Диалог

В своей книге автор пытается разрешить мировоззренческие вопросы, ведет откровенный разговор об изъянах в воспитании части нашей молодежи: чванстве, цинизме, иждивенчестве. Видит свою цель в разоблачении чуждых нашему обществу явлений, в нахождении достойных жизненных ориентиров. Издание рассчитано на массового читателя.

СОДЕРЖАНИЕ

ПРЕДИСЛОВИЕ АВТОРА

Первая часть этой книги представляет собой публицистическую работу, от начала до конца построенную на диалоге с читателем. Толчком для этого диалога послужили идущие в обществе оздоровительные процессы 80-х годов. Почта, поступающая в редакцию «Комсомольской правды», где я работаю, была настолько требовательной к журналисту, что уже не оставалось ничего иного, кроме как повиноваться ей, а значит, отразить в меру сил идущие в обществе процессы, осмыслить их по мере возможностей и сказать читателю свое слово о том, что его волнует.

Позиции автора и степень понимания происходящего корректировались в ходе темы. «Подчищать» я не стала, потому что это движение от менее четких (этических, воспитательных) к более четким — это движение вызвано не тем, что автору так захотелось: это отразило изменения в общественном сознании. В отражении этой динамики есть, по-моему, своя ценность.

На то и публицистика, чтобы поспевать поворачиваться. Когда идут быстрые изменения в глубинах общественного организма — бывает, и не говоришь, а выкрикиваешь, настолько сильно давление на тебя из этих глубин. Наше дело повиноваться этому диктату.

Накопившиеся в обществе негативные явления породили, разумеется, и свои молодежные варианты. В молодежной среде возникли свои группы, кланы с установками, весьма далекими от коллективизма, от стремления к равенству, от принципов распределения по труду, да и просто далекие от труда.

Негативные явления в их молодежном варианте, психология людей, олицетворивших эти явления, а также противодействие им — содержание первой части книги. Для того чтобы возможно точнее воспроизвести движения и противоречия в молодежной среде, по-своему отражающие общие социальные противоречия, я включила в книгу читательские письма в их чистом виде, просто письма, как реакцию на выступление публициста и одновременно как толчок к следующему выступлению. Читатель подталкивал развитие темы, направлял в то русло, которое требовалось обществу, переживающему определенный период развития. В связи с этим вы можете проследить, что же это такое: обратная связь с читателем, как именно читатель действует на автора.

Вообще-то об обратной связи мы говорим нередко, но обычно умозрительно, в то время как интерес представляет не констатация этого бесспорного факта, а малоизученная технология живого взаимодействия. Это диалог не только по жанру, но и по сущности.

Отрицание обывательских, мелкобуржуазных ценностей, другими словами — отрицание негативных явлений в том виде, в каком они отражаются в человеческом сознании, было бы недостаточным, если б одновременно не утверждать иные, высокие ценности. Простое отрицание безобразий — не пропаганда, а скандал. На страницах газеты обе темы: «Во что рядится чванство?» и «Наши духовные ценности» — могут идти параллельно. В книге приходится их развести.

В силу ряда причин, о которых сказано в книге, да вы и сами их знаете, многие наши ценности искусственно снижены, на них видны следы чьих-то нечистых рук. Это извечное свойство мелкобуржуазности: осмеивать, пачкать, швырять себе под ноги недоступное и ненужное ей высокое и прекрасное. Это касается и наших идеалов, и наших героев, и наших представлений о жизни.

Тема наших духовных ценностей огромна, потому что наши ценности — уникальны. Но они тонки и сложны, прикасаться к ним можно только бережно, чтобы ни в коем случае не допустить их профанации.

То, что включено в эту книгу, — только начало темы. Жизнь заставляет сейчас разрабатывать именно это направление. Мне кажется, оно сейчас нужнее всего.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ВО ЧТО
РЯДИТСЯ ЧВАНСТВО?

ВО ЧТО РЯДИТСЯ ЧВАНСТВО?

Когда знакомишься с внутренним миром человека, каждый раз заново удивляешься, насколько разными бывают представления людей о справедливости, о добре и зле, о взаимоотношениях между людьми.

А ведь одна эпоха, одно общество... И даже образовательный уровень моего сегодняшнего оппонента примерно тот же, что у большинства.

«Ну что вы там пишете?! Вы описали обеспеченную девочку-троечницу и серую замухрышку-отличницу. Чепуха. Дети из обеспеченных семей учатся намного лучше детей из необеспеченных: даже питание много значит».

Это меня, как автора, отчитывает за одну из статей шестнадцатилетняя читательница. Она считает неправдоподобным, чтобы тот, у кого мало денег, учился лучше, чем тот, у кого много денег. В подтверждение своей мысли она рассказывает о себе.

«Я из так называемой обеспеченной семьи: с пятого класса и ежегодно у меня были джинсы «штатских» фирм, в шестом мне купили японский кассетный магнитофон со всей прилагающейся аппаратурой, в седьмом — кожаное пальто, в восьмом — первосортную дубленку, а сейчас мне подарили лисью ушанку. Нужно дальше перечислять гардероб? Все сапоги, босоножки, всевозможные туфли, сапожки, полусапожки?..»

Нет, не нужно, мы уже убедились в том, что наша читательница обута и в ближайшие десять лет босой не окажется. Свою коллекцию обуви она упоминает не для того, чтобы похвалиться, а в подтверждение все той же мысли: только хорошо обеспеченные могут хорошо учиться и держаться с достоинством. Сама она учится почти на одни пятерки.

«Я культорг класса, имею авторитет (и немалый) и в нашем классе, и в школе. Очень люблю читать стихи, мне нравятся Пушкин, Блок, Волошин, обожаю оперетты Штрауса, Кальмана и Оффенбаха, вальсы Шопена, различные произведения Бетховена и Моцарта и органную музыку Баха.

У меня есть две подруги (тоже из обеспеченных) — Светлана учится так же, как и я, а Вика идет на «золотую». Да, мы держимся несколько особняком от остальных, у нас другие интересы. Нам интересно поговорить и о пьесе, недавно увиденной в «Современнике», и о таланте певицы Большого театра, исполняющей главную роль в «Князе Игоре», и в конце концов просто об интересных и престижных дисках, вышедших в свет.

А этим всем сереньким мышкам просто непонятны наши разговоры. Сами-то они говорят только о тряпках, кто чего достал, ведь ничего нет, и родители «не могут», так вот они и треплются — все легче на душе; или о мальчишках (та же самая ситуация): на них ведь никто не смотрит, а Светланку всегда королевой бала выбирают. Кстати, о мальчишках: при нас никто из ребят не ругается, не курит и не позволяет себе никаких вольностей, и бегают за нами табуном. А с этими серыми мышами всегда «все, что угодно», и ни один такую ни в кино, ни в дискотеку ни разу не пригласил. Вот и сравнивайте. Алиса».

Сравнивать трудно, потому что противоположную сторону нет возможности выслушать. Какие на самом деле, а не в восприятии трех «аристократок» остальные девочки класса, мы узнать не можем. Зато мы видим, каковы Алиса (если она в самом деле Алиса), Светланка и Вика. Есть Они — и презираемые «мыши». Они — и созданная ими карикатура на «серых людей», которую они считают правильным восприятием действительности.

Оценка людей через призму вещей и денег не нова. Более того, она нетрудна. Это самый легкий, самый примитивный способ оценки. Несомненно, что здесь мы видим семейную шкалу ценностей. Алиса — второе поколение. Первое поколение — это ее родители. Могу сказать с уверенностью, что родители Алисы первыми в роду дорвались до такого изобилия: видно по их ребенку. Потому-то здесь все новое, «с иголочки», наглое, прущее вверх.

А теперь о том, что противостоит этой наглости, — об интеллигентности. О той величайшей человеческой ценности, которая пока еще, к сожалению, не стала всеобщим достоянием, а многими даже не полностью осмыслена.

Прошу не перепутать. Речь идет не об интеллигенции как разновидности служащих, а об интеллигентности как человеческом качестве. Качество, которое, конечно же, к диплому отношения не имеет, и даже если все сразу вдруг станут дипломированными или «остепененными», вряд ли мгновенно увеличится число интеллигентных людей.

Давайте вспомним историю, вторую половину девятнадцатого столетия, когда о таких людях впервые заговорили, когда и само слово-то появилось, ибо нужно было как-то обозначить явление. Слово это, как известно, русского происхождения. Глеб Успенский о народной интеллигенции: «Она поднимала слабого, беспомощно брошенного бессердечною природой на произвол судьбы; она помогала, и всегда делом, против слишком жестокого напора зоологической правды; она не давала этой правде слишком много простора, полагала ей пределы».

Эти люди были совестью своего общества. Вспомните, как они стеснялись жить лучшей жизнью, чем другие. А ответственность, а стыд?! Это есть в литературе, можно познакомиться.

Истинно ценное — пусть и возникшее в иных условиях — не исчезает. Тем более то, что является нашей национальной гордостью.

Мы сейчас много говорим и пишем о гармоничном развитии личности, о социалистической цивилизованности. В понятие уровня жизни мы включаем не только доходы и товары, но и культуру. В том числе и бытовую, и потребительскую, и тем более культуру человеческих отношений.

Частнособственнические нравы, высокомерное отношение к менее обеспеченным или менее удачливым людям — все это не имеет ни малейшего отношения к тому идеалу гармоничной личности, ради которого мы все трудимся.

Давно известно: презрительное отношение к людям, эгоизм и эгоцентризм приводят к краху личности. А совесть, честь, человеческое достоинство укрепляют нас, дают нам возможность быть полезными людям, реально помогать другим.

Есть ли на свете хоть кто-то, кто ни разу не попадал в беду? Вспомните, кто вам тогда протянул руку из тех, кого ваша беда нимало не касалась? Вот это и есть интеллигентный человек. А кто вас топил, воспользовавшись случаем? Это его антипод.

Современная деловая, производственная жизнь дает множество поводов увидеть, кто среди нас истинно гуманен, интеллигентен, а кто нет.

Нам очевидны барские замашки Алисы. Начиная с внешних — скажем, с барски пренебрежительного описания коллекции своей обувки. Вынуть, извлечь человека из мира вещей невозможно, однако человеческие отношения всегда будут иметь и такую сторону: тактично или нет в то или иное общество надеть дорогую вещь. При малейшем сомнении культурный человек оденется попроще. Интеллигентные люди, кстати говоря, отстают от моды не потому, что их головы заняты более высокими мыслями, а потому, что им не доставляет никакого удовольствия оглядывание их в упор с ног до головы.

Исходя из этого понимания и ощущения, интеллигентные родители никогда не предложат дочери-семикласснице тысячерублевое пальто, а хорошо воспитанная девочка и сама его не наденет, чтобы не почувствовать неловкости перед подругами, да и перед учительницами тоже.

Коллекционировать можно не только барахло, а что угодно: от спичечных этикеток до любовных побед. Не надо только в наборе босоножек видеть платформу для интеллектуального и духовного возвышения над другими. Каблук подломится...

Так и видишь Алисину семейку, которая священнодействует за обедом в надежде стать умнее всех. Ешь, деточка, побольше, станешь умнее Мани и Вани: у них сметана магазинная, у нас рыночная.

Для Алисы скажу, что влияние белкового голодания на умственное развитие несомненно. Но сравнивать две семьи с разными доходами и заранее предсказывать, что там, где денег больше, дети будут умнее и способнее, потому что стол у них богаче, — невежество и глупость, избавиться от которых не поможет даже рыночная сметана.

Мировоззрение — дело серьезное. Ошибочное мировоззрение может искалечить жизнь и самому человеку, и многим, попавшим в его орбиту: смотря как сложится жизнь, смотря на каком посту он окажется, смотря в какие коллизии попадет.

Купеческая психология автора письма тоже очевидна. Чего стоит уровень доходов как гарант ума и способностей! Все стоит денег, все можно купить за деньги — вот как это читается. Да еще с напором, с текстовым надрывом, мало свойственным юному возрасту.

Мы ничего не сказали об окружающих, о фоне, о классе, о его комсомольской организации, о «табуне» мальчиков, которым, судя по письму, нравится умеющая себя подать Алиса, о девочках, выбравших Алису (с ее-то культурным уровнем!) в культорги. Пусть сами они посмотрят новыми глазами на происходящее, пусть узнают, что думает о них их «авторитет». Без их помощи такой сорняк в классе не расцвел бы. Они тоже виноваты.

Грамматика хромает. Будь я Алисиным учителем, многое подчеркнула бы красным карандашом. Стилистика не лучше.

Мелочи? Несомненно. Но не для того, кто претендует на роль самого умного и самого культурного, высшие интересы которого недоступны-де «серым мышкам».

...А с билетами в хорошие театры действительно туго. Поэтому, как любой дефицит, и они развивают чванство у духовно бедного обладателя.

Письмо в редакцию написал неинтеллигентный человек. Лично для меня этим все сказано.

РЕЗОНАНС. ЛЮДИ И МАНЕКЕНЫ

За что читатели всем сколом набросились на бедного ребенка — Алису? Она из обеспеченной семьи. Если много денег, почему нельзя одеть ребенка, тем более единственного, с шиком, модно и дорого?

У меня родители тоже много зарабатывают. У нас «Волга», трехкомнатная кооперативная квартира, сад, дача. В конце августа я вышла замуж. Его родители подарили нам «Жигули», мои — квартиру с гарнитуром. Муж у меня в этом году кончит институт, мне еще учиться три года. Мы увлекаемся современной музыкой, имеем дорогую японскую аппаратуру, у меня в 19 лет на пальцах три золотых перстня, один с бриллиантом четырехзначной стоимости. Повторяю, все это заработано и куплено на свои деньги.

Что же касается наших друзей, то они тоже относятся к той категории, что и мы. У них такие же родители. И если кто-то говорит нам, что мы держим себя на высоте, то только те, кто нам завидует. Еще бы! Не у всех есть то, что имеем мы. В наше время, чтобы хорошо жить, надо иметь деньги. Есть деньги — есть успех, слава, связи.

Заранее уверена в том, что «правильные» читатели поднимут крик: «Избалованные, испорченные, дикие...»

