Вернуться на главную страницу
О наследии Чернышевского. Часть третья
Полемика вокруг романа «Что делать?». Оценки Леси Украинки и Владимира Ленина. Политический смысл романа. Заключение.
Раз на родине ленинизма сейчас Чернышевского почти не знают и не ценят, посмотрим как обстоят дела в соседних странах. На Беларуси к Чернышевскому преобладает положительное отношение. Там помнят его дружбу с Константы Калиновским, деятельность которого правда значительно мифилогизирована белорусской историографией. Но даже между «мифилогизаторами» и «объективистами» разница состоит только в оценке масштаба влияния Чернышевского на Калиновского, а его положительная направленность не повергается сомнению[1]. Вообще даже буржуазная идеология бывших национальных окраин как правило не имеет ничего против российского революционного движения до поражения революции 1905-1907 годов. Местная буржуазия понимает, что неразумно без веских мотивов оплёвывать тех, не без чьего участия ей получены права национального господства. Это не срабатывает только в отношении Ленина, который сделал больше других для краха Империи. Особенно характерно это видно на примере майданных событий.
Как воспринимали Чернышевского лучшие представители украинского народа, разделённого между «Юго-западным краем» и «Королевством Галиции и Лодомерии»? Украинскому читателю, возможно, будет памятна статья Ивана Франко о помиловании Чернышевского[2] или его перевод «Що робити?», печатавшийся на Галичине в журнале «Друг» в то время, как в России оригинал был запрещён. Этот украинский интерес к Чернышевскому во многом совпадал и с польским литературным процессом. Примерно в это же время во Львове или в Кракове появляется польское художественное переложение, где вместо Веры Павловны действует пани Юлия, а Мерцалов заменён на ксёндза[3]. Оно очевидно могло лучше и с меньшим риском чем оригинал проникать в «Привисленский край», как звали чиновники царизма свою часть Польши.
В то время авторитет Чернышевского в Империи был почти безграничен. Его сын приводит в связи с первыми попытками освобождения своего отца документ 1864 года исключительной трогательности[4]. Чернышевского два раза пытались вырвать уже из вилюйской ссылки. Героями, желавшими вернуть трудящимся, их вождя были Герман Лопатин (1871) и Ипполит Мышкин[5] (1876). Попытка Мышкина вошла в польскую литературу. Его образ вывел в 1908 году Stanisław Brzozowski в «Płomienie»[6]. Эта книга и сейчас имеет неплохой сбыт и была недавно переиздана[7].
Вернёмся к украинской литературе. Кроме «Что делать?» Чернышевского в переводе Ивана Франко, украинскому читателю можно предложить такие издания:
Все эти издания текстологически устарели, поскольку не воспроизводят важнейшие для уяснения смысла романа места черновой редакции. Впрочем, эта устарелость легко исправима, благо важнейшие черновики не составляют по объёму и половины печатного листа и не представляют трудности для перевода.
С украинской литературой связана полемика вокруг оценки важнейшего романа Чернышевского Лесей Украинкой. Эта полемика концентрируется вокруг документа «Лист Лесі Українки до матері з 8 квітня (26 березня) 1906 р.». Там можно прочесть по поводу поминаемой ниже статьи «Утопія в белетристиці»[8].
«Я згоджуюсь, що про Чернишевського сказано в мене коротко (та се ж тільки конспект був) і є помилки в оцінці деяких рис його епохи, але що про нього самого яко белетриста, то я таки так думаю - рідко хто з белетристів так дратував мене своїм нахабним презирством до нашого благородного хисту, як цей самозванець в белетристиці, і я сього не можу сховати.»[9] (выделено в источнике)
Фрагмент «рідко хто з белетристів так дратував мене своїм нахабним презирством до нашого благородного хисту, як цей самозванець в белетристиці» был выпущен в издании «Леся Українка. Зібрання творів у 12 тт. - К.: Наукова думка, 1979 р., т. 12, с. 159 - 161». Украинские националисты поспешили сделать вывод, что это проявление сусловской цензуры[10]. С высоты прошедшего времени этот факт смотрится очень некрасиво ещё и потому, что цензуре подвергнута по сути точка зрения самого Чернышевского, изложенная в предисловии к роману «Что делать?»: «У меня нет ни тени художественного таланта. Я даже и языком-то владею плохо.» И далее, «мой рассказ очень слаб по исполнению сравнительно с произведениями людей, действительно одаренных талантом».
