Вернуться на главную страницу
К полемике о национальном. Часть II. К вопросу о понятии нации
Товаришка Предеина пишет о работах, выражающих взгляд с нашей стороны Буга: «... мне представляется, что нация берется ими как нечто устойчивое, иначе: «твердое», «оседлое»».
Это замечание целиком обоснованно. Несмотря на то, что верно замечание о том, что люди, занимающиеся проблемами практического материализма в Польше, меньше отличаются от немецких коллег, чем восточные немцы от западных, именно в освободительном сообществе национальная разница наиболее выразительна, и именно при попытках практически или теоретически проникнуть за Буг эта разница становится самой навязчивой предпосылкой любых успешных действий. Как ни странно, в теоретическом и политическом самообразовании разница становится столь навязчивой, что подрывает возможности взаимного понимания. Несмотря на заявление сходных и даже тождественных целей, несмотря на близкую экономическую ситуацию и сходные экономические формы, немецкая Selbstbildung и польское Samokształcenie как тигр от кошки отличаются от великорусской «самаасветы»[1], как называют это белорусы. И самое главное отличие заключается как раз в оценке ленинского наследия. Отрадно, конечно, замечать, что автор «Тетрадок по философии» преимущественно не воспринимается как иностранец в Польше[2] или в обеих Германиях, но ведь при этом нужно понимать то, а что такое «восприятие как иностранца». Также хорошо понимать, а есть ли реальные объективные основания у восприятия как иностранца?
Товаришка Предеина пишет: «Но Ленина тут, в Украине, не обсуждают с какой-то особой украинской точки зрения, иначе: Ленин тут (во всяком случае, для киевских товарищей) - не иностранец». Здесь невольно встаёт вопрос: что такое «особая украинская точка зрения»? Какова вообще возможная мерка подобного обособления на уровне теорий, концепций, догм или идеологем, и возможно ли вообще значительное национальное обособление в сфере гносеологии? Давно известно, какие бы «чисто местные» «экзотические» тезисы не выдвигали власовцы или бандеровцы, методологически их установки хорошо сведутся к фихтеанству или юмизму. Кстати, массовым в российских социалистических кругах является именно фихтеанское понимание нации, а теорию так же массово понимают не выше гегелевского уровня. Что же тогда может означать ситуация, когда российский националист, зная о позиции Фихте, не признаёт его за своего предшественника, отмахивается от иностранца на основании происхождения из другой страны? Что значит, когда власовцы считают, что «Фихте - иностранец»?
Вероятно тот факт, что в России Ленина даже в социалистических кругах считают в своих поступках иностранцем, показывает только то, что практика, стоявшая за ним, не находит никаких близких оснований и потребностей в современной России. В противном случае, признание мыслителя иностранцем оказывается не более, чем образной фразой. Дело-то тут вообще не в иностранном происхождении, а в совпадении актуальных тенденций и предусловий отражаемой мыслителем практики. Поэтому оценка любого мыслителя как иностранца - это либо формальный национализм либо, бессознательная глупость, в отличие от оценки принадлежности к теоретической нации, которая не тождественна, а иногда противоположна национальной принадлежности.
Какие, скажем политические последствия сейчас имеет для образующихся теоретических сообществ то, что Сократ был гражданином несуществующей уже много лет Афинской демократии? Очевидно, что ни факт политической принадлежности, ни, особенно, факт национальной принадлежности не относится никак к узловым проблемам какого-либо мыслителя, если он доходит до уровня всеобщего мышления. Теоретический процесс не знает нетеоретических ошибок - считал Канарский. Национальный и административно-политический фактор вообще не выступает на уровне всеобщего мышления, которое знает только партийное деление, прямо происходящее из классового, а не национального, из соотношения классовых сил в данном национальном или политическом организме, а не наоборот, не из соотношения местных особенностей. Короче: серьёзно разбирать объективное значение иностранного происхождения мыслителя невозможно. Дальше трудоёмкости переводов (и вывода об их нужности и возможности) никаких предпосылок национального в теории без националистических предрассудков обнаружить нельзя. Кажущаяся национальная принадлежность мыслителя - это в реальности принадлежность к некоторой практике, актуальной на данном театре революционной борьбы, который стереотипно различают по национальным границам.