Нет, это неверно. Будь мы такими, не учились бы все в вузах, многие из наших друзей не защитили бы диссертации. Я понимаю Алису, нечего винить ее. Правильно, девочка, пользуйся всем, что у тебя есть. Если ты имеешь джинсы, модные вещи, импортную обувь — ты на коне. Ты независима, горда, неприступна, интересна для мальчиков (думаю, ты выбираешь их по себе?), даже не обладая умом и привлекательной мордашкой. Успех тебе обеспечен. По себе знаю: муж красавчик, с сундуками добра, родители пробивные, могут что угодно достать, устроить, друзья — лапоньки, умницы, с машинами, подруги — милашки, с золотом и тряпками.

У нас есть дочь. После окончания школы с аттестатом 4,5 балла она пошла на завод. Окончила курсы крановщиц, работает на заводе и учится в вечернем ВТУЗе. Добивается всего сама, живет в общежитии в другом городе. Это нелегко. Но мы гордимся ею, ее самостоятельностью. И нам оскорбительно, что ничего не значащая без своих родителей Алиса будет считать и ее «серой мышью».

Мы, учащиеся Светленской средней школы, на открытом комсомольском собрании резко осудили Алису и тех, кто поддерживает ее взгляды на жизнь. Осудили их за то, что они предают самое дорогое, что дала нам Советская власть: глубокую веру в равенство всех советских людей, в их интернациональную дружбу, в самые хорошие человеческие качества.

Мы живем в далеком сибирском вновь строящемся поселке городского типа, учимся в прекрасной современной школе. Мы тоже имеем прекрасные возможности культурно отдыхать. И еще мы посещаем томские театры, Дворец зрелищ и спорта, музеи классом, комсомольской группой, пионерским отрядом. И это ни в коем случае не мешает нам каждому любить что-то свое, одеваться по своему вкусу, увлекаться своим делом. Мы уверены, что именно в коллективе мы сумеем вырасти настоящими людьми, которыми будут гордиться наши учителя, наши родители, наша любимая Родина.

Прочла статью «Во что рядится чванство?» и не смогла остаться равнодушной. Это я пережила сама в школьные ГОДЫ: была сама «серой мышкой», точнее, «мышиным воеводой». Класс наш был разбит на «элиту», «мышей» и «флюгеры», то есть тех, кто поворачивается туда, куда ветер дует. В «элите» были те, у кого родители могли (правдами и неправдами) зашибать «деньгу». Они имели то же, что и Алиса, а может быть, больше.

Мы, «мышки», не имели японских магнитофонов, французских платьев и ослепительных перстней. Мы были зато настоящими друзьями и не прощали «элите» ни одного оскорбления нашего достоинства. (Кстати, об оценках... Учеба, между прочим, — в очень прямой зависимости от достатка семей. Не каждый может себе позволять подарить учителю на 8 Марта флакон французских духов или среди зимы букетище роз. А во многих школах именно это играет большую роль при выставлении оценок.)

Я пришла в класс, когда он был уже сформирован. Попав туда, чуть не задохнулась в атмосфере взаимного недоброжелательства и склок. Вокруг меня постепенно собрались те, кто по отдельности был слаб и не мог противостоять «элите». Ведь наша «элита» вся состояла в совете класса благодаря «флюгерам», которых было сначала много. Жизнь в классе мы все-таки немного преобразовали, но искоренить зло не смогли. Мы не знали, как это сделать, опыта не было. А учителя не поняли бы: они и сами были за «элиту», за умненьких девочек с их умненькими речами у доски и на классных собраниях.

И вот школа уже позади, и мне нечего вспомнить о дружном классе, который бы ходил вместе в кино и походы, в театры и на стадион. Но я жила и буду жить так: буду бороться против таких Алис.

Воспоминание, которым я хочу поделиться, относится к далекому 1949 году. Я впервые прочитал курс лекций студентам 4-го курса и впервые принимал экзамены.

За тридцать с лишним лет работы не помню я такого потока, который можно было бы по работоспособности, по желанию учиться сравнить с тем потоком. А учились на том потоке люди, прошедшие фронт, на войне раненные, в госпиталях чиненные, со здоровьем попорченным.

А питание тогда было... Карточки отменили, но многого еще не хватало, и за простой буханкой хлеба случалось часами в очереди стоять. С точки зрения Алисы, учиться тем ребятам было просто невозможно. Ни тебе питания хорошего, ни магнитофона, ни дубленки. Но вот учились отлично и так же отлично работают!

Приведу только два примера (хотя можно привести намного больше), которые раскрывают такие черты советского человека, которые не присущи ни Алисе, ни ей подобным, ни их родителям. Группа студентов, заработав некоторую сумму денег летом в стройотряде, 200 рублей из этой суммы отдала матери Анатолия Раки, комсомольца, погибшего совсем недавно при выполнении своего гражданского и комсомольского долга. Эти студенты учатся в институте нефти и газа, который есть в нашем городе, и я знаю, что у многих из них нет ни сбережений, ни импортных магнитофонов.

И еще пример. Я знаю женщину, которой 65 лет. Никогда не испытывая полного материального достатка, она из своей небольшой пенсии перечислила в Советский Фонд мира 117 рублей.

Алиса, допускаю, и не знает, что такой фонд существует. И родители ее тоже, наверное, не знают. Стыдно мне за этих людей. Разве им придет в голову отправить посылки книг в детский дом? Или к бывшему фронтовику заглянуть? «Потребление ради потребления», купил — выбросил — опять купил — вот схема, по которой движется их жизнь. Ведь они забыли, а может, не понимают, что приобрести качество настоящего человека, человека советского, за деньги нельзя. Достоинство человека деньгами и вещами не измеряется.

Думаю, что не случайно в письме представительницы «избранного общества» присутствует перечень имен известных писателей и композиторов, имеющий назначение дымовой завесы. Он должен прикрыть идейное убожество автора, свидетельствовать о высоком культурном уровне, которого в действительности нет. Она не может не только любить перечисленных ею авторов, она не может их даже понимать. По той причине, что все перечисленные ею деятели литературы и искусства, «удостоившиеся» быть занесенными в список, бичевали взгляды, подобные Алисиным. В том числе и в «обожаемых» ею опереттах Кальмана чванство является объектом - сарказма.

В. Чумаченко, зав. кафедрой политэкономии 1-го Московского мединститута

Непонятно, за что тебе, Алиса, любить Моцарта? При чем же здесь Моцарт? Он был, с материальной точки зрения, гол как сокол и умер в нищете. Какой он может представлять для тебя интерес? И Пушкина мало читать, его надо понять, почувствовать. Как можно по-настоящему любить Пушкина и одновременно иметь такие моральные установки?

Сыну подарили импортную футболку. Красивая. Надел два раза, и все. Спрашиваю, почему не надеваешь. «Неудобно, люди смотрят».

В вашей полемической статье есть ссылка на то, что передовая интеллигенция XIX века была совестью своего общества, стеснялась жить лучшей жизнью, чем другие.

Да, действительно, Л. Н. Толстой тяготился своим дворянским происхождением, старался жить скромно и одновременно страдал от того, что запрещал себе наслаждаться по вечерам музыкой, которая была недоступна простому народу. Я люблю дневниковые записи Л. Н. Толстого. В них добрые, честные мысли.

Итак, что я имею, впитав в себя лучшие традиции интеллигенции XIX века? Мне стыдно быть счастливой, довольной, лучшей. Мне в тягость благополучие, успех. Если мне хорошо — в душе плохо, потому что рядом всегда найдутся те, кому плохо, и я буду испытывать неловкость. К примеру, у меня хороший муж, квартира, а у моей подруги не все благополучно, она испытывает материальные трудности. «Его величество быт» засосал ее с головой. Она не успевает читать, ходить в театр — в результате страдает и культурный уровень. Я испытываю перед ней чувство вины, неловкости за свою хорошо устроенную жизнь. Стараюсь одеваться скромно — за модой не гонюсь.

Возникает вопрос: для кого же создаются новые модели одежды, обуви, красивые гарнитуры мебели? Ведь и для меня тоже! И возможность приобрести многое у нас с мужем есть, но мне совестно перед подругой, и даже само слово «накопить» мне неприятно.

И знаете, что я заметила: у меня личной заинтересованности нет. Я приучила себя подавлять в себе эгоистические желания. Мне лично ничего не надо, только чтоб другим было хорошо.

Мы привыкли не обращать внимания на красивое и удобное, приучены вести скромный образ жизни, черная примеры из литературы XIX века.

Мы не научены распоряжаться личным богатством. Что мы имеем из опыта веков? Так, доктор Фауст тяготился состоянием отца и советовал заново все приобрести, чтоб «им владеть вполне».

Вспоминается фильм, где женщина не в состоянии перенести зажиточную жизнь и сжигает машину своего мужа. Вот «достойный» пример подражания? В другом фильме юная героиня, нежданно-негаданно ставшая богатой наследницей, от радости пляшет, когда воры подчистую уносят из ее квартиры все произведения искусства. Эдак мы далеко не уедем.

Родители просят помочь на даче. Куда там! Это скучно, неинтересно, в конце концов — пошло. Устроить свой быт — тоже занятие не к лицу. Лучше «творческий» беспорядок.

Так как же нам научиться жить хорошо и не возноситься от этого, и не тяготиться?..

Елена Семенова, студентка института культуры

Всего страшнее письма «недорезанных буржуев».

Ведь есть Афганистан, где ребята отдают жизнь. И это пас, таких ребят, будут называть «мышами», а себя сверхлюдьми. По-моему, это не чванство, а это гораздо хуже. Об этом нужно говорить на каждом комсомольском собрании и показывать на них пальцем — это враги. Хуже вооруженного душмана.

И еще вопрос: откуда такие деньги у родителей, чтобы так описывать свое добро? «Жигули», золото, аппаратура. Что за родители у них, почему ими не займется ОБХСС?

А мы вели боевые машины, не боялись ни пуль, ни мороза, ни врага. И приехав домой, получаем такой подарок от своих же сверстников.

А ведь и завтра кто-то пойдет на пост, кто-то будет трудиться до седьмого пота, сбивать руки до крови. А та же Алиса наденет свою дубленку и перстни на руки и будет считать, что она права.

Когда пришел после армии, еле сдерживался, мог сорваться, как у А. Толстого в рассказе «Гадюка». Мне так кажется, что моя борьба не кончилась и после армии. И бороться я с такими Алисами буду, пока есть силы.

Хорошо жить и одеваться в нашей стране имеет право тот, кто хорошо работает. А рабочий человек покупать своим детям брильянты не будет: уж очень соленые от пота деньги.

Вопрос о равенстве и неравенстве острой болью полоснул меня еще в детстве (мать — учительница, воспитывала одна нас троих). В 7-м классе этот вопрос сформулировался четко: «Почему одним дано много, другим — ничтожно мало? Ведь у нас социализм!» Нашелся и ответ: «Жить надо уметь».

Это было противно, поклялась такого умения не постигать.

Взрослые (тетка, бабушка, соседи) учили: «Секи ту руку по локоть, какая к себе не волокет». Плакала, кричала: «Неправда!»

В университете бросила вызов комсомолу: «Не нужен такой комсомол, который бездействует!» Мы с подругой добровольно выбыли из комсомола, объявили об этом в группе и ждали, когда нас «вытурят».

Спасибо нашему декану! Сколько раз он просвещал наши неразумные головы! Приходил он к нам в общежитие, убеждал, разъяснял.

В юном возрасте утрата идеалов — трагедия. Вот и у меня... Глупо было надеяться на равенство и братство. А я-то мечтала: «Вот завтра встану, а по воем уголкам страны — голос Левитана: «Сегодня объявляется коммунизм. Все граждане должны отбросить, как старый хлам, свои прошлые пережитки, начать жить по-новому. Каждый должен стать честным тружеником. Все люди — братья!»

Увы! Люди братьями быть не хотели. Мы с Валькой вдвоем жили на одну мою стипендию, а Наташке присылали паюсную икру, и она мыла белые ботинки в молоке.

Наш мудрый преподаватель, суровый, огромный, спасибо ему.

Я окрепла в убеждениях, читала Ленина, закончила университет, стала преподавателем, а подруга — журналисткой в дальней Якутии.

ОШИБКА МИКРОКАЛЬКУЛЯТОРА

Среди множества писем, пришедших в ответ на диалог с Алисой, выделю те, которые позволяют проследить, с чего снобизм начинается, как он развивается и чего в своем крайнем варианте может достичь.

Вот три ступени этого психологического явления, у которого есть своя логика и своя динамика.

Ступень первая, уже хорошо знакомая читателю. «А почему я не должна одеваться хорошо, модно, если имею возможность? Ради кого я должна жертвовать собой? А ты, «Комсомолка», заметила, что «обеспеченные» дети всегда симпатичные, опрятные, аккуратные, культурные, словом, привлекательные? С ними очень интересно. Считаю нужным написать свою фамилию, потому что права. Света Тарасова, 14 лет, Чебоксары».

Ото первое, еще очень наивное проявление превосходства над другими. Я бы выделила высокомерное «ради кого?».

Ступень вторая. «Степень полезности человека обществу определяет то, сколько общество человеку платит. Чем полезней человек, тем он больше получает. Такие люди не могут быть глупыми. И дети их соответственно получают несколько иной уровень развития. Вот и все решение проблемы. Дело не в обеспеченности, а в том, что понятие обеспеченности, полезности и интеллекта на сегодняшний день тесно связаны. Игорь Лавров, 19 лет. Омск».

Здесь мы видим попытку пока еще не философского, а, скажем, «политэкономического» обоснования снобизма. Я прошу читателей не крушить с ходу эту попытку (не для того приведено здесь это, разумеется, очень уязвимое по логике письмо). Я прошу отметить, как формируется образ особого человека. Как формируется представление о личности, непременно соединяющей в себе обеспеченность, полезность и интеллект.

Совершенно затушевано понятие «труд». Даже и слова-то этого нет, оно заменено скользким словом «польза». «Полезный человек» — и звучит-то двусмысленно, и далеко не всегда это синоним «трудящегося». Кстати, в почте снобов слово «труд» практически не встречается. Барское пренебрежение к труду, неуважение к работнику заметно. То другие люди трудятся в поте лица, обычные, не особые.

Ступень третья. «Здравствуйте, уважаемая редакция! Пишут двое 16-летних школьников. Прочитав статью «Во что рядится чванство?», Мы решили высказаться по атому достаточно важному вопросу...»

Слово «мы» здесь и далее авторы пишут с большой буквы. В целом их письмо вполне грамотное, так что не подумайте, что это вызвано поверхностным знакомством с учебником орфографии. Оно вызвано большим самоуважением.

