Донбасс: прошлые иллюзии и верные прогнозы. Часть III

2014-11-01 Włodzimerz Podlipski Версия для печати

О самостоятельной гносеологической и политической линии или теоретический выход из непонимания донбасского конфликта.

В демократическом движении в Польше накануне Европейской Революции 1848 года Маркс и Энегльс считали необходимым поддержать ту партию, которая связывала возрождение Польши с аграрной революцией, земельным переделом в интересах трудового крестьянства[1]. Это была партия Эдварда Дембовского, знаменитого героя Краковского Восстания. Точно также и мы должны поддержать на Донбассе ту партию, которая связывает его будущее с рабочим контролем и вообще с диктатурой пролетариата. Конечно и идеал Дембовского и идеал донбасских сторонников рабочего контроля очень далёк от осуществления. Но такой идеал верно обозначает историческую перспективу даже в том случае, если неурядицы отложат его осуществление на столетия. Ведь лозунг обобществления, выдвинутый в Германии Мюнцером, вовсе не потерял актуальности за 500 лет. С другой стороны, за такую дальновидность нужно платить и иногда жестоко, так как платили за неё Сократ, Мюнцер и Чернышевский, так как заплатили за неё в 1840-х годах Эдвард Дембовский и Виссарион Белинский.

Положение социалистов в разделённой Польше перед Краковским восстанием очень напоминает современное положение пролетарского крыла донбасского движения. Массы почти не проявляли активности, а если и проявляли, то не в своих интересах. До государственной независимости Польши оставалось 80 лет, до Республики Народной целый век. В области теоретической борьбы главная линия разделения проходила тоже не там, где хотели её видеть социалисты, а между буржуазным и феодальным блоками шляхты. Да и сейчас для масс на Донбассе в главном вовсе не дихотомия пролетарской и буржуазной классовой позиции определяет позицию в развернувшейся войне, ведь с хорошей точностью можно характеризовать донбасскую войну как межбуржуазный передел. Тем не менее, острые проблемы эпохи запускают теоретический поиск выхода из невыносимого положения. Под почти непробиваемой оболочкой идеологических форм, часто не имея возможности пробиться к массам, совершается мышление. Результаты добросовестного мышления передовых людей 1840-х годов были мало известны современникам, но они впечатляют нас своей продуктивностью. В те годы восточнее Познани лишь два человека дали начало оригинальной ревизии наследия Гегеля. Это были поляк Эдвард Дембовский и великоросс Виссарион Белинский[2]. В свои последние годы своей жизни оба становятся на позиции социализма, в котором видят единственную возможность сохранения рациональности Просвещения и целостности всей европейской классической мыслительной культуры. Хотя Дембовский и Белинский понимали социализм абстрактно, в их организаторской работе это учение обретало те черты, которые предваряли превращение добросовестно понятого социалистического учения в теорию научного коммунизма. Интерес к самостоятельной ревизии наследия Гегеля, заложенный Дембовским и Белинским, привёл научную мысль их стран к, без преувеличения, важнейшим открытиям. Достаточно упомянуть, что без этого интереса не состоялись бы такие мыслители и практики как Людвик Варыньский и Марек Семек в Польше, Владимир Ленин и Эвальд Ильенков в СССР. Конечно, такой результат, когда он уже известен, показывает нам, что и самые смелые ожидания Белинского и Дембовского были оправданы, но каково было им, не знавшим всего этого?

В своём времени партии Дембовского и Белинского ,как и пролетарское крыло донбасского движения сейчас, составляли едва уловимую величину, заставляющую вспоминать слова Энгельса из статьи о развитии математики: «... бесконечно малое, но отличное от нуля ...» Коренная постановка проблемы собственности делала невозможной систематическую поддержку господствующих классов для партий Дембовского и Белинского. Это не очень удивительно, если учесть, что не без влияния Белинского российских помещиков по американскому примеру стали называть плантаторами, цензурно намекая на рабское положение крестьянства. И Дембовский, и Белинский практически смогли лишь ненадолго добиться печатной трибуны, которой стали журналы „Przegląd Naukowy" (1842-1843) и «Современник» (1846-1847) соответственно. Эпоха не способствовала спокойной и содержательной выработке своих позиций Дембовским и Белинским. И всё же в полемике разных группировок дворянства они смогли выдержать самостоятельную линию между крепостнической и буржуазной шляхтой и заложить основы той политической линии, которая прямо вела к „Пролетариату" Людвика Варыньского и РСДРП(б) Владимира Ленина.

