Вернуться на главную страницу
Образное мышление как проблема самосознания
Рано или поздно человек приходит к понятию Бога. Но понять это понятие, увы, дано не каждому. Верить в миф о сотворении мира, это одно, а понимать, что лежит в основании этого мифа - совсем другое. Но так или иначе, и те, кто просто верит в Бога, и те, кто понимает основание мифа, знают одно: «Бог - это создатель всего сущего, творец».
Но у тех, кто верит, возникает вопрос: «Как можно понять Бога не будучи верующим?». Действительно, для того, чтобы понять какую-то вещь, нужно в ней полностью раствориться. В этом и заключается акт веры - полное стирание границ между собой и Богом, полное растворение, полная отдача своего «я» в «Я» Бога. Но получается, не ты познаёшь Бога, а Бог познаёт себя через тебя. А где же тогда я сам?
Кругом Бог. А как же «личность как самоцель истории» [1, 211]? Если Бог во всём, то, как найти границы существования личности? И, вообще, есть ли они? В религии их нет, и мера личности определяется мерой растворения в Боге. Но и в философии их нет, это главное, что снимает философия, выходя из религии, только Бог у философа диалектический - Разум - поэтому и граница между Богом и человеком одновременно и существует и не существует.
Создавая Бога, человек абстрагируется от своей индивидуальности, но как же индивид осознает себя? Почему процесс вышелушевания образа из орудийно-предметной деятельности является необходимым условием самосознания? Может правы горе-атеисты - Бог и не нужен вовсе? Бога нет?
Полностью убить Бога в душе человека невозможно - этот основной этический принцип ведёт Сократа в его исследованиях. Если бы Сократ просто познавал себя, его вряд ли приговорили к смерти, но ведь он ни много ни мало познавал себя как Бога! А уж этого ему простить не смогли. Человечество в лице Афин уже созрело к пониманию Бога. Сократ и появился с необходимостью сделать это понимание достоянием полиса.
Сократ нёс добро людям, хотя искренне не понимал, что такое «добродетель», в отличие от доблестных сограждан, знающих, что такое «добродетель» (Платон, «Менон»). Через две с половиной тысячи лет попытаюсь ответить на вопрос Сократа. Добродетель - это стремление найти собственную форму себя. А это есть творчество. Найти себя как творца, Бога. Творчество - это поиск себя. Причём не бесцельный. В общих чертах, в виде представления у творца должна быть цель. И эта цель - сократовская - более конкретно поставленная неоплатониками - познать себя как Бога.
Смерть Сократа утвердила жизнь Бога в Человеке. Истинного Бога, под названием Разум. Жизнь и смерть Сократа - это первая истинная попытка прорыва Культуры из тупика, соединяющая субъективность исследователя с объективностью Бога. Сократ и был первым холодным душем разгорячённой в своём зазнайстве Культуры, показавшим своим соотечественникам, что по уровню Разума они стоят значительно ниже обезьяны. Обезьяна смогла сделать прорыв, подвиг, взрыв устоявшейся схемы поведения и создание новой, а его любимые сограждане со всеми своими доблестями не могут. Сократ и был той самой обезьяной в человеческом обличии.
Рассмотрим поподробнее «геройство» обезьяны и поразмышляем, в чём и поныне нам необходимо брать с неё пример? Главное, почему многие не хотят и сравнивать себя с обезьяной - это способность к абстрактному мышлению. Понятно, что мыслить абстрактно умеем мы все и этим гордимся. Как это происходит, блестяще показал Гегель в памфлете «Кто мыслит абстрактно?». Но и обезьяна умеет мыслить абстрактно, более того, она сумела сделать шаг от абстрактного мышления к конкретному. Она впервые сумела сделать свой опыт всеобщим. Она сохранила своё первое шельское рубило для «своего иного», в иной ситуации. Это «сохранение» и было первым творческим актом, потому что впервые у живого существа помимо органического тела появилось неорганическое. Как только обезьяна сотворила новую себя, Бог, томящийся в её руках, стал проситься наружу. И как только это произошло, как только образ, живущий в предметно-орудийной деятельности, стал жить отдельной жизнью, этот освободившийся образ и узаконил слияние человека с вещью, узаконил неорганическое тело человека. Бог как образ человеческого бытия возник с необходимостью утвердить человеческий род в царстве дикой природы.
