Волки

2010-04-27  Николай Далекий Версия для печати

В руки редакции журнала «Пропаганда» попала книга рассказов о Отечественной войне объединенная общим названием одного из рассказов «Улыбка». Автором ее является Николай Далекий, который мало известен современному читателю, да и самих рассказов мы, к нашему глубокому сожалению, не смогли найти в Глобальной сети. Что бы исправить это недоразумение, ведь рассказы этого писателя достаточно хорошо отображают общие проблемы военного периода через жизненный путь конкретных личностей и отлично показывают характер советского Человека, да и просто они действительно очень интересные, мы опубликуем к 65 годовщине Победы наиболее примечательные рассказы на нашем сайте, а саму книгу разместим в нашей электронной библиотеке.

Он лежал в тени камня недвижно. Самолеты только что улетели. Камень, вывернутый бом­бой, стоял у горной тропы, тонкий и острый, как обелиск.

Весь день сюда, на перевал, пикировали эти черные птицы с большими крестами на кры­льях, и бомбы рвали скалистую грудь земли, а горы гудели от взрывов, и в глубине ущелий рос грохот обвалов. Весь день в чистейшем гор­ном воздухе пахло дымом, кровью и жженым камнем. И вот день догорал на грани гранита, и был этот острый камень так огненно красен, точно пламя взрыва окаменело здесь.

Кадыр лежал неподвижно. Также неподвиж­но лежали и его пятнадцать товарищей, но они были мертвы, лишь один старший сержант Пе­тров стонал. Он был ранен тяжело в грудь и, очевидно, знал, что умрет. Кадыр перевязал его, отдал свою флягу и теперь ждал, устремив взгляд вниз, туда, где горная тропа уходила в тучу. Луч, вырвавшийся у зазубрины камня, скользнул по смуглой коже бойца, туго обтянувшей широкую скулу, зажег на мгновенье зра­чок его темного узкого глаза и потух. Солнце зашло, быстро наступали сумерки. Великая ти­шина обняла вершины.

- Ишимбаев, а Ишимбаев, - простонал стар­ший сержант. - Они полезут, увидишь. Как только стемнеет. Сколько у тебя патронов?

- Семь, - почти не разжимая челюстей, от­ветил Кадыр.

У него было еще три гранаты, а четвертая, противотанковая, находилась у Петрова - стар­ший сержант не хотел с ней расставаться. Но патронов было только семь. Семь патронов, семь головок в латунных оболочках, наполненных свинцом, обрывающих жизнь врага. И «биогра­фия этого фрица закончена», как говорил после каждого удачного выстрела их снайпер Ваня Березенцев. Теперь Ваня лежал на спине и смот­рел остановившимися глазами в небо, а его вин­товка была в руках Кадыра. Да, семь патронов было у него, а сколько этих проклятых биогра­фий было внизу, сколько гитлеровских солдат, рвущихся к перевалу, притаилось там, за пово­ротом ушедшей в тучу тропы...

- Их там рота, а может, и батальон, - го­ворил, сплевывая кровь, Петров. - Не взяли днем, полезут ночью. Нахальные... знают, что здесь нас мало.

Кадыр ничего не ответил. Он лежал недвиж­но. Шесть атак было отбито за день. Гитлеров­цы лезли тропой по одному с альпенштоками и автоматами в руках, в ботинках со стальными «кошками». Но не помогли альпенштоки гитле­ровцам, меткие выстрелы сбрасывали их. И катились они вниз, срывались в стремнину, па­дали, распластав руки. Тогда их командиры, ук­рывшиеся в ущелье, вызывали по радио авиа­цию, и черные птицы с большими крестами на крыльях, с воем пикировали сюда, на перевал, на кучку бойцов, припавших к трещинам и углублениям в камне, осыпая их пулями, оскол­ками и щебнем. Так после каждой неудачи на земле гитлеровцы атаковали их с воздуха, и из защитников перевала осталось только двое.

- Напрасно по самолетам били. Ошибка. Сколько патронов перевели...