Если оживить в памяти важнейшие полемики Белинского[3], то даже их поверхностное восприятие может удивить нас схожестью расстановки идеологических сил по линии господствующие-угнетаемые. Как «западники» так и «славянофилы» сильно боялись обретения трудящимися исторической субъектности, а в особенности они боялись социальной революции. В области современных российских идеологий шаблон полуторавековой давности всё ещё хорошо применим.

Такое же, как и век назад, практическое значение имеет линия славянофилов, продолженная в новой форме такими писателями как Соловьёв, Ильин, Бердяев. Не надо быть близко знакомым с российской культурой, чтобы понять колоссальность практического значения этой линии, её колоссальную непрактичность. То, что подобные оценки давали в своё время также Белинский и Чернышевский, однако, не значит, что сущность их линии состояла в абстрактном утверждении концепции «западников». Отстаивая интересы трудового крестьянства, Белинский и Чернышевский лишь по формальным признакам могут быть отнесены к «западникам». Фактически они отстаивали свободное (со знанием дела) обращение с теми реальными основаниями, которые разделили российскую идеологию на «западников» и «славянофилов». И нам тоже необходимо отстаивать обращение со знанием дела с теми теоретическими и практическими основаниями, которые породили донбасскую войну.

Утверждаемая Белинским и Чернышевским опора на теоретичность чувств и на искренность критики, как условие её непосредственной применимости вовсе не относилась прямо к предмету полемики «западников» и «славянофилов». Их позиция была выше этой полемики потому, что она в своей классовой основе стремилась к пролетарской, а в теоретической основе была сократической. Пелопоннесская война и капитуляция Афин поставили очень непростые вопросы перед афинянами, Крымская война поставила непростые вопросы перед подданными монархии Романовых, Донбасская война тоже поставила непростые вопросы перед втянутыми сторонами. Их острота приводит к ситуации, которую умело описал Валерий Суханов: «В современном мире бытует мнение, что истина недостижима, несмотря на то, что начиная со школьной скамьи абсолютные истины буквально вдалбливаются в головы учеников». Поэтому для предотвращения нового кровопускания через возможное понимание его условий массами мы должны попытаться познать истину. Это означает решительный и полный разрыв с идеологиями, не менее резкий чем тот, который осуществляли Сократ, Спиноза, Маркс и Ленин. А такой разрыв означает попытку познания ограниченности своей исторической эпохи. Об этом в фейербаховских терминах хорошо написал Валерий Суханов: «Смерть Сократа утвердила жизнь Бога в Человеке. Истинного Бога, под названием Разум. Жизнь и смерть Сократа - это первая истинная попытка прорыва Культуры из тупика, соединяющая субъективность исследователя с объективностью Бога. Сократ и был первым холодным душем разгорячённой в своём зазнайстве Культуры, показавшим своим соотечественникам, что по уровню Разума они стоят значительно ниже обезьяны. Обезьяна смогла сделать прорыв, подвиг, взрыв устоявшейся схемы поведения и создание новой, а его любимые сограждане со всеми своими доблестями не могут. Сократ и был той самой обезьяной в человеческом обличии».[4]

***

Необходимость выработки классовой независимой линии, прорыва господствующей «схемы поведения», будет полезно проиллюстрировать на примере современного политического противостояния в Узбекистане. Это позволит посмотреть на дело менее ангажированно, поскольку идеологи донбасской войны будут ненадолго скрыты от шаблонного взгляда. Раз уж «Сократ утвердил закон самоочищения образа разумом»[5], то далёкие образы разумом очистить будет проще.