___
Товаришка Предеина отождествляет национальное существование великороссов и украинцев с точки зрения авторов 1920-х годов с экономической ситуацией в романовской монархии. Это правда, что характерные формы национальной ограниченности к 1930 году были уничтожены (это безусловный прогресс), однако этот факт в общем мало поколебал существование великорусской нации и ещё меньше - украинской. История украинской нации вообще началась с ликвидации давления финансового капитала, и неизвестно долго ли она может продолжаться в условиях такого давления (просто сравним экономический результат 1890-1910, 1920-1940 и 1990-2010 годов).
К этому несколько абстрактному подходу товаришку Предеину, несомненно, толкает не столько отсутствие промышленного опыта, сколько отсутствие основательного знакомства с историей теологический и атеистической мысли Германии. В частности, нужная нам установка Гегеля из первых глав «Науки Логики» является переработкой трактатов Бёме, который выражал в теологической форме гносеологические результаты Великой Крестьянской войны в Германии. Суть разбираемой познавательной установки Гегеля в применении к проблеме нации примерно такова: Понятие нации включает в себя понятие ограниченности, но через это также и понятие об отрицании этой ограниченности, то есть о мировом рынке. В этом смысле нехитрый спинозист Валлерстайн оказывается впереди товаришки Предеиной по познавательной продуктивности - он всё же хорошо знает, что нации и мировой рынок формируются одновременно, что национальная революция - это форма развития мирового рынка[3]. Подход к этому тезису явно обозначен и у товаришки Предеиной, но без перехода к проблеме национальной революции. Конечно, здесь стоит сторониться глупых абсолютизаций, ищущих мировой рынок там, где обмен был относительно случайным и не существовало критической жизненной взаимной зависимости[4] населения разных (со временем всё более далёких) местностей. Но подобные установки никогда не выражались товаришкой Предеиной.
Объективность национального критерия в вопросах освободительного сообщества определяется главным образом двумя критериями, один из которых подсказывает G.L.S.
«Дело не в том, осознаёт ли себя теоретик представителем той или иной теоретической нации, а в том, на каком участке теоретической борьбы он объективно находится». Этот критерий объективности происходит из того, что некое общественное явление может проявляться в первоначальной или классической форме в рамках некоторого национального хозяйства. С точки зрения переводческой работы, Гегель - это немец. Кто он сейчас с точки зрения реальных предпосылок своего способа мышления, неизвестно, но вряд ли немец. Ленин тоже «меняет» «национальную принадлежность», ибо освоенный им участок теоретической борьбы в наибольшей мере совпадает то с одной, то с другой ситуацией внутри национально обособленных организмов. Именно поэтому воспринимать описанные явления как национальные по происхождению непросто, здесь уместно видеть или образность или глупость. Национальная принадлежность может иметь условное значение в освободительной политической и экономической борьбе, но в теоретической борьбе принадлежность к теоретической нации определяется объективно, она закладывается не мыслителем, а преимущественно обстановкой вокруг мыслителя. Лукач, конечно, венгр, но венгерской теоретической нации не существует несмотря на то, что один сдвоенный венгерский псевдоавтор правильно и довольно подробно предсказал разложение венгерского теоретического мышления за 15 лет до катастрофы 1990 года. Это не помогло тому, что сам «автор» распался, а его участники разложись в точности по опубликованной ими схеме и в итоге стали повторять то, что убедительно было ими опровергнуто ранее как бред.