Сознаёт ли себя человек в образе? Пока ещё нет, но образ проделывает великую работу, поднимает человека в метафизическую сферу и оставляет его там навечно. Пушкин это выразил гениально в двух строках:
Тьмы низких истин мне дороже
Нас возвышающий обман.
Образ является одновременно и истинным, и неистинным отражением человека, тем самым неся в себе потенцию диалектической идеальной формы, в которой собственно и происходит самосознание человека. Повторюсь, главная цель образа - поднятие на метафизическую высоту, и если образ с этой задачей не справляется, то он является неистинным, несмотря на всю внешнюю правдивость отражения. Именно этого и не понял Малевич и все, кто восхищается «Черным квадратом». Следуя логике Малевича, и в унитазе можно увидеть (и видят!) Бога. Но Малевич мог бы возразить, что хищный Молох - частная собственность - полностью сжирает наши души, и если глубже копнуть, внутри у нас лишь одни «черные квадраты». И с этим не поспоришь. Но человечество зачем-то придумало «светлый квадрат». Зачем?
Действительно, почему «истина» Малевича убивает человека в человеке, а «ложь» первых идолов родового строя подняла человека на высоту, на которой стала возможна философская рефлексия? Но вопрос можно поставить ещё жёстче и острее. Почему истина (уже без кавычек) Александра Матросова, Николая Гастелло, Павки Корчагина привела СССР к перестройке и полнейшей бездуховности, а первые боги привели человека к Пармениду? Почему мифы древней Греции привели к рождению философии, а мифы Советского Союза философию похоронили? Чем ещё должен обладать образ, помимо поднятия на метафизическую высоту, чтобы привести человека к самосознанию? Так ли уж важно, что в телевизоре пропал положительный герой? Страшнее другое - людям как воздух необходим телевизор, как меняющиеся картинки, по которым мы сверяем своё существование.
Мудрые греки именно это и поняли, когда «изобрели» философию. Хотя известно, что они ничего не изобретали, они лишь очистили образ от сюжета. Бог с момента появления становится основанием человеческой предметной деятельности. Первые философы потому и очищают образы, что сменяющаяся кавалькада героев и богов никак не могла быть твёрдым основанием. Но ведь и для диалектики нет ничего твердого, застывшего. Парменидовское неподвижное бытие снимается Гераклитом. Но, так или иначе, философия как новое основание предметно-преобразующей деятельности развивалась, сделав мышление своим предметом. Рождение философии как науки, высвечивает второе свойство истинного образа - способность к самоочищению.
Но почему же всё-таки греки смогли очистить Зевса и заронить в сознание человечества священное семя под названием «принцип тождества мышления и бытия», а мы, несмотря на всё наше геройство, прочно утвердили первичность бытия и абсолютную(!) вторичность сознания? Но как было очистить Павку Корчагина от сюжета? Это предательство. А отсутствие самостоятельного мышления, разве это не предательство? Точнее просто мышления, поскольку несамостоятельного мышления не бывает. Понятно, что софистов не всегда уважали и в древней Греции, но у нас-то их абсолютно(!) не уважали, и уж тем более не понимали их революционного значения. Сократа не случайно обвиняли в служении новым богам, но служить им первыми начали софисты, а Сократ в беседах лишь обнажал софистического бога, то есть живущего во мне как субъекте, показывая, что это на самом деле замаскированный Бог объекта, полиса, поэтому философ и отверг обвинение. Софисты подготовили почву для жизни и смерти Сократа, для утверждения диалектики как Бога, закона человеческого бытия.
Способность к самоочищению по-другому можно назвать совестью. Совесть потенциально живёт в мифе как способность освобождения от органики во имя рода. Но в образе Бог неконкретен, ему не хватает субъективности. Именно совесть, живущая в Боге, заставляет философа достроить Бога собой. А для этого нужна чистая форма Бога, как чистая совесть рода, она же чистое неподвижное бытие Парменида. Но чистое бытие увидеть невозможно, его можно лишь промыслить. Так и родился критический взгляд на весь человеческий род, как мысль о всём бытии в целом. Парменид понял главное - эта мысль о бытии и есть бытие. Не существует мысли, отдельной от бытия, так же как нет и бытия без мысли. «Одно и то же есть мысль и то, о чём она мыслит»[2, 70],- утверждал философ, тем самым подняв на высоту образа и мышление.