В Узбекистане в качестве основных классовых политических сил в сфере теоретической борьбы выступают коммунисты, господствующая буржуазия и многочисленные неоднородные салафитские группировки - от тех, которых немецкие товарищи назвали бы промюнцеровскими, до финансируемых из Рияда (Rijad, الرياض ) ваххабитов, аналогичных Ордену Иисуса и Opus Dei. Узбекские коммунисты, будучи самой малочисленной из основных классовых политических сил, по влиятельности в своей стране сильно отстают от своих немецких товарищей, хотя превосходят российских. В отношении свободы печати Узбекистан вполне соблюдает «европейские нормы» в том смысле, что достоверно узнать о позиции салафитов или коммунистов из официальных источников не получится, а оригинальную литературу можно достать разве только за счёт личных контактов.

Хорошо усвоивший абстракции проницательный читатель конечно сообщит о желательности союза коммунистов и господствующих буржуазных группировок на почве светскости и прогрессивности буржуазного развития. Но узбекские реалии однако необходимо добавляют к такому возможному союзу такие обстоятельства:

1. союзник узбекских коммунистов оказывается как объективно, так и в самосознании всех заинтересованных сторон крупнейшим угнетателем узбекских трудящихся - опоры узбекского коммунизма;

2. по личному составу правящие группировки узбекской буржуазии представляют собой беспринципных флюгеров типа Александра Квасьневского (Aleksander Kwaśniewski). Среди былых членов КПСС и нынешних узбекских националистов найдётся сколько угодно тех, кто при победе салафитов будет убеждать весь мир в своей приверженности салафии. Следовательно, в лице современных узбекских чиновников мы имеем ещё более принципиальных в своей беспринципности лиц, чем упоминавшиеся нами украинские флюгеры Кравчук и Матвиенко.

3. по форме предполагаемый союз узбекских коммунистов и светской буржуазии был бы продолжением беспринципной тактики (противо)народных фронтов Суслова, которая привела к краху иракского коммунизма и большим проблемам в польском и сирийском политическом коммунизме.

Может быть, это значит, что узбекским коммунистам нужно заключить союз с представителями политического ислама? Если подавить влияние газетных стереотипов, и убрать из поля зрения откровенные военно-вербовочные практики и наркоторговлю, то оставшиеся ¾ политического ислама легко уместятся в политические и идеологические рамки народнического движения. Конечно мы не должны забывать, что для этих оставшихся нарокторговля и военная вербовка на пользу империалистическим войнам зачастую если и являются неприемлимыми, то по тактическим соображениям. Да и движение мелких собственников без ясного самосознания не может образовывать крупные организации. Нет, конечно формально, например, существует международная организация Hizb at-Tahrir (arab.: حزب التحرير Partia Wyzwolenia), но фактически в каждой относительно независимой национальной секции в рамках идеологического (следовательно, суррогатного, по терминологии Маркса) единства действуют разные классовые силы мелкой буржуазии, средней буржуазии или люмпенов. Соответственно ,и тактика у них разная - от гнилого конформизма до запальчивого террора. Такая раздробленная структура похожа разве только на российский политический коммунизм, где в рамках одной партии в разных регионах могут существовать не менее разнообразные классовые линии[6]. Это конечно, показатель слабости движения в любом случае, но если наше движение его лишено, то это не предмет для гордости. Польский коммунизм избавлен от такого партацкого[7] единства лишь в силу своего ничтожного масштаба.

Как же тогда обращаться узбекским коммунистам с этой палитрой различных групп трудящегося крестьянства и люмпенов? Начнём с того, что различие добросовестного политического ислама, теологии освобождения и некоторых народнических фракций Российской Империи не так уж велико. Читателю не нравится, что США прикрывают ваххабитами объективно империалистические захватнические войны? Но царизм тоже старался прикрыть народниками захватнический компонент объективно освободительных балканских войн. Может быть, сохранилась классовая чистота «Теологии освобождения»? Увы, но буржуазия латиноамериканских стран не против использовать это влиятельное течение политического католицизма для передела местных рынков и начальной, так скажем, прощупывающей, экспансии в другие страны католического мира.