Второй критерий национального в освободительном процессе - это критерий языковой разницы. К сожалению, нередко приходилось видеть отрицателей этого критерия в самом жалком положении («отчёты о достижении всемирной универсальности» на немецком от немца звучат зловеще, от француза на французском смешно, от американца на английском глупо, от великоросса на российском грустно). Если мне приходится писать аналогичную статью на украинском языке в полтора раза дольше, чем на польском, на немецком в три раза дольше, а на русском в пять с половиной раз дольше, то как можно отрицать, что повторенные в разных направлениях тысячи раз подобные ограничения имеют объективный характер? Как с подобными трудностями объяснения (в разы) возможно успешное и быстрое синхронное действие, если эти трудности положить существующими, но недостойными сознательного внимания? Что ещё кроме изучения практического происхождения (следовательно преодоления) этих трудностей можно положить в основу понятия теоретической нации? Неужели формально-филологическую (а не практическую) природу языка, чтобы погрузиться в языковой фетишизм? «Возможно ли сейчас различать людей по нациям?» Да, возможно и даже нужно в освободительном сообществе, ибо ещё в начале 2000-х годов польские и немецкие представители, пытавшиеся наладить контакты за Бугом, обнаружили, что великороссы объективно выделяют себя в некую ограниченность, объективный характер которой рационально понимается только как национальный. Речь идёт о полном игнорировании каких-либо гносеологических, политических и чувственных прав любых окружающих народов - как внутрироссийских, так и внешних, включая нации и народности ближайшей группы - особенно белорусов и украинцев. Между прочем, именно немецкое предложение основать самообразовательные сообщества на почве систематического и критического изучения ленинских работ привело к критическому нарастанию отчуждения немцев и великороссов и разрыву всяческих контактов с великорусской стороны ещё в 2002-2004 годах. Кто там и где считает Ленина иностранцем?
Развитая чуть выше мысль должна определить одно из важных расхождений с позицией товаришки Предеиной. В частности, она пишет в примечании: «К примеру, русская нация берется так, как она существовала во времена Чернышевского; как нечто, что способно к прогрессу, но по каким-то причинам не прогрессирующее. А, может, русская нация пережила себя? Может, русские могут прогрессировать только в составе некой новой общности?»
На последний вопрос следует ответить безусловно утвердительно и солидаризоваться с G.L.S., который намекает, что суть и научное название этой общности происходит из экономического процесса преодоления товарности. Переформулируя этот вопрос, мы получаем кардинальную драматическую формулировку конкретного исследования: как имеющиеся экономические силы России смогут вписаться в процесс преодоления товарности, и не потребуется ли для этого процесса сокрушать их революционной войной со стороны группы наций, которые предпримут попытку сформировать ту самую «новую общность»? Хорошо бы, чтобы этот вопрос исследовали сами великороссы, и уж точно не в Польше можно разобраться в этом вопросе с должной детальностью.
То, что великороссы отгораживаются от других, что они не держат их бытие хотя бы в сознании (пусть не в поступках) - это не их беда и не их порок, это объективная характеристика. Как установили исследования Фрейда и Юнга, детство характерно полной невозможностью управлять хаотической, непонятной и стихийной половой сферой. Но тем большую практическую значимость человечество оставляет за романами о любви, которые дают начала управления этой сферой, начала включения чувств и сознания (важных и могущественных общественных факторов) в её регулирование. Об этом легко писать из Польши, ибо в 1998 году Польша сама мало отличалась от современной России. Живший тогда Семек не привлекал никакого внимания в освободительном сообществе, в материалах KPP «если иной раз мы и покидаем, по видимости, пределы Польши, то лишь для того, чтобы утверждать, будто дела и мысли других народов, например Великий Октябрь, «достигают своей конечной цели» в Польше, и именно на Ерозолимских аллеях». Например, в старом (1990-х годов) некрологе про польского коммунистического мыслителя болгарско-российского происхождения Всеволода Волчева (Wsiewołod Wołczew) можно прочитать абсолютно серьёзный разбор вопроса о его национальном происхождении с апологией в пользу его принадлежности именно к польскому общественному организму[5], которая вряд ли уместна вне какой-либо