«...Мы не согласны как с позицией Алисы, так и с позицией автора статьи. По Нашему мнению, смехотворны обе позиции. Как показывают Наши наблюдения, интеллектуальное развитие личности в незначительной степени зависит от всех социальных влияний, а обусловлено генетическими факторами».

Далее мальчики сообщают, что материально обеспечены по-разному: один — очень хорошо, другой — похуже. Объединяют их схожие интересы и взгляды. «Значительную часть свободного времени Мы посвящаем изучению наиболее интеллектуально емких наук: физики и математики, где у Нас уже имеются определенные успехи». Разговоры «Алис» о пьесах, о Большом театре, о престижных дисках являются свидетельством интеллектуальной неразвитости. Не менее глупы разговоры «сереньких мышек». Первая часть (возомнившая себя «первым сортом») отличается резко выраженным мещанством, карьеризмом, меркантильностью. «Серые мыши» еще хуже, чем «Алисы», так как вместо самодовольной наглости «Алис» они обладают скрытой подлостью и Завистью. Часто они стараются выслужиться перед более сильными «Алисами». Круг их интересов необычайно узок и примитивен. По Нашему мнению, как «Алисы», так и презираемые «мыши» — одинаково неполноценные слои молодежи».

Не больше и не меньше! «Неполноценные» как интеллектуально, так и нравственно. Одно из «доказательств»: «неполноценные стремятся обладать одеждой, обувью, хрусталем, мебелью и т. д. Но Мы никогда не слышали, чтобы кто-то из них стремился достать микрокалькулятор нового поколения».

В заключение — пожелание автору: не писать об интеллигентности, а писать об интеллектуальности. Ибо интеллигентными, по их мнению, не хочет быть никто, а интеллектуальными хотят быть все. «Хотят, но не мо-гуг! С уважением, Икс, Игрек. Челябинск».

Нет сомнения, что Икс и Игрек кое-что в своей жизни читали. Но не приняли! Они принимают лишь то, что работает на их идею, на их снобизм. То, что им подходит.

Они упорно не замечают всех иных — кроме свойственных им *-? способностей и дарований, существующих в человечестве. Если б они признали способности к иным занятиям, кроме математики и физики, не менее ценным даром, это уравняло бы их с другими молодыми людьми. А этого они допустить-то и не могут!

Древние мусульмане говорили: «Есть одна книгам Коран». Так и здесь. Есть одна ценность — микрокалькулятор.

Письмо спокойное, внятное. Написано с большим авторским достоинством, скажем так. Найден ими и выход из обнаруженного их высоким интеллектом биологического тупика: биологическими методами воздействовать на сознание индивидуума. Так что читатели могут быть спокойны: помощь им будет подана. Икс и Игрек все рассчитают и расставят на свои места. Микрокалькулятор нового поколения им поможет.

Что, уже потеряно понимание разницы между патологически безумным «индивидуумом» и покупающим хрусталь «индивидуумом»? Между умственно отсталым и неспособным к высшей математике?

Пожар начинается от копеечной свечки. Началось с мелочи, с наивного представления о своей исключительности, а достигло — в крайнем своем варианте — вы видите чего. Икс и Игрек не одиноки. В почте рассказывается о других «иксах» и «игреках». Один юрист пишет так: «Тревожат меня эти ребята, подпавшие под пропаганду исключительности. Не надо этих ребят винить. Их надо отвоевывать».

Чванство и снобизм еще никогда и никого не украсили. Есть выражение «хвалиться куском». Вероятно, это чванство самого худшего, самого вульгарного вида. Если для вас это очевидно, уже хорошо: как показывает наша почта, это очевидно не для всех. Чванство барахлом, дачами, машинами не стоит еще одного разговора. Чванство служебным положением означает не более чем кадровую ошибку. Чванство талантом или способностями (пусть извинят меня Икс и Игрек) всегда означает если не бездарность, то, во всяком случае, очень небольшие способности. Чванство умом? А вы знаете, что создает «высший интеллект»?

Несколько лет назад журнал «Курьер» (издатель — ЮНЕСКО) посвятил свой номер «чудесам света» — наиболее выдающимся архитектурным памятникам мира. Древние храмы различных цивилизаций, построенные по строгим законам гармонии и красоты, — воплощение совершенства. Среди красочных снимков журнал поместил небольшое черно-белое фото фашистского концлагеря, где система уничтожения людей тоже была доведена до совершенства и не имела изъянов. Журнал напоминал, что и это безукоризненное сооружение — тоже продукт человеческого разума, а не разума машины или какой-нибудь каракатицы. Его создали люди, считающие себя «высшими».

Вы когда-нибудь обращали внимание, что, когда характеризуют какого-то хорошего человека, всегда говорят, что это простой человек! И это не случайно. Разумеется, это не означает, что он несложный, что он примитивный. Всякий сколько-нибудь незаурядный человек психологически сложен. Простота означает отсутствие чванства, отсутствие высокомерия. Другими словами — уважение к людям, признание их достоинства. А в лучшем, высшем своем проявлении простота — это понимание равенства всех людей. Священное чувство равенства всех людей, основу для которого заложила Октябрьская революция.

Чем менее человек развит, чем он примитивнее, тем скорее найдет основу для неравенства и для своего возвышения над одними и унижения перед другими. Основой может стать все: от «куска» или босоножек до услужливой «идеи». Существующая у человека «система доказательств» на этот счет очень тревожна в смысле его уровня и дальнейшей судьбы.

Теперь конкретно об Иксе и Игреке, об их судьбе. Ни один человек неотделим от людей. Любой из нас должен осознать себя клеточкой большого общественного организма, а не чем-то в стороне и над. Самоизоляция, самовознесение над окружающими людьми мешают реально видеть мир. Мешают в том числе и самоутверждению, к которому так стремятся Икс и Игрек, но самоутверждению реальному, а не фантастическому.

...А способные к математике и физике мальчики нужны.

Нужны не меньше, чем способные делать хорошую мебель или выдувать красивую стеклянную посуду. Нужны не меньше. Но и не больше.

НЕ ОБЕДНЕЕМ

Мне пришлось прочитать две тысячи писем на одну тему — о чванстве. Они были присланы в «Комсомольскую правду» в ходе дискуссий «Во что рядится чванство?». Они и навели на мысль написать о тех молодых людях, которые мировоззренчески ориентированы на Запад. Да и собственные наблюдения над жизнью давно подталкивали к тому же, только не было повода.

Это очень серьезный разговор, потому что слишком тревожна тенденция, нет-нет да и проявляющаяся в молодежной среде: безоговорочное принятие ценностей, выработанных западным миром, и отталкивание своих. Нет причин для страха перед этим явлением, потому что эта тенденция отнюдь не ведущая, но и нет оснований для пренебрежения, для сведения ее к мелочам: к импортным тряпкам и дискам.

Однако к мелочам прикоснуться необходимо. Без этого нельзя: им посвящена значительная часть почты — значит, это для читателей важно.

В письмах мелькает чванливый молодой человек, носящий «только импортное и только из капиталистических стран». Мелькает такая же девушка. Оба уверены в своем превосходстве над простыми смертными и обычно вместе с себе подобными объединены в «кланы». Сами себя называют «сливками общества».

Из всевозможных престижных тряпок, являющихся привилегией «сливок», чаще всего читатели обращают внимание на фирменную американскую и английскую одежду «со всевозможными наклейками, нашивками и даже гербами и флагами США и Англии». По-прежнему ребром стоит вопрос о майках с печатными надписями и о джинсах. К молодому человеку, одетому попроще, могут обратиться с таким заявлением:

Многие читатели, полагая, что все дело в вещах и в вещизме, спрашивают, когда же это кончится. На такой же позиции стоят и многие журналисты.

Вот, например, пишет мой коллега примерно так: давайте мы такие надписи сделаем на майках, такие рисунки и газетные тексты на них нашлепаем, чтоб капиталисты задохнулись от зависти в своих небоскребах!

Статьями о производстве у нас джинсов «не хуже, чем в Америке» можно не только опоясать земной шар, но даже запеленать его.

Не знаю... Мне все же кажется, что эти арии не из той оперы. Мы никогда не были первыми в одежде, первыми в модах. Существуют какие-то законы, какие-то традиции, которые мало изучены. Вот по этим законам, по этим традициям не может один и тот же народ быть первым в нравственных исканиях, в отчаянной смелости построения нового общества и в экстравагантных дамских или молодежных модах.

Есть какие-то причины, по которым у нас родятся лучшие в мире басы, а вот тенора родятся в Италии. Опера для трех басов «Князь Игорь» не могла быть написана в Италии. Итальянскому композитору не могло бы это прийти в голову.

Вряд ли мы станем лидерами по майкам и джинсам. Родина их — и естественное лидерство по их части не здесь. Кто-то законодатель мод XX века, а кто-то — первый в социальной практике XX века.

Мы дали миру уважение к труду. Впервые в истории человечества мерилом достоинства личности стал труд, а не родовитость и не деньги. Мы первыми освободили женщину. Мы создали лучшую в мире русскую классическую литературу. Ни один народ не имеет такого богатства.

Это вам не «шикарная» пудреница! Это неизмеримо выше первенства по части «вещичек».

Капиталисты никогда не задохнутся в своих небоскребах от зависти к нашим майкам, потому что подражатель никогда еще не обошел лидера. Чтобы додуматься, доизобретаться до печатания на майках звездно-полосатого флага или еще чего-то идеологического, чтобы такую пошлость сделать, надо родиться, жить, и, как говорится, вращаться в месте жизни и вращения этой пошлости. Это как минимум. А затем еще надо иметь специфический талантик к умножению и расширению этой пошлости, а таланты тоже расцветают не на голых камнях.

Наверное, хватит об этом. Впереди у нас более серьезный разговор.

Сейчас мы с вами прочитаем письмо, написанное «хайлафистом» (так автор себя называет. Надо полагать, от «хай лайф», примерно: великосветский образ жизни):

Я пишу вам по поводу статьи, появившейся в вашей газете, — «Во что рядится чванство?». Я не совсем согласен с шестнадцатилетней Алисой, весьма по-детски освещающей данный вопрос.

Мне 20 лет. Я студент института народного хозяйства. И тоже из обеспеченной семьи. Когда я был в пятом классе, у меня тоже были джинсы «Монтана», «Леви Страусе», «Голубой доллар». Я носил только штатовские джинсы и открыто презирал джинсы любой другой фирмы, другой страны. В шестом классе отец подарил мне приемник фирмы «Грюндиг». В седьмом у меня был «Шарп» — это японский магнитофон со всей прилагающейся аппаратурой: усилком, колонками. В восьмом был проигрыватель фирмы «Филипс» — это голландская фирма. В моем доме появились ультрасовременные диски: «Полис», «Клэш», «Пинк Флоид», «Секс пистолс» и другие. А теперь у меня есть стереокомплекс «Джи Ви Си».

Я открыто презирал и презираю Оффенбаха, Моцарта, Штрауса и т. д. Я просто не понимаю, чем хвастает та Алиса или как ее там, пишущая в редакцию о своих, светских разговорах с подругами об опере, балете. И просто не понимаю, чем создан дефицит билетов в театр. Я не люблю ни Пушкина, ни Волошина. Мне нравятся такие писатели-фантасты, которыми завалена моя книжная полка: Брэдбери, Шекли, Эдгар По, Бэрроуз, Азимов и др. Как вы уже заметили, известнейшие авторы мировой фантастики.

И, прошу вас, не надо меня критиковать и перевоспитывать, уже поздно. Я вам высказываю свое мнение по этому поводу, ибо я «хайлафист». И, как хайлафист, я умею модно одеваться, сорю в компании деньгами, учусь и фирменном вузе, имею хату на ночь.

Я, как и автор письма, свысока смотрел на своих одноклассников, ибо я имел все, чего они не имели. Учился я отлично. Отец подарил мне новенькую ВАЗ-2105. Все девчонки нашего класса с ума сходили, если я кому-нибудь улыбнусь. А когда я начал катать их на машине, они вообще были на девятом небе. Нас было трое друзей, трое Виталиков, все мы были из обеспеченных семей. И мы тоже держались от всех в стороне. У нас тоже были свои разговоры. Все трое с ухмылкой смотрели, как наши одноклассники гонялись за джинсами, которые нам уже не хотелось надевать, за дисками, которые надоело слушать, за книгами, которые надоело читать. Все одноклассники нас уважали.

Школу я окончил, имея всего одну четверку, один Виталик получил «золото», у второго Виталика было две четверки. Все трое поступили в один и тот же вуз.

Я не ставлю своей подписи, не сообщаю о себе никаких сведений и вообще пишу письмо дома, ибо не хочу скандала в институте».

Да, это образ жизни, это поведение, стиль, выбор книг для чтения, мышление, язык.

На англоязычный жаргон некоторой части молодежи обращают внимание давно. И от себя скажу: некоторые письма перенасыщены английскими словами. Их авторы иногда даже свое имя в конце письма пишут латинскими буквами. Даже город на конверте — и тот не по-русски.

Разумеется, все мы думаем на каком-то языке. Чем ближе, роднее нам этот язык, чем лучше мы его знаем, тем богаче можем выразить мысль — и тем богаче сама мысль. Это очевидно. А чужой язык? Естественно, все наоборот. В свое время Достоевский много размышлял об офранцуженной элите. Вот его мнение: «На высшую жизнь, на глубину мысли заимствованного, чужого языка недостанет».

Можно перестать быть русским. Но это еще не значит, что ты стал французом или американцем. Можно потерять представление о своем национальном достоинстве. Но это еще не значит, что ты взамен что-то приобрел.

В полуторе тысячах откликов мне не раз встречалось имя литературного персонажа Игоря из книги Е. Евтушенко «Ягодные места».

Это десятиклассник из спецшколы, говорящий только по-английски, носящий импортное, состоящий в «клане», мечтающий о загранице, о дипломатической карьере, презирающий «неудачников». Многие наши читатели восприняли его с ужасом, и недаром: по Евтушенко, это герой с будущим. У него впереди — карьера. Он сметает и сминает все, он рвется вверх. Страницы, посвященные ему, подтекстованы авторской борьбой с этим типом, даже дракой.

Я протестую против страха, который чувствуется в читательских письмах, посвященных Игорю. Совершенно не тот тип, которого следует бояться. Со своими коротенькими английскими мыслями он обречен на умственное и духовное прозябание.