Кадыр не ответил. Они действительно израс­ходовали много патронов, яростно отбиваясь от этих черных птиц, и приказ открывать огонь по ним давал старший сержант. Но просто невмо­готу было выносить, как, завывая, неслись к земле эти машины-птицы и, посеяв смерть, без­наказанно отваливали в сторону. Еще никогда не стрелял Кадыр так ожесточенно, как в этих подлых птиц породы «Юнкерс». Извели много боеприпасов, и все же одна машина ушла в ущелье, оставляя за собой полосу густого чер­ного дыма. Может быть, как раз этот «Юн­кере» и унес с собой смерть, предназначенную для последних защитников перевала.

Но все же в обойме оставалось всего семь па­тронов, и не о своей жизни - Кадыр знал это,- а об этих последних семи патронах думал стар­ший сержант Петров.

Вдруг Кадыр вздрогнул,- зоркий глаз его заметил движение там, внизу на тропе. Может быть, то двинулся край тучи, тронутый ветром? Нет, он не ошибся, и холодок наполнил его сердце, - то были люди. Серые фигуры ползли по тропе, медленно двигаясь вверх к перевалу, скрываемые сумерками. Петров тоже заметил их, он поднялся на руках и смотрел вниз.

- Они ползут... Ишимбаев... ползут...

Да, это были гитлеровцы, и острая тоска охватила Кадыра. Он осмотрелся вокруг, точно ища поддержки. Но он был один с семью па­тронами в обойме, с тремя гранатами да этой четвертой, что у Петрова. Один, на высочай­шем перевале, среди своих мертвых товари­щей... Они не могли помочь ему, не мог помочь ему ни командир - умирающий старший сержант Петров, ни эти горы, ни этот воздух, ни эта ве­личественная тишина. Только он, только семь патронов в обойме, его глаза и руки, драгоцен­ные гранаты и сердце в груди - были его по­мощниками.

И вдруг Кадыр вспомнил, что уже однажды в своей жизни он все это видел и испытал. Так­же молча стояли горы, очерченные на зеленом закате, и темнота клубилась из ущелья, а он один, средь таких же темных громад, стоял ли­цом к лицу со смертельной опасностью.

Он вспомнил все это, глядя на далекие се­рые фигуры, медленно и трусливо пробирав­шиеся к нему наверх.

- Карышкырлар, - произнес он и сжал вин­товку.

- Ты чего? - обеспокоенно спросил старший сержант, услышав незнакомое слово.

- Карышкырлар - волки, - повторил Ка­дыр, чувствуя, как при одном этом слове серд­це его, сердце потомственного скотовода, накапливает злобу, вытесняющую страх. И, сведя че­люсти, он замер у камня.

... Лет пять назад отец и он пасли овец в го­рах, в горах, лежащих далеко-далеко отсюда. Третий пастух, хилый парень, заболел и уехал домой. Была уже поздняя осень, лиственные де­ревья стояли голыми, холодные утренники пред­вещали близкую зиму. Уже много отар угнали пастухи с гор на зимовье в долину, но отец Кадыра задерживал свою отару, не желая уводить ее рано с прекрасных пастбищ. Он был хоро­шим пастухом и гордился этим. Но вот и он с неудовольствием и подолгу посматривал на небо и однажды утром заявил, что со дня на день задует буран и надо угонять отару с летних пастбищ.

Они погнали овец в то же утро и к вечеру должны были выйти в долину, но овцы были сытые - настоящие живые бочонки с жиром, таким овцам было тяжело идти. Кроме того, не­сколько овец повредили ноги, хромали, и их приходилось поджидать. К полудню они про­шли только треть пути. Тут отец Кадыра сде­лал одно важное открытие: по поведению собак было видно, что вслед за отарой крадутся вол­ки. Летом волки-одиночки несколько раз напа­дали на отару, но собаки отбивали их. Одного зверя Кадыр пристрелил из своей одностволки. Но, не поживившись на овцах, волки все же на­смерть разорвали лучшую собаку при отаре, и теперь у пастухов оставалось только две ов­чарки.

Они продолжали гнать отару. Солнце спря­талось за гору, оно еще светило там за горой, а в ущелье уже бродили тени. Два волка мельк­нули за скалой. Кадыр выстрелил, чтобы напу­гать их, но, уйдя с овцами дальше, он снова увидел волков, крадущихся вслед за ними. Бы­ло ясно, что волки попытаются напасть на ота­ру, как только стемнеет, а до долины отаре не добраться засветло.