версии польского мессианства. Должен сознаться, что и за Бугом мне неоднократно предлагали высказаться о национальной принадлежности Канарского при полном игнорировании сути и исторического контекста его теоретических исследований. Это полностью продолжает старые польские болезни. Как в Польше, так и в России фихтанское понимание нации в социалистических кругах по-прежнему численно подавляет ленинское. Всё же в Польше уже активно используется как эталон политико-гносеологической педерастии такое явление как «национал-болшевизм»[6], хотя сторонники подобных взглядов безгласно притаились на окраинах польского освободительного сообщества. Но это уже чистые политические нерды[7]. Всё же как внутреннее пробуждение (выразившееся в появлении журналов по научному коммунизму и росте их тиража), так и немецкое соседство (даже в гнусной форме грантов от фонда Розы Люксембург) разрушило уютный польский мир и показало думающим полякам, что над их головой находится такое же звёздное небо, как над головой немцев и белорусов. Мировой рынок входил в 2008 году в польские головы вместе с мировой революцией. С тех пор думающий поляк стал преимущественно универсально-историческим человеком, ибо польские задачи стал рассматривать в контексте всемирной истории, а не считать Польшу центром её свершения. Особого внимания за Днепром заслуживает то, что вместо патриотических идей польско-российского союза с названного времени в Польше крепнет установка в пользу отказа осуществлять польскими руками чьё-либо национальное угнетение - угнетение в первую очередь кашубов, силезцев, литовцев, белорусов, словаков, украинцев (и лемков), латышей и пр. Это, кстати, означает то, что существование подобных общностей в нужных кругах признано и признан вред отказа от этого признания для освободительного процесса. Ибо совсем не к освободительным желаниям следует относить установку, что в ходе политического маневра можно «списать в издержки» раздавленную Литву или ассимилировать белорусов «для упрощения жизни». Это популярные идеи тех самых кругов, которые поддерживают польско-российский союз и видят полную поддержку своим планам в Москве, где тоже господствуют подобные же установки, только немного иной направленности.
Складывая сказанное в единый тезис, хотел бы спросить, уместно ли считать тех, с кем на востоке столкнулись немцы в 2002 и поляки в 2006 году, великороссами? Полагаю, что безусловно, ибо это были люди самоизолированные в языковом отношении и притом такие, которым формально понятна именно российская литература, которые связаны жизненным интересом именно с российской политической территорией, и которые именно поэтому гневно отвергли попытку выработать взаимное доверие в области теоретической работы. Современное содержание понятия нации действительно изменилось вместе с изменением характера мирового рынка и пролетаризацией целой половины населения земного шара. Национальные различия ушли и уходят во множестве сфер, но всё ещё остаются критические по трудоёмкости работы как в экономике, так и, в особенности, в области теоретической борьбы, результат которых далеко не безразличен к стране и языку своего появления. Неужели Семек в той же мере возможен и нужен в Японии, как в Польше, а Ильенков мог бы достигнуть одинаковых результатов в СССР и Никарагуа? Следовательно, в политическом смысле не Великий Октябрь поглотил великороссов, а великороссы снова утвердились как ограниченность национального типа, утопив Великий Октябрь в той волне антикоммунизма, за которую так героизирует великороссов Andrzej de Lazari. Экономическая суть этой политико-идеологической видимости есть неспособность организовать нетоварное взаимодействие, растущее быстрее числа технологических агентов в советской экономике. Теоретическая возможность того, что произошло, заставляет признать также подвижность понятия нации. Вместо детального исследования его нового содержания, товаришка Предеина удовлетворяется известным классическим значением, которое является важной и необходимой основой постижения проблемы, но завершает лишь анализ (различение), а не синтез (соединение согласно собственной логике). Здесь как у Людвика Андреаса Фейербаха - разделение дано, оно чётко, ясно, мужественно и правильно описано, но детальное исследование его причин даже не намечено как программа, ибо работа считается в основном сделанной. Наоборот, она лишь начинается.
Например, посмотрим на мир глазами депутата Народной Палаты Демократической Германии. Это вообще, один из наиболее нетривиальных взглядов на национальный вопрос в мировой истории.
