Вернуться на главную страницу
Экхарт и новейшие проблемы теоретического процесса в центральной и восточной Европе
Эта статья должна по формальному замыслу стать своеобразной третьей частью ознакомительного цикла «Читайте Экхарта», известного давним читателям «Пропаганды». Среди прочих популяризаций он, казалось бы, едва ли занял видное место, являясь скорее попыткой наведения мостов между материалистическими исследователями мысли Cредневековья на пространствах языков Эдварда Дембовского и Николая Чернышевского. Материалистическое восприятие наследия Георга Гегеля и размышления над ленинским духовным наследством сильно сближают теоретические круги Польши, Украины, России и, есть основания думать, что в какой-то мере Чехии и Германии. Чтобы разобраться хорошенько во всём этом и в современном значении Экхарта, мы должны хорошенько вспомнить те самые ставшие легендарными ленинские конспекты, связанные с использованием книг из библиотек Цюриха и Берна.
Биографическая хроника В. И. Ульянова (Ленина), подготовленная московским Институтом марксизма-ленинизма1 (никогда не думал что вспомогательный историко-источниковедческий документ может быть таким увлекательным) фиксирует для нас датировку работ обнищавшего эмигранта над конспектом-ревизией выдающихся гегелевских работ. Их создание давно стало своеобразной знаковой точкой - объектом сначала недоумения, а потом ненависти активистов из остатков политического коммунизма и, одновременно, своеобразным популярным «микропрепаратом» для изучения под микроскопом лаборатории ленинской мысли. К этому сюжету с бо́льшим или с меньшим мастерством, вскользь или со вниманием к мельчайшим деталям, удачно или неудачно обращались почти все сколь-либо заметные мыслители и околотеоретические публицисты Польши и стран, оставшихся после разрушения СССР: Марек Щемек и Михаил Лифшиц, Эвальд Ильенков и Александр Охоцкий, Валерий Босенко и Анатолий Канарский, и даже, - из совсем случайных прохожих в мире теории, - Лев Данилкин и Анджей Цѭжеля2.
Двух фундаментальных вопросов о тех событиях: «как?» и «зачем?» не избежим и мы. Человечество на полном ходу готовится вляпаться в очередную мировую войну и размышления зажатого линиями фронтов в Швейцарии эмигранта о законах всемирно-исторических процессов и их отражении в мышлении едва ли покажутся мало актуальными любому, кто планирует свою жизнь больше чем на месяц. Отвечая на вопрос «зачем?» едва ли стоит лишний раз сообщать, что цепочка наполеоновских войн, составивших духовно-политическую атмосферу позднего творчества Гегеля, была крупнейшим конфликтом мировой истории для своего времени. Как Пелопоннесская война для времён Сократа или Первая мировая война для времён Ленина. Как (кто может опровергнуть?), быть может, ещё неизвестные нам и не получившие исторического названия события, начинающиеся на Украине, в Тайваньском проливе, на Шри-Ланке или в любой другой из доброго десятка точек, пригодных для массового кровопускания во имя бизнеса. Ответ на вопрос «зачем» ясен. Теперь рассмотрим вопрос «как».