В этом же духе выдержана оценка Н. К. Крупской, в воспоминаниях о Ленине: «... Он любил роман Чернышевского «Что делать?», несмотря на малохудожественную наивную форму его. Я была удивлена, как внимательно читал он этот роман и какие тончайшие штрихи, которые есть в этом романе, он отметил. Впрочем, он любил весь облик Чернышевского... »[11]. Особо выделим последнее предложение. Когда мы читаем и собрании сочинений Леси Украинки примечание «Помиляючись в оцінці художньої вартості роману «Що робити?», поетеса разом з тим високо ставила Чернишевського як видатного вченого і мислителя», мы видим, что авторы примечания относят ошибочную оценку не только к Лесе Украинке, но и к самому Чернышевскому и Крупской.
Есть ли в романе «Что делать?» конфликт формы и содержания? Есть. Он не более ужасен, чем подобные конфликты в современных «произведениях искусства». Собственно, на фоне без-образных «чёрных квадратов» никакого конфликта почти незаметно. Читая «Что делать?» и сравнивая, например, с тем, как форма соответствовала содержанию у Марии Конопницкой (Maria Konopnicka), вовсе не хочется как при сравнении полотен Дюрера и Малевича вспомнить античное «cacatum non est pictum»[12].
Как и все конфликты формы и содержания в произведении искусства, этот конфликт в «Что делать?» порождён специфическими условиями создания. В нашем случае Чернышевского в Петропавловской крепости торопил царизм. Ему не оставили выбора сделать что-то иное, что-то такое, что не огорчило бы Лесю Украинку (да и самого автора) разладом формы и содержания. Понимая это, не стоит и упрощать обращение Чернышевского к форме романа. Вот что об этом пишет Г. Е. Тамарченко, разобравшийся в этой проблеме:
«К форме романа Чернышевский впервые обратился после десяти лет интенсивной литературно-журнальной работы - лишь тогда, когда возможности критико-публицистической деятельности были для него исключены арестом и заключением в Петропавловскую крепость. Отсюда и возникло распространенное представление, будто бы беллетристическая форма была для Чернышевского вынужденной и служила лишь для того, чтобы довести свои идеи до широкой аудитории, не имеющей специальной подготовки. Такой взгляд <...> заключает в себе некоторое упрощение, сводя задачу Чернышевского-романиста к чистой иллюстративности. Арест, может быть, ускорил обращение Чернышевского к роману, поскольку на воле прямая публицистическая пропаганда революционно-демократических идей представлялась ему более неотложным делом, чем беллетристическая деятельность, к которой его тянуло ещё с юности. Но само обращение к жанру романа было вызвано ходом идейно-творческой эволюции писателя, которая привела его к новой проблематике, требовавшей именно художественной разработки».[13]
Чернышевский обратился к жанру романа хотя и в крепости, но в обстановке завершающегося революционного подъёма. Он мог бы в то время подписаться под словами великого немецкого поэта Гейне:
Ein neues Lied, ein besseres Lied,
O Freunde, will ich euch dichten!
Wir wollen hier auf Erden schon
Das Himmelreich errichten.[14]
Революционный поэт Некрасов в это время уже понимал, что «ничего не будет» и потому в 1862[15] году в стихотворении[16] писал:
В воспоминание о Чернышевском
Не говори: «Забыл он осторожность!
Он будет сам судьбы своей виной!..»
Не хуже нас он видит невозможность
Служить добру, не жертвуя собой.
Но любит он возвышенней и шире,
В его душе нет помыслов мирских,
Жить для себя возможно только в мире,
Но умереть возможно для других.
