Вернуться на главную страницу
История одной курсистки. Часть IV (начало)
| Часть I | Часть II |
| Часть III | Часть IV |
| Часть V | Часть VI |
| Часть VII | Часть VIII |
| Часть IX | Часть X |
| Часть XI | Часть XII |
«Ми живемо як на вулкані, або
краще - ми самі той вулкан»[1].
(Год, разделённый между Львовом и Вильной)
Мушу ўзяцца да работы,
Мушу мець мазоль на знак,
Мушу ліць і я так поты,
Каб прызналі, што радак.
Цётка, Лета (1902)
Ўцякла за гранiцу без грошай... - написала некогда Юліяна Вітан-Дубейкаўская[2]. Если бы она знала, насколько ярко в этом будничном и даже трагическом описании проявился характер открытой миру и искренней до самозабвенности Пашкевічанкі.
Ожидаемая и подготовленная, но всё же внезапная эмиграция спутала немало планов. Едва-едва удалось передать надёжным товарищам дела в профессиональных и женских объединениях. С отъездом неутомимой организаторки в них понизился уровень общеобразовательной и политической пропаганды. Дореволюционного опыта работы почти ни у кого из оставшихся не было, и все нужные навыки были ими освоены исключительно за последний год. В женском фабричном объединении долго не удавалось наладить понятное и ничего не упрощающее изложение социалистической программы. Понимая, что без её непосредственного участия долгосрочного успеха не достигнуть, Цётка только и советует литературу для зачитывания. Каким же книгам поручалось хоть в чём-то заменить неутомимую и чуткую агитаторку? Среди хроники 1910 года Л. Л. Арабей приводит сведения о том, что происходило в подобной ситуации: «Паўліна Мядзёлка ў сваёй кнізе «Сцежкамі жыцця» ўспамінае, як не ўдавалася ёй работа ў нелегальным гуртку швачак і хатніх работніц. Палітычныя рэфераты, што даваў ёй Алесь Бурбіс, часта былі напісаныя моваю малазразумелаю не толькі для слухачак, але і для самой кіраўніцы гуртка. І тут на дапамогу прыйшла Цётка. Яна параіла больш чытаць мастацкай літаратуры, урыўкі з рамана Чарнышэўскага «Што рабіць?», творы Багушэвіча, Купалы, Коласа .»[3]
И вот не проходит и два дня после спешных бесед о направлении продолжения работы, а Цётка стоит в выходном зале главного Львовского вокзала с наспех собранным чемоданом и выслушивает от Іларыёна Свянціцкага план поездки по незнакомому городу.
Эмиграция заставляет подводить итоги. В пути Цётка вспоминает все виленские события и никаких фатальных ошибок за собой не замечает. Их действительно не было. Как только воспоминания уступили место разговору об обустройстве во Львове, Цётка начинает примерно оценивать то время, которое потребуется для заработка на еду и накопления средств на поездку до Вильны и назад. Прикидывает она и срок своего возможного пребывания в романовской монархии. По самым оптимистическим расчётам, больше трёх месяцев без полицейского провала проработать не удастся. А провал грозит тем, что осложнённый сибирской ссылкой туберкулёз легко убил бы Пашкевічанку. Но обстановка часто меняется, и она решает уточнить последние сводки у виленских товарищей. Поэтому первый заработок сверх еды и квартирной аренды был потрачен на условные телеграммы. Ответные условные телеграммы подтвердили установление связи.
В первых же телеграммах Цётка требует сведений о том, когда же можно будет снова пересечь границу и снова рисковать на организационной и пропагандистской работе. Это совсем не мешает ей заниматься минимальным обустройством своей заграничной жизни. Для проживания она нашла себе комнату на Сыкстуской[4] в доме №39[5]. Поскольку здание примыкает к университету, то очевидно, что с жильём ей помог львовский знакомый.
Іларыён Свянціцкі (> 1920-х)
Помимо сразу же начавшихся заработков, Цётка записывается на посещение нескольких дисциплинарных курсов в университете. А в нечастые свободные часы она ближе знакомиться с окружением Іларыёна Свянціцкага и с политической обстановкой во Львове. Безусловно полезным оказывается знание польского, но в университетских анкетах она неизменно ставит «biełaruska». Ставит вопреки тому, что усомниться в её закомстве с польской языковой и общей культурой было невозможно. Ставит вопреки тому, что это почти приравнивает её к русскому населению Галиции - находящимся под национальным и религиозным гнётом этнографическим группам, которые мы называем сейчас украинцами, а тогда они назывались русинами. Ставит вопреки тому, что существование белорусов как народа отнюдь не было признано в габсбургской монархии официально. Позднейшие исследователи университетских архивов, разбирая ходатайства добровольной посетительницы и затруднения с их прохождением в венских инстанциях, обычно видят главную их причину именно в гордой и никого не унижающей записи в поле «национальность»: «biełaruska». Габсбургские университетские и министерские чиновники по понятным причинам стремились затруднить продолжение образования для эмигрантов, особенно в том случае, если был очевиден политический мотив эмиграции.