Естественно, рождение философии не было случайным. Острая необходимость, противоречия реальной жизни и потребовали высоты мышления, слитого с бытием, в противовес «лживому зрению и гулом наполненному слуху»[2, 70]. Урок перехода от религиозно-мифологического мировоззрения к философскому, который преподала нам древняя Греция, до сих пор ещё не выучен человечеством. К сожалению, в современном мире философия не является первейшей насущной потребностью человека. Ей нет места ни в научных исследованиях, ни в педагогике. Философия сейчас - маргинальное духовное образование. Стало очень модным ругать советскую систему воспитания, но по сути ведь ничего не изменилось, школа не учит мыслить, воспитание как было рассудочным, так и осталось. Отсюда и телевизор - как новый Бог, показывающий смену картинок (не образов!) на которые надо равняться. В школах проводятся педсоветы под названием «личностное ориентирование», на которых психологи объясняют учителям-предметникам, что такое личность и намечают пути её воспитания. Но, к сожалению, ни учителя, ни психологи, ни директора не понимают одной простой вещи - на рассудочном основании личность не построишь, нужна твёрдая опора - разумный фундамент. Но что это - разумный фундамент формирования личности? С чего начинать его закладывать?
Очевидно только с образа. С грамотного удержания внутри себя образа субстанции. А это невозможно без уроков рисования, музыки, а точнее не уроков, а развёрнутого самостоятельного исследования истории изобразительного искусства и музыки с обязательным посещением музеев, консерватории. Самостоятельного исследования! Не заучивать наизусть сказанное экскурсоводом, а оживлять внутри себя, в своей деятельности увиденное и услышанное в музеях и консерватории. Только в таком случае образ не будет очередной мёртвой картинкой, очередным «телевизором». Ведь образ для того и отделился от предметной деятельности, чтобы затем опять в неё вернуться. Учителя это обязаны знать и понимать. Не количество, не навал, а качественное осознание образа как самого себя. Понимание, что Бог - он не в словах, не на небесах, он в твоей деятельности.
К сожалению, трезвый здравый смысл толкает учителей лишь на назидательное объяснение и вечный спрос нерадивых. Но нерадивы-то мы все! Трезвенники-учителя и Омара Хаяма запишут в алкоголики. А ведь этот восточный поэт и философ даёт нам тонкую подсказку, создавая образ формирования образа:
В одном соблазне юном - чувствуй все!
В одном напеве струнном - слушай все!
Не уходи в темнеющие дали:
Живи в короткой яркой полосе. [3, 13].
Человек живёт здесь и сейчас. Истинный образ как раз и соединяет будущее с прошлым, выводя человека на поступок. Поступок - это удержание человеком единства мира в своей деятельности. Образ помогает увидеть в малом большое и это большое вновь сделать малым - единичным действием. Но действием не бесцельным, а имеющим в основании всеобщую природу образа. Образ ведёт человека с момента его появления на свет. Поэтому он и является целью движения человека, живущей внутри этого движения. Вся задача лишь в том, чтобы образ наполнить знанием, то есть чтобы образ был сознательным. Если знание живёт вне образа, то всякая разумная деятельность становится «дурным» идеализмом. Это понял Сократ и ещё не понимали софисты. И не только софисты, а практически все современные учителя, но их софистика по качеству значительно ниже, это «палёная водка» софистики, поскольку истинные софисты всегда видели оборотную сторону предмета, современные учителя - никогда.
Софисты, утверждая субъективность, не наполняют образ знанием, а разрушают его. Сократ сумел снять и софистов, и досократиков. У Сократа совесть является основанием разума. Своей смертью Сократ утвердил первичность нравственности в любом научном исследовании. Но и саму нравственность он поднял на разумную высоту, а точнее помог удержаться образу на завоёванных высотах, соединив воедино законы Истины, Добра и Красоты.
Сократ утвердил закон самоочищения образа разумом. Именно этот закон и был нарушен в образах советского времени. Потому-то и нравственность понималась советскими людьми не как критический взгляд на себя со стороны, а как формальное выполнение «кодекса строителя коммунизма». Поэтому-то когда началась перестройка, выяснилось, что совести нет ни у кого.
Но что это «взгляд на себя со стороны»? Действительно, как в образе увидеть себя? Ведь образ - это иллюзорное отражение себя, а для самосознания нужно вычленить чистую форму себя. Осознать себя сначала формально, независимо от какого-либо содержания. Самый трудный шаг, который не смогла сделать ни советская, ни современная школа, это отыскание «собственной формы себя». В чём же истина образа, снимая которую, человек обнаруживает себя?