Так мыслит он, и смерть ему любезна,
Не скажет он, что жизнь его нужна;
Не скажет он, что гибель бесполезна;
Его судьба давно ему ясна.
Его ещё покамест не распяли,
Но близок час - он будет на кресте;
Его послал бог гнева и печали
Рабам земли напомнить о Христе.
Настроение Чернышевского той поры хорошо передают строки классика осетинской литературы Косты Хетагурова (Хетæгкаты Къоста), который тоже не избежал благотворного влияния идей автора «Эстетических отношений...»[17]:
Я счастья не знал, но готов я свободу,
Которой как счастьем привык дорожить,
Отдать лишь за шаг, тот которым народу
Я мог до свободы бы путь проложить.[18]
Вот в какой нравственной атмосфере создавал Чернышевский свой прославленный роман. И если мы вынуждены при чтении «Что делать?» «выправлять» форму памятью о стесняющих условиях его создания, это не вина Чернышевского, а его беда. Художественная оценка Леси Украинки, следовательно, верна, но слишком абстрактна, она дана явно без учёта и ясного понимания обстоятельств создания «Что делать?», да и в упомянутой статье Лесе Украинке эти обстоятельства во многом неинтересны. Там главным объектом интереса является утопический образ, а в этом отношении «Что делать?» проигрывает почти любой утопической литературе уже потому, что основным литературным методом автора является реализм, дополняемый последовательным теоретическим развитием взятых из художественного полотна романа положений.
Когда Леся Украинка оценивает не формальную сторону «Что делать?», а даёт политическую оценку, она вовсе не стоит на оппортунистических позициях, как это хотелось бы националистам, разыскивающим факты сусловской цензуры её работ.
Рассмотрим оценки образа Рахметова из романа «Что делать?», которые дали Леся Украинка и Владимир Ленин. Эти оценки для лучшего восприятия выделим курсовом.
Вот фрагмент из воспоминаний М. Эссен: «Чернышевского Ленин считал не только выдающимся революционером, великим ученым, передовым мыслителем, но и крупным художником[19], создавшим непревзойденные образы настоящих революционеров, мужественных, бесстрашных борцов типа Рахметова.
- Вот это настоящая литература, которая учит, вдохновляет. Я роман «Что делать?» перечитал за одно лето раз пять, находя каждый раз в этом произведении все новые волнующие мысли, - говорил Ленин»[20].
А вот что пишет Леся Украинка: «Одна тільки понура постать стоїка-революціонера Рахметова натякає нам на щось справді оригінальне і нове, хоч, може, й нетипічне, виїмкове, - це найживіша фігура з усіх «нових людей» Чернишевського.»
Это высказывание украинской мыслительницы хорошо смотрится на фоне господствующего в академической литературе былых стран СЭВ рассмотрения Рахметова как наиболее схематичного образа.
Мы видим, что Леся Украинка, решив рассмотреть именно художественную сторону романа «Что делать?», вместе с тем очень лично принимает условность художественных образов. Для понимавшего эту условность образов и сложность обстановки написания романа, подобная оценка была бы почти невозможна. Вот, например, как революционно прочувствован образ Веры Павловны Лесей Украинкой: «З досадою ми завважаємо, що белетрист Чернишевський сам гаразд не тямив, скільки «старого» (навіть як на його часи) в тій піонерці практичного соціалізму Вірі Павлівні, що «нежится в своей постельке» і там же п'є чай наполовину з товстою сметанкою з рук закоханого чоловіка в той час, коли швачки в її «ідеальній» соціалістичній робітні давно вже гнуться над шитвом, заробляючи «справедливу» плату і дивіденд не тільки собі, але й «закройщиці» Вірі Павлівні».