Итак, в 1947 году была образована Демократическая Германия в ответ на появление отдельной государственной и финансовой системы американского, французского и английского секторов. Как должна была относить себя к национальному вопросу Демократическая Германия? Посмотрим, какой пример показывали развивающиеся в 1944 года польско-советские отношения.
Итак, ставший в том же 1947 году президентом Польши Болеслав Берут уже до этого времени имел полную советскую поддержку по вопросам проводимых выселений и «умиротворений» непольского населения, поддерживаемых т. н. Натолинской фракцией PZPR. Последовательно с новых территорий Польши было выселено подавляющее большинство немцев, большая часть русинского, лемковского и украинского населения была перемещена на Украину или на Новые земли из верховий Буга и Сана. Был между ПНР и УССР согласован также обратный поток: создавался упрощённый порядок переезда поляков и евреев на запад. Эти политические акции укоренения национальной ограниченности, гомогенизации населения, сопровождавшие рождение Народной Польши, были обоснованы пониманием наций по Фихте (то есть тем пониманием, которое господствует у российских социалистов), а не по Марксу и не по Ленину. Это практическое фихтанство нашло полную поддержку с советской стороны. Это тот урок, который советские политики преподнесли польским. Этот урок не забылся и вряд ли он вообще может быть забыт, ибо всякая позиция (даже чисто идеологическая т.е. немарксисткая) по национальному вопросу в Польше должна иметь ясный взгляд на переселения конца 1940-х годов. Народная Польша была скреплена при мощном воздействии патриотической фракции, которая променяла английских и французских союзников на советских в пользу развития польской экономики в условиях ослабления финансово-товарного давления. Пока Болеслав Берут и Хилари Минц могли поддерживать эту линию, патриотические симпатии были на их стороне, но уже смерть президента в 1956 году привела к сильнейшим шатаниям в натолинской фракции и патриоты в PZPR начали уход с позиций поддержки коммунизма, нашедший выражение в изменении линии Гомулки и в линии Герека. Позднее, во времена «Солидарности», люди типа Стнислава Кани и Богуслава Стахуры могли сознательно обострять конфликт рабочих и государственного аппарата, рассчитывая, что от этого выиграет их идеал «Сильной Польши». Как мы знаем, «Сильная Польша» с победившими патриотами была в 1990-х годах за дёшево (пополам «Бетоном» и «Солидарностью») продана американским политикам и немецким промышленникам.
Таковы исторические факты, заложившие современный контекст полемики по вопросам патриотизма в Польше. Факт тот, что националисты-натолинцы нашли полную поддержку с советской стороны. Об этом не мог не рассуждать любой депутат Народной Палаты Демократической Германии. Что же ему было думать? Прямое повторение польской логики, прямое понимание нации по Фихте становится ужасающе похожим на гитлеризм, опыт которого нужно всячески преодолевать. Самое простое понимание национального единства также ведёт к утрате буржуазной демократии, ибо демократизация и денацификация в Западной Германии отнюдь не была когда-либо вполне завершена. На помощь приходит «социалистическое государство немецкой нации»!
Все эти процессы и идеологемы - это политический национальный вопрос. К тем законам, которые действуют в разборе категории «теоретическая нация», здесь не относится почти ничего, сам дух политического национального вопроса принципиально иной, чем у вопроса теоретических наций. Почему? Потому что теоретическая нация - это нация, имеющая духовную силу преодолеть национальную ограниченность. Например, почти всем современным российским теоретикам (даже коммунистическим и социалистическим) вполне хорошо чувствовать себя в замкнутом мирке. Естественно, что признание России теоретической нацией не вызывает у них ничего, кроме агрессии. Ибо это не только формальное описание теоретического результата Выготского и Леонтьева в психологии, но и указание на возможность стать всемирно-историческим универсальным теоретиком вместо теоретика уютного диванного мирка, ограниченного областью понимания российской кириллицы.