Знакомясь с лабораторией ленинской мысли по 29-у тому второго издания собрания сочинений, имеющему состав идентичный пятому изданию на языке оригинала, сложно уйти от повторения известного в Польше и Германии положения, почему-то редко вспоминаемого восточнее, что «Философские тетради» это не авторское, а скорее редакционно-текстологическое название для комплекса источников, основной частью которого являются «Тетрадки по философии» (а это уже авторское название, если не ошибаюсь, из переписки). Говоря конкретно о Гегеле, а именно ему заслуженно уделяется наибольшее внимание, обычно указывают на поиск того, что ещё не подвергалось ранее материалистической ревизии, что может пригодиться для оценки духовных коллизий, завершающих мировую войну. Нельзя отказать такому взгляду в практичности вспоминая, нельзя упустить из вида что конспекты составлялись в нескольких стах километрах от верденской мясорубки. Однако ограничиваться этим нельзя, иначе нас ожидает мифология Роже Гароди или Гайо Петровича. Её суть упрощённо состоит в том, что завершение «Тетрадок по философии» у Ленина совпадает со значительной сменой его отношения к гегелевскому наследию. «Материализм и эмпириокритицизм» при этом трактуется как произведение скорее обще-материалистическое, чем как защита специфических позиций материалистической диалектики против эпигонов махизма3. Неосновательность и неисторичность такого взгляда ясна из недавнего российского ответа по вопросу давней немецкой полемики. В Германии оценка объёма и, отчасти, существа связи между гегелевской «Феноменологией духа» и ленинской работой «Что делать?» считается дискуссионной проблемой. Из той же «Биографической хроники...» известно, что «Феноменология духа» была изучена в Шушенском, а работа «Что делать?» обрела известную форму в Швабинге. Идея освобождающего труда и органической мануфактуры4 в том или ином виде прочитывается у Гегеля в виде стадий саморазличения духа, а у Ленина в виде монистического плана политической работы. Здесь мы подходим к одной из попыток выполнить т. н. ленинское завещание, предпринятой в 1960-х годах чехословацким мыслителем Миланом Соботкой. Обратимся к заслуживающей перечитывания по новому поводу классической рецензии Марека Щемека (доступной восточному читателю в переводе Максима Загоруйко). Суть попытки выполнения ленинского завещания Миланом Соботкой сведена рецензентом к тому, что для материалистической ревизии немецкой классической философии исследуются существенные совпадения закономерностей движения категориальных форм с закономерностями разворачивания трудового процесса как индивида, так и человечества. Обнаруживая освобождающий труд в идеалистической упаковке движения не связанных прямо с трудом категорий, Милан Соботка намечает несколько иные чем в «Диалектической логике» Ильенкова подходы к первоочередным для материалистической ревизии произведениям немецкой классической философии. Щемек специально заостряет внимание, что до исследованных Лукачем произведений Гегеля категория труда остаётся вне внимания мыслителей: Кант, Фихте, Вольф и Якоби не интересуются ей, то есть не связывают её с проблематикой логики либо мышления. Таким образом, в заслугу Соботке ставится попытка обнаружения духовных предпосылок критики политической экономии на такой исторической глубине 100-150 лет, на которой отсутствуют явные терминологические предпосылки этого. Причём же здесь не просто ленинское завещание, а Ленин, конспектирующий Гегеля? Притом что взгляд на «Что делать?» как на «организационный перевод» «Феноменологии духа» как в контексте ленинской биографии, так и в контексте духовной истории человечества одинаково требует материалистического поиска предпосылок идеи органической мануфактуры (широко понимаемой от теории до политики не ограничиваясь политической экономией).
Как к этому требованию относится ленинистская ревизия кантовского духовного наследия Миланом Соботкой? Какова тут связь с потребностями нашего времени, когда столь ощутима угроза мировой войны? Чтобы понять это, нужно вспомнить, что в наше время существования удивительнейших технических и теоретических достижений (вроде всемирных баз данных и созданной Анатолием Канарским теории человеческих чувственных процессов) значительная часть земного населения по уровню теоретического сознания является современниками первых христиан, причём в плане самых неприглядных сторон этого первичного христианства, а не его всемирно-исторических достижений. Так, язычески-фетишистские воззрения имеют полное господство в США над любыми формами христианского клерикализма в религиозной области, а товарно-денежный фетишизм господствует там почти везде. Университетские круги почти всех европейских стран в отношении своих теоретических воззрений примыкают к кантовскому агностицизму в трактовке близкой к Конту, тогда как системы Фихте и Гегеля, ведущие к научному коммунизму, остаются не только непознанными, но и формально неизвестными. И здесь ленинистская ревизия Канта Соботкой оказывается оценкой того пути, которым, если история человечества физически не закончится каким-нибудь термоядерным инцидентом, должны будут пройти миллионы и десятки миллионов людей поднимаясь со своего теперешнего уровня общего и политического сознания до современной материалистической диалектики. Согласитесь, решение весьма практических задач, важных для мировой социальной революции, пытался наметить Соботка в очередной, ненавидимой в политическом коммунизме, «пыльной библиотеке».
Вот и второй ответ на вопрос о том как Ленин конспектирует Гегеля. Дело не только в ленинских исследовательских задачах в связи именно с мировой войной, но и в том, что через гегельянство миллионы будут подходить к точному пониманию его собственных, ленинских воззрений. Для Ленина это совершенно второстепенный мотив, но Валерий Босенко верно отмечает что автор «Тетрадок по философии» имел лекарство против тех проблем, которые разорвали деборинскую школу и заставили её, иногда через силу, подыграть позитивизму.