Очень быстро по устной речи и печатным изданиям Цётка изучает родственный украинский язык, имеющий с белорусским немало общей лексики с точностью до разной фонетизации. Естественным для неё выглядит решение поддержать украинскую национально-освободительную борьбу. На этом пути нищую эмигрантку, осевшую на Галичине, уже поджидали капканы, расставляемые феодально-националистическими кругами. Ей косвенно предложили сыграть в большую политику. А дело было в том, что Украинский Национальный музей, в котором с момента основания на переломе веков работал Іларыён Свянціцкі финансировался графом и депутатом сейма, архиепископом Украинской греко-католической церкви (УГКЦ) Шептицким. Хотя музей постепенно приобретал не церковный, а секулярный характер, политические предпочтения архиепископа, выражаемые им через финансовую поддержку, нельзя было не только игнорировать, но даже относиться к ним недостаточно внимательно.
Что же это была за «большая политика»? Конечно, не Шептыцкий начал проворачивать дела с участием эмигрантки. Наоборот, именно она вынуждена была инициировать какие-то дела с главой УГКЦ. Дело в том, что в относительно спокойные львовские дни эмигрантки революционный процесс в романовской монархии продолжает разворачиваться. Просыпаются миллионные массы, ничего не знавшие о политической жизни. Потребность в правдивом и просвещающем печатном слове огромна. Издать плоды своих трудов - такая мысль естественно посещает Цётку. С одной стороны во Львове не будет такого риска провала, как за Збручем, а с другой стороны, может получится даже дешевле. Но где же найти печатную бригаду? Бумагу? Шрифт? Типографию? После жарких обсуждений в среде украинской молодёжи становится ясно, что в ближайшее время доступ к печатному станку возможен только через Шептицкого, через УГКЦ. Полное содействие предлагает Іларыён Свянціцкі, уже имевший опыт нивелирования отдельных реакционных начинаний своего патрона.
Так получилось, что единственный шанс быть услышанной связан с реакционерами. Очень непросто в сознании эмигрантки противоположности осуществляли взаимное превращение. Выходит, чтобы будить на родине, придётся усыплять в Галиции? Так и быть, придётся что-то сделать для реакционных сил, ведь смелое и умное печатное слово всё так же востребовано, как и в первые дни после Кровавого Воскресенья. Всё так же участие белорусов и белорусок в революции тормозиться их безграмотностью и их полной неинформированностью о программе и методах работы революционных сил.
Компромисс, который необходим был для доступа к печатному станку, сначала показался Цётке тяжёлым, но, получше разобравшись в обстановке, она сочла его допустимым. Это был компромисс, который имел своей целью объективное усиление сил революции в романовской монархии. Со стороны клерикалов требование состояло в составлении рукописи молитвенника на белорусском языке. Один из служителей УГКЦ свидетельствовал, что в 1920-е годы видел эту рукопись, открывшую Цётке возможность взаимодействовать с печатной командой монастырской типографии[6]. Впрочем, вреда рукопись никакого не нанесла, просто потому, что нет никаких свидетельств о её публикации, а свою роль в акцептации издательских инициатив Пашкевічанкі со стороны монастырского начальства она сыграла. Итак, типография базилианского монастыря в местечке Жо́вква[7] собрала гранки и отпечатала кириллицей сборники «Хрэст на свабоду» (Бунтаўнік, Бура ідзе, Добрыя весьці, Ласы, Мора, Небывалыя часы, Пад штандарам, Перад Новым Годам, Хрэст на свабоду) и «Скрыпка беларуская» (Артыст грайка, Вам, суседзі, Вера беларуса, Восень, Лета, Мае думкі, Мужык не зьмяніўся, На магіле, На чужой старонцы, Скрыпка, Суседзям у няволі, У дарогу). Как нетрудно догадаться, никакого клерикального содержания в этих сборниках не было. Напротив, авторская позиция Пашкевічанкі в целом ряде стихотворений прямо противоположна официальным установкам УГКЦ. Как же эти издания вообще могли печататься в монастырской типографии? Разгадка в том, что работавшие в печатной команде монахи белорусского происхождения имели с Цёткай длительные беседы и были убеждены в необходимости своей работы. А монастырское начальство всегда могло обратиться к одобренной рукописи молитвенника... Сборники, как предполагают, печатались на обрезках от культовых изданий. Значит, работа по их подготовке и печати не была такой долгой, чтобы вызвать подозрения.