Отец Кадыра решил, что безопасней заноче­вать в горах. Он хорошо знал эти места. Ста­рый чабан повернул отару в сторону и погнал ее наверх по склону невысокой, крутой горы. Там, вверху, скалы стояли плотным полукружьем, об­разуя как бы глубокий каменный котел почти с отвесными стенами. Только в одном месте ска­лы расступались, делая узкий проход. Отара сво­бодно разместилась здесь. Пастухи с собаками легли на проходе. Овцы были в безопасности.

Звезды зажглись в синеве вечернего неба. Пастухи ужинали. Собаки лежали рядом, они вели себя неспокойно, все время настороженно прислушиваясь. Наконец, одна не выдержала и отчаянно залаяла в темноту. Тотчас же ее под­держала вторая. Но собаки боялись выскаки­вать вперед, жались к ногам людей, и шерсть на их хребтах вставала дыбом.

Тут Кадыр, всмотревшись, заметил волков. Таясь у камней, прижимаясь к земле, серые те­ни зверей крались наверх. Их было много. Бо­лее десяти теней насчитал семнадцатилетний Кадыр, лежа со своей берданкой, закрывая с отцом доступ к отаре...

... Куда больше десятка серых теней насчи­тал он сейчас, да и разве могли сравниться те волки с этими - хитрыми и злыми, одетыми в мундиры. Но только одну колхозную отару за­щищал он тогда, а теперь за его спиной лежа­ла огромная страна. Да и был он не семнадца­тилетним подростком, а юношей с крепким и сильным телом, видевшим смерть не раз и так близко, что, казалось, в самые ее глаза загля­дывал он. Нет, он встретит этих людей-волков, не сморгнув. У него с их подлой породой осо­бые счеты.

В трубку оптического прицела он нашел тень и, подведя под нее острие нижней стрелки, хо­лодея сердцем, нажал спусковой крючок.

- Ну, ну, попал? - спрашивал старший сер­жант, не подымая лица от земли: ему было сов­сем плохо.

Кадыр сам не знал, он смотрел в трубку оп­тического прицела, и сердце его стучало резко и тревожно, точно вопрошало: «Ну, ну, попал?» Да, он попал. Все серые тени попрятались, только одна осталась неподвижной там, где за­стал ее выстрел. «Биография этого фрица за­кончена»,- не преминул бы сказать Ваня Березенцев. Но Кадыр ничего не сказал. Он только подумал, что больше не будет стрелять на та­кую далекую дистанцию: можно легко промах­нуться в темноте. Но выстрел этот задержит их. Пусть на немного, но задержит - волки трусливы.

Ослепительная звезда, родившись где-то вни­зу, прочертила небо и повисла над головой Кадыра, осветив перевал. И тотчас же нити трас­сирующих пуль протянулись снизу к Кадыру. Но он уже укрылся за камни. Звезда потухла, и после ее слепящего света все вокруг казалось черным. Внезапная темнота эта обеспокоила Кадыра.

- Ослепилки бросают - ты глаза закрывай... голос Петрова был такой слабый и тихий, что Кадыр подумал, как мало осталось старше­му сержанту жить... Он послушал совета сво­его командира и в следующий раз, когда гит­леровцы снова пустили осветительную ракету, пролежал с закрытыми глазами, пока ракете не вышло время, и когда открыл их - ночь по­казалась ему не такой темной. Но уже не на зрение, а на слух нужно было надеяться теперь. И Кадыр лежал, напряженно вслушиваясь в каждый шорох. А в голове, оживленные па­мятью, текли одна за другой картины из той далекой ночи...

...Так, напряженно вслушиваясь, лежал и Кадыр-пастух. Один заряд он выпустил, чтобы отогнать волков, и этот заряд картечи если и задел кого-нибудь из волков, то, очевидно, не причинил ему особого вреда. Волки только ото­шли дальше и расположились полукругом. Слы­шалось их негромкое завывание, и изредка в темноте вспыхивали их глаза. Очевидно, волков было много и они решились во что бы то ни ста­ло добыть мяса. Отец запретил Кадыру стре­лять - в поясе патронташа оставалось всего три заряда, их нужно выпустить наверняка. И они пожалели, что не успели набрать сучьев для костра.

Вдруг овцы позади шарахнулись к стенке и заблеяли. Собаки стрелой умчались туда. Отец бросился за ними. Было ясно, что там, среди овец, находился волк или даже несколько волков. Лай собак, неясная, но ожесточенная борь­ба говорили об этом. Как попали волки в отару, Кадыр не мог догадаться, но по приближению волчьего завывания и сверканью глаз он понял, что звери, осаждавшие проход, услышав шум борьбы, подкрадываются ближе и хотят про­рваться внутрь каменного котла. Сжав одно­стволку, он решил не сходить с места и стрелять в волков в упор, если приблизятся.

Внезапно шум сзади усилился, и когда Кадыр оглянулся, он увидел отца, бегущего наперерез чему-то темному, стремящемуся к проходу. Мгновенно Кадыр понял, что это - волк с ов­цой на спине, и разглядел, что второй волк бе­жит за ним, припадая на лапу и огрызаясь на преследующую его собаку.

Отец успел перехватить волков, и когда Ка­дыр хотел выстрелить, уже было опасно стре­лять в такую гущу. Все же выстрелить ему при­шлось тотчас же, но в другую сторону - волк из стаи шмыгнул у самого прохода. Он убил его, тело зверя скатилось вниз. Остальные вол­ки отпрянули, испуганные выстрелом. Кадыр бросился к отцу на помощь.

Но отец сам поднялся к нему навстречу. В пра­вой руке у него блестел нож, и этой же рукой он тянул за собой огромного волка с распоро­тым брюхом. Над другим волком трудилась со­бака. Подойдя ближе, Кадыр увидел, какой це­ной далась отцу победа: кожа на его щеке была сорвана, левая рука - мокра от крови.

- Сверху прыгнули,- хрипло сказал отец,- собаку загрызли. А убежать им только сюда. Этого я задавил...

Он удавил волка, засунув в пасть левую ру­ку, а правой вспорол ножом брюхо,- догадал­ся Кадыр. Он слыхал об этом страшном едино­борстве человека со зверем, и гордость за отца, страх за него, жалость к родному изувеченному отцовскому телу охватили сердце Кадыра.

Отец подтянул волка к проходу и с силой швырнул вниз. Он закричал:

- Вот вам мясо, ешьте! - И застонал от боли.

Всю ночь провел возле своего раненого отца Кадыр. Искусанная собака подползла к ним. Она лежала, вздрагивая и рыча в темноту...

...Уже несколько раз снова и снова гитлеров­цы пускали осветительные ракеты, и трассирую­щие пули стучали о камни, отскакивая рикоше­том, оставляя за собою причудливый молочный след. Наконец все стихло. Только Петров тихо стонал... Но тишина не могла обмануть Кадыра. Он знал, что гитлеровцы тянутся к перевалу, что ползут они сюда. Только не допустить их на бросок гранаты. Но бросить гранату вверх немцы могли с очень близкого расстояния, а вниз граната летела далеко. На это надеялся Кадыр.

- Ишимбаев, сколько у тебя патронов? - вдруг спросил старший сержант трудным и жар­ким шепотом.

- Шесть, - почти не разжимая челюстей, от­ветил Кадыр.

- Я умру, мне кажется... Возьмешь гранату. В последний момент. - Старший сержант за­молчал и добавил; - Меня слышишь? Медаль моя... матери. Пусть отошлют,

Эх, не вовремя умирал бывалый командир! Не вовремя оставлял он Кадыра одного. Даже раненый, был он помощью, даже стон его го­ворил Кадыру, что он не совсем одинок.

И Кадыр неожиданно для себя сказал:

- Не умрешь ты... - и уже убежденно про­должал: - Наши подойдут, госпиталь... Профес­сора вылечат.

Он вдруг и сам поверил, что Петров не умрет, и ему теплее стало от этой мысли. В самом де­ле, почему старший сержант должен умереть? Он такой силач, молодой и красивый - ведь всегда девушки, увидев его, начинали поправ­лять косынку, волосы. А это верная примета. Жить бы да жить такому молодцу...

Но старший сержант не отвечал. Он по-преж­нему лежал лицом к земле. Нет, не жилец на этой земле старший сержант Петров. Он полил своей кровью эту каменистую землю, которую приказали ему отстоять, он приказывает остав­шемуся в живых, он просит его стоять до кон­ца. И Кадыр знал, что не последняя пуля оз­начает этот конец, а последнее дыхание.

Кадыр чутко вслушивался в шорохи. Иногда ему казалось, что уже где-то совсем близко шур­шит земля под сапогом, и даже чье-то сопенье слышалось ему. Он задерживал дыхание, но ни­чего не мог услыхать. Так повторялось несколь­ко раз.

Несколько раз Кадыру чудился близкий шо­рох, он замирал, но слышал только биение сво­его сердца. Сердце стучало громко, как молото­чек по камню.

Но вот уже совсем явственно донесся шум сорвавшегося под ногой камня. Даже Петров поднял голову.

- Подпускай ближе.

Прошло несколько секунд, шорох повторился. Казалось, на этот раз он был ближе. И снова сорвался камень. Кадыр смотрел на старшего сержанта. Ему казалось, что тот не слышит, и они упустят момент. Уже несколько раз поры­вался бросить гранату, и, когда готов был сде­лать это, Петров сказал:

- Гранату. Подальше.

Кадыр вскочил на ноги и стремительно мет­нул гранату. Четыре секунды, такие долгие и томительные на этот раз, и вот внизу тишина разорвалась взрывом, и кто-то дико закричал там.

- Вторую!..- приказал старший сержант. Он оперся на локти и слушал.

Кадыр метнул вторую, и снова кто-то испу­ганно закричал там, внизу, еще до взрыва, за­тем взрыв заглушил крик, и после кто-то засто­нал. Тут Кадыр услышал отчаянный крик Пет­рова.

- Назад!!

Кадыр быстро обернулся, золотое пламя свер­кнуло в его глазах и обожгло висок. Он уже увидел темную фигуру человека и, не думая, по­чему этот гитлеровец оказался здесь, позади него, и даже не успев испугаться, стремитель­ным выпадом вонзил штык в эту темную фигу­ру, и человек закричал. Только тут запоздалый страх охватил Кадыра, и он судорожно толкал и толкал штык вперед, пока человек не упал. Тогда Кадыр торопливо выдернул штык и, так-же торопясь, вонзил его снова. Руки его тряс­лись. Еще никогда он не испытывал такого ис­пуга. Он колол и колол поверженного на землю врага до тех пор, пока не убедился точно, что биография этого фрица не сможет продолжать­ся. Только тогда он перевел дух и осмотрелся. Старший сержант лежал неподвижно лицом к земле. Он даже не стонал. Кадыр нагнулся к нему.

- Слышишь, старший сержант? Я его зако­лол. Слышишь? Заколол...

- Я знаю... Спасибо.

- Мне не за что. Тебе спасибо! - крик­нул он.

Старший сержант отрицательно качнул голо­вой.

- Я не от себя благодарю... Он лица... службы.

Кадыр понял, он стоял на коленях. Он вы­прямился, и губы его прошептали:

- Служу Советскому Союзу.

В груди старшего сержанта что-то тихо кло­котало. «Это оттого, что он крикнул,- подумал Кадыр,- ему нельзя разговаривать». Наклонясь снова, он увидел, что Петров сжимает в правой руке противотанковую гранату, предохранитель которой уже вынут, и он понял, что сделал бы командир, если бы поединок с немцем окончился не в его, Кадыра, пользу...

- Обыщи, оружие...

Старший сержант говорил о трупе врага. Гит­леровец на земле казался огромным. Кадыр вы­полнил приказание и доложил:

- Кинжал, пистолет, две обоймы. Веревка.

- Налегке был... Пули береги... под утро лу­на взойдет... Ловкач...

- Кто?

- Немец. Храбрый, альпинист...

- По скале влез.- И Кадыр вспомнил эту высокую, почти отвесную скалу - единствен­ный путь в тыл защитникам перевала. Действи­тельно, гитлеровец был не из трусливых - ма­терый волк.

Внизу молчали. Они, очевидно, догадывались об исходе поединка на перевале, но еще ждали. Кадыру захотелось швырнуть им вниз заколо­того гитлеровца и крикнуть, как отец: «Вот вам мясо, ешьте!» Но он не знал их волчьего языка. Нет, ничего не крикнет он им. Он будет мол­чать. Что может быть страшнее молчания? Пусть лезут.

Кадыр снова лег у камня. Только тут он об­наружил кровь, капавшую у него с бороды. Ос­торожно ощупал рукой голову. Ранен - пуля оцарапала кожу выше виска. «У меня будет шрам, как у отца», - подумал Кадыр.

Внизу снова пустили осветительную ракету, и пули запели в воздухе, и стонали, попадая в землю. Но когда Кадыр, выждав время, открыл глаза, ни одна, а две ракеты сияли над его головой, и этим двум на помощь уже спешили новые. Перевал был освещаем непрерывно. Сле­ды трассирующих пуль висели в воздухе, но, кроме них, целый рой невидимого свинца летел в Кадыра. Гитлеровцы вели ураганный огонь. Вдруг Кадыр услышал громкие слова команды. Петров поднял голову. При свете ракет его лицо было совсем белым. Он слушал.

Гитлеровцы кричали внизу. Они были еще далеко, но по неистовству ружейного и пулемет­ного огня, по нескончаемому треску автоматов видно было, что они решились...

- Начали... Это штурм,- сказал Петров и медленно отер рукой губы, размазав кровь по щеке.

Штурм - это слово приводит людей в неис­товство. Штурм - это нет пощады. Штурм - это победа, к которой можно прийти, только пе­решагнув через трупы защитников. И кровь вскипела в жилах у Кадыра. Он стиснул грана­ту и удивился, как легка эта граната даже с оборонительным чехлом. «Семьсот пятьдесят грамм»,- вспомнил он. Пудовую гранату ему бы сейчас, нет - в центнер весом. Он сталки­вал бы немцам на головы взрывающиеся грома­дины. Вдруг точно осветительная ракета заж­глась у него в сознании. Он оставил винтовку, положил гранату на землю и скользнул назад, на обратный склон перевала. Обеими руками рванул камень, покатил его к верхней точке пе­ревала и оставил там рядом с винтовкой и гра­натой. Бросился назад и снова вернулся с кам­нями. Он работал лихорадочно, еле удерживая в груди радостный крик, когда новые камни становились в ряд с принесенными ранее. Уже голоса гитлеровцев слышались совсем близко, но Кадыр не брался за винтовку и гранату. Только камнями, камнями (и чем больше, чем покрупней камень - тем лучше!) были заняты его руки.

Случайно Кадыр взглянул на то место, где лежал Петров, но старшего сержанта не было, он исчез. Камень готов был выпасть из рук по­раженного Кадыра, как вдруг он увидел коман­дира рядом с собой. Сцепив зубы, старший сер­жант катил перед собой крупный камень. Он докатил его до верхней точки перевала и, встав во весь рост, толкнул камень ногой вниз. И упал. Он понял Кадыра. Он хотел помочь ему. И это последнее усилие оборвало ему жизнь.

Тотчас же столкнул свои камни и Кадыр. Они понеслись вниз, увлекая за собой другие, умножаясь в числе.

Кадыр работал яростно, обдирая руки, но не чувствовал боли и усталости. Он не довольство­вался камнями, лежащими наверху. Он выво­рачивал, отрывал куски камня, потревоженного бомбами, и подтаскивал туда, где их можно бы­ло столкнуть. Он укладывал их друг на друга в два-три яруса и сталкивал вниз.

Гитлеровцы давно перестали стрелять. Но Кадыр все таскал и таскал камни, и только тогда, когда луна, огромная здесь, в горах, вы­лезла из-за соседней вершины, он залег с вин­товкой. Заготовил камней достаточно. Теперь он, уцелевший один здесь, на перевале, будет бить тех, кто уцелел на тропе. Он уже не ду­мал об опасности. В сердце его не было стра­ха. Казалось, само бессмертие витает над ним. Лишь на рассвете услыхал Кадыр голоса да­леко позади себя. Кто-то подымался на пере­вал с той стороны, откуда должны были по­дойти свои. Но Кадыр не был доверчив. Разве не одевали гитлеровцы гимнастерки красноар­мейцев? Разве не кричали они: «Не стреляй­те! Свои!»? Он притаился и ждал. А нежнейший рассвет вставал за очертаниями гор; не­приметный, он проникал в ущелья, растворял в себе темноту, возвращая вещам объем, крас­ки, перспективу.

