Вернуться на главную страницу
Рецензия на книгу Г. В. Лобастова «Диалектика разумной формы и феноменология безумия»
Парадоксально, но факт. Книга противопоказана людям, у которых отсутствует продуктивное воображение. Нет, они, конечно, что-то поймут, и даже усвоят, и даже смогут запомнить (за счёт своего трудолюбия) некоторые особо полюбившиеся места. Но отсутствие продуктивного воображения сведёт на нет все усилия. Книга предназначена вовсе не для этого. Да, конечно, это книга не по искусству, не по эстетике, а по Логике, но и «это всё о нём». Евтушенко сказал: «Поэт в России — больше, чем поэт». Читая книгу Лобастова, укрепляешься в утверждении: «Логика в познании — больше, чем логика». С первых же страниц книги философ, словно художник, рисует тяжеловесными, объёмными мазками могучий образ Диалектической Логики.
Книга трудна в восприятии. И если ты не способен сразу, с первых строк, с первых абзацев представить образ Диалектической Логики, то дальше ты просто увязнешь в тексте или чтение пойдёт формально, не коснувшись твоей души. Книга предназначена тому, кто уже начал писать её сам, по-своему, человеку, обладающему неодолимой потребностью к самотворчеству, субстанцией поиска которого является всеобщий опыт. С первой же главы Лобастов как бы отвечает на вопрос: «А для чего вообще пишутся книги?» Действительно, для чего?
Самый общий, абстрактный ответ: «Для того, чтобы приносить людям пользу». Но и польза может быть двоякого рода: рассудочно-приспособленческая и творчески-разумная. Несомненно, книга направлена на развитие творческого потенциала человека.
Книга необычайно близка любому творческому человеку и, в то же время, творческому человеку непрофессиональному философу её будет читать (повторюсь) необычайно трудно. Что это? Неуважение автора к остальной (нефилософской) творческой публике или заранее продуманный ход — противоречием формы и содержания текста высветить основное противоречие движения человека — противоречие между всеобщим и особенным (единичным)?
Автор начинает книгу с обращения к личности Э.В.Ильенкова. И это не случайно. Именно отношение к противоречию Ильенков видел основным критерием культуры ума. Сам автор книги не раз говорил, что «тексты Ильенкова до обманчивости просты». Текст Лобастова до предела сложен. Геннадий Васильевич предлагает раскатать клубочек с конца — самостоятельно, с предельно перегруженных смыслом абзацев прийти к Ильенковской простоте понимания немецкой классической диалектики.
Автор не случайно начинает со своей ранней работы, публиковавшейся в «Философско-педагогических этюдах», изд. 2003г., «Сократ, Иисус Христос и Эвальд Ильенков: реминисценции смыслов», сразу определяя предельную метафизичность книги, а тем самым и самой диалектики. Внимательно вчитываясь в строки, понимаешь, что диалектика сродни метафизике, порождаема ею и снимает её. Этим этюдом Лобастов как бы заманивает, вводит тебя в бытие философии, и ты начинаешь сам не «проглатывать страницы», но стремиться понять, что значит «свободное созерцание бытия» или «начавшая созерцать душа» [с.31]. Ведь уже в этих двух фразах пять серьезнейших мировоззренческих понятий: свобода, созерцание, бытие, начало, душа (субъективность). Автор не оставляет выбора: либо потянув за одно звено, я вытяну всю цепочку, либо отложу книгу в сторону. Действительно, тут уж я либо сам погружаюсь в Канта, Фихте и Спинозу и разбираюсь, что такое свобода, созерцание и субъективность, и в Гегеля, и определяюсь с началом и бытием, либо я дальше у Лобастова ничего не пойму.
Так с чего же начинать читать-писать книгу Лобастова-тебя самого? С обнаружения в себе, в своей деятельности «конкретного тождества бытия и мышления», поскольку «это не теоретическая проблема, но проблема сугубо практическая» [с.68]. Как уже было сказано выше, чтение книги продвигается трудно, медленно, поскольку требует постоянного обращения к словарям, первоисточникам, самостоятельных письменных
размышлений. Хорошо это или плохо? Но есть ли другой способ создать «теоретический образ...универсальной диалектической способности»? [с.68]. Ведь обозначенный образ «есть не только условие педагогической практики, но непосредственно всей полноты разумного человеческого бытия» [с.68]. Книга Лобастова не может быть просто книгой, — исследование философа, — мощный катализатор практического преобразования действительности, автор твёрдо стоит на марксистских позициях. «Мышление выходит за свои пределы, в бытие, тем самым создавая условие развития этого бытия, — но только потому, что в своей способности оно сняло (содержит) уже выявленные историей универсальные формы самой действительности» [с.69].