Почти одновременно с жовковской издательской операцией оба сборника Пашкевічанкі начинают подготавливаться к публикации латинским шрифтом в одной из нелегальных типографий Вильны. Это известие с новой силой растравило жажду деятельности, и Цётка пишет вошедшее в «Скрыпку беларускую» стихотворение «У дарогу»:
Цераз моры, акіяны
Палячу ў далёкі край,
Бо люблю я ураганы,
Бо я ў буры чую рай,
Бо на дзікіх грывах хвалі
Маім думам лягчэй плыць,
Бо ў дзікай, страшнай буры
Я аб песні магу сніць
Бо я толькі на прасторах
Ў звонкай ліры маю слух,
Бо у дзікай, страшнай буры
Крэпне мой свабодны дух.
В этих словах Цёткі-беларускі не только её темперамент и личные склонности. В них замечательное отражение той эпохи, когда за дни и недели сознание масс уходит вперёд так далеко, как оно едва продвигалось ранее за годы и десятилетия. Эти дни и недели за один момент рушат сотни и тысячи благонамеренных филистерских прогнозов, рассчитанных на основании простого количественного продолжения числового ряда.
«Революции - праздник угнетённых и эксплуатируемых. Никогда масса народа не способна выступать таким активным творцом новых общественных порядков, как во время революции. В такие времена народ способен на чудеса, с точки зрения узкой, мещанской мерки постепеновского прогресса. Но надо, чтобы и руководители революционных партий шире и смелее ставили свои задачи в такое время, чтобы их лозунги шли всегда впереди революционной самодеятельности массы, служа маяком для неё, показывая во всём его величии и во всей его прелести наш демократический и социалистический идеал, показывая самый близкий, самый прямой путь к полной, безусловной, решительной победе.»[8]
Именно за такой близкий и прямой путь к полной и решительной победе народной революции выступала Цётка. „...В поезії я тепер обдарована несподіваною гармонією настрою моєї музи з громадським настроєм (се далеко не завжди бувало!). Мені якось не приходиться навіть нагадувати сій свавільній богині про її „громадські обов'язки", так обмарив її суворий багрянець червоних корогов і гомін бурхливої юрби"[9] - эти слова Лесі Українки полноправно могла бы отнести к себе и Пашкевічанка.
Его рабочее величество пролетарий всероссийский
(отклик на утрату царизмом полноты власти в промышленных городах)
***
Какая же политическая обстановка встретила эмигрантку в столице габсбургской Украины? Очень многое напоминало дореволюционное Вильно. Неспешно гуляли польские магнаты, торопились коммерческие курьеры. Необычно было разве то, что местами висели таблички, запрещавшие вход украинцам и собакам.
Революция в романовской монархии заставляла надеяться на то, что Львов подтвердит свою давнюю славу «рассадника коммунизма», которую он приобрёл ещё в 1848 году. Тогда в пользу социалистических теорий высказывалась местная шляхта, рассчитывая подорвать их распространением условия господства буржуазной идеологии на крайней восточной окраине габсбургской монархии. Эта интересная ситуация, которая не повторилась даже в романовской монархии, показывает то, насколько давние революционные традиции связаны со Львовом.
Период 1890-х-1910-х был периодом революционизации национального вопроса. Широко распространялось мнение, что состояться как нации в условиях развитого товарного хозяйства многим народам невозможно. Это убеждение многих украинских знакомых по отношению к украинскому народу Цётка разделяла и по отношению к своему народу.
«Украинский национальный музей» Шептицкого и знакомство с церковной жизнью УГКЦ заставили Цётку по-новому взглянуть на белорусский вопрос. Национальный вопрос на Галичине имел большую остроту, чем на севере от Полесья, и формирование украинской нации продвинулось в этих условиях дальше. Среди украинцев и близко к ним уже появлялись местные буржуазные и феодальные идеологи. Тот же Шептицкий был простым идеологическим аналогом того киевского иерарха, которого за стремление эмансипировать украинцев на религиозной основе безжалостно высмеял Ленин.
Цётка не примыкала к сторонникам эмансипации на религиозной основе. Она не писала восторженных статей в пользу применимости белорусской терминологии в обеих конфессиях христианского культа. Когда после 1912 года белорусское национальное движение настолько разрослось, что появились печатные органы разных направлений, Цётка не примкнула к изданию сторонников религиозной эмансипации, а основала молодёжный научно-популярный журнал «Лучынка» и заложила Беларускаю Сацыял-дэмакратычную рабочую групу (БСДРГ). К религиозной эмансипации она относилась достаточно прохладно. Требование культовых служб на белорусском языке она считала одним из последних по значению требований белорусской эмансипации. На это наверняка повлияло её хорошее знакомство с догматами католицизма и религиозное воспитание со стороны бабки, которое чем дальше, тем больше утрачивало влияние вплоть до появления околоатеистических убеждений.