Подумаем обо всем этом вместе: об Алисе, с письма которой началась дискуссия, о «хайлафисте», скрывшем свой адрес, о герое Евтушенко, о тех людях, которых знаем лично. Надо найти слова, определяющие одновременно и людей, и персонажи.

Цинизм как жизненная философия? Именно. Цинизм как жизненная философия!

Потери общественного идеала сопутствует именно цинизм, и ничто иное сопутствовать не может.

У Игоря есть отец, имеющий общественный идеал. Отец и сын в этом смысле — противоположности.

Но сколько лет отцу? Он слышал Кирова, погибшего в 1934-м, он слышал его, будучи комсомольцем... Конечно, в жизни встречаются пожилые отцы школьников. Но в художественном произведении, где проводится тема отцов и детей, отцов, мировоззренчески потерявших своих детей, недостает подлинного отца Игоря. Здесь нет отца. Здесь есть дед.

Игорь чуть ли не падает на ковер от тщательно скрываемой зависти к имеющему общественный идеал отцу. Это одна из лучших сцен. Скорей всего она подсмотрена и жизни. Одно только «но». Но это не Игорь застывает от зависти, это застывает реальный сын старика директора. Тот, которого нет в книге, который пропущен, потерян, вместе с ним потеряно важнейшее звено логики развития событий, логики характеров и логики поступков. Вот именно ему было бы от чего упасть на пол...

Впрочем, автор лучше меня знает, кто именно чуть не упал на ковер в тоске по идеалу. Я могу только утверждать, что не Игорь.

Найдем еще слова для определения того типа, о котором идет речь. Есть такое социологическое понятие — маргинальность, означающее промежуточность, «пограничность» человека между чем-то и чем-то. Маргинальная личность. Промежуточный человек. Буквально: находящийся на краю. Я думаю, что в нашем случае это понятие применимо.

Это маргинальные личности. Промежуточные, Между нами и Западом.

Еще раз из Достоевского. «Они не в силах рассудить, что выродиться совершенно во французов им все-таки нельзя, если они родились и выросли в России... что русские, как и никто, никогда не в силах усвоить себе всех основных родовых стихий живого французского языка, если только не родились совсем французами, а усваивают лишь прежде данный чужой жаргон, и много что парикмахерское нахальство фразы, а затем, пожалуй, и мысли. Язык этот как бы краденый, а потому ни один из русских парижан не в силах породить во всю жизнь свою на этом краденом языке ни одного своего собственного выражения, ни одного нового оригинального слова, которое бы могло быть подхвачено и пойти в ход на улицу, что в состоянии, однако, сделать каждый парикмахерский гарсон... Ползая рабски перед формами языка и перед мнением гарсонов, русские парижане естественно также рабы и перед французской мыслью. Таким образом сами осуждают свои бедные головы на печальный жребий не иметь во всю жизнь ни одной своей мысли».

Ориентации по иной шкале ценностей, сформированной иной средой, иной историей, иными условиями, - жизнь в одной стихии, а мышление в другой — дают специфическое циническое малоумие, когда свое не хочешь осмысливать, а чужое — не можешь.

Обрыв нитей, соединяющих тебя с народом, — само-обезглавливание, самоуничтожение — назовите, как хотите, и так, и так верно.

Даже в самые трудные времена люди понимали, что свой народ и свой язык — то место, время и пространство, которые позволяют стоять на ногах. Иначе уходит почва из-под ног.

Вот как учил сына один дореволюционный русский интеллигент: даже если тебе покажется, что твой народ сошел с ума, то и тогда надо быть вместе с народом.

По отношению к народу выстраивается вся личность. Без этого камертона вся она расстроена и разбита. Любая нота врет.

...И вот сидит передо мной один из них и через каждые три слова повторяет:

И все в нем врет. Он радуется там, где люди плачут, он плачет там, где люди радуются. Он надеется там, где очевидна безысходность. Он не видит выхода там, где очевиден свет.

— А что такое Родина? Родина там, где мне хорошо, — сообщает он высшую мудрость своего типа людей.

Такое убожество — результат обрыва нитей, соединяющих человека с великим народом, проложившим новые пути в истории, в экономике и морали, сама душа которого — загадка для мира. Давайте из этих судеб извлечем необходимые уроки, давайте, наконец, поймем, в чем мы идем и будем идти впереди всех, а в чем мы можем уступить дорогу. Не обеднеем.

РЕЗОНАНС. ОТНОШЕНИЕ К «ХАИЛАФИСТАМ»

Я сама из среды тех, которые считают себя «сливками общества». Еще нас называют «клевота» (тоже английское происхождение). В статье «Не обеднеем» все очень точно определено — цинизм, истинный цинизм. Цинично наше отношение к тем, кого мы считаем «не-клевыми», полны цинизма мысли героя Евтушенко. Мне показались до боли знакомыми мысли Игоря, как будто слышанные не раз. Но у меня не раскрылись глаза от страха и ужаса. Мне захотелось отвернуться от них, как от чего-то гадкого. Разве не гадок цинизм?

Я несколько раз прочитала строки о том, что сделали мы, наш народ, и почувствовала себя причастной к нашим великим свершениям.

Верно сказал Достоевский: на высшую жизнь чужого языка недостанет...

У нас трое сыновей и дочь. Самый старший — офицер, младшая — в третьем классе. Я всегда привожу своим детям в пример их деда Сергея Павловича Королёва, сумевшего просто и верно служить своему народу. Он всегда считал своим долгом знать все о Западе, с которым постоянно соревновался. С. П. Королёв ставил себе целью добиться приоритета нашей страны в освоении космоса. Именно с этой целью он изучал Запад. Само собой разумеется, что никогда никто от него не слышал слов, что на Западе лучшие штаны и галстуки. Его человеческий уровень, его цели были бесконечно выше.

Г. Шевченко, участник Великой Отечественной войны,
генерал-майор инженерных войск

Муж и я имеем высшее образование. Трудимся, 25 лет он, 23 года я, но ни на бриллиантовое кольцо, ни на «Жигули» не скопили.

Моя мать 45 лет отработала руководителем на большом производстве, отец в 70 лет ушел на пенсию, но у них нет ни золота, ни машин, дач и прочего престижного.

И мы не только не чувствуем себя ущемленными, нет, мы счастливы. Интересную работу не променяем на высокооплачнваемую. Каждый раз, собираясь вместе 7 Ноября, мы поднимаем первый тост: «За нашу Советскую власть!»

Но мы часто говорим о том, почему в нашей жизни опять появились «нэпманы». Откуда у этих людей доходы в пятизначные цифры? И ответ один — честно работая, доходов таких не наживешь. Значит, умеют они использовать в своих целях наш строй, умеют ловчить, делать деньги.

От имени всей семьи Валентина Николаевна В,

Вспомним красные косынки и кожанки комсомольцев начала 20-х годов. В то время это подчеркивало мировое зрение тех, кто носил такую одежду. Но ведь одежда и сейчас отражает взгляды...

Вы напечатали письмо, написанное неким «хайлафистом». Лично я это письмо расцениваю как плевок в лицо всем честным людям, которые, не щадя сил, а порой и жизни, трудятся для того, чтобы наша страна была сильной и могучей, чтобы советские люди были счастливы.

Хочется рассказать вам о моей, пусть неяркой и короткой, жизни. Мне 25 лет, работаю слесарем, приходилось по необходимости бывать и трактористом, и шофером. И когда я не вылезаю из-за рычагов трактора по 24 часа в сутки, я не думаю о своем личном благе, я думаю о том, что мой труд нужен стране, и я бываю полностью и целиком счастлив. У нашей молодежи есть такие ребята, как Матросов, Космодемьянская, Кошевой. Я считаю, что очень мало мы делаем для Родины, чтобы быть достойными памяти наших павших ровесников.

Сразу в голову пришла мысль: интересно, а «хайлафисит» комсомолец? Если да, то чем же занимается комитет комсомола «фирменного» вуза? Или тоже гоняется на фирменными вещичками? Иначе куда же смотрят они, когда рядом, бок о бок, учится человек, весь пропитанный чуждой идеологией?

Фатима Хубиева, секретарь комсомольской организации совхоза «Лабинский» (18 лет)

Глубоко ошибочна позиция так называемого «хайлафиста». Переложение на русский язык укоренившихся английских понятий — всегда полная бессмыслица. Только представим себе на минуту, что вместо наших парней и девчонок по улицам шагают «бойз» и «гелз» и что сами улицы зовутся не иначе как «стрите» и «.шоньюз». Мы же станем посмешищем в глазах всего света!

Что можно ожидать от молодого человека, который ставит на весы Пушкина и Брэдбери? Кто перевесит? Впрочем, все шансы — на стороне Брэдбери. У «хайлафиста» не может быть иначе. У него «штатовские» джинсы и заграничные магнитофоны — не просто вещи, а символ процветания. Перед нами уже не разумный выбор более качественных вещей, а способ мышления. Все социалистические ценности, которые не подходят под уровень «хай лайфа», выбрасываются за борт. И так думает будущий экономист, человек, которому предстоит вести корабль советской экономики!

Дали бы нам, нашему самодеятельному отряду, волю, мы быстро бы заткнули пасть этим американским прихлебателям.

Мы увлекаемся всем военным. Читаем военную литературу по общей и специальной подготовке. Мы очень многое можем.

Каждые два выходных дня мы проводим в пригородном лесу. Два дня в неделю мы мокнем или мерзнем, изнемогаем от жары, жажды или голода. Спим на земле, проходим десятки километров в своих свободных комбинезонах. А в своем письме этот несчастный хлюпик — «хайлафист» ведет речь о каких-то джинсах. Разве это идет в сравнение с нашей жизнью? Нам почти ничего не нужно, поэтому нам не надо дрожать за свое барахло, и мы совершенно свободны, терять нам нечего, а способны мы на многое и однажды еще проявим себя.

В нашей жизни все просто и попятно, мы настоящие парни, мы не признаем ничего лишнего. Не дай бог вам, Виталики, встретиться на нашем пути.

Очень заинтересовало меня письмо Виталика-«хайлафиста».

А вообще, чего он в России-то делает? Ехал бы за рубеж, его, по-моему, никто держать не станет. А я славянского племени и ненавижу тех попугаев, которые кукарекают с чужого зарубежного голоса.

Сама я принадлежу к группе «Славяне». Мы презираем всех, кто гоняется за зарубежными шмотками и пластинками. Позорят нашу нацию, продают наше русское имя. Но ничего, придет время, Россия очистится от всякой мрази, как своей, так и иностранной. Я и мои единомышленники твердо в этом убеждены.

Конечно, вы можете и не обратить внимания на письмо 63-летнего читателя с Запада, но я хотел бы поддержать ваши усилия. Вы, очевидно, пытаетесь добиться того, чтобы ваши молодые читатели лучше понимали значение подлинных ценностей. И я согласен, что потребительство, как мы знаем его у себя на Западе, является неприемлемым.

Моя жена и я получили удовольствие от двух запомнившихся нам поездок по Советскому Союзу. Хотя мы только поверхностно познакомились с вашей страной, на меня произвели огромное впечатление ваши достижения после разрушений и жертв войны. Я верю в преимущество вашего, а не нашего понимания ценностей, и я полагаю, что ваши молодые люди перестанут хвастаться доступом к западной одежде, а будут улучшать ваш образ жизни, который, я уверен, послужит моделью для человечества в будущем.

Смешно считать себя элитой на основании внешнего вида или материальных вещей. Элитой являются массы, и я уверен, что Карл Маркс и В. И. Ленин должны были что-то написать по этому поводу. Объясните этой «элите», что вещи превосходства над другими людьми не дают.

Ваша «элита» согласна поменять все, что вы сейчас имеете, на массовую безработицу, необеспеченность, насилие, вандализм и ухудшение социального положения, которые мы имеем здесь у себя?

УХОД

В статье «Не обеднеем» приведено письмо «хайлафиста». Когда журналист использует такое письмо, он заранее может предсказать реакцию: придет огромная почта с осуждением «хайлафиста», придет небольшая и непременно анонимная почта в его поддержку, типа: что пристали к человеку, и вы бы на его месте так себя вели, и т. д. Читатели, занимающие наиболее активную позицию в вопросах идеологической борьбы, будут звонить по телефону и требовать адрес: ужо они сами с ним разберутся...

Все это так и было. Но всегда в жизни происходит нечто, чего предсказать нельзя. Так и на этот раз. Пришло письмо, для меня неожиданное. Я не смогла бы предсказать такой ход развития событий. Но чем больше я над ним думаю, тем отчетливей вижу несомненную логику и такого тоже развития характеров и событий.

«Уважаемая редакция! Вот уж никак не думал писать вам, но прочитал статью «Не обеднеем», и как-то муторно стало на душе. Не знаю, бывает ли польза от писем вроде моего, неизвестно кому предназначенных, но если человек, по долгу своей работы прочитавший это послание, не осудит меня слишком строго, и то хорошо, и за то ему спасибо.

Лет несколько назад я и сам разделял воззрения того самого «хайлафиста». В таких же модных штанах ходил в тот же модный институт (вот уж совпадение!), но невозможное человеку становится возможным Богу (правописание согласно тексту письма: слово «бог» верующие пишут с большой буквы. — Е. Л.), и за малое время многое меняется. Не знаю, смог бы я перестроиться произвольно, но там, где бессильны мудрствования слабого плотского человека, помогают скорби, переживаемые нами невольно».

Да, разумеется, без тяжелого потрясения такая перестройка не произойдет. Что-то было. Какой-то удар был, более сильный, чем мог выдержать данный конкретный человек. Не надо бы только обобщать. Не вообще «слабый плотский человек», а вполне конкретный человек оказался слабым духом. Да и откуда могла взяться сила, чтобы перенести удар?

Происхождение силы духа одно: в неразрывной связи с народом и Отечеством, в понимании стремлений народа и в действиях, способствующих осуществлению этих стремлений. Былинные богатыри откуда брали силу? От матери — сырой земли. Это она давала силу, чтобы одному уничтожить полчища поганых.

А где взять силу «хайлафисту», который поплевывает свысока на «серых мышей»? Как ему вцепиться зубами в родную землю, чтобы не потеряться, не унестись из времени и реальной обстановки: если рухнули какие-то личные взаимосвязи, или ушли из жизни какие-то дорогие люди, или предали (или продали) его друзья? Если что-то случилось и глупым, отвратительным и невыносимым представился этот мир — где мать — сыра земля с ее вечными силами? Он о ней не знает, он от нее оторван, он давно уже с презрением оборвал связующие нити.