Конфликтуют ли приведённые выше оценки романа «Что делать?» со стороны автора, Леси Украинки, Ленина и Крупской? Разглядеть здесь фундаментальный конфликт может только воспалённое подсознание сусловца или украинского националиста, впрочем оно часто могло принадлежать одному и тому же лицу, как в случае с бывшим секретарем ЦК КПУ по идеологии Кравчуком и бывшим первым секретарем ЦК ЛКСМУ Матвиенко. Для таких людей одинаково противна любая самостоятельная точка зрения, будь она выработана Лениным или Лесей Украинкой. Наработка имени на скандалах, связанных с великими людьми, сокрытие «ненужных» и раздувание «нужных» мест письменного наследия - вот инструменты украинских и не только украинских пробуржуазных идеологов. Такой обработке не в меньшей, а в большей степени подвергалось и наследие Ленина. Если в собрании сочинений Леси Украинки «что-то нехорошее» произошло с тремя документами, то от советского читателя были укрыты не менее 6 тысяч (!) документов из ленинского наследия[21].
Ленин в своих оценках показывал практическую значимость романа «Что делать?» для своего поколения. Леся Украинка вовсе не утверждала, что в его художественную ткань не зашиты глубокие мысли, касаясь лишь общего, не самого удачного, оформления романа. Это оформление Чернышевский и сам не мог оценить, поскольку отправлял рукопись в печать по частям, а она уже не возвращалась в Петропавловскую крепость.
Леся Украинка определяла «Четвёртый сон...» как художественно недостоверный. У автора не было выбора иной формы в Петропавловской крепости кроме как излагать концепцию в виде сна, хотя он и понимал, что сон по своей естественной чувственной природе всегда заметно грешит против рациональности. Питал ли сам автор романа иллюзии, что смог преодолеть диктуемые особыми условиями «малохудожественные наивные» формы словесности? Нет. Да и Ленин явно не «Четвёртый сон...» имеет в виду вспоминая «непревзойденные образы настоящих революционеров».
Серьёзно ли Чернышевский оценивал то, что описал в «Четвёртом сне...»? В цитированной статье Леси Украинки правильно рассматривается путь утопической литературы от Платона по линии опредмечивания образа вплоть до условности современного существования у Томаса Мора. Это опредмечивание в конечном счёте и выявило утопичность идеала. Можно вспомнить высоко оцененную Марксом работу немецкого коммуниста Вильгельма Вейтлинга «Die Menschheit. Wie Sie ist und wie sie sein sollte»[22]. Говорят, что Маркс улыбнулся, читая вопрос о том, как будут распределяться места в театрах в условиях равноправия. И действительно, слишком большой чувственный компонент идеала без ясного понимания средств осуществления необходимо предшествует краху утопизма, который выразился в создании научного коммунизма, хотя последний не исключает пока что возможности появления разных проектов «Венера»[23]. В беллетристике идеал следовательно должен был начать движение к предметным (практическим) абстракциям, что явилось бы отрицанием отрицания абстрактного идеала Платона, переходом от идеалистического монизма к материалистическому монизму. Поэтому именно к распредмечиванию (после книг Фурье), а не к опредмечиванию идеала по нашему мнению нужно отнести утопическое описание из «Четвёртого сна...». Точно также как, например, «Возвращение» Н. Витуса[24]. Почему мы имеем право считать эти идеалы не недоопредмеченными, а недораспредмеченными? Таким основанием является революционная политическая позиция авторов, толкающая их к материалистчиески-монистическим действиям.