Ещё не зная своего позднейшего выбора, Цётка во Львове честно пытается разобраться в связи религиозной и национальной эмансипации украинцев. В известном письме к поддерживавшему белорусское национальное движение филологу профессору Эпимах-Шипило в Петербург летом 1906 года она просит его заступиться за тех, кто нигилистически относится к роли БГКЦ в формировании белорусского народа. В этих словах можно увидеть роль украинского музея. Его экспозиция помогла эмигрантке соотнести церковную организацию и отдельные черты культуры украинского народа.
Рассматривать роль церковной организации в формировании народа - это волне буржуазная задача, которая успешно решается буржуазными идеологиями. Цётка ставит вопрос точнее и шире. Какую роль играет БГКЦ в эмансипации белорусов? Конечно, о её прямой прогрессивной роли говорить было невозможно. Не играла БГКЦ и косвенной прогрессивной роли. Опосредствование, выясняющее действительную роль костёльной Унии, оказалось гораздо сложнее, чем казалось приехавшей во Львов эмигрантке. Попробуем понять характер истинного опосредствования церковной организации и высших форм освободительной борьбы трудящихся классов. Для этого поставим вопрос о роли католической идеологии в формировании «Пролетариата» или о роли православной идеологии в формировании РСДРП. Решаются эти вопросы так, что пролетарская партия является высшим развитием самокритичных тенденций того общества, где подрывается влияние религиозной идеологии. Именно такой характер имеет исторически истинная связь Варыньского с католицизмом и Ленина с православием. Какова же теоретическая роль этих идеологий в эмансипации трудящихся? Они являются ложной идеологической основой, в преодолении которой трудящиеся могут обретать субъектность. Лишь в самой ничтожной мере это преодоление религиозной идеологии на религиозной основе, а с организационной стороны старый французский атеизм оказывается первоначально единственной возможной основой формирования организаций трудящихся.
Костёльная Уния после долгих размышлений не стала рассматриваться Цёткай как специфическая белорусская форма религиозной жизни. Приверженцы Унии тонули среди российского греко-православного религиозного большинства и даже на фоне католиков будущей Западной Белоруссии не выглядели внушительно. Прямая параллель Украины и Белоруссии не удалась, хотя до сих пор Пашкевічанку иногда обвиняют именно в таком механистическом переносе выводов. Интересно, что на тех же основаниях Ленина обвиняют в переносе швейцарских выводов в российскую национальную политику, а затем в федеративные основы СССР.
Национальная ситуация оставалась на Галичине 1900-х годов примерно такой же, какой её описал в поэме "Панськи жарти" Франко: немецкая администрация, польская верхушка, средние еврейские слои. Все они возвышались в деревне над русским крестьянством, относившимся к украинцам и русинам, а в местечках - над еврейской ремесленной беднотой.
Рабочая демонстрация во Львове, 1905 год.
В 1904 году на Галичине снова оживали старые коалиции 1848 года, но теперь их вызвали к жизни не немецкие, а российские рабочие. Значение выступлений в соседней стране уже в самом их начале хорошо описал Ленин: «На пролетариат всей России смотрит теперь с лихорадочным нетерпением пролетариат всего мира. Низвержение царизма в России, геройски начатое нашим рабочим классом, будет поворотным пунктом в истории всех стран, облегчением дела всех рабочих всех наций, во всех государствах, во всех концах земного шара.»[10] Так и случилось. Одними из первых толчки всероссийской революции разбудили трудящихся габсбургской монархии. Деятельно откликнулись трудящиеся достаточно близкого к границе Львова.
Многие из тогдашних львовских событий Цётка старалась увидеть, во все старалась вникнуть. Ей регулярно приходят вести о репрессиях против революционного движения из других местностей, как с родины, так и из Польши, как из Поволжья, так и с обеих берегов Збруча. Чувство общности задач по национальному и классовому освобождению переносится эмигранткой на бумагу сразу после очередного сообщения о торжестве контрреволюции. Ничего такого, что она уже не наблюдала бы в Вильне, она во Львове не увидела. Всё те же формы господства и подчинения. Тот же национальный гнёт. Те же самые намерения у губернатора. Зародившееся «чуття єдиної родини» (как назовёт это позднее Павло Тичина[11]) выплеснется в изначально обращённом к украинским товарищам стихотворении «Суседзям у няволі»:
Ад сваіх хат, ад сваіх ніў,
Ад ўсіх братоў, хто толькі жыў,
Нясу сьлязу, нясу я стогн,
Нясу нагаек царскіх звон.
У нас там ноч, у нас там стук,
Мы ацямнелі з страшных мук,
З нас пот ліецца, сохнуць грудзі.