«Мне повезло, я встретил хорошего человека. Увы, ото не был комсомольский лидер или институтский преподаватель. Это был православный священник. Не беспокойтесь, на, страницах «Комсомольской правды» я не собираюсь вести религиозную пропаганду. Всякая пропаганда бессильна, если она не сообразуется с требованиями человеческой совести, но как дать понять Алисе, «хайлафисту», им подобным, к коим и я принадлежал, что хлеб насущный — это не штаны с модной наклейкой и ве музыка, бьющая по голове? Откуда мы такие появляемся?»

Итак, он встретил хорошего человека. Наверняка он искал его. Наверняка ему нужно было выговориться, нужна была жилетка. Он ее нашел...

Какой упрек нам! Мальчишка в умоисступлении метался по институту (обратите внимание на «увы». Увы, не комсомольский лидер его выслушал и не преподаватель. Подсознательно он до сих пор жалеет, что это были не они). Какой упрек нам! Какая нечувствительность к чужой боли... В церкви исповедь стоит рубль. Заплати рубль — и опытный человек тебя выслушает, и сохранит тайну исповеди, и направит на путь истинный (разумеется, на тот, по которому движется сам, а именно — на религиозный). Я никого не упрекаю тут рублями. Вполне возможно, что православный священник как-то иначе встретился моему собеседнику. Не в этом дело. Дело в том, что мальчишка, который рвался к нам, ушел (увы!), ушел от нас в боженьку!

Он думает сейчас, что это— очищение. Очищение от скверны мира.

«Гордость — вот начало и конец всех зол, она ослепляет людей, глушит. Кто несчастней слепого и глухого, да к тому же не ведающего, не осознающего своего недуга? К чему зрение Истины тому, кто и сам разумен, добродетелен, доволен собой, кто признает себя достойным всех наград земных? Как может видеть порок не освободившийся от порока, наслаивающийся им, доставляющий себе вкушение его хотя бы одним сочувствием сердца? Трудно порвать с пороком, когда он закоренел, но и возможно. Человек и порок — это не одно и то же. Надо учиться видеть его и себя отдельно от него, надо искать добрых людей. Доброта передается, доброта помогает. Поймите, это письмо — не поучение и не наставление. Целой жизни бывает мало, чтобы избавиться от болезни, которой мы заражаемся в юности, от тщеславия, иногда явно выпячивающегося наружу, иногда тайного и тогда особенно болезненно болезненного. Слава Богу, когда сделан первый шаг. Всего вам доброго.

P.S. Е. Лосото, спасибо за статью. Дай Бог ей здоровья!»

Спасибо, Саша, вам на добром слове. Не будь постскриптума, я не взялась бы комментировать письмо, а тут у меня появилась надежда...

Давайте попробуем поговорить на вашем языке, тем более вы видите, письмо приведено без всяких сокращений, только изменена ваша фамилия. Вы подписываетесь отважно: имя, фамилия, город. Вам что? Вы увидели новое небо и новую землю; прежнее небо и прежняя земля для вас миновали (знакомые тексты?), а я хочу вернуть вас на прежнюю землю, поэтому прячу вас от людских глаз.

Ну, слушайте. Удобнее верблюду пройти сквозь игольные уши, нежели богатому войти в царство небесное. Первые будут последними, и последние первыми.

Вы бросили все, чем гордились в период «хайлафизма», и надеетесь быть среди первых в царстве небесном. Вы думаете, вера ваша спасет вас.

Сейчас для вас весь закон в одном слове заключается: «люби ближнего, как самого себя». Поступающие не по закону царства небесного не наследуют. Кротость, воздержание. Не будем тщеславны, не будем друг друга раздражать, друг другу завидовать. Кто почитает себя чем-нибудь, будучи ничто, тот обольщает сам себя. Человек подобен дуновению; дни его — как уклоняющаяся тень. Но смиренные будут возвышены, а нечестивые унижены до земли. Исцелятся сокрушенные сердцем...

Скажите, Саша, вы что, не чувствуете разве, что для современного человека эти слова — признак сломанности, а не найденной истины? Не вы первый пережили духовный кризис, не вас первого жизнь шарахнула. Человеческие реакции на это известны, проанализированы и просчитаны. Основных вариантов три. Первый: люди оскотиниваются (к счастью, это вам не грозит). Второй: люди сплачиваются (к сожалению, это не о вас). Третий: уходят в религию (ваш вариант).

Могу добавить, что это вариант в основном неплохих людей, потому что здесь отчетлив элемент самообвинения, собственной виновности, другими словами — совестливости. А заострение, обнажение совести в человеке, вызванное какими-то причинами, часто находят себе исторически обусловленное русло — религиозное. И требуется время, чтобы хлынувшая река проторила себе новое русло.

Давайте разберемся, что происходит в Сашином сознании. Нет сомнения, что в период «хайлафизма» он был всерьез отчужден от общества, отчужден от реально существующих общественных отношений, от реально существующих общественных слоев, от реально существующих способов производства материальных и духовных благ. Сейчас не имеет значения, кто в этом виноват. И он, и семья, и среда, и сложившийся хозяйственный механизм, перекосы которого влекут за собой перекосы в отношениях, между людьми и между социальными группами.

Сейчас неважно, каким способом произошло отчуждение. Важно, что оно произошло.

Человек реализуется только в обществе, только тогда, когда он реально включен в общественные отношения. А если он вне их? Тогда он ищет иллюзорную, фантастическую реализацию — в бутылочке, в боженьке, в мистике всякого рода...

Это очень серьезно. Не забудем, что всякая религия является не чем иным, как фантастическим отражением в головах людей земных, реальных сил и отношений, которые принимают форму неземных.

Никого не интересующий молодежный «клан», считающий себя выше всех, презирающий «толпу» с ее трудом, проблемами, радостями и печалями. «Клан», отчужденный от всех социальных отношений, держащийся на ниточках родства, знакомства, перепродажи. «Клан», живущий по чужой шкале ценностей, но от чужих, отчужденный так же, как от своих. Подуй любой ветер — и вся эта публика без корней и реальных общественных связей, как пух, полетит в самые невероятные закоулки людского бытия и сознания. Чего угодно можно ожидать.

Не забудем, что в основе религиозного отчуждения лежит реальное отчуждение человека в обществе. Так что перестройка Сашиного сознания, при всей ее экзотичности, в то же время закономерна. Не хватало толчка, не хватало удара. Но вот он случился — и человека унесло. Неплохого человека, смею заметить. Плохой человек не станет тратиться на подавление гордости (кстати говоря, не гордости, а гордыни, если придерживаться точной терминологии). Он найдет себе какой-то иной закоулок людского бытия и сознания. Вместо подавления в себе порока он скорее целиком уйдет в порок.

Христианство ставит во главу угла отношение человека к богу. Поэтому человек, отчужденный от общества, не могущий найти свое место в реальных условиях, «преодолевает» это отчуждение, уходя в религию.

А совестливые люди нужны здесь, нужны в действительной жизни, а не иллюзорной. Они нужны для борьбы не с абстрактными пороками, а для вполне реального улучшения нашей жизни. Они нужны для работы — не на свой карман и не на свое брюхо, как это свойственно бессовестным, — а на общее благо. Ради процветания страны, ради осуществления великих целей.

Я прощаюсь с Сашей, который уже был «хайлафистом», уже был профессиональным богомольцем... Ну что ж, кто с лошади не падал? — говаривал один ученый. Неродившиеся души.

Я прощаюсь с Сашей в надежде, что мы еще встретимся — но не в «лучшем мире», а в этом — иногда глупом и невыносимом, но одновременно единственно реальном, ярком и прекрасном, где нужен и полезен каждый неиспорченный человек. Я тоже желаю ему здоровья, но не от имени всевышнего, а от себя лично и от нас, окружающих людей. До встречи!

УХОДЯЩИЕ

Статья написана на основе откликов на уход Саши Гаврилова в религию.

Начнем с историй о людях, попавших на грань реальности и мистики. Пока всего лишь на грань.

Первая история. Женщина, которая знает свою родословную и с уверенностью может сказать, что в последние сто лет в их роду все были атеистами, готова обратиться к помощи церкви. У нее было горе: умер муж, оставив ее с двумя детьми. Одна деталь, свидетельствующая о том, какова была поддержка коллектива: на седьмой день пришел человек с работы мужа за взносами. Покойный не уплатил за последний месяц.

Однако дальше. Она лежала на могиле мужа почти без сознания. К ней подошел поп (это ее выражение— «поп»), поднял ее и что-то говорил. Что именно, она не помнит, но как-то утешал. Потом стал чем-то махать над могилой. Чем именно — она не поняла, но вспомнила о существовании кадильниц. Он дал ей таблетку валидола. Благодарная, она предложила ему деньги, но поп ответил: «Я не беру денег».

Так она попала на грань реальности и мистики. Сознание выхватывает из жизни сравнительные детали. Например, через год после похорон местком отказал старшему ребенку в новогоднем подарке, так как ему больше 10 лет.

А поп стоит перед глазами. «Спасибо ему, утешил, разделил мое горе. Низкий поклон ему». А из очереди на жилье ее вычеркнули: семья уменьшилась...

Я больше не могу. Лучше перейду ко второй истории. Молоденькую девушку в связи с какими-то личными событиями окатили вполне заурядной грязью, но заурядной вообще, а не для нее. Малый возраст, малый жизненный опыт сказались: она начала бегать по знакомым и выяснять источник сплетен, а заодно пояснять, что она не такая, как о ней говорят. В результате покатились новые волны грязи. Девятый вал отнес ее на грань между реальностью и мистикой. Она еще не в церкви, но уже на пороге. Что там? Человечность, человеколюбие. Она пока еще понимает, что мистические, но все же именно человечность, именно человеколюбие. Что здесь?

Если эта девушка устоит на ногах, то впредь не затруднится перешагивать через обывательскую грязь, поймет, что мелких человечков на свете видимо-невидимо и на всякий их чих не наздравствуешься. Но устоит ли? Я не знаю. Похоже, что она совершенно одна, иначе не стала бы доверяться незнакомому журналисту.

Но помочь попытаемся. Сначала разделим два понятия: репутация человека и его честь. Человек может и должен заботиться только о своей чести, то есть не совершать подлых поступков. А репутация не в его власти, она во власти среды. Чем ниже нравственный уровень среды — тем ниже репутация всех людей этого круга. Если среда однозначна — однозначна ваша репутация. Если среда неоднозначна, то сколько в ней секторов — столько и репутаций у одного и того же человека. В отличие от чести.

Значит, смотреть на себя надо своими глазами, а не чужими. И, уж извините за такую новинку, ни в коем случае не беспокоиться о своей репутации. Не стоит хлопот.

В церкви утешат. В этом они профессионалы. Но реального понимания вещей не дадут: его там нет.

Священники знают, как облегчить боль. За ними — опыт двух тысячелетий. Отработанные формулировки, логические ходы и образный строй. Отработанные обряды, символика. Священника учат: как подойти, что сказать, как посмотреть. Он сдает зачеты и экзамены по этим предметам. Придя в дом, где покойник, обратившись к человеку, у которого горе, он почти не тратит ни души, ни ума: у него это на автоматизме.

Так и должно быть: на автоматизме работает патологоанатом, на автоматизме работает могильщик и т. д. Профессионал есть профессионал.

Разумеется, бледно выглядит рядом с профессионалом дилетант из месткома, который, прежде чем подойти к гробу, оглушил себя психотропными препаратами. Он бы вообще сюда не ходил, да нельзя: его очередь.

Речь идет, разумеется, не только о похоронах близких людей, а о любом стрессе, о любом жизненном переломе. Ведь случиться может что угодно, абсолютно все, что угодно. На жизненных переломах человек поднимается — или падает, укрепляется — или рушится; все лучшее, как вспышка, создается, возникает в эти периоды — но и все худшее тоже. И тоже как вспышка.

Неизбежна переоценка: где ты, кто ты, с кем ты? Неизбежна и мольба о человечности. Вся наша почта, посвященная причинам ухода в религию, наполнена одними и теми же фразами. Я их выписала. «Люди вокруг оказались плохие», «Было горе», «Значит, никому дела нет до души человека», «Плюнули в душу», «Ушел в религию от одиночества», «Было потрясение», «Ушла в религию, потому что поняла, что никем не любима»...

Да, это новая оценка окружения и тщетная мольба о человечности. Да, это естественные последствия слишком сильного стресса: мышление под углом одного и того же события, эмоциональная фиксация на одном состоянии, неконтролируемый сознанием, но идущий в сознании подбор доказательств на одну тему: что ничего человеческого вокруг нет и ждать не приходится.

А что там, за порогом церкви? За гранью? Посмотрим, какое человеколюбие там. На статью «Уходе откликнулся и сам Саша Гаврилов, прислал второе письмо, наконец-то решился дать свой телефон — и мы смогли встретиться.

Красивый высокий парень. Мягкие глаза. Часто смущается и опускает голову. Тяжело переживает конфликт с родителями: оба неверующие, они безуспешно пытаются вернуть его к реальной жизни. Папа у него — военный, мама — администратор.

Духовные искания свойственны Саше давно: он много читает, из поэтов любит Пушкина, Тютчева, Рубцова, Тряпкина, Сенина. Из прозаиков — Достоевского. От «хайлафизма» и из института уходит не в первый раз. Уже однажды уходил — бросил институт и ушел в армию. Именно там впервые мелькнуло желание окреститься: к этому подтолкнули взаимоотношения между служащими второй год и служащими первый год. Однако после армии восстановился в институте и повел прежнюю жизнь.

Второй уход от компании, где было много денег, развлечений, тряпок и дисков, был окончательным. Это произошло на последнем курсе института, после какого-то события, какого-то перелома, о котором он отказывается рассказать. Чтобы утешить Сашу, друг отвел его к знакомому православному священнику.

Сейчас Саша полностью находится под влиянием «батюшки». Церковные проповеди пока еще заучены им плохо, за более внятными ответами на вопросы он постоянно отсылает меня к «батюшке», он уверен, что его наставник «знает ответы на все вопросы». Жизнь он называет «ссылкой для исправления», а подлинной, настоящей жизнью считает загробную.