Человек начинается со свободы, именно этому посвящена третья глава книги. Возможна ли свобода без истины — момента абсолютности, фиксируемого в предметной деятельности? Как и почему, всецело подчиняясь власти идеального, человек становится свободным? Сюжет, проработанный Платоном, Спинозой, Гегелем, Марксом, Ильенковым. Сумел ли Лобастов сказать своё весомое слово в этом вселенском сюжете?
Именно вселенском, поскольку свобода не терпит ограничения, не позволяет замыкаться пусть даже в родном, национальном, российском духовном опыте. Именно поэтому глава начинается критикой русской философии, которая «бежала от Маркса к Богу» [с.103].
Четвертая глава книги — ключевая. Здесь автор четко и однозначно определяет то, без чего философия невозможна. Без классического понимания истины. «Тождество мышления и бытия, или истина, является предпосылкой любой философии. Отказ от этого положения вообще бы означал отказ от истины, а без проблемы истины нет философии» [с. 136].Также подвергается сомнению и тезис, ставший в советское время лозунгом. Вопрос об истинности практики возникает всякий раз, когда дело, казавшееся доселе святым, хорошо и ладно идущим, вдруг неожиданно терпит крах. Именно так и произошло с делом построения коммунизма в СССР и странах социалистического содружества. Почему это произошло? Неистинная теория Маркса? Неистинная практика коммунистического строительства? Или неистинный тезис «практика — критерий истины»? Действительно, всякая ли практика является критерием истины? А если не всякая, то какая? Сейчас, в период реакции, этот вопрос очень важно решить в философском ключе, обнаружив тем самым всеобщий критерий истинности практики. И Лобастов его решает. Именно в Гегеле видит автор, вслед за Ильенковым, решение обозначенной проблемы, именно Гегелевское «опредмеченное бытие» выводит автора на размышление не только об истинности знания, но и об истинности вещи. Критерием истинности вещи философ обозначает идеал — «полноту формообразования с предельной конкретностью...Достигает вещь идеала в своём развитии или нет — это вопрос другой, но меру истинности эта вещь находит только в зеркале своего идеала» [с. 148]. Что же это за «мера истинности»? Автор снова выводит нас к основаниям немецкой классики, приглашая с головой окунуться в Канта и проблему субъективности.
Книга ни в коей мере не является «жареным рябчиком науки» (Кант). Отыскать меру истинности себя — вот цель, которая всё более конкретно оформляется в процессе чтения. Чтение идёт кругами, как и положено в диалектическом методе, и каждый раз, с новой главой книги ты возвращаешься к своему началу. Антиномии, зафиксированные Кантом, перестают быть кантовским пределом познания, а становятся твоим собственным противоречием, которое движет тебя от себя к себе. Ты впускаешь в себя всю истину целиком в виде образа бытия и все более и более конкретно её определяешь.
Определение истины ею самой. Этот гегелевский посыл становится твоей собственной «плотью и кровью». Если ты забыл, что когда-то был личностью, надломился от бесчеловечных условий бытия, то исследования философа напомнят тебе о том, с чего начинается личность. Объединение философских и психолого-педагогических исследований, причем объединение не внешнее, а сугубо внутреннее, — вот главное достоинство книги. Автор, действительно, подводит нас вплотную к проблеме, которая буквально витает в воздухе современного общества. Проблему соединения знания и
объективной действительности. Проблему единства, тождества движения гегелевских категорий, движения всей философской мысли от Парменида до Гегеля и реальной человеческой практики. И в первую очередь тождества с таким тонким и ответственным делом, как созидание детской души.
Когда-то Н.К.Крупская сказала, что книги должны читаться также медленно и вдумчиво, как писались. Читатель взял в руки плод многолетних трудов Геннадия Васильевича Лобастова. Это своеобразная автобиография мысли автора, путь постижения себя в пространстве Диалектической Логики. Путь всестороннего творения Логики и самого себя. Сумеем ли мы пройти этот путь вместе с автором? Хватит ли у тебя (у меня), читатель, сил, мужества противостоять рассудочно-прагматичному характеру окружающего животного бытия? И вообще, что даёт силу философу быть философом? Философом — человеком, не способным продаться за 30 серебренников, упрямо следующим девизу великого флорентийца: «Следуй своей дорогой, и пусть люди говорят что угодно».