Нас катуюць! Чуйце, людзі!
Чуйце, чуйце, руку дайце!
Мы вам родны. Праўду знайце:
Ці у долі, ці ў нядолі -
З вамі станем ў адным полі,
Рука ў руку з вашым братам
За свабоду перад катам.
Это стихотворное обращение понималось в позднейшей литературе по-разному. Поскольку автором «Скрыпкі беларускай» был подписан «Гаўрыла з Полацка», то его трактуют как обращение восточных белорусов к западным. В прокламационной литературе Вильны стихотворение трактовалось как обращение белорусов к литовцам. С польской стороны видели обращение к полякам, с российской к великороссам. Правы были все, - «Суседзям у няволі» это одно из наиболее ярких выражений интернационализма в формирующейся белорусской поэзии. «Працавіта бедната ўсіх краёў, злучайся!» - стояло на обложке ещё одного издания из Жовквы.
Подписи под жовковскими сборниками при всей условности имеют не только географическую привязку. Витебский оборот «Ці не адзін Гаўрыла ў Полацку?» является местной пословицей тот на случай, когда путают людей по лицу или по именам. Подпись «Тымчасовы» выражает ещё и переменчивость обстановки. Вместе с подписью «Мацей Крапіўка» две названных показывают типичных представителей крестьянских масс. По восприятию сборников в массах можно считать, что они были приняты как классово свои, а приятным добавлением было то, что они были своими ещё и в языковом отношении.
***
Солдатушки бравы ребятушки, где же ваша слава?, В. А. Серов, 1905.
Картон, пастель, гуашь. 47,5×41,5. Ленинград, Русский музей.
(отклик на разгоны и расстрелы мирных демонстраций)
Царский манифест 17 октября[12] с ложным дарованием гражданских свобод вызвал резкий подъём рабочего движения в габсбургской монархии. Стачечная и митинговая активность постепенно нарастала. Многотысячные демонстрации, которые было почти невозможно разогнать силами гарнизона, прошли по Вене. Рабочие провели мощные демонстрации во всех промышленных центрах, а в Праге были даже сооружены баррикады на случай атаки сил контрреволюции. Результатом выступлений в габсбургской монархии стало всеобщее избирательное право. Но венские магнаты не думали о существенных уступках. Как и их российские коллеги, они дождались начала ослабления революционных сил. Исчерпав все возможности ничего не значащих уступок, габсбурская администрация решила начать откровенный контрреволюционный террор. И образы репрессий из «Суседзям у няволі» становятся близкими для украинских знакомых эмигрантки. Относительно спокойная политическая обстановка сохранялась во Львове недолго. 6 мая 1906 года во Львове произошло вооружённое полицейское нападение на рабочую демонстрацию, закончившееся смертью безоружных рабочих. И вот уже сами новые украинские знакомые Пашкевічанкі могли с полным правом писать «Мы ацямнелі з страшных мук».
За несколько месяцев до печальной развязки львовских событий, в январе 1906 года Цётка впервые вернулась на берега Вилейки. Предполагается, что она согласовывала переправку своих отпечатанных под Львовом поэтических сборников, а возможно, и помогала готовить аналогичные кириллическим латинские издания в Вильне. Но пребывание в родных местах не было долгим.
В 1906 году масштаб победы контрреволюции был ещё не ясен. Силы революции были стеснены, но не разгромлены. Новые, появившиеся в 1905 году, связи позволяют почти всем социалистическим организациям расширять деятельность. БСГ не была исключением. 1 марта 1906 года в Минске благодаря усилиям Фелікса Стацкевіча начала работу переправленная туда из Вильни нелегальная типография БСГ «Аганёк». В это время Цётка продолжала издательскую операцию. Вероятнее всего, немного позднее чем «Скрыпка беларуская» из-под того-же пресса появилось издание, на обложке которого под призывом «Працавіта бедната ўсіх краёў, злучайся!» стояли простые слова: «Як мужыку палепшыць сваё жыццё». Текст внутри издания был пояснением того, как именно надо объединиться и как объединиться именно так, чтобы жизнь улучшить. Современных изданию свидетельств об авторстве этого текста нет. В наше время его с большой уверенностью относят к работам Пашкевічанкі, но возможность и мера стороннего редактирования обсуждаются до сих пор.