— Как вы представляете себе ад? — спрашиваю я его.

— Это не сковорода, не котел горячий, а угрызения совести, что мог быть с богом, но не стал. Это будет мучить — вечность! — Саша удрученно машет рукой и опускает голову, явно ужасаясь сроку и сострадая выбравшим дьявола и зло.

Это надо, кстати, как-то учесть. Разоблачением «сковородок и котлов горячих» современного образованного верующего человека не переубедишь. Такого рода разоблачения, по состоянию на сегодняшний день, так же профанируют идею атеизма, как утверждение этих самых котлов профанирует, опять же по состоянию на сегодняшний день, религиозную идею. Современный религиозный человек боится не котла, а мук совести, и мы должны научиться вести свою пропаганду, исходя из этического уровня современной религиозной идеи.

Сейчас Саша работает дворником. «Шесть подъездов, тропиночка и тротуар».

— Скажите, Саша, а как вам эта работа? Все ж высшее образование, претензии должны быть...

— Ну вот и хорошо, что я унижен! — горячо отвечает он. — Это помогает бороться с заносчивостью, гордостью, тщеславием. Смиряет.

Это его настоящее. А каково его будущее? Он будет монахом.

Его друг, под влиянием все того же попа, уже постригся в монахи. Живет в Псковском монастыре. Там в пять часов подъем, потом братский молебен. У каждого монаха свое послушание (то есть работа) в монастырском хозяйстве. У кого куры, у кого капуста. Сашу больше привлекает Загорский монастырь или — если это будет возможным — Даниловский. Сейчас он работает на субботниках в Даниловском монастыре. По вечерам поет на клиросе в церкви (вот и пригодился баритон!). В свободное время читает религиозную литературу: сочинения «святых отцов».

Религиозное отчуждение от всего: от реальных общественных отношений, от трудового коллектива, от соответствующей уровню развития профессии, — полное, завершенное. Ушел из института, потом из комсомола, теперь собрался уйти вообще из мирской жизни.

Какой упрек нам! «Дойти до каждого!» — говорим мы. На душе у меня паршиво: я чувствую себя в чем-то виновной. Сидит передо мной жертва «человеколюбивой» церкви, которая украла у него уже несколько лет жизни и хочет украсть всю оставшуюся жизнь, обменяв ее, как корову на иголку, на утешение в каком-то давнем горе.

Что делать? Ведь мы должны, обязаны быть умнее, тоньше, интереснее, душевнее, чем тот поп, к которому на «беседы» ходит Саша и где он нашел наконец человечность, духовность, достойные отношения между людьми. Все это мнимо, все это иллюзорно, все это обман и обман. Но он-то этого не знает, он-то этому не верит. Он проведет свою единственную жизнь в монастыре. Она ему не дорога. Чем дорожить? Ведь это всего-навсего «временная ссылка».

Как страшно мы с вами промазали, и как метко попал в «десятку» профессиональный утешитель — «батюшка»!

Теперь подумаем: почему так разрушает личное горе? Почему так легко теряет человек точки отсчета? Ответ один: из-за отсутствия общих интересов, общих целей. Если трескается свой мирок, а иного — более обширного мира — у человека нет, то, значит, трескается все, вся жизнь, вся личность. Ничего не остается.

Здесь мы переходим к самому важному. К тому, что — единственное! — может укрепить человека и ни при каких потрясениях не даст ему соскользнуть ни в мистику, ни в бутылочку, ни в одну из разновидностей моральной деградации. Это понимание общего как неизмеримо более важного, чем личное. Это самоотверженный труд на благо Родины, это внутреннее признание и понимание нашего общественного идеала. Если человеку не за что отдать жизнь — то ему и жить не для чего.

Можно проковылять по жизни и без этого. Можно быть своеобразным, тонким человеком, но сильным — никогда.

Наш общественный идеал — основа стойкости, основа жизнеутверждения всего общества и каждой отдельной личности. Без него не то что новый человек не вырастет, а и тот, который есть, на ногах не устоит. Мы будем наблюдать все виды духовной деградации, вплоть до рецидивов средневековья, и всплескивать руками: как так? А так.

Лишь нахальная посредственность может жить с удовольствием, не имея впереди ничего, кроме личных интересов. А кто получше — в таких условиях могут скатываться к жизнеотрицанию.

«А что хорошего в вашей «реальной жизни»? — пишет мне один из ушедших в религию читателей. — Разгул и разврат превзошли все ожидания. Спекуляция² процветает. Взяточничество, задаривания. Молодежь заелась и опустилась. Это с ними вы собираетесь строить коммунизм?»

Та же логика прослеживается в другом письме: «Отняли веру, ничего не дав взамен». То есть хорошее — там, плохое — здесь. Пусть мистично, зато хорошее.

Все прекрасные человеческие качества вполне реальны. Вполне реальны самопожертвование, милосердие, человечность, совестливость... И даже всечеловеческая любовь — тоже реальность. Это особое состояние, и это тяжелое состояние. Это осознание своей вины перед людьми. Личной вины в творящемся зле, в происходящих с людьми несчастьях. Реакция на это осознание.

Она нашла, в частности, свое воплощение в образе, которому вы молитесь. Но только в частности. Не будь ее в реальной жизни — не было бы и этого образа.

Так что не одна только грязь в реальной жизни. Хотя не будь грязи — не было бы ни Иуды, ни Хама. Не будь предательства и наглой тупости в реальной жизни — не было бы их и в тех сферах, которые образно отражают ее.

Не надо поворачивать мир с ног на голову! Не по Библии люди живут, а Библия списана с людей.

Еще раз просмотрела почту «уходящих». Да, можно, конечно, взывать к чужой человечности. К тому же это проще, чем выработать ее в себе. Можно зафиксироваться на собственной беде и видеть весь белый, свет через ее призму. Для этого никакой внутренней работы не требуется, это само собой происходит. Это гораздо легче, чем критически посмотреть на самого себя и на свое отношение к людям. Можно, конечно, простираться перед образом с пробитыми руками, дело нехитрое. Но лучше твердо стоять на земле и внимательно вглядываться в реальную жизнь, чтобы кому-нибудь рядом с тобой не пробили руки. Не делалось бы ничего подобного — неоткуда бы взяться этому и в религиозной символике.

СВЯТОЕ ЗА ДУШОЙ

Может ли человек жить без высокого, без возвышенного? Может, хотя не всякий. Обыватель неплохо проживет и без высоких идей. Было бы в кармане, да на столе, да в доме.

А вот чеховские интеллигенты теряли покой и сон, обнаружив, что нет у них общей идеи. Да не они одни! Поиск общей идеи, поиск высокой истины прослеживается во всей истории человечества. Ее находили, в ней разочаровывались, искали вновь. Сжигали то, чему поклонялись, и поклонялись тому, что сжигали.

Впрочем, то, что происходит в духовной сфере, отражение общественных подъемов, спадов и катаклизмов. Отражение классовой борьбы, классовых противоречий. Бывает так, что вдруг ощутим спад. Высокие идеи, ради которых жили, вдруг начинают вызывать сомнение: а не выдумка ли они, не ошибка ли, не обман? Тогда место, этих идей занимают другие, иллюзорные. Или маленькие, обывательские идейки, которые всерьез воспринимать нельзя.

Последите за ходом мышления людей, приславших нам письма. Это представляет большую ценность для создания картины явления и для его анализа.

Сейчас нам с вами предстоит погрузиться в непривычный для нас мир. Обратите внимание на повторяющиеся слова и мысли: это имеет значение.

«Милостивая государыня! Шашкой-то махать и рубать белых гадов оказалось куда легче и, главное, благодарнее и героичнее, чем созидать нечто новое, тем паче что «вера» сия ваша во многом стала вырождаться в фарисейство. Чины, карьеры, многоцветно привилегий — разве не естественно не устоять перед соблазном?! Сергей Хиврич, 24 года. Приморский край».

«Все ваши статьи —- это проповеди того же служителя религии, и имя ей — коммунизм. Я тоже раньше верил в коммунизм. Но человеком стал считаться тот, кто умеет мало работать и много получать рублей. Время Корчагиных прошло. «Каждый человек хочет побольше жрать и подольше жить» — это не мои слова, а одного киногероя, конечно, отрицательного. Но это правда. Каждый старается урвать кусок побольше. И даже жрецы вашей религии. Я еще не знаю, верю ли я в бога. Чтобы поверить сердцем, надо, чтобы эту веру воспитывали с детства, а я всю жизнь был неверующим. Без подписи. Свердловск».

«То, что Вы пишете об общественном идеале современности, — миф и утопия. И. Р. Минск».

«Человек не может жить без точки опоры. Ему необходимо верить во что-нибудь. Люда, 21 год. Чебоксары».

«Если человек нашел выход в религии, не спешите осуждать его: человеку надо во что-то верить, если не в реальность, то хотя бы в миф, Г. В. Минск».

«Мне 19 лет. Я все время ждала любви, любимого человека, друга. Но ничего не вышло. Я никогда не была любима и уже не верю, что меня кто-нибудь полюбит. Теперь у меня есть бог. Это самое большое и верное. Людмила Омельченко. Пермь».

«Простите, но где Вы видите то, что пишете: «понимание общего как неизмеримо более важного, чем личное»? Покажите мне хоть одного человека, кто самоотверженно трудится на благо Родины! Все это чушь и бред. Мистика! Лена. Иркутск».

«Коммунизм — тоже мистика. Без подписи. Москва».

«Дорогая редакция, не отнимайте у людей веру в бога! Человек должен во что-то верить. Чистякова. Воронеж».

«У людей отобрали религию, в них убили веру. «Освободили», так сейчас говорят. Человек всю свою жизнь должен во что-то верить. Он чище душой становится, понимаете? Во что нам верить? Отнять, ничего не дав взамен, — разве это по-человечески? Студентка педагогического института. Курган».

Вы уже увидели, какой логический ход повторяется: вера — бог — коммунизм. В общем-то, все это относится к высшим сферам духа. Как ни странно, может быть, это выглядит, но бог и коммунизм могут в сознании человека взаимозаменяться. Приведенные письма не оставляют сомнения на этот счет. Если в силу каких-то причин (а о них мы еще поговорим) идея общественного развития снизилась или стала восприниматься как мистика, то место этой идеи, исторически новой, может занять исторически привычная, давняя мистическая идея.

Вообще-то мистики всякого рода хватает. Мы ведем здесь речь лишь об одном ее виде — о религиозном дурмане, поскольку этот пример самый наглядный. Но применяемая нами логика распространима и на все иные виды мистики.

Не так давно на одном собрании ученый-атеист жаловался, что у них, у специалистов по атеизму, нет ключика к верующим.

Но мы с вами как будто бы держим сейчас в руках этот ключик. Давайте вспомним историю, достаточно длительный послереволюционный период, когда массы людей выбрасывали и сжигали иконы, потому что ясно видели перспективы новой жизни, а именно коммунизма. Сжигали то, чему поклонялись (в прямом и в переносном смысле). Перспективы новой жизни и были тем самым ключиком.

А через десятилетия иконы стали разыскивать…

«В соборах, уже не ради любви к старине, стоят все чаще и чаще очень молодые люди. И отнюдь не с пустыми глазами внимают они молению. А. К. Киев». А мы говорим, что ключика к ним нет. Он был, и он хорошо действовал.

(Кстати сказать, тот же, ленинский, период был и самым трезвым. И дело здесь не в одном только «сухом законе» и не в бедности, что пить, мол, было не на что. И мистика, и пьянство — проявления одного и того же качества жизни, а именно: отсутствия осмысленности существования. Если труд реально, на глазах создает новую жизнь, — о чем молиться, зачем пить? И ведь не пили же! Бесстыдно гуляли нэпманы, но они были временно возвращенным прошлым, досадной необходимостью, которую терпели, но не уважали. От них ничего другого и не ждали.)

Значит, был ключик. И не веру на веру заменяли люди, а веру на знание, на убеждение, основанное на изменениях реальной жизни. Наши деды и прадеды были не глупее нас, и расхождение между словом и делом они заметили бы не хуже. Просто слова соответствовали делам, а дела — словам.

«Старшее поколение советских людей было намного счастливее, несмотря на все перенесенные ими трудности, у них были идеалы, у них была идея. Но, оказывается, у молодежи тоже есть душа, она болит и страдает, она ищет выхода из тупика, она ищет идеалов, ей подавай пример, причем хороший, а не плохой. Если не найдешь этого в жизни, то можно начать поиск в религии или на дне бутылки», — говорится в одном из характерных писем.

Так давайте же разберемся, куда делась идея, которая была у старших. Почему бы это так: сначала было, а потом не стало, потом провал? Было время Корчагиных, Стахановых ж Матросовых. Потом началось другое время, личное. Было время жить для страны, потом началось время работы на себя.

Не кажется ли вам, что все дело здесь в ведущей, в самой массовой фигуре? В той, которая своим весом, своей массовостью подавила все остальные, сделала их неприметными?

Разве обыватель не оказался столь значительной фигурой, что к нему давно уже начали всерьез присматриваться? Оказался. Разве мелкобуржуазность (это политическое, классовое определение той самой фигуры, которую мы привыкли называть обывателем), — разве мелкобуржуазность не включает в себя неизбежно и пьянство, и мистику, и отрицание общественных идеалов, и отрицание труда на благо страны? Включает.

И если все это произошло — значит, на авансцену вышел обыватель. Значит, создались такие условия, что он расправил плечи.

...Обыватель погасил Вечный огонь. Много бурь и крещенских морозов было на нашей земле, а Вечный огонь горел. Но пришел обыватель, тускло глянул, дунул — и Вечный огонь погас. Обыватель нес домой восьмую хрустальную люстру (маленькую такую люстрочку, для кладовки) -— и Вечный огонь был ему не нужен...

Не уверена, что образ удачный, но что мелкобуржуазность гасит и поганит все прекрасное и высокое — это теоретически доказанная и исторически проверенная истина. Это хорошо подмечено Горьким как стремление обывателя пачкать все прекрасное.

А вот и он сам, говорит своим языком. Он говорит о том, что имеет взамен высоких идей.

«Редакция! Я не пойму, чего вы хотите? Надеетесь, что наши родители перестанут делать деньги? Наивно, Думаете, мы устыдимся и кончим пользоваться этими деньгами?. Мы по-прежнему будем жить лучше всех, а неудачники — считать свои жалкие копейки».