... «Если иной раз мы и покидаем, по видимости, пределы России, то лишь для того, чтобы утверждать, будто дела и мысли других народов, например Кубинская революция, «достигают своей конечной цели» в России, и именно на Обводном канале[8]».
Есть также связанное с понятием теоретической нации понятие практической нации, которое показывает взаимный одновременный переход вопроса теоретических наций в политический национальный вопрос. Практическая нация - это нация, имеющая промышленность, нация имеющая развитую промышленную терминологию в своём языке. Практической нацией Доминик Ярошкевич в «Размышлениях о русском вопросе» назвал белорусов в противоположность к украинской теории. В более строгом значении практическая нация также имеет две градации, как и теоретическая. Если теоретическую нацию можно рассматривать как вообще в смысле наличия теоретического мышления, так и в смысле наличия произведений диалектической логики как прикладной логики[9], то практическая нация также может быть усмотрена в существовании промышленной терминологии или в наличии существенных относительно замкнутых частей совокупного пролетария в национальных границах. В этом смысле Белоруссия - это элементарная практическая нация, ибо белорусская промышленная терминология[10] всё же существует, хотя и в неустойчивом виде с сильным польским и российским влиянием. Германия и Китай - это всемирно-исторические практические нации, ибо в их границах технологически замкнуто весьма большое число функций совокупного пролетария за исключением критически-необходимого сырья. Эта «замкнутость за исключением критически необходимого» собственно и является современной основой для понятия нации. Она позволяет делить людей на нации по технологическим соображениям. Остаётся также политический момент национального вопроса: транснациональные корпорации предпочитают, чтобы их интересы выражал политический аппарат США. Другие финансово-промышленные группы стоят за немецким политическим аппаратом. Граждане США, немцы, великороссы никак существенным практическим способом не действуют против «своего» политического аппарата, а значит, что в предательстве своих интересов в пользу местной буржуазии и в превращении в объект местного политического аппарата они обретают национальную принадлежность помимо культурной - т. е. политическую национальность. Политическая национальность не имеет прямых связей с технологической национальностью, хотя и порождается как её долговременная равнодействующая. Технологическая национальность также может породить особое состояние теоретического духа, которое называется теоретической нацией. Оно и внешнее, и внутреннее по своему происхождению, хотя решающую роль играет, несомненно, широта технологического, а, следовательно, идейного общения у революционных классов данной нации. G.L.S. правильно добавляет: «Следовательно, теоретическая нация (понятие которой и послужило конечным поводом для статьи Марии) есть форма не воспроизведения национальной ограниченности, а превращения национальной культуры во всемирно-историческую через её развитие. Задача состоит не в том, чтобы отбросить её содержание как ограниченное, а в том, чтобы через него поднять каждую национальную культуру до мирового уровня».
Эти взаимосвязи технологической национальности с политической и её роль в развитии теоретических наций разного уровня совершенно не известны за Бугом. Для того, чтобы исследовать эти вопросы, нужно не только материалистическое понимание идеального, которое пока без заметных успехов популяризует за Бугом Марина Бурик, но и способность держать перед глазами ситуацию в нескольких национальных организмах: хотя бы для начала в Германии, в России и в Польше. Но ведь российский социализм вообще не видит дальше российских границ, не видит никакого реакционного значения такого явления, как «зросійщення»[11], также как не имеет никаких существенный антипатий к «американизации» за рамками того, что «зросійщення» ведут «свои», а «американизацию» «чужие».
Увидев себя в немецком теоретическом, промышленном и политическом соседстве, около 10 лет назад думающие поляки отнесли к себе сжатый вывод, который приводит товаришка Предеина: поляки чересчур национальны; они национальны тогда, когда пора стать «всемирно-историческими».