«Як мужыку палепшыць сваё жыццё» это не только исторический документ. Учитывая современное белорусское законодательство против профессиональных союзов, нужно признать за изданием столетней давности и некоторую актуальность. Конечно, буквальная трактовка текста столетней давности и его направленность не могут быть восприняты в наше время. Но отдельные описания мира господства и подчинения вряд ли сильно устарели. А если рассматривать мотивы или то, что в музыке называется музыкальными темами, то и подавно устаревание минимально:
«Усім добра вядома, што няма горш жыцця, як мужыцкае жыццё. Працуй цяжка, не пакладаючы рук, пакуль маеш хоць крыху сілы, і за гэта цярпі голад і холад, жыві ў здзеку, паняверцы ды цемнаце - то доля мужыцкая. І працуе мужык, сцяўшы зубы, бо ведае, што іначай чакае яго галодная смерць. А тым часам бачыць ён, што шмат людзей каля яго жыве без усялякай працы ў багацці і здабытках, не знае ні гора, ні бед.
І злосць бярэ мужыка - адкуль гэткая несправядлівасць на свеце? Дзе прычына мужыцкай нядолі?»
Как видно, для преобразования в начало современной статьи-прокламации приведённым абзацам из «Як мужыку палепшыць сваё жыццё» нужны лишь небольшие правки. Трудно возразить что-то, кроме абстрактности, и против заключающей части брошюры:
«Мы напачатку ўжо сказалі, што цяпер на свеце такі парадак, пры каторым заўсёды будуць і багачы, і бедныя, адны людзі будуць жыць з цяжкай працы другіх, самі нічога не робячы. Але гэты парадак не вечны, зрабіў яго не Бог, а людзі, і самі людзі пераменяць у ём усё злое. Толькі трэба ведаць, што зрабіць гэту перамену можа толькі ўвесь рабочы народ, уся вясковая і меставая бедната, калі ўсе разам пойдуць па адной дарозе... Няхай мужыкі не забываюць, што яны сіла, і шляхам сваіх саюзаў даб'юцца ўсяго, што трэба для паляпшэння іх быту.»[13]
Исторический контекст, в котором было выдвинуто требование объединения, легко восстанавливается по такому источнику как «Додаток від впорядника до українського перекладу книжечки "Хто з чого жиє"»[14]. В революционное время даже объединение на основании экономических требований делало из входящего в политику крестьянства грозную силу миллионного масштаба, поскольку сама экономическая борьба могла успешно развиваться только при коренном ущемлении интересов крупных землевладельцев. Сейчас наоборот, даже самые мощные объединения для отстаивания экономических интересов трудящихся несут в Европе актуально реакционный характер и лишь потенциально прогрессивный. Иная эпоха - иная роль стихийного начала.
В названном добавлении к переводу "Хто з чого жиє" мы можем увидеть очень много параллелей с белорусской брошюрой «Як мужыку палепшыць сваё жыццё». Взять хотя бы зачин:
"Певна річ, що своє власне діло треба вміти самим уряджувати, але щоб уміти, то треба перше навчитися.
Скажете, може: як же його навчитися визволитись від неволі, коли від неї ще ніхто не визволився?
Так, справді, ще ніхто не визволився від неволі до кінця, але початок такого визволення ми вже бачимо по різних сторонах, наприклад в Німеччині <...>
А почали там робітники визволятись тим способом, що стали єднатись у громадки, гурти й товариства, добре впорядковані (в організації, як їх називають по-книжному)."
Если мы выделим фрагмент в «Дополнении...» чуть ниже приведённых, то заметим очень большой параллелизм мыслей и полное совпадение настроя того издания, что вероятнее всего писала Цётка и того, что достоверно писала Леся Українка.
"Свідомий свого стану робітник - се такий робітник, що тямить своє право і не надіється ні на кого, окрім себе та своїх товаришів, таких самих, як і він, робітників.
<...>
По всіх державах робітники закладають громадки, гурти і товариства, навіть і в російській державі вони є, тільки не по всіх краях їх однаково; найбільше їх в Польщі, є чимало й на Україні, та до них належать більше або не українці, або такі, що не тямлять себе українцями (чи, як москалі кажуть, «малоросами»), але вже й українці починають ворушитись - воно ж таки й час! - і хутко й в російській державі ставатимуть до гурту так, як уже стають галицькі русини (а то все один народ, що українці), що вже пристають до спілки з іншими товариствами, як рівний з рівним, вільний з вільним, не перевертаючись на чужонародний стрій, та й не ворогуючи з робітниками інших народів."
