутый результат выглядит очень неплохо даже по современным меркам. А такой охват имела не только минская организация, но и виленская группа, в которой работали В. Сяліцкі и Ян Тышка (Лео Йогихес), известный позднее по своей деятельности в польском коммунистическом движении.

Пропагандистская активность минских социал-демократов находила поддержку в рабочих обществах. Одно из них действовало на железной дороге, а другое на металлическом заводе Лифшица и Якобсона, причём оба общества организовал Станислав Трусевич⁵⁶. Он же был одним из организаторов «Союза рабочих на Литве»⁵⁷ и поддержал позднее образование СДКПиЛ, в Главном Правлении⁵⁸ которой работал в первые годы. Интересно, что по национальному вопросу он придерживался федералистской позиции и полемизировал с Розой Люксембург, склоняясь к тому решению, которое позднее назовут ленинским.

В других городах какой-то интерес к марксизму проявляли даже представители ППС. Іван Коўкель называет некоторых участников гродненского кружка изучения марксизма: А. Фридман, Пётр Шумов, С. Галюн, М. Демьянович, - почти все они организационно определились в пользу ППС. В том же докладе упоминаются организаторы гомельского кружка по изучению марксизма: М.Гезенцвей и А.Поляк⁵⁹.

Особого внимания заслуживает виленское объединение нелегальных самообразовательных организаций, превратившееся в один из мощнейших комитетов СДКПиЛ. Из этого объединения вышли Феликс Дзержинский и Лео Йогихес, известный как Ян Тышка и избранный на V съезд РСДРП. Тышка впоследствии стал одним из руководителей Союза Спартака и возглавил Коммунистическую Партию Германии на короткое время между убийством Розы Люксембург и свои убийством. Об уровне теоретического мышления Тышки свидетельствует то, что он остался интернационалистом во время начала боевых действий мировой войны в Польше. Интересно, что большинство польских интернационалистов прожило военные годы в тюрьмах, причём немецкие военные власти относились к ним ничуть не лучше и не хуже своих российских коллег. Это открывает нам важную черту единодушия господствующих классов, которое всегда скрывается за милитаристским психозом на войне.

Достаточно интересно описание коммунистических курсов 1890-х годов (далее Курсы), которое без явной привязки к местности приводит Іван Коўкель. Вероятнее всего, описанные трёхгодичные Курсы работали в Минске или как-то связаны с опытом виленских социал-демократов. Но в любом случае нужно оценить организационные навыки инициаторов Курсов; мне не известны современные примеры подобных образовательных инициатив с трёхлетним циклом прохождения всего Курса. Первые два года преподаватели ставили задачу передачи общих знаний о природе и обществе. Важнейшим итогом должна была стать выработка диалектических понятий из открываемых на Курсах областей человеческой практики. Поскольку дело часто соскользало в поиск диалектикообразных картинок в природе и обществе, то на третий год курсов допускались далеко не все. Совсем не допускались дальше те, кто не смог освоить системы общеобразовательных фактов вроде небулярной гипотезы, клеточной теории и основ эволюционизма в дарвиновском варианте. В стачечной и луддитской борьбе коллектив Курсов участия не принимал, поскольку она объективно велась на стихийном и нерезультативном уровне, а усилия коллектива Курсов были бы слишком малы для того, чтобы изменить ситуацию, но вполне достаточны для полного провала. Масштабы деятельности, соответствующие движению, способному помогать стачечникам, организаторы Курсов разумно оценили как недостижимые в перспективе 4-5 лет. Но очень скоро стали накапливаться факты, которые требовали изменения тактики. Поскольку на Курсах обучались, главным образом, рабочие мелких предприятий и ремесленных мастерских, служащие низших конторских подразделений, то в соответствии со своим общественным бытием они очень превратно поняли некоторые особенности организации Курсов. Например, занятия Курсов проводились всегда с осторожностью либо в отдалённых местностях, либо на квартирах участников под тщательно проработанным предлогом. Более того, занятие на квартире признавалось менее удобным, поскольку отсутствие знания о местах проживания товарищей очень увеличивало живучесть организации в случае провала. Эти технические условия, наложившись на малообобществлённый труд участников Курсов, привели к тому, что на рабочих местах они почти никогда не занимались распространением полученных знаний. До известной степени похожая ситуация сложилась у немецких коммунистов. Почти на любом совещании звучат заявления, что при расширении пропаганды можно в два-три раза расширить число понимающих сторонников научного коммунизма. Но трудно найти совещание, где самые смелые предложения по расширению пропаганды не отводились бы на том основании, что никто не хочет снижать достигнутую осторожность, которая является едва или не предметом гордости немецких коммунистов и рассматривается ими как залог выживания движения. Так неоправданно тщательные проверки превращаются в тормоз развития движения, которое с другой стороны разъедается несвойственным применением полученных знаний. Например Іван Коўкель описывает факты ухода выпускников названных Курсов в эксплуатирующую мелкую буржуазию, «мелких бизнесменов». Эти превращения являлись результатом понимания механизма капиталистического накопления теми учасниками Курсов, которые имели весьма извращенную мотивацию к посещению занятий. Если холуй буржуазии в своей практической целостности (точнее разорванности) бесполезен для дела борьбы за бесклассовое общество, то знаток научного коммунизма даже при распаде его сознания до фрагментарности может быть очень и очень полезен буржуазии. Яркий пример не нужно долго искать. Стоявший во главе Комиссии Европейской José Manuel Durão Barroso в своё время был одним из руководителей достаточно мощного тогда португальского марксистко-ленинского объединения молодёжи.

В Минске показанные противоречия, возникшие при расширении описанных выше Курсов, решили в пользу начала «хождения в рабочий народ» - массовой полутайной агитации. Примерно такой же вывод сделали виленские и столичные социал-демократы. К тому времени как Цётка вернулась в Вильну, там передовые представители социал-демократии уже 5-7 лет боролись против всё более оформляющейся линии «экономизма». Например, «Союз польских рабочих» сделал первые практические шаги против экономизма уже в 1890 году на первомайских совещаниях. Не менее сдержанно к «экономистским» тенденциям относился до провала первого состава руководителей и столичный «Союз борьбы за освобождение рабочего класса» в котором работали В. Ленин, М. Калинин, Г. Кржижановский, А. Ванеев, П. Запорожец, В. Старков, М. Сильвин и многие другие.

Итак, к моменту приезда Цёткі в Вильно и предместьях действуют комитет РСДРП⁶⁰ и местная организация SDKPiL, литовская социадемократическая группа из системы LSDP и комитет Бунда а также организационный центр БРГ⁶¹. Вряд ли они все могли бы годами продолжать своё существование, если бы революционный подъём ускоренный событиями Российско-японской империалистической войны, не подвёл романовскую монархию к рубежу, за которым начиналась народная по составу участников, буржуазно-демократическая по целям и пролетарская по возглавляющему классу революция.

___

история