Не слишком ли национальны великороссы, которые признают себя как политическую национальность, но не собираются признавать перспективы её преодоления даже в области идей, т. е. признавать себя теоретической нацией? Самое типичное в России признание России как теоретической нации (полностью равное непризнанию) обычно как-то связано с таким понятием, как национальная гордость. Это притом, что именно великоросс Чернышевский в работе про Лессинга ясно показал, что становление теоретической нации не имеет ничего общего с тем, что может вызывать какую-либо гордость, даже если это гордость национальная.
Лучшее российское[12] понимание категории «теоретическая нация» пока что дано в работах Предеиной. Присмотримся к нему:
«... мировая революция - точнее, Октябрь как первый акт мировой революции - в той мере, в какой он нами прожит, снимает национальные ограниченности русских, украинцев, евреев, etc. в некой новой общности11.
Конечно, русские или украинцы не исчезли, но после Октября быть русским или украинцем - значит, выбирать национальную ограниченность, идти против «всемирной истории». Индивиды, выбравшие местную ограниченность, утрачивают революционность. Дело не в том, что русская, украинская, etc. теоретические нации больше не функционируют12, а в том, что они функционируют как реакционные».
Последнее положение целиком ошибочно, ибо здесь Мария пытается отождествлять теоретическую и политическую нацию, ибо дальнейшие замечательные иллюстрации - именно об реакционности выбора принадлежности к какой-либо политической нации. Пользуясь разогретыми цитатой терминами, подчеркнём, что практическое функционирование теоретической нации не может состоять ни в чём другом, кроме как в прорыве политической национальной ограниченности. Причём высшей меркой здесь вообще-то является появление эмпирической универсальности взамен национальности в результате получения хозяйства, обеспечивающего высший подъём всякой национальной культуры.
Вопрос новой общности товаришка Предеина абсолютно правомерно разводит с вопросом о советском народе. Это исторически и эмпирически разные вопросы, хотя по потребностям возникновения весьма сходные.
Что мы все имели административно в 1960 году? Хозяйственное объединение СЭВ имело субъектами преимущественно оформленные как национальные государства республики Польши, Болгарии, Венгрии, Румынии и пр. «Недонациональное государство»[13] Демократической Германии и СССР были исключениями. Внутри СССР существовали также разные формы административно-национальной жизни. Каракалпаки и бадахшане, мордва и белорусы, туркмены и чуваши были административно несоизмеримы.
Таким образом, в 1960 году на обширной территории, где существовали политические предпосылки ликвидации товарности, имелись такие разные административные формы национальной жизни как национальные государства СЭВ, национальные государства в составе СССР, ЧССР, СФРЮ, национальные государства-автономии в России, Узбекистане, Грузии, Азербайджане, Сербии и пр., национальные округа. Рационально ответить на вопрос, почему столь различны были административные формы Словакии, Таджикистана и Чувашии, невозможно. Исторический ответ, разумеется, хорошо обоснован, но с точки зрения организации нетоварного хозяйства навряд ли существует необходимость оформлять существование чувашей иначе чем таджиков, а словаков третьим способом. Даже современная буржуазная рациональность признаёт, по большому счёту, только национальное государство и национальный округ. Так, например, в Польше существуют кашубские и белорусские гмины. Общность, способная существовать только в округе, но не в национальном государстве, очевидно, является народностью без перспектив превращения в нацию. Какое она имеет административное значение? Её жизнь служит индикатором успешности революционного процесса, и потому всяческое противодействие административной ассимиляции данной общности обосновано её ролью индикатора общего здоровья с внешней стороны и тем, что объективная ассимиляция в условиях отсутствия административного и морального давления - это процесс, в некоторых чертах похожий на преодоление национальной ограниченности вообще. Таким образом, все этнически-культурные территориальные (это главное!) образования должны делиться на те, которые способны к национальной жизни и те, которые пригодны только для образования национальных округов. В одном случае исходом в сторону преодоления национальной ограниченности является образование теоретических наций, в другом случае речь идёт о неизбежной ассимиляции, которую государство диктатуры пролетариата обязано сделать максимально безболезненной.