А вот и третий ответ на вопрос о том как Ленин конспектирует Гегеля. Ответ не только внеисторический, а противоисторический. Ответ, суть которого раскрывается полемическим соседством статей «Ленин читает Гегеля» и «Гегель читает Ленина» в польской теоретической публицистике. Речь идёт о том, что общественное время повернуло вспять относительно физического и всё быстрее расходилось с ним в 1990-х годах. Оказалось, что в Польше официально нет литературы по исследованию ленинского наследия и что никто из исследователей не стоит на платформе ленинизма. Ровно тоже самое оказалось в большей или меньшей степени характерно для Восточной Германии, Украины и России. Но не мог же этот интерес исчезнуть совсем ? Марек Ян Щемек в статье «Ленин и прислужники» (трусоватой, но громкой для своего времени) раскрывает некоторые подходы к пониманию того, куда делся польский ленинизм как духовное направление. Да нам тут и Анджей Цѭжеля поможет как тот самый потрепанный реакцией представитель польского ленинизма, доля которого угадывалась нами в давней статье «Ленин в Польше»5.
Официально поляки, симпатизирующие ленинизму, стали выступать как гегельянцы. Искренность этих выступлений различалась в широких пределах от подлинной идеалистической деградации до простой терминологической маскировки последовательного материализма. Вот откуда появляется фраза о Гегеле читающем Ленина. Нужно, впрочем, признать, что для Ленина мысль об аутентичном гегельянстве как деградации его собственных воззрений не очень занимательна. В «Тетрадках по философии» её можно проследить разве что намёками. Но вдруг они оказались актуальными...
Однако Гегель читающий Ленина это не только символ политической реакции. Есть в этом образе и теоретическая проблема эпохи революции. Для Соботки привычны кантианцы, изучающие Гегеля и оценивающие более развитую систему воззрений на основе доступной им менее развитой. Такой путь в общем-то тоже оказывается исторически необходимым и Ленин хорошо понимает издержки такого рода «завихрений» в процессе повышения уровня сознания масс. В этом отношении можно выделить всё-таки хорошо понимаемый Лениным оттенок той мысли, что «его будет читать Гегель», если продолжать применять остро-полемический оборот.
Говоря о «Гегеле, читающем Ленина», сложно упустить из вида, что сам Марек Ян Щемек в оппортунистический период своей деятельности (до сих пор недостаточно исследованный), в 1990-х годах, не скатывается к деградации до аутентичного гегельянства, но также и не делает гегельянскую терминологию простой маскировкой своего материализма. Он вживается в маскировку так, что она до известной степени становится оболочкой его воззрений в 1990-е годы. За ней так трудно рассмотреть ядро, что его характеристики являются предметом известной полемики Моники Возьняк и Флориана Новицкого. Здесь история сливается с современностью, так как не только в Центральной Европе, но и хотя бы в одной только Польше урон, нанесённый развитию ленинизма «Гегелем читающим Ленина» до сих пор слабо поддаётся оценкам как по количественным показателям, так и по качественной направленности. Известно однако, что Польша, Украина и Россия и здесь имеют очень сходные образцы этого явления. Причём же здесь Экхарт?
Рассуждая о Гегеле, читающем Ленина, нужно понимать, что указанная своеобразная деградация плотности мышления характерна для очень узких кругов. Современный империализм, как это показано в книге Марины Бурик, породил в себе широкие нетоварные элементы производства человека для воспроизводства капитала. Переживаемую стадию высшего монополистического капитализма можно охарактеризовать как общество виртуализации капитала, порождающей виртуализацию иных общественных отношений, проявляющуюся ярче всего в распаде целостности или фрагментации психической, экономической и духовной жизни. Для значительного большинства населения даже в сознании отсутствует самостоятельный поиск истины как таковой относительно любых сколь-нибудь важных процессов в технике или в обществе. А мы тут переживаем что Гегель начитался Ленина...
Ключом к девиртуализации может стать не только теория мифологии, развиваемая Анатолием Канарским в рамках его основного исследования, но и попытка материалистической ревизии воззрений Экхарта, относимых к чему угодно, но не к мифологии. Пользуясь методологией Милана Соботки, можно попытаться не только в немецком идеализме найти выраженные в иной форме определения понятия труда. Предпосылки для выработки марксистского понимания освобождающего труда могут быть найдены не только в немецкой классической философии, но и в её собственных источниках. Немецкий идеализм кантовского и фихтеанского образца является всё-таки самостоятельным поиском истины на горизонте столетней отдалённости от написания «К критике политической экономии». На более дальних горизонтах нас ждёт несамостоятельный поиск истины Экхартом, чья деятельность пришлась на период обозначаемого Энгельсом и Баумгартеном6 относительно благополучного периода в жизни немецкого крестьянства, когда оно имело возможность некоторого торга с феодалами, а не было сплошной постоянно угнетённой массой как в 1490-х годах и позднее.