1906 год был годом наивысшего подъёма революционной печати в романовской монархии. Потребность в популярных брошюрах была колоссальная. Цензура с января 1905 года фактически была парализована и очень непросто снова распространялась на те местности, где успела установиться революционная традиция свободной от государственного надзора печати. Ленин описывал отмену цензуры так: «Была завоевана свобода печати. Цензура была просто устранена. Никакой издатель не осмеливался представлять властям обязательный экземпляр, а власти не осмеливались принимать против этого какие-либо меры. Впервые в русской истории свободно появились в Петербурге и других городах революционные газеты. В одном Петербурге выходило три ежедневных социал-демократических газеты с тиражом от 50 до 200 тысяч экземпляров.»[15]
Мы немного по-иному взглянем на жовковские дела Цёткі, если соизмерим их с полной сводкой издательской активности БСГ, которую приводит в своей статье Анатоль Сідарэвіч. К сожалению, в этой сводке не указаны примерные даты и в ней повторены уже упомянутые издания 1905 года. Но и издания 1906 года составляют заметную часть упомянутых:
Не забывает Цётка в своих издательских планах не только о том, что остро необходимо во время революции, но и о том, что нужно для того, чтобы она хотя бы позднее смогла победить. Речь идёт про общеобразовательную литературу. Когда политическая поэзия и публицистика была напечатана такими тиражами, что на большие не хватало ни денег, ни ёмкости канала доставки, Цётка решила издать легальный сборник «Гасцінец для малых дзяцей». Это белорусские переводы коротких детских и фольклорных произведений в обработке украинских авторов: рассказы «Хлеба будняга дай нам, сонейка», «Расінка на розу», «Малпа», «Неспадзяваны гасцінец», «Лебедзь», «Рыжая» а также несколько страниц пословиц, загадок и поговорок. Характерно, что никаких явных религиозных мотивов ни в одном из материалов сборника, печатавшегося в монастырской типографии, обнаружить нельзя.
Пока жовковская типография штампует в свободное время небольшие сборники, в Вильне в апреле 1906 года проводится конференция БСГ. Заседания проходят в известной нам квартире на Хивинской улице. Непосредственно за их проведение отвечает Юзаф Пашкевіч - брат Цёткі-беларускі. Хотя он и не относился к активным деятелям БСГ, очевидно, что на его содействие могло положится партийное руководство, организовавшее конференцию. Вопрос о мере его участия в деятельности БСГ до сих пор открыт.
Итак, сборники стихотворений изданы. Начинается нелёгкая эпопея их нелегального распространения, а для кириллического издания - и переправки через границу. Среди задействованных каналов из Львова в Королевство Польское и Юго-западный край были и те, которые использовались ленинской «Искрой».
Здание одного из корпусов Львовского университета с мемориальными досками.
Но возвращение во Львов несло не только горечь эмиграции, но и радость познания. Цётка умела поддерживать себя тем немногим, что было бы полезно ей, и не только ей позднее. Её интересует вопрос о том, на каком основании белорусы могут организоваться в нацию. Каковы исторические условия жизни её народа? Во Львове (и до отъезда, и после приезда) Цётка занимается изучением исторических и фольклорных свидетельств по своему краю и в особенности - историей белорусской драматургии. Этот интерес может показаться странным на фоне её политической позиции. Между тем, он имел глубокое обоснование в том, что, скажем, в Германии времён Лессинга национальный театр был единственным твёрдым фактом немецкого единства, которое в политике было не более чем утопией. Цётку в батлейках (народных ящиках-театрах) привлекало то, что они были единственной географически широкой формой неясного национального и классового сознания белорусского крестьянства. Одновременно знакомство с украинским музеем подталкивает Пішкевічанку разобраться в религиозной специфике белорусов. Как мы уже упоминали, первой её гипотезой является то, что для белорусов специфична униатская организация, для великороссов православная, а для поляков католическая. Гипотеза эта разумная и достаточно ясная для первого ознакомления с темой. Но уже второй взгляд заставил искать в культе отражение реальных условий жизни, специфических для белорусов, великороссов и поляков. Этот поиск Цётка после нескольких попыток ... провалила. Дело в том, что в своих философских знаниях она опиралась на университетские курсы, которые были очень далеки от практического материализма и от того уровня философской грамотности, который требуется для успешной работы в области научного атеизма. А без умения развернуть весь ряд идеологических и вообще идеальных опосредствований от творца к изделию и обратно сопоставлять действительность и её отражение в религиозной специфике было невозможно. Вскоре Цётка это поняла, и в качестве логичного шага в конечном счёте отвергла простое идеологическое сопоставление поляков с католицизмом, великороссов с православием и белорусов с унией. Это черновое сопоставление больше порождало вопросы, чем их разрешало. Всё же белорусские условия не были настолько отсталыми как политические условия Ирландии, закрепившие до сих пор существующее в Ольстере деление на ирландцев и британцев по религиозному признаку.
По всей видимости, идеи религиозного обоснования специальной белорусской истории не нашли у Цёткі почти никакого отклика. Типичное для Галиции и Волыни яркое и ясное религиозное разделение было примерно к 1910 году воспринято ей почти исключительно как местная специфика. Хотя она и не писала специальных работ по проблемам научного атеизма, образ божественных сил в её стихотворениях восходит скорее к атеистической, чем к католической традиции. На пике революции в стихотворении «Мора» мы читаем:
Бог сярчае: злая бура
Псуе вельмі сьвяты сон.