Можно, конечно, представить политический ислам более слабым движением на более зыбкой основе. Действительно, и народничество, и политический католицизм в виде «Теологии освобождения» уже пережили свои лучшие годы, а политический ислам только переживает их. Можно указать, что народничество и «Теология освобождения» появились на подъёме производительных сил, а политический ислам успешен в условиях империалистического опускания уровня производительных сил стран исламского мира. Это вовсе не отменяет того, что большинство узбекских салафитов, не подверженных фанатизму, не могут не вызывать личных симпатий. Но из того, что узбекские салафиты - хорошие люди, не следует делать обобщения. Елена Лосото в книге «Диалог» требует по-ленински ставить вопрос о том, что если человек хорош, то для какого класса. Актуален и немного другой вопрос: для какого класса хорошо этот человек? А эти вопросы как раз и обнажают, что салафиты не владеют своей коллективной силой, которая им чужда. Поэтому как идеологические элементы они по существу своей деятельности враждебны обобществлению - обузданию коллективной силы соединения индивидов в обществе самими этими индивидами.

Если сейчас кому-то трудно приобрести элементарные личные симпатии к узбекским салафитам, то это неожиданно резко контрастирует с тем, как трудно расстаются добросовестные европейские социалисты и коммунисты с симпатиями к первоначальному христианству. Успешное и до конца ясное, ничего не упрощающее решение проблемы отношения к первоначальным христианам и салафитам мы можем найти разве только у Леси Украинки: «В первоначальной галилейской пропаганде я вижу зерно этого рабского духа, этого узкосердечного политического квиетизма, который так разыгрался потом в христианстве. ... Коммунизм первых христиан - это фикция, его никогда не было, или это был коммунизм нищего, у которого все равно не было никакого имущества, или коммунизм богача, который бросает крохи со своего стола «коммуне» собак, сидящих под столом своего господина».[8] Леся Украинка решительно отвергала какие либо симпатии к теоретической деятельности первых христиан, заявляя, что если у них что-то и достойно восхищения, то только «в сфере чувств». Пожалуй, к такой оценке нечего добавить как в отношении первоначальных христиан, так и в отношении узбекских салафитов.

Если останавливаться на специфически исламской форме узбекского мелкобуржуазного движения, то конечно трудно пройти мимо известного примечания Энгельса к работе «О первоначальном христианстве»:

«Своеобразную противоположность этому <практике и теории Яна Гуса и Томаса Мюнцера> представляют религиозные восстания мусульманского мира, особенно в Африке. Ислам - это религия, приспособленная для жителей Востока, в особенности для арабов, следовательно, с одной стороны, для горожан, занимающихся торговлей и ремеслами, а с другой - для кочевников-бедуинов. Но в этом лежит зародыш периодически повторяющихся столкновений. Горожане богатеют, предаются роскоши, проявляют небрежность в соблюдении "закона". Бедуины, которые живут в бедности и вследствие бедности придерживаются строгих нравов, смотрят на эти богатства и наслаждения с завистью и жадностью. И вот они объединяются под предводительством какого-нибудь пророка, махди, чтобы покарать изменников веры, восстановить уважение к обрядам и к истинной вере и в качестве вознаграждения присвоить себе богатства вероотступников. Лет через сто они, естественно, оказываются точно в таком же положении, в каком были эти вероотступники; необходимо новое очищение веры, появляется новый махди, игра начинается сначала. Так обстояло дело со времен завоевательных походов африканских Альморавидов и Альмохадов в Испанию до последнего махди из Хартума, который с таким успехом сопротивлялся англичанам. Так же или почти так же обстояло дело с восстаниями в Персии и в мусульманских странах. Все эти проходившие под религиозной оболочкой движения вызывались экономическими причинами; но, даже в случае победы, они оставляют неприкосновенными прежние экономические условия. Таким образом, всё остаётся по-старому, и столкновения становятся периодическими. Напротив, в народных восстаниях христианского Запада религиозная оболочка служит лишь знаменем и прикрытием для нападения на устаревающий экономический строй; последний в конце концов ниспровергается, его сменяет новый, мир развивается дальше».