Относительно Экхарта представление о том что в виде Абсолютного Духа у Гегеля существует глубоко исторический7 безличный бог, оборачивается так, что за богом из его проповедей чаще всего будет узнаваться то самый образ освобождающего труда, который у Гегеля получит форму чистого понятия и Абсолютного Духа. Однако такой подход нуждается в формальной и исторической проверке. Последняя состоит в том, что нужно обнаружить общественный источник именно того понятия бога, которое развивает Экхарт в проповедях. Здесь большую помощь может оказать научный (но не естественнонаучный) атеизм. Формальная же проверка должна состоять в соотнесении понятия бога из проповедей Экхарта с тем одноимённым понятием, которое он развивает в своих так называемых «больших трактатах» в качестве представителя одного из поздних ответвлений платоновского идеализма.
Существует ли с точки зрения современной материалистической науки о мышлении разница между Экхартом из проповедей и Экхартом из трактатов? Или это миф аналогичный тому, что в России у Маркса и Гегеля увидели разные смыслы в идентичной категории die Versöhnung / pojednanie, применяемой относительно ядра диалектики и противоположностей. Или мифу о раннем и позднем Марксе. Далее, «искорка» или «крепость» в качестве синонима некоторых духовных явлений у Экхарта явно близки к идеальному отражению реальных результатов освобождающего труда. Однако когда они сопоставляются с богом, обе категории несут явно не тождественный смысл. Какое тогда реальное практическое различение в трудовом процессе выражено во взаимодействии бога с «искоркой», называемой также «крепостью»? Широко известное экхартовское положение о вечности мира, осуждённое заседавшим в Авиньоне епископом Рима, тоже не может сводиться к довольству или недовольству современного читателя материалистической тенденцией. Определение общего материалистического или идеалистического направления этого тезиса значит очень мало для его современной оценки. Вопрос состоит в том, в сторону какого материализма это шаг.
В полемическом столкновении с позитивистами один известный мыслитель прошлого века выдвинул тезис, что в форме изучения далёких звёзд современный ему астроном изучает общественное устройство и общественные потребности своего времени под специфическим углом зрения. В такой шершаво-скандальной форме мысль о подлинной природе естествознания может подсказать казавшееся теологам прошлого непонятным соотношение бога и вечного мира у Экхарта. По правде сказать, и лукачевскую теорию овеществления, основанную на категориально одностороннем знакомстве с контекстами мыслей Гегеля можно попробовать материалистически сверить с соотношением тварного или «ничто» с вечным у Экхарта. Местами, как ни странно, Экхарт кажется большим материалистом. Если не открытую, то схематически намеченную средневековым мыслителем возможность разнесения реификации (то есть отчуждающего овеществления) и опредмечивания вполне смог использовать только Канарский в своей материалистической теории человеческой чувственности, основанной на ленинских теоретических достижениях. Есть также в проповедях Экхарта масса других логических фигур, материалистическое прочтение которых представляет большой интерес в свете проблем массового освоения теоретического сознания миллионными массами, которое случалось после мировых войн. Вслед за точно названным произведением Соботки «Člověk a práce v německé klasické filosofii» появляются основы для раскрытия похожей темы: «Člověk a práce v německé klasické mystiky».
Все эти вопросы неизбежно встают в связи с вопросом о первых формах проявления понятия освобождающего труда, которые для фрагментированных индивидов неизбежно будут получены в ходе несамостоятельного поиска истины. Здесь давняя теоретическая история Германии может нам нечто важное подсказать, а это нечто должно встать в единый инструментарий сознательной жизни человечества, подразумевающей предотвращение мировых войн за счёт планового ведения мирового хозяйства и создания политических предпосылок такого его ведения. Едва ли нужно напоминать, что в таком сложном деле реформизм и эклектизм ничем не поможет. Наоборот, история монистических воззрений являлась ранее и сейчас является лучшим ключом к будущим возможностям социальных революций.