Аристотель говорил, что каждая вещь стремится занять своё место. Это происходит за счёт активного формообразующего процесса. При рассмотрении предметов неживой природы этот процесс увидеть легче, например вода занимает своё место, обособляясь в свою собственную форму - каплю, но как увидеть собственную форму личности? И вообще - есть ли она, или можно говорить лишь о собственной форме всего человечества? Действительно, возможно ли найти такую форму существования личности, в которой были бы уравновешены, приведены в тождество все внешние воздействия на человека, но чтобы при этом человек оставался человеком со всем своим атрибутивным содержанием, а не был плесенью на камнях или земным прахом?
Что и говорить, задача непростая. Человек должен найти такое состояние, в котором он абсолютно свободен. Понятно, что интуитивно такое состояние ищут все, начиная от вдохновенного написания стихов, заканчивая приёмом наркотиков. Все эти интуитивные поиски отличает одно - почувствовать абсолютную независимость как от власти общественных уз, так и от власти природных инстинктов. В принципе такую же цель ставят себе и всевозможные медиативные техники, несомненно дающие огромное облегчение психике человека, живущего в разорванном мире. Но выводят ли они его на собственную форму личности? Может человек в медиативном состоянии, смотрящий на свой пупок, повторяющий время от времени «ом-м», и есть чистая форма человека?
Всё это конечно хорошо. Но возникает один вопрос. Не теряет ли человек во время медитации свой главный атрибут - быть «совокупностью всех общественных отношений» [4,3]? Собственная форма личности и должна соединить две, казалось бы несоединимые вещи - быть ансамблем всех общественных отношений, и быть абсолютно независимой от этого ансамбля.
Понятно, что этой формой является противоречие. И как только человек смог вычленить противоречие из образа, сделать противоречие не чем-то чуждым себе, а своей собственной формой бытия, и происходит самосознание. Отношение к противоречию как к самому себе и является критерием культуры ума. Но школа как огня бежит противоречий. Понятно, что и культура всегда будет чем-то внешним ученику.
Создавая образ, человек несомненно творит. И творит себя. Но осознать этот момент дано не каждому. И даже личности всемирно-исторического масштаба, величайшие творцы, не всегда понимали, что они делают. Великий русский композитор П.И.Чайковский вошёл в мировую культуру широчайшим спектром своих музыкальных произведений. Оперы, балеты, симфонии, пьесы, романсы Петра Ильича делают людей чище, добрее, человечнее...Несомненно, Чайковский будит твою совесть. Лишь от одного адажио из балета «Лебединое озеро» можно увидеть всю низость и почувствовать все миазмы окружающего и своего собственного животного бытия. Заплакать над неудавшейся жизнью. Но Спиноза говорил: «Не плакать, не смеяться, а понимать»[2, 69-70].
То, что созидает личность в своём творчестве и то, как она осознаёт своё творчество - вещи разные. Созидая истину своих гениальных образов, правильно отрефлексировать истину образа Чайковский был не в состоянии. И в этом, в первую очередь, суть его собственной жизненной драмы, и в этом же причина его островраждебного отношения к другому композитору - Вагнеру, обозначившего собой абсолютно противоположный полюс творчества, и абсолютно противоположное осознание себя в своих музыкальных образах.
Предельная гармоничность музыки Чайковского полюсно-противоположна музыке Вагнера. Музыка Чайковского - это всегда лиризм, гармония, сказка, традиция, радужный финал. Музыка Вагнера - это всегда взрыв традиций, удержание дисгармонии отсутствием разрешающего аккорда, готовность к битве и неминуемая гибель героя, сражающегося за светлый идеал - свободную индивидуальность.
Чайковский не отвечал и не хотел отвечать на вопрос - гармоничен ли современный ему мир. Важно то, что гармонична его музыка, рисующая светлый образ, идеал, к которому нужно стремиться. Вагнер видел, удерживал в себе противоречия окружающего мира и искал своей музыкой способ отражения жизни общества, в котором правит золотой телец.
Вагнер, в отличие от Чайковского, не просто создавал образы, показывающие величие человеческого духа. Вагнер активно искал земное воплощение идеала. И нашёл его в Михаиле Бакунине, человеке недюжинной мощи и ума. Бакунин не понаслышке был знаком с философией. Он представитель того времени, когда господствовала гегелевская система. Диалектика тогда ещё не была ругательством. Наоборот - молодые, энергичные люди бредили отрицанием. Отрицание застывших, устоявшихся, застарелых форм вело Бакунина всю жизнь, не дало полностью объединиться даже с Марксом, поскольку русский анархист видел в Марксе больше государственника, чем диалектика. Этой же «болезнью» болел и Вагнер, ещё до знакомства с земным Зигфридом.