«У меня богатые родители, вдобавок работающие в загранке. Я не испытываю недостатка ни в чем. Я могу за один вечер оставить в ресторане столько, сколько родители моих приятелей (а точнее, нахлебников и подхалимов) зарабатывают за месяц. Я презираю толпу, я признаю только избранных».

Вот это и есть то, что несет миру обыватель: на пьедестал он ставит кошелек; на все смотрит через призму личной выгоды; люди делятся по социально-имущественному положению (кто больше под себя подгреб — тот и достойнее). И как непременная окраска — убеждение в «естественности» такого положения вещей: было, есть и будет. Слова «святое за душой» в этом контексте прозвучали бы юродством. Мелкий собственник — «сквозной» через все общественно-экономические формации тип, его следы мы находим еще в античности. Тип древний и устойчивый. Его примитивная система ценностей усваивается быстро и распространяется легко.

...Однако мы говорим сейчас: «оздоровительные процессы». Что означает это применительно к системе ценностей, утвердившихся в обществе? Что у нас было и что становится? Что мы отталкиваем и что утверждаем? Из какого состояния в какое движется общество?

Газеты полны сообщений типа: «Раскрыта шайка крупных расхитителей крупных денежных средств»; «Привлекаются к уголовной ответственности взяткодатели, посредники...», «В ходе судебного разбирательства фигурировали золотые кольца и серьги с бриллиантами, набитые деньгами и зарытые в землю стеклянные банки, белые «Жигули» и другие непременные аксессуары крупномасштабного уголовного дела».

Много и других примет, что распоясавшихся собственников начали хватать за руку. Мы все громче говорили о социальной справедливости, о том, что доходы и всякие блага должны распределяться строго по труду, о том, что нельзя жить на наследство, на проценты с вклада в сберкассе и т. д.

И вот дармоеды и приспособленцы нам пишут письма: что бы это значило, спрашивают, уж не повеяло ли «нафталинным духом». Повеяло. Повеяло тем, что «местечки» будут заниматься по способностям и вкладу в общее дело, а не по родству и кумовству, много чем повеяло...

А применительно к системе ценностей —- повеяло распространением и укреплением в общественном сознании того, что называется системой ценностей сознательного пролетариата и что полярно противостоит обывательской, мелкобуржуазной системе ценностей.

Напоминаю слова Ленина из его последней публичной речи: «Никакая сила в мире, сколько бы зла, бедствий и мучений она ни могла принести еще миллионам и сотням миллионов людей, основных завоеваний революции не возьмет назад, ибо это уже теперь не «наши», а всемирно-исторические-завоевания». Апрель 1922 года. Вспомните историю! Разгар нэпа...

Память народная хранит в себе великое уникальное творчество масс, созидающих собственную жизнь, хранит в себе перелом стихийного хода истории, хранит образы героев и образ Ленина, хранит энтузиазм и трудовой подъем, хранит моральную силу людей, видящих перспективы новой жизни. Рабочий человек — коллективист уже в силу условий труда — не проявит ожидаемого энтузиазма и подъема ради мелкобуржуазного идеала. Идеал мелкого собственника и должен был рухнуть.

Вульгарный мелкобуржуазный потребительский идеал, пусть единственно приемлемый и понятный для какой-то части общества, глубоко не мог закрепиться в стране с великими революционно-демократическими традициями и с уже осуществленной индустриализацией и коллективизацией. Сейчас нам это более чем понятно. Сейчас мы можем над таким идеалом даже смеяться, поскольку очевиден напор передовых сил, и он нам не так уж страшен, но смеемся мы сквозь слезы. Если вспомним почту, процитированную в начале главы, то должны будем сказать: слишком велика расплата за то, что распустили обывателя. Только самые ничтожные могут жить с удовольствием, не имея впереди ничего, кроме личных интересов. А у кого есть потребность иметь святое за душой — так жить не могут. Кстати, наша почта показывает неожиданную современную основу религиозного сознания: бог как идея социальной справедливости. Для меня очевидно, что такое представление о социальной справедливости возникло не на религиозной основе... Христианству далеко до этой идеи: хоть оно и включает в себя идею равенства, но равенства всех людей в грехе, а это далековато от социальной справедливости.

«Мне 20 лет, служу в армии, до этого учился в институте, но не находил в жизни очень важного: не находил ответа на вопрос о смысле жизни. Вы скажете: работа, ТРУД - но я же не белоручка, бросил институт, пошел работать, потом в армию, думал, что тяжелый труд и служба принесут облегчение. Но на душе все так же тяжело. Если люди не могут найти того, что ищут — правды, справедливости, счастья, — тогда уход из реального мира в идеальный вполне возможен».

«С чего начинается уход от реальной жизни? Не с той ли пионервожатой, которая ничему детей не научила, кроме бумаготворчества да барабанного боя? Не с бюрократов ли, проникших во все сферы нашей жизни? Не с тех ли руководителей, которые, окружив себя угодниками и подхалимами, обворовывают государство, в конечном итоге нас с вами, а мы бессильны этому воспрепятствовать? А людям подавай честность, правду, справедливость!»

Достаточно. Все вышесказанное читатель сам применит и к пьянству, и к бегству людей в свой уют, интим — вообще ко всему, что смело можно назвать движением человеческой личности вспять.

Как жить без нашего общественного идеала, без идеи социальной справедливости, без борьбы за них и без движения к ним? Это главная духовная ценность Отечества. Это ведущая мысль и ведущее чувство передовых людей и передовых классов страны на протяжении уже более чем столетней истории. На этом стоит вся наша духовная жизнь. К этому вплотную подошла наша прекрасная классическая литература, соединившая в себе и социальный поиск, и художественные открытия, и веру в человека, и надежду на счастье. На этом стоит наша пролетарская литература: Фурманов, Фадеев, Гладков, Маяковский и другие. Ради этого погибли наши герои. Это наши основы, это то, что подняло нас из господско-холопских отношений. Это сделало нас первыми в мировой социальной практике. Это основа духовной жизни любого мыслящего человека у нас на Родине.

Обывателю все это чуждо. Как уже было сказано, отличительная его черта — осмеивание, загрязнение прекрасного. Если разрастается мелкобуржуазность — это особенно видно. Осмеивание и загрязнение прекрасного да плюс разрастание эгоизма, жадности, трусости, религиозности, нетрезвости, лживости... Об опасности мелкобуржуазной стихии во всех ее проявлениях настойчиво предупреждал нас Ленин. Шкурные интересы он считал более серьезной опасностью для социализма, чем военное столкновение с внешним противником.

Теперь поднимемся из внутреннего мира наших героев на поверхность жизни и посмотрим, что же делается вокруг. Происходящие в стране оздоровительные процессы позволяют с оптимизмом смотреть в будущее. Мы говорим сейчас о скорейшей перестройке общественного сознания, которая безусловно включает в себя укрепление в общественном сознании социалистической, коммунистической системы ценностей, где точки отсчета — благо страны и социализма, а не личная выгода. Богата Родина — богат и ты. Счастлива Родина — счастлив и ты. Ну а как отозвалась потеря этих ориентиров в сознании какой-то части общества, мы с вами уже видели. Мы живем в сложнейший период перестройки общественного сознания. Тем, кто слишком пал духом, придется особенно трудно, но для них же эта перестройка особенно важна, потому что это надежда на возвращение к достойной жизни: на уважение к великой идее, которую они потеряли, и на соответственное уважение к себе, потому что без нее, вне ее мы жить не можем.

Откуда же могло взяться все то человеческое, о чем бесплодно мечтали авторы некоторых приведенных здесь писем? Ни одна живая веточка не вырастет без ствола и без почвы. Характер человеческих отношений — производное все от той же системы ценностей: или ты предмет купли-продажи, обмана, обмена и т. д. — или твое достоинство выше всего, что поддается измерению и обсчету.

Духовное — в социальном. И все святое за душой — тоже.

ОЛЬГА ПРОТИВ АЛИСЫ

Мы договорились с Ольгой так: имя ее, жизненный путь, взгляды и цели указываем подлинные. Фамилию изменяем.

Ольга Круглова появляется здесь потому, что она объявила войну Алисе. Ольга — длинноногая 18-летняя девчоночка с распущенными волосами, в глухом свитере и с сумочкой через плечо.

Держится спокойно, уверенно. Внешне типичная представительница своего долговязого поколения. Внутренне — ну, это уже посложнее...

Ольга начала свой жизненный путь рабочей на заводе. Ей было тогда 16 лет. Она закончила 8 классов, продолжала, одновременно с работой, образование в техникуме.

Почему не в школе? Потому что у Ольги мама и бабушка. Мама — умница, горячо любимая мама, работящая, она тянула бы и дальше старую и малую, но малая выросла совестливая. Покупает с заводской зарплаты дорогие сапоги — не себе, а маме, «маме нужнее, а я под брюки и старые поношу». На дискотеку? «Вот я и пойду на дискотеку в старых. Мне наплевать. У меня есть одни вельветы, вы видите, я их и ношу. Мама купила у подруги по госцене».

На заводе Ольга возила и считала детали. Завод оказал на нее хорошее, большое влияние. Чем? Тем, что труд коллективный, общий. Если она что-то упустит в работе — произойдет ошибка, пострадают интересы других людей. А это повышает ответственность, развивает отзывчивость. Хочется, чтобы работа шла лучше, чтобы продукции выпускали больше. «Гордость появляется, что ты на заводе». Не буду дальше развивать эту тему. Любой промышленный рабочий знает, что я имею в виду.

Сохраним место для главной темы: взаимоотношения Ольги с культурой. Она читает книги каждый день по три часа. Она читает в электричке, в метро, в трамвае, дома перед сном. «Лично мне барахло не нужно, обойдусь, но без книг, без театра и выставок — никак! Нет мне жизни без этого!»

Перед нами не просто хорошая рабочая девушка. Перед нами — интеллигентная рабочая девушка. Сейчас во множестве появляются такие люди: помогло всеобщее среднее образование и сеть новых ПТУ.

«Я пришла по поводу Алисы и «манекенов», как вы их называете. Читаю, что вы пишете, и думаю: ну, почему? Почему такие вот обеспеченные, зажравшиеся Алисы хватают себе все: и тряпки, и билеты, и книги? Ей 16, мне тоже было 16, когда пришла на завод. Уставала по-страшному! Работаешь, учишься, ночью делаешь уроки. И вот стала я задумываться: что-то не так-устроено... В этом мире, где все равны, чьи-то дочки в Большой театр — запросто, а ты попробуй попади! На Таганку — осечка, в Ленком — осечка, в Дом кино — осечка!..»

— Спокойно! — сказала я ей. — Нельзя ли но порядку?

...Пыталась попасть на «Мастера и Маргариту». Было много попыток. Последняя такая: приехали с подругой в 4 часа, стояли в очереди с номерками на руках, но все оказалось бесполезно. Денег у нее была десятка, но за десятку никто билета не продал. Просили 25, но у нее столько не было.

«А вот вчера, я вам расскажу, как раз вчера... Вчера я стояла на Кузнецком, чтобы попасть в Дом художника на Шилова. После трех часов стояния номер был 384-й. Попала. Всего стояла пять часов. Да, очень понравилось... А на испанскую коллекцию мама стояла ночью со стульчиком и с термосом, а я уж потом подошла. Будь я посвободнее — на все бы выставки ходила. Люди стоят по 8 часов — значит, работа у них такая, что могут стоять целый рабочий день. Сколько теряет страна! Бывает, люди пьют, а бывает, в театр хотят попасть... А через запасной ход идут и идут, от Ивана Иваныча, от Петра Петровича...»

Я опять призываю ее к порядку и возвращаю к «Мастеру и Маргарите». Почему захотелось посмотреть именно этот спектакль? Читала ли книгу?

— Читала. Мне дали на пять дней за десять рублей.

Передо мной открывается мир, которого я вовсе не знала. А я его, в свою очередь, открываю перед вами.

Оказывается, существуют какие-то люди, которые живут за счет того, что дают читать книги. Ольга лично их не знает, знает только, что они «ездят на юга» за ее счет. Брала у них книги не лично, а через знакомых. «Еще надо хорошенько попросить, чтобы дали за деньги». Булгаков ей обошелся дороже, чем другие. Андрея Белого, Мандельштама, Ахматову она прочитала каждого за пятерку. Каждый раз ей давали эти книги на два дня. «Чтобы прочитать Ахматову, чуть не на коленях стояла». Недавно купила рулоны бумаги, которые надо резать и переплетать. Это песни Высоцкого. Они продавались за 15 рублей в подъезде напротив кладбища. А Пастернака читала бесплатно, ей дали друзья. В городской библиотеке? Нет, там этого нет.

Она сыплет именами, суммами, фестивалями, выставками. Японский фильм смотрела, фестивальный, — втридорога. Западногерманский — тоже втридорога. Другие посмотреть не получилось. За Леви платила пятерку, читала про аутотренинг. Я спрашиваю, зачем ей аутотренинг в 18 лет? Не для применения, нет, а из любопытства. Люди говорят, так хочется же самой прочитать, составить представление. Про Фрейда слышала, просила принести. Ну какое впечатление? Никакое, не принесли, но деньги вернули. Сашу Черного... Пикассо, три часа...

Давайте поспокойнее, со стороны, присмотримся, что же за явление перед нами. Стремление к культуре прекрасно, но культура сложна, а 18 лет — не самый подходящий возраст для анализа ее пластов. Поэтому понять, к какому именно пласту не может получить доступа Ольга, предстоит нам. Ясно, что ее не влечет так называемая «массовая», суррогатная культура. Это хорошо. Это свидетельство развитого вкуса, вообще того, что называется уровнем.

Но весь сыр-бор в то же время не из-за «золотой полки» (то есть не из-за основных классических произведений, без знания которых культурного человека попросту нет), не из-за Третьяковки...

Ольга тянется к «элитарной» культуре, скажем так, недаром и войну-то она объявила именно Алисе, а не кому-то еще. Если вы пробежите глазами еще раз Ольгин список книг, выставок и фильмов, которые ей вроде бы жизненно необходимы, то вы согласитесь: да, в целом, по состоянию на сегодня, это элитарные претензии. Для свободного удовлетворения этих претензий надо, опять же по состоянию на сегодня, находиться внутри определенных кругов, а Ольга находится вне их. В этом основное противоречие, которое мы сейчас отметили и к которому еще вернемся.