Как вообще соотносится период нетоварного хозяйства и национального существования? Вопреки Отто Бауэру, нетоварное хозяйство является не временем преимущественного развития национального принципа, а временем преимущественного падения национальных перегородок, не временем существования политических наций, а временем существования теоретических наций. Политическая нация в общем неоднозначно относится к теоретической нации. Например, как теоретическая нация в смысле наличия теоретического мышления Украина сформировалась, не будучи политической нацией, отчасти даже благодаря тому, что она не была политической нацией. Но без советской украинской государственности Канарский не мог бы сформировать эстетику как прикладную логику, что определяет положение Украины рядом с Германией и Россией как теоретической нации, сформировавшей прикладную логику. Ведь политические условия России не предполагали продуктивного выхода для Ильенкова.
Каково значение политического национального деления в период становления нетоварного хозяйства? Это деление должно работать против партикуляризации интересов. Именно так понимал национальный принцип деления СССР Ленин. Против националистического распада в соответствии с ленинскими взглядами должен был работать принцип опережающего развития нетоварных элементов хозяйства.
[1] У великороссов нет подходящей простой формы для значение «самостоятельное просвещение», а ближайший аналог - «самообразование» весьма размыт - Пер.
[2] Ярославу Ладошу - одному из основателей SMP 1990-х годов и редактору польского издания работ Ленина приписывают высказывание: «Я полонизировал Ленина - остальное теперь смогут доделать для дела освобождения от частной собственности сами поляки» - Авт.
[3] Мировой рынок ещё не может быть фактором гуситских войн, но его действие хорошо предчувствуется уже в раннебуржуазной революции 1525 года в Германии - Авт.
[4] Об этом цитированное из «Немецкой идеологии»: «самые силы общения не могли бы развиться в качестве универсальных, а потому невыносимых сил: они остались бы на стадии домашних и окруженных суеверием «обстоятельств»».
[5] См. например главу „Patriotyzm", где читаем среди прочего: «Niektórzy przeciwnicy W. Wołczewa wykorzystywali przeciwko niemu jego pochodzenie narodowe. Po „przyjacielsku" doradzali nawet zmianę nazwiska na bardziej „polskie". A jeszcze inni, udając, że nie rozumieją istoty sporu przedstawiali go jako „kosmopolitycznego internacjonalistę", dowodząc tym samym swojej ignorancji i kompletnego pomieszania pojęć».
[6] Вопреки семантике это явление не имеет никакой существенной общности ни с большевизмом, ни с какими-либо прогрессивными формами национализма.
[7] Жаргнонизм, обозначающий непрактичного умствователя или одержимого навязчивой идеей - Пер.
[8] У Маркса и Энгельса в «Немецкой идеологии» тут стоял Купферграбен - обводный канал в Центре Берлина, в местности Митте (Середина). Московский Обводный канал примыкает к Болотной площади - Пер.
[9] Этот термин принадлежит Гегелю и используется в первом томе его «Энциклопедии...».
[10] Рассматривались слесарные термины в белорусско-польском и белорусско-российским словаре.
[11] Об реакционности такого явления как зросійщення свидетельствует то, что в 2014 году произошло зросійщення украинского национализма. Это показало, что даже условно прогрессивные возможности зросійщення как псевдоуниверсализации полностью и необратимо ичерпаны.
[12] Разбираемые работы товаришки Предеиной именно российские, притом доильенковские по своему теоретическому происхождению. Никаких теоретических итогов осмысления наследия Канарского, Семека, Босенко, Соботки или Павлова (Тодора) в них нет, никаких выходов за пределы наследия российской теоретической нации также - Авт.
[13] Эта немецкая самохарактеристика совсем не иронична, она имела существенные положительные ассоциации также и против великорусского шовинизма, образцы и элементы которого чутко воспринимались в Демократической Германии. Незадолго до утраты политического влияния, в 1988 году, Хонеккер даже пытался нащупать возможности для того, чтобы гласно связать нередкий великорусский шовинизм и чрезмерную даже по немецким меркам прорыночную ориентацию т. н. горбачовцев.