Но если Чайковский видел в Вагнере лишь бакунинское отрицание-разрушение, то истинное осознание сделанного Вагнером пришло и приходит позднее. Это делается не только композиторами, но и великими писателями, философами, и каждый видит в Вагнере что-то своё. Если Бакунин был отрицанием в действии, то высота образа Вагнера, сила его таланта позволили зафиксировать момент самотождественности противоречия. Отсюда и предельная напряжённость произведений Вагнера. Неизвестно, осознавал это Вагнер или нет, но в своих образах он оказался не метафизическим «отражателем» Бакунина, а его диалектическим оппонентом. Вагнер предельно выдерживает противоречие, тянет до последнего. «Мелодически-гармоническая структура, кажется, вот-вот готова разрешиться по формальному правилу в спокойный, завершающий аккорд, который звучал бы как точка в конце фразы. Но вдруг музыка делает какой-то на первый взгляд совершенно неожиданный и капризный поворот, никак не объяснимый с точки зрения строго формальных правил перехода из одной тональности в другую - и звучание делается снова неустойчивым, требующим какого-то другого завершения» [5, 335].
Именно в Вагнере человеку не надо искать истину себя. Она «как на ладошке». Может именно поэтому Эвальд Васильевич Ильенков Вагнером проверял людей на причастность к человеческому роду. Вагнер узаконил противоречие в образе, тем самым встав на марксисткую позицию, хотя прожив своей душой все философские течения своего времени, Маркса он обошёл. Но ведь можно стать марксистом и не сыпя к месту и не к месту цитатами из классиков. Марксизм в другом - в реальном коммунистическом действии. Так или иначе стали уже крылатыми слова Бернарда Шоу о том, что «Вагнер в качестве художника доказал человечеству то же самое, что сделал Маркс в качестве теоретика, а именно ни больше ни меньше, чем закономерность крушения цивилизации, основанной на власти золота, на базе товарно-денежных отношений. Он-де показал абсолютную неизбежность ее внутреннего разложения, логику этого разложения, однако не с помощью строгих понятий, а с помощью столь же строгих по своей необходимости чувственно-эмоциональных образов, их движением, их эволюцией, их развитием, совершающимся через столкновения, как внешние, так и внутренние - психологические»[5, 334].
Вагнер - это уникальнейшее внутреннее зеркало человека. При всей гениальности образов Чайковского человек может увидеть себя в них лишь внешне. Вагнер - это редчайшее исключение в мире образов, поскольку помимо внешней рефлексии, что и осуществляет каждый образ, развивая продуктивное воображение, немецкий композитор своей музыкой осуществляет внутреннюю рефлексию человеческой субъективности, несмотря на то, что «форма ... самого воображения может быть выявлена только мышлением» [6, 65].
Философом Любинецкой Н.Н. из Дрогобыча было дано емкое, свежее и лаконичное определение мышления на XIII Ильенковских чтениях в Астане. «Мыслить - значит впускать в себя содержательность мира и осуществлять идеальное движение согласно его всеобщим формам»[7, 73]. Замечательное определение! И как нельзя более точно подходит к музыке Вагнера.
Чайковский - это внешнее внесение Бога в животное состояние. Вагнер - это обнаружение Бога в себе, до каких бы пределов животного состояния ты не опустился.
Чайковский поднимает собственную форму животных - тождество - до высоты человеческой. Вагнер фиксирует собственную форму человеческой субъективности - противоречие. Тебе не нужно никуда подниматься. Он берёт тебя таким, как ты есть, здесь и сейчас, открывая твоему Я «содержательность мира».
_________
Литература:
1. Лобастов Г.В. Философско-педагогические этюды. Москва, 2003.
2. Ильенков Э.В. Философия и культура. Москва, 1991.
3. Хайям О. Омар Хайям персидские поэты X-XVI веков. Москва, 2007.
4. Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2 изд. Т. 3. Москва, 1955.
5. Ильенков Э.В. Искусство и коммунистический идеал. Москва, 1984.
6. Лобастов Г.В. Ильенковские чтения - 2011. Материалы XIII международной
научной конференции. Астана, 2011.
7. Любинецкая Н.Н. Ильенковские чтения - 2011. Материалы XIII международной
научной конференции. Астана, 2011.
:: e-mail