Хотя идеал в любом случае раскрыт Чернышевским глубоко и серьёзно, «Четвёртый сон» ни в какой мере не является смысловым центром романа. Не является доводом за это и близость «Четвёртого сна...» к перелому от описания расширения мастерских к осаживающему замечанию Чернышевского о проблемах с политической полицией в XVII рассказе четвёртой главы. Этот перелом и сам тоже не являться смысловым центром романа. Смысловой центр уместнее увидеть в таком месте рассказа VIII третьей главы:
«Недавно родился этот тип и быстро распложается. Он рожден временем, он знамение времени, и, сказать ли? - он исчезнет вместе с своим временем, недолгим временем. Его недавняя жизнь обречена быть и недолгою жизнью. Шесть лет тому назад этих людей не видели; три года тому назад презирали; теперь... но всё равно, что думают о них теперь; через несколько лет, очень немного лет, к ним будут взывать: «спасите нас!», и что будут они говорить, будет исполняться всеми; ещё немного лет, быть может, и не лет, а месяцев, и станут их проклинать, и они будут согнаны со сцены, ошиканные, страмимые. Так что же, шикайте и страмите, гоните и проклинайте, вы получили от них пользу, этого для них довольно, и под шумом шиканья, под громом проклятий, они сойдут со сцены гордые и скромные, суровые и добрые, как были. И не останется их на сцене? - Нет. Как же будет без них? - Плохо. Но после них всё-таки будет лучше, чем до них. И пройдут года, и скажут люди: «после них стало лучше; но всё-таки осталось плохо». И когда скажут это, значит, пришло время возродиться этому типу, и он возродится в более многочисленных людях, в лучших формах, потому что тогда всего хорошего будет больше, и все хорошее будет лучше; и опять та же история а новом виде. И так пойдёт до тех пор, пока люди скажут: «ну, теперь нам хорошо», тогда уж не будет этого отдельного типа, потому что все люди будут этого типа, и с трудом будут понимать, как же это было время, когда он считался особенным типом, а не общею натурою всех людей?»[25]
Если о смысловом центре, который можно выбирать по предпочтениям, можно много спорить, то замысел романа «Что делать?» это объективное идеальное. Замысел уже опредмечен и в этом смысле от нашего сознания уже не зависит. Несмотря на это, он в своё время был очень многими неверно понят. В буквальном прочтении роман «Что делать?» ещё и сейчас иногда понимается как призыв к артельной организации в духе реформизма. Журнальный текст, с которого сделаны большинство переводов, даёт для неподготовленного читателя именно такую трактовку. Автор вынужден был в романе смягчать в сторону реформизма трактовку конфликта с политической полицией, но он не переходит грани, отделяющей литературный образ, созданный в специфический условиях, от политического лозунга. Об этом свидетельствует как цензурный текст иных эпизодов, так и, в особенности, неизвестный большинству читателей черновой текст XVII рассказа четвёртой главы, сильно сокращённый автором при публикации. Там герои если не терпят крах, то попадают под неотступное давящее стеснение именно как практики реформизма. Чернышевский не только закладывает этим в черновой текст очевидный революционный вывод о гибельности реформизма, но и не сомневается, что цензурное ведомство может разгадать замысел. Именно этим объясняется то, что черновик был сильно сокращён при составлении журнального варианта. Поэтому теперь для понимания замысла романа трудно обойтись без изучения этого важнейшего варианта текста. Современный читатель не знает того «ключа» к работам Чернышевского, который знал Ленин. Но всё же внимательное чтение позволяет и в цензурном тексте выделить переломный момент, переход от расширения мастерских к сдерживающему гнёту в XVII рассказе четвёртой главы. При вчитывании можно даже понять причины перелома. А немного ниже можно прочесть, что роман даёт «опыт применения к делу тех принципов, которые выработаны в последнее время экономическою наукою». «Опыт применения к делу» и политический призыв - это конечно разные вещи. Можно показывать положительный опыт коммунистической реогранизации быта в российских крестьянских сектах. Но призывать к такому опыту - это уже и политически, и теоретически нечто другое. Энгельс ведь тоже, показывая деятельность Мюнцера в известной работе, не провозглашает своего согласия с линией грубого коммунизма. Хотя, конечно, в работе Энгельса Мюнцер выведен любовно и уважительно. Но, в том числе и поэтому, согласия с линией грубого коммунизма не выражено. Чернышевский показывает возможный опыт реформизма, но именно потому, что видит его возможные положительные результаты, решительно отвергает возможность их сохранения и расширения, любую завершённость реформисткого опыта. Он показывает, что в такой форме положительные стороны лишь проявляются, но не закрепляются. Речь идёт о превращённой форме в самом точном смысле этой категории