Я прошу ее рассказать не о том, чего она не знает, но хочет знать, а о том, что она знает и любит.

Ее любимый поэт Блок. Есть своя книжечка Блока, второй том из Собрания сочинений. Любит и Есенина. Есть толстая книжка. Любит Цветаеву. Нравится Маяковский, хотя не весь. Нравится его ранний период. Из современной прозы нравятся Шукшин и Распутин. Из иностранных писателей Мопассан и Золя. Они вместе с мамой собирают макулатуру, берегут каждую бумажку. В обмен на макулатуру купили «Гойю» Фейхтвангера, «Страницы любви» Золя, Данилевского, Паустовского. Фантастику у нее заиграли: Лема и Стругацких. Еще заиграли «Овода». Сейчас дала почитать книгу про Ван Гога и не знает, вернется ли книга обратно.

Хочется купить хорошую аппаратуру взамен старенькой, хочется слушать Бетховена. Раньше Ольга не думала, что ее привлечет классическая музыка, но оказалось, нравится. Пока пластинки не подорожали, она их покупала, потом перестала. А с 1 октября опять подешевели — и она их опять покупает.

Опять говорим о литературе. О «золотой полке» Ольга говорит спокойно. Оно и понятно: классика есть в библиотеках, да и рынок, приложив героические усилия, стали хоть чуть-чуть насыщать. Не бывает такого, чтобы Гоголя, к примеру, не издавали 10 лет и он бы превратился в библиографическую редкость. Нет сомнения, что жить нельзя именно без Гоголя, а без Саши Черного жить можно, причем без всякого ущерба для культурного уровня.

Но Ольга настроена по-другому. «В государстве должны поровну распределяться материальные и духовные блага, а что получается? Как рабочему обогатиться культурой? Я вам уже сказала, куда уходят заработанные денежки. Мне некогда стоять весь день в очереди на выставку, мне надо учиться и работать, создавать материальные ценности для всяких Алис. Алисы насмехаются над «серенькими мышками», за счет которых живут на широкую ногу. А вы знаете, что Шелли сказал в «Декларации прав»? Что огромное богатство клевещет на его владельца...»

Я чувствую, что попадаю под обаяние ее напора. Да, такие люди — самые надежные. Они все отдадут за то, что считают истиной. И жизнь отдадут, не моргнув глазом.

— Где, — спрашиваю я ее, — Шелли-то взяли? Тоже за пятерку прочитали?

— Шелли свой, в Одессе купила. И еще Шелли говорит: ни один человек не имеет права захватить в свое личное владение больше того, что он может употребить.

Она кончает техникум в этом году, но работать по специальности не будет. Она пойдет в милицию, она посвятит себя борьбе с Алисами, Она хочет «бороться со всей дрянью», и ей не жаль за это жизнь отдать, потому что это, по ее мнению, то же самое, что отдать жизнь за Родину, за трудовых людей.

Она мечтает, чтобы люди были гармоничны, чтобы не было «мещан, толстокожих и застойных, которые ни за что не борются». Свою мечту объясняет тем, что начиталась утопистов, Оуэна и Фурье...

Не хотела бы я сейчас оказаться на месте людей, отвечающих за состояние издательского, книготоргового и библиотечного дела в стране. Не хотела бы я узнать, что девчонка собралась отдать жизнь, чтобы улучшить работу моей отрасли.

Теперь подумаем, что же происходит на самом деле и как выйти из положения.

Сначала — о причинах тяги к элитарной культуре. Ну, прежде всего — само наличие этой культуры, составные части которой неоднородны (что-то сюда попало по причине объективной дефицитности: например, слишком мал популярный театр; что-то — по причине элементарной издательской неповоротливости; что-то — по причине «закрытости» для основных каналов передачи информации: кинофестиваль; что-то — по причине искусственно раздуваемого авторитета авторов, из которых далеко не все достойны такого ажиотажа вокруг их имен, и т. д.). Но само-то существование элитарной культуры — труднодоступной Ольге — реально, и оно отражает реально сложившуюся в обществе ситуацию.

Как любой демократичный человек, Ольга протестует против этого. И она в этом права. Мы можем разъяснить ей, к чему именно она стремится, и ее пыл значительно поутихнет. Но суть проблемы останется: Ольга не хочет, чтобы Алиса имела в чем-то приоритет перед ней «по рождению», и она права.

Трудовой рубль Ольги Кругловой должен иметь такую же покупательную способность, как и рубль иждивенки Алисы. Ее свободное время должно быть такой же ценностью, как и время Алисы, и не расхищаться очередями у входа на выставку или в театр.

Я съездила в Балашиху. Там подтвердили: да, на нашумевший спектакль молодому человеку с завода попасть практически невозможно. Не в театр вообще, нет, а на нашумевший спектакль. Но Ольга уже достигла того уровня развития, когда ходят не вообще в театр, а на конкретные спектакли. Иное дело, что она излишне подвластна ажиотажу, часто неоправданному, но все же один театр от другого она отличает.

В райкоме комсомола мне рассказали, что парни ходят на строительство нового здания одного театра, а им за это разрешают купить по два билета за сколько-то отработанных часов. За вдвое больше отработанных часов — на особо популярные спектакли. Так театр решает проблему рабочей силы...

Я думаю, что на уровне Балашихи эту проблему решить невозможно, но на союзном уровне можно сиять ее остроту таким образом: показывать по телевизору премьеры хороших театров. Не редкие телеспектакли, а все спектакли, на которые трудно купить билетик. Любая мера против элитарности, против привилегий сейчас социально полезна и будет встречена людьми с одобрением. Надо искать, пробовать.

Перекосы нравственности, перекосы взаимоотношений между социальными группами нередко зависят от принципов и методов экономического управления, от реально сложившегося хозяйственного механизма. В примере с дефицитом книг и с существованием спекулянтов, ездящих за Ольгин счет «на юга», это очевидно. Нам надо хотя бы шире информировать молодежь о республиканских и союзных библиотеках, где любую книгу можно прочитать в читальном зале бесплатно.

Директор библиотечной системы района подтвердила: помочь Ольге она бессильна, вот только Ахматову смогла бы ей помочь прочитать бесплатно. Она бессильна, но республиканская юношеская библиотека в силах, однако эта мысль не приходила Ольге в голову, а библиотекарям не приходило в голову дать ей реальный совет, куда обратиться.

Мы обсудили Ольгино положение, собрав представителей райкома партии, райкома комсомола, исполкома, библиотечной сети. Все же выход пока только один: сидеть в читальном зале Ленинки или крупной республиканской библиотеки. Но много ли времени у нее на сидение в зале, если она читает в основном в транспорте и дома перед сном? А тем Ольгам, которые живут не возле Москвы, а гораздо дальше? Им как быть?

Пока мы говорили только об одном пласте культуры, но ведь многое из сказанного относится и к основному, общенародному пласту, по отношению к которому невозможны ни сомнения, ни разные точки зрения. Условно сформулируем это так: может ли Ольга Круглова подписаться на Полное собрание сочинений Гоголя?

Речь идет о принципе распределения по труду. Социальный идеал справедливости — наше богатство, наше достижение и завоевание. «...Каждый гражданин у нас имеет право лишь на такие материальные блага, которые соответствуют количеству и качеству его общественно полезного труда. Только на это. И тут важны строгий учет и строгое соблюдение этого принципа», — было твердо сказано еще на июньском (1983 г.) Пленуме ЦК КПСС. В последующих партийных документах это неоднократно повторялось.

Для развитого человека самые высшие ценности — все-таки именно духовные. Из-за куска колбасы, пусть и доставшегося Алисе, из-за вельветовых штанов он так не разойдется. Хотя бы потому, что неприлично. А вот из-за культуры, из-за возможности духовного развития...

Ольгино негодование: «Все забрали себе Алисы!» — мне остро памятно. И я пытаюсь передать вам свою тревогу.

ДЕНЬГИ ШЛЯПИНЫХ

Раньше говорили: беден, как церковная мышь. Так вот это сказано и про молодого Леву Шляпина.

Отец у Левы Шляпина был кочегаром, а мать растила четверых детей. Родители рано умерли, поэтому студентом Лева грузил на баржу лес и сгружал с баржи арбузы. Стипендиальный фонд института был маленьким, стипендий хватало только на отличников, а Лева отличником не был. Он рассчитывал подзаработать на практике и, конечно, подзаработал бы, качаясь в люльке, укрепленной на тросах над рекой: измерял силу течения, глубину воды (он учился на гидролога), но в этой люльке над рекой его застала война.

После войны он опять учился, а начав работать, встретил девушку с праздничным именем Мая. Когда знакомились, девушка почувствовала: необычная у него правая рука. Это потому, что за Днепром севернее Киева, когда он держал карту, пуля прошла сквозь обе кисти и оторвала два пальца от правой. Тогда его и комиссовали. Когда Лева и Мая решили пожениться и планировали будущую жизнь, невеста с праздничным именем вдруг откровенно и жалко призналась: «Ты знаешь, я постоянно голодная...»

Девушка отдавала зарплату матери: в семье не было отца, а у матери, кроме Маи, было двое маленьких детей.

Итак, совместная жизнь началась в любви и в бедности. И то, и другое продолжалось недолго.

Мая Петровна родила дочку Наташу и стала домохозяйкой. Она постепенно погружалась в быт семьи, происходящее вовне начинало казаться малозначительным и чужим.

А Лев Кузьмич продвинулся по службе: его зарплата возросла вдвое, втрое, потом вчетверо. Он часто бывал в командировках. Знакомые из провинции, которые хлебосольно принимали его у себя, приезжали в Москву. Надо было так же хорошо принять их. Кроме того, Шляпин считал необходимым «дружить домами» со своими сотрудниками. Новые друзья Шляпина, по русскому обычаю и в гостях говорящие о работе, оказались неинтересны Мае Петровне, а она, с комнатным кругозором и восьмиклассным образованием, неинтересна им. Не умея скрыть неудовольствия визитом очередного гостя, Мая Петровна спрашивала: «Вы ведь чаю не хотите?», а если гость вопреки приличиям все же чаю просил, следовало продолжение: «Но ведь не с вареньем?»

Наконец появился в доме Последний Гость. Он остался ночевать и всю ночь храпел, так что Мае Петровне пришлось укачивать грудную дочку на кухне: тогда у них была одна комната в коммунальной квартире. Утром Мая Петровна сообщила храпуну все, что думала о его поведении. Лев Кузьмич поскорее увел Последнего Гостя в ресторан, куда отныне и будет приглашать своих друзей.

...Через двадцать лет супруги попытаются вспомнить, где они, кроме как в своих четырех стенах, были вместе. И вспомнят: на курорте — один раз, в театре — за двадцать лет — ни разу, в кино... сколько же? Раз, два... пять... да, пять раз были в кино...

Вскоре Мая Петровна, заподозрила, что муж отдает ей не всю зарплату. Так и было: он получал четыреста рублей, а домой приносил двести. Предложение жены: отдавать ей всю зарплату, а потом «просить» — Шляпину не нравилось. Мае Петровне требовались деньги, чтобы семья жила как можно лучше. Кроме того, она полагала: приносить домой всю зарплату — святая обязанность мужчины. У Шляпина были другие цели и другие убеждения. Сначала ему нужны были личные деньги только для ресторанов. Потом захотелось иметь машину. Когда купили машину, пришлось откладывать на гараж. Свою систему распределения зарплаты Лев Кузьмич считал справедливой и называл «оставить себе на папиросы».

Именно на этой, денежной, основе и наметился раскол семьи. По словам мужа, Мая Петровна была «тунеядкой». Ее жизнь он называл недопустимо легкой и стремился сделать «трудовой». Поначалу это были почти безобидные, хотя и не вполне мужские, придирки: недостаточно чисто в доме, недостаточно вкусно в тарелке. Потом это приняло угрожающие размеры. Он отказывался спать на постельном белье, выстиранном в прачечной: не нравилось, что на простынях метки. Скандалил из-за носового платка, которого вдруг не оказалось у него в кармане, из-за носков, на одном из которых вдруг обнаружилась дырочка...

На даче Лев Кузьмич не хотел носить из колодца воду: «Я вам что, водовоз?» Зимой в городе, по словам Май Петровны, «не брал в руки пылесоса».

На обед Шляпину подавался шашлык или гусь, обязательной считалась закуска. Такое прозаичное блюдо, как сардельки, гневно сметалось со стола. Бумажные салфетки глава семьи не признавал, а требовал «из материала...». Лев Кузьмич как будто отъедался за голодную молодость. Он располнел вдвое против прежнего.

О любви в семье давно не говорилось, хотя Мая Петровна, не избалованная чтением романов и не размышляющая о тонких материях, «не замечала, чтоб муж не любил». Лев Кузьмич не догадывался, что, откровенно презирая женский труд, не приносящий денег, закладывает основу нелюбви к себе ребенка. Ребенок не мог не чувствовать того, о чем Шляпин и не подозревал; что презираемый труд матери есть он сам, ребенок. С работы Шляпин возвращался угрюмый и отстранял Наташу: «Не подходи, я устал». Ни разу он не вышел из дому вдвоем с дочерью. Девочка гораздо больше тянулась к матери. К отцу она подходила робко и лишь тогда, когда хотела новую игрушку. Приученная подолгу не отвлекать отца, она произносила название игрушки и сумму, что она стоит, а потом переводила взгляд на правую, искалеченную, руку Шляпина, достающую из внутреннего кармана пиджака бежевый бумажник.

На дочку Лев Кузьмич денег не жалел. Покупал ей путевки на курорт, оплачивал уроки английского языка. А когда Наташа подрастет и поступит в спецшколу, где заведено хорошо одеваться, то будет одета не только не хуже других девочек, но даже лучше всех.

На день рождения Шляпин дарил дочке что-нибудь хорошенькое: серебряную ложечку и вилочку или серебряную чашечку, причем неизменно добавлял, что это от него лично. Мая Петровна огорчалась: как от тебя лично? От двоих. «Это мои деньги!» — мрачно отвечал Шляпин. Жена даже пожаловалась на работу мужа, в партбюро, но там не поняли толком, в чем дело, и начали выяснять у Шляпина, зачем он портит дочь, с малолетства покупая ей драгоценности.

По отношению к ребенку Шляпин выполнял лишь то, что считал сугубо отцовскими обязанностями: содержал дочь и стремился научить ее думать. Поэтому ребенок, тихо