Увы, в современных условиях есть большие сомнения в том, что приведённая оценка Энгельса справедлива для специфически исламской формы движения по изменению общества. Вряд ли у читателя будут сомнения, что даже про такое связанное с передовыми технологиями движение как «Занимай...» верно сказано, что и «в случае победы, они оставляют неприкосновенными прежние экономические условия». Ведь как всем известно, коренным образом против частной собственности движение «Занимай...» не выступало, хотя и было жестоко подавлено всего лишь за требования в такой производной экономической сфере как распределение.

Современная обстановка, пожалуй, как никогда способствует формированию абстрактного противопоставления политической и социальной революции. Сейчас почти любая политическая революция делается едва ли не только затем, чтобы не произошла революция социальная. Этот мотив мы легко увидим и в донецком перевороте. Сложно сказать, насколько эта объективная логика продолжается субъективной логикой политического сознания буржуазии, но вероятно её пристрастие к политическим революциям не обходится без соседства с пониманием политической слабости партии социальной революции.

***

Вспомним, что отступление к узбекской классовой борьбе было сделано только для того, чтобы иными словами рассказать о классовом противоборстве на Донбассе. Конечно, сильнейшие группировки поддерживаемых с востока ополченцев не тождественны салафитам, но реакционные идеи (десекуляризация и даже монархизм) находят поддержку заметных кругов в обеих движениях. Дело не в том, что те и те воплощают собой тягу мелкого бизнеса к старым и экономически неэффективным укладам, во многом докапиталистическим по надстроечной части. Дело также и не в том, что как киевский, так и ташкентский режимы субъективно составлены самыми принципиальными флюгерами. То, что киевский режим недавно из флюгера местных ветров стал флюгером вашингтонских вихрей, в данном случае несущественно. Очевидно, что украинскому пролетариату не удастся получить сколь-либо долгосрочные условия своего развития из рук киевского режима, а узбекскому - из рук ташкентского. Также очевидно, что и вырваться из под власти флюгеров в пятилетней перспективе не получится. В этих условиях куда более постоянные в своих убеждениях реакционные ополченцы и салафиты выглядят некоторым тактическим выходом для союза. Этот союз безопасен лишь постольку, поскольку реакционные ополченцы и салафиты не имеют перспектив масштабной победы, чему способствует их реакционность. Лишь в таких условиях известное ослабление киевского и ташкентского режимов может быть использовано для передышки. Впрочем, сопоставлять относительно мирную классовую борьбу в Узбекистане с абсолютно не мирной донбасской войной нужно осторожно. Уже лишённый не менее чем четверти своей материальной базы украинский пролетариат вряд ли сможет использовать передышку от ослабления киевского режима ополченцами для разворачивания своей классовой борьбы. Эту прогнозируемую в ближайшие годы историческую передышку украинский пролетариат использует либо для сохранения личного классового положения в другой стране, либо для изменения личного классового положения в своей стране. Для изменения в сторону люмпена или батрака. Тенденции изменения положения пролетариата пока что едины для Львова и Донецка, разница лишь в скорости их реализации. Единство Украины в условиях утраты внутренних экономических связей, завязанных на юго-восточный промышленный край, становится всё менее экономически гарантированным, а значит всё более политически невозможным.

Unter den Polen unterstützen die Kommunisten die Partei, welche eine agrarische Revolution zur Bedingung der nationalen Befreiung macht, dieselbe Partei, welche die Krakauer Insurrektion von 1846 ins Leben rief.

Биографические данные см. http://sk.wikipedia.org/wiki/Vissarion_Grigorievi%C4%8D_Belinskij

Например по такой весьма поверхностной книге как: Billington J. H.: Ikona i topór. Historia kultury rosyjskiej. Kraków: Wydawnictwo Uniwersytetu Jagiellońskiego, 2008

Валерий Суханов, Образное мышление как проблема самосознания, http://propaganda-journal.net/5506.html

Там же

Об этом неоднократно сообщала в политических обзорах «Газета коммунистическая» (г. Пермь), см. например http://compaper.info/?p=5887

Здесь имеет место труднопереводимая польская игра слов на созвучии «партийный» - «партацкий». - Пер.

Из письма Леси Украинки к А. Крымскому по поводу драмы «В катакомбах».