Б'ецца, рвецца ўся натура,
Аж дрыжыць нябесны трон.
Вряд ли так могла бы оформить образ божественных сил ортодоксальная католичка, какой желала видеть Пашкевічанку Валянціна Коўтун[17]. Выделенное ей образное соответствие бога и царя-угнетателя тем более не является допустимым элементом католической идеологии того времени. При большей выраженности (т. е. при дальнейшей детальной разработке) религиозная позиция Цёткі вполне могла бы приблизиться к фейербаховской. Имеются у неё и некоторые тенденции к богостроительству. Впрочем, они очень схематичны, чтобы рассматриваться как действительные и происходят от недостатка понимания материалистической диалектики. Этот недостаток тем извинительнее, что не привёл нашу героиню к классовому или национальному предательству и что она всячески стремилась его устранить. Она была солидарна с ещё сократовской позицией по отношению к своему незнанию. В этом смысле она могла бы признать своим такое ленинское утверждение: «Если я знаю, что знаю мало, я добьюсь того, чтобы знать больше, но если человек будет говорить, что он коммунист и что ему и знать ничего не надо прочного, то ничего похожего на коммуниста из него не выйдет.»[18]
Из библиотечных запросов, которые в 1906 году писала Пашкевічанка, известно, что ей в 1906 году была доступна литература на немецком, чешском и украинском языках, не говоря о латинской, польской и российской. Фоном библиотечных занятий были попытки продолжения серии популярных легальных и нелегальных изданий для белорусского крестьянства. К сожалению, даже помощь группировавшейся вокруг Цёткі украинской молодёжи не помогла ей значительно продвинуться в этом начинании. Можно заметить, что и сейчас широкая издательская инициатива вряд ли удастся тому, кто живёт так, как жила Цётка. Яўген Хлябцэвіч в журнале «Каторга и ссылка» описывал её образ жизни так: «Нягледзячы на хваробу, вясёлая, радасная, захаплялася тэатрам і наогул мастацтвам. Яна была незамянімым таварышам, заўсёды ўзнёсла вясёлая, заўсёды без грошай і ў той-жа час ніколі не сумная, яна заўсёды працягвала сваю рэволюцыйную справу».
____
[1] М. Коцюбинський, 1905.
[2] см. http://gazeta.grodno.by/178/t99.html.
[3] Л. Л. Арабей, исходное издание, глава «Гаючы бальзам».
[4] Пол. Sykstuska.
[5] После победы "Руха" улица Жовтнева была переименована в честь гетмана Дорошенко. По нумерации 1970-х годов это был дом №41, а по нумерации 1910-х годов - №39. Сейчас это университетское здание.
[6] Об этом подробно см. Л. Л. Арабей, исходное издание, глава «Нясу слязу, нясу я стогн».
[7] Пол. Żółkiew, бел. Жоўква.
[8] В. И. Ленин, «Две тактики социал-демократии в демократической революции», (ПСС, 5 изд., т.11, стр 105) - Пер.
[9] Леся Українка, Лист до А. Кримського від 3 листопада 1905 року, (т. 12, с. 138-139.)
[10] В. И. Ленин, Начало революции в России, 12 января 1905 г. (ПСС, 5-е изд, т. 9, с. 204) - Пер.
[11] Рос. Павел Тычина.
[12] По российскому юлианскому календарю.
[13] Цитаты реконструированы на основании: Л. Л. Арабей, исходное издание, глава «Нясу слязу, нясу я стогн». Полный текст всё ещё невозможно найти в цифровом виде, а важнейшая одноимённая публикация состоялась в конце 1906 года в газете «Наша доля» («Наша Доля. Першая белоруская газэта для вёсковаго и местоваго рабочаго народу. Выходзиць раз у тыдзень рускими и польскими литерами»).
[14] Леся Українка, Додаток від впорядника до українського перекладу книжечки «Хто з чого жиє», http://www.l-ukrainka.name/uk/Publicistics/VidVporjadchyka.html.
[15] В. И. Ленин, ПСС, 5-е изд, т. 30, с. 321. - Пер.
[16] Сідарэвіч А. Да гісторыі Беларускай сацыялістычнай грамады: агляд крыніцаў // Arche. - 2006. - № 4,5,9 / http://arche.bymedia.net/2006-9/sidarevic906.htm.
Цитируется по http://www.hramadzianin.org/articles.php?miId=158.
[17] Валянціна Коўтун, Беларускі знак Цёткі (Да 125-годдзя з дня нараджэння), http://media.catholic.by/nv/n16/art6.htm.
[18] В. И. Ленин, ПСС, 5-е изд., т. 41, сс. 305-306. - Пер.