В черновой редакции XVII рассказа четвёртой главы, которая обычно не приводится в переводах,[26] Чернышевский даёт понять, что он не является реформистом, показывает мастерские только как агитацию за социализм, а не как действительный метод преобразования общества. Речь идёт о вызове Кирсанова к представителю имперского ведомства политической полиции. Этот черновой фрагмент текста в состоянии высокой готовности не был и не мог быть включён в журнальный вариант, но его отсутствие заставляет признать многие переводы романа устаревшими для современного текстологического состояния письменного наследия Чернышевского (неполными) и не отражающими в полной мере замысел автора. Без ознакомления читателя с этим фрагментом политическая значимость романа очень редко может быть правильно оценена. Остаётся несколько туманной и основная мысль, которую хотел донести Чернышевский до читателя. По словам Ленина «Величайшая заслуга Чернышевского в том, что он не только показал, что всякий правильно думающий и действительно порядочный человек должен быть революционером, но и другое, ещё более важное: каким должен быть революционер, каковы должны быть его правила, как к своей цели он должен идти, какими способами и средствами добиваться её осуществления. Пред этой заслугой меркнут все его ошибки, к тому же виноват в них не столько он, сколько неразвитость общественных отношений его времени».[27]
Приложение
Гегель замечает где-то, что образованный человек должен уметь делать всё то, что могут другие, но немного лучше. Я рад представить подготовленное Домиником Ярошкевичем новое гипертекстовое академическое издание романа Николая Чернышевского «Что делать?» на языке оригинала. Чем это издание «немного лучше» того, что можно найти в www? Во-первых, это корпус примечаний, составленный из двух слоёв. Во-вторых в основном тексте приведена политически важная черновая редакция XVII рассказа четвёртой главы и вариант эпизода с разговором о возвращении Рахметова. Эти важные места обычно не входят в переводы на другие языки (и делают их тем самым текстологически устаревшими) и существенно искажают композицию, возбуждая подозрения о симпатиях Чернышевского к реформизму, которых не было.
Новое гипертекстовое издание разбито на два файла. Помимо файла с текстом романа к нему присоединён файл с критическими и пояснительными материалами. Там приведена написанная Чернышевским пояснительная «заметка для А. Н. Пыпина и Н. А. Некрасова», которая долгое время не была правильно понята.
Кроме того, в этом файле помещена критическая статья о романе «Что делать?» и оформленная аппаратом примечаний статья С. А. Рейсера о проблемах изучения романа «Что делать?», которую я могу рекомендовать всем, желающим лучше уяснить замысел Чернышевского и оценить меру его идеологических искажений. Для вспомогательного файла Доминик Ярошкевич постарался найти уникальные графические и текстовые материалы по теме.
С технической стороны в предлагаемом издании размечены все замеченные места на иных языках, а примечания даны в формате, усваиваемом в стандарте odt. Файл основного текста романа сделан максимально компактным и по возможности упрощённым для подготовки pdf версии в пакетах типа OpenOffice или LibreOffice. Печать 50% масштаба может дать бумажное издание, сравнимое по качеству с продаваемыми на книжном рынке.
Публикацию настоящего гипертекстового издания мы просим считать даром товарищам, действующим восточнее Буга. Мы преподносим его в знак солидарности и признательности за работы в области современного диалектического мышления, для становления которого так немало сделал Чернышевский.
[1] Справядлівы гаспадар, http://rosszuki.blogspot.nl/2013/12/2-1945-1988.html
Революционный демократ К. Калиновский в российской советской историографии, http://rosszuki.blogspot.nl/2013/12/blog-post.html
«Человек без сердца и души»: вобраз Каліноўскага ў часы Расійскай імперыі, http://rosszuki.blogspot.com/2013/04/blog-post_4892.html и др.
Имею с уважением рекомендовать читателю этот довольно содержательный ресурс по белорусской истории.
[2] Польский оригинал «Ułaskawienie Czernychewskiego» не найден в www. Украинский перевод см. http://www.i-franko.name/uk/BioStudies/1889/PomyluvannjaChernyshevskogo.html.