*
1 В Восточном Берлине существовала организация с таким же названием. Отсюда уточнение, могущее показаться избыточным иному читателю - Пер.
2 Здесь имеется ввиду его посредственная, но интересная для диагностики статья «150-летие Ленина», автором украинского перевода которой мне довелось быть: 150-річчя Леніна Andrzej Ciążela / Анджей Цѭжеля / Андрій Цьонжеля (Друковане джерело: Dziennik Trybuna , 24 квітня 2020 року. Вперше оприлюднено 21 квітня 2020 р. на сторінці Товариства Марксистів Польських / Stowarzyszenia Marksistów Polskich) - Авт.
3 «Значение книги «Материализм и эмпириокритицизм» для интеллектуальной истории нашего столетия отнюдь не исчерпывается тем, что ею был положен конец «одной реакционной философии» и её претензиям на роль «философии современного естествознания» и всей «современной науки». Гораздо важнее то обстоятельство, что в ходе полемики с нею Ленин чётко обрисовал своё, позитивное понимание проблем, поставленных перед философией грандиозными событиями во всех сферах человеческой жизни - и в экономике, и в политике, и в науке, и в технике, и в искусстве, ясно и категорически сформулировав фундаментальные принципы решения этих проблем, обрисовав логику их решения.
На этом приходится настаивать по той причине, что нередко содержание и значение этой острополемической работы интерпретируется слишком узко и однобоко, а стало быть, и неверно. И не только откровенными врагами революционного марксизма, а и иными «друзьями» его.
Так, французский философ-ревизионист Роже Гароди (и не он один, и не он первый) в своей книжке «Ленин» снисходительно признает за «Материализмом и эмпириокритицизмом» заслугу изложения азов материализма вообще, для марксистского материализма совершенно не характерных, и не имеющих никакого отношения к диалектике; это-де «материализм приготовительного класса», и только. Диалектикой же Ленин стал впервые интересоваться якобы лишь позднее - лишь в пору «Философских тетрадей». То же самое утверждал и другой представитель философского ревизионизма - Гайо Петрович из «Праксиса», добавляя к этому, что изучение трудов Гегеля заставило Ленина внести существенные коррективы в характеристику и материализма, и идеализма, и диалектики, серьезно ограничить действие принципа отражения (так он толкует ленинскую фразу «сознание человека не только отражает объективный мир, но и творит его») и т.д. и т.п. А это уже прямая неправда по отношению не только к ленинскому пониманию материализма, но и к ленинскому пониманию диалектики.
По существу, та же неверная интерпретация ленинской позиции лежит и в основе заявлений, согласно которым определение материи, развитое в «Материализме и эмпириокритицизме», оправдано лишь специальными условиями спора с одной из разновидностей субъективного идеализма, и потому-де недостаточно, неполно и неверно за рамками этого спора. Отсюда нередко делаются далеко идущие выводы о необходимости «расширить» и «дополнить» ленинское определение материи и философское понимание материализма (как якобы узкогносеологическое) так называемым «онтологическим аспектом».
Смысл подобных попыток один: изобразить «Материализм и эмпириокритицизм», этот классический труд по философии диалектического материализма, осветивший в общей форме все главные контуры и проблемы этой науки, как книгу, посвященную лишь одной «стороне дела», лишь «гносеологии», лишь тому якобы узкому кругу вопросов, который был навязан Ленину специфическими условиями полемики с одной из второстепенных школок субъективного идеализма. Толкуемый так, «Материализм и эмпириокритицизм» лишается общефилософского значения за рамками этого специального спора, значения книги, до конца разоблачающей всякий идеализм, а не только исключительно субъективный».
См. http://caute.ru/ilyenkov/texts/len/intro.html
4 В противовес механической мануфактуре, то есть соседству однородных работников без влияния на общий характер труда. В науке о мышлении механическая мануфактура отражается к том числе категориями рассудка и представления в противоположность разуму и понятию. В политике механической мануфактуре точно соответствует кустарничество, а увековечиванию её политического аналога служит экономизм как классическая форме активизма политического коммунизма - Авт.
5 Читателям «Пропаганды» доступен перевод - Пер.
6 Обе известных в немецкоязычных кругах работы сообщают о немецкой Великой Крестьянской войне - Пер.
7 Ср. знаменитое замечание Ленина о том, что параграф об Абсолютном Духе проще многих других трактуется материалистически - Авт.