Люди, что шли оттуда, откуда должна была появиться помощь, подымались к перевалу ос­торожно и долго. Возможно, это были гитле­ровцы. Возможно, что были свои, и они пола­гали, что перевал сдан, и опасались ловушки. Кадыр настороженно ждал, У него еще были патроны, штык и противотанковая граната. «Она сильная»- вспомнил он слова старшего сержанта. Да, граната закончит все...

Но нет, это шли свои. Русские штыки, рус­ские люди, русский разговор. Он услыхал, как сказал кто-то звонким молодым голосом: «Эх, мать честная, круто, однако, как!» Это - свои.

Было уже совсем светло, когда взвод пехоты взошел на перевал. Бойцы остановились, удив­ленно оглядывая землю, изуродованную бомба­ми, ставшую могилой тем, кто ее защищал. Раскинув руки, с голубыми глазами, глядящи­ми в небо, лежал на спине паренек, закончив­ший так много немецких биографий и оборвав­ший здесь свою. Ночь сохранила его от тления. Казалось, смерть только что пришла к нему.

- Да ведь тут, однако, мертвые только,- упавшим голосом воскликнул молоденький бе­лобрысый боец с автоматом, выступив вперед.

Но тут он заметил живого: темные, узкого разреза глаза глядели на него: на смуглой щеке точно сургуч, затвердела темная кровь. Кадыр молча смотрел на пришедших. Он лежал у ост­рого камня. Удивленные бойцы подошли к нему.

- Ты - один? - спросил младший лейте­нант. У него были черные курчавые волосы и красивое смуглое горбоносое лицо.

- Один, - ответил Кадыр.

- А фашисты?

- Там, - и Кадыр махнул рукой вниз.

- Не пустил?

- Да, я их камнями...

Младший лейтенант посмотрел на ряды кам­ней, лежавших на самой вершине, и только сей­час уразумел их назначение. Он открыл затвор винтовки Кадыра, патрон выскочил на землю, и бойцы увидели пружину подающего меха­низма.

- Один патрон!

- Нет, еще и это.

Кадыр поднял противотанковую гранату, по­казал на трофейный пистолет.

Тут младший лейтенант, темпераментный гру­зин, не выдержал.

- Слушай, кацо!- закричал он, схватив Ка­дыра за руку.- Как твоя фамилия, откуда ты? Нет, не говори мне, кто ты и откуда. Кто бы ты ни был, после войны ты достоин жить на са­мом лучшем месте, какое только может быть на всей земле. Здесь, на Кавказе, у нас в Грузии. Ты заслужил, ты имеешь право, и люди перед тобой будут снимать шапки.

Было совсем светло, наступил день в горах. Кадыр поднялся с колеи.

- Товарищ, я не хочу никого обижать,- сказал он. - Может, у вас в Грузии очень хоро­шо, может, и действительно нет лучше места на всей земле. Но ни один Кавказ защищали мы, и каждый любит то место, где родился, где жил. Я - киргиз, родом с Тянь-Шаня, и по-моему нет прекраснее наших гор, их пастбищ, долин и рек. В этих горах есть уголь и золото, соль и вольфрам, а что еще лежит в их каменных сундуках, люди пока не разгадали.

- Однако у нас на Урале тоже неплохо,- убежденно проговорил белобрысый автоматчик, и все засмеялись.

Но Кадыр не улыбнулся.

- А шапки снимем перед мертвыми.

И он снял свою пилотку. Бойцы обнажили го­ловы. Взошло солнце. Нежный розовый свет скрасил высокий, тонкий камень у горной тропы и перевала. И этот камень, вывернутый из зем­ли бомбой, высился, как обелиск, поставленный прославлять в веках мужество и самоотвержен­ность тех, кто защищал перевал.

история литературная страничка