Показательно, что для Франко интерес польского читателя к Чернышевскому естественен.
[3] Сейчас в Польше более известен литературный перевод (Со robić? Z opowiadań о nowych ludziach. Przeł. J. Brzęczkowski. Warszawa, "Książka i Wiedza", 1951. 545 s.), а переложение известно только лишь филологам. Об помянутом художественном переложении рассказывал знакомому автора филолог-переводчик Jan Trochimiak из Люблина.
[4] Михаил Чернышевский, Спасите Чернышевского! (Из молодых порывов 1864 г.), http://чернышевский.рф/Works/about Ch/1922. М. Чернышевский. Спасите Чернышевского .html по публикации в журнале «Культура», № 2-3, 1922 г., см. также: http://az.lib.ru/c/chernyshewskij_n_g/text_1922_spasite_chernyshevskokgo.shtml
[5] Тот самый Мышкин, который упомянут Лениным в «Что делать?»: «Кружку «кустарей», конечно, недоступны политические задачи, покуда эти кустари не сознали своего кустарничества и не избавились от него. Если же эти кустари кроме того влюблены в своё кустарничество, если они пишут слово «практический» непременно курсивом и воображают, что практичность требует принижения своих задач до уровня понимания самых отсталых слоев массы,— то тогда, разумеется, эти кустари безнадёжны, и им, действительно, вообще недоступны политические задачи. Но кружку корифеев, вроде Алексеева и Мышкина, Халтурина и Желябова, доступны политические задачи в самом действительном, в самом практическом смысле этого слова, доступны именно потому и постольку, поскольку их горячая проповедь встречает отклик в стихийно пробуждающейся массе, поскольку их кипучая энергия подхватывается и поддерживается энергией революционного класса.»
[6] см. http://archive.org/details/pomienie00brzogoog
Однако хотя образ Мышкина и вошёл в польскую литературу, его нравственное значение не вполне уяснено в общеевропейской мысли. Здесь всё как в России с героями Чернышевского:
«Europa do dziś dnia uważa Tołstoja za jakiś szczyt rosyjskiej myśli moralnej. Nie zna się Czernyszewskiego, milczy o Michajłowskim, milczy o Żelabowie, Perowskiej, Myszkinie, Łopatinie, o setkach i tysiącach innych.» (выделено при цитировании из источника) (http://www.krytykapolityczna.pl/artykuly/rok-brzozowskiego/20130709/plomienie-orcio)
[7] http://www.krytykapolityczna.pl/Seria-Kanon/Plomienie/menu-id-102.html
[8] см. Леся Українка, Утопія в белетристиці, http://www.myslenedrevo.com.ua/studies/lesja/works/varia/uvbel.html
[9] Б.Якубський, «Леся Українка як літературний критик»,Твори Лесі Українки. – К.: Книгоспілка, 1930 р., т. 12, с. 12
[10] Микола Жарких, Викриття радянських фальсифікацій Лесі Українки, http://www.istpravda.com.ua/research/2010/10/14/604/view_print/
[11] «Что нравилось Ильичу из художественной литературы» в сб. «В. И. Ленин о литературе и искусстве», Гослитиздат, М. 1957, стр. 553
[12] В России это выражение переводится не так, как в Польше. Российский вариант:«Нагажено – не нарисовано.», см. http://dic.academic.ru/dic.nsf/latin_proverbs/370/Cac%C4%81tum
[13] Тамарченко Г Е, «Что делать?» и русский роман шестидесятых годов, http://www.litmir.net/br/?b=42281,
см. также подход к теме будущего романа в: Н. Г. Чернышевский. Полн. собр. соч. в 16 томах, т. VII. М., 1950, стр. 899.: (сказано о герое-разночинце)
«Его сиволапые собеседники не делают о нем такого отзыва, что вот, дескать, какой добрый и ласковый барин, а говорят о нем запросто, как о своем брате, что, дескать, это парень хороший и можно водить с ним компанство. Десять лет тому назад не было из нас, образованных людей, такого человека, который производил бы на крестьян подобное впечатление. Теперь оно производится нередко. Образованные люди уже могут, когда хотят, становиться понятны и близки народу. Вот вам жизнь уже и приготовила решение задачи, которая своею мнимою трудностью так обескураживает славянофилов и других идеалистов»
[14] Я новую песнь, я лучшую песнь
Теперь, друзья, начинаю.
Мы здесь, на земле, устроим жизнь
На зависть небесному раю
H. Heine, Deutschland. Ein Wintermährchen.
[15] Обычно проставляемая дата 1874 г. неверно установлена или сфальсифицирована. Содержание стихотворения показывает именно ситуацию 1862 года: «Его ещё покамест не распяли».
[16] Во времена народной демократии это стихотворение было озаглавлено от редакции как «Николай Чернышевский», но по данным Доминика Ярошкевича в современных российских изданиях сборников Некрасова с целью убрать политическую значимость оно даётся с заглавием «Пророк». Так оно было напечатано в подцензурных «Последних песнях» (1877), но с подзаголовком «Из Ларры», который «ревнители исторической достоверности» обычно не приводят. Известен экземпляр «Последних песен» с автографом Некрасова, где зачёркнут заголовок и подзаголовок и подписано «Памяти Чернышевского». Затем его же рукой «Памяти» зачёркнуто (ведь так обычно называли некрологи) и подписано «В воспоминание о Чернышевском» («Литературное наследство», №49-50, Н. А. Некрасов, I, Москва, 1946 г.). См. также П. Безобразов (Григорьев), Воспоминания о Некрасове / «Правда», №16, Женева, 1883 г.
Советские времена в России прошли, теперь можно выбирать при издании в широких пределах от точки зрения царской цензуры до замысла автора. Когда что удобнее. Тот же Доминик Ярошкевич прочитав биографию Некрасова из серии «ЖЗЛ» (2005) авторства некоего Николая Скатова резкими польскими словами поминал полное отсутствие всякого упоминания многочисленных тесных контактов Некрасова с революционной средой и не только польской, но даже местной, российской!
[17] См. http://osinform.ru/25694-kosta-xetagurov-leonardo-da-vinchi-osetinskogo.html
http://www.dissercat.com/content/poeziya-kl-khetagurova-v-kontekste-russkoi-literatury-rubezha-vekov-kontsa-xix-nachala-xx-vv
http://www.iriston.com/nogbon/print.php?newsid=539
Пьеса Хетагурова «Дуня» (см. http://nslib.ts6.ru/kosta/dramaturg.php) написана не без влияния «Что делать?» и в чём-то пересекается со сценарием к фильму «Koronowany nie w kościele» 1982 г. («Нас венчали не в церкви»)
[18] См. Перевод на http://antorcha.narod.ru/zav.html
[19] Быть крупным художником и в совершенстве владеть художественным инструментарием это разные, хотя и связанные вещи. В этом вопросе тоже есть свой разрыв формы и содержания. Подробнее этот вопрос рассмотрен Канарским в «Диалектике эсетического процесса».
[20] «Воспоминания о Ленине», т. I, стр. 251
[21] В. И. Ленин Неизвестные документы (1891-1922) / Предисловие, http://leninism.su/works/99-v-i-lenin-neizvestnye-dokumenty-1891-1922/3613-predislovie-lenin-neizvestnye-dokumenty.html
[22] http://archive.org/details/diemenschheitwie00weit
[23] Александр Гавва, Проект Венера — утопический социализм 21 века, http://propaganda-journal.net/2018.html
[24] http://propaganda-journal.net/4697.html
[25] Николай Чернышевский, Что делать?, гл. 3., расск. VIII
[26] В современной России из нескольких просмотренных Д. Ярошкевичем изданий романа «Что делать?» ни одно не содержит соответствующих пояснений или текста черновой редакции названного рассказа даже в приложениях. Издатели в России во всём согласны с царской цензурой.
[27] Валентинов Н. Встречи с Лениным. Ленин, которого мы не знали. — Саратов, 1991.-С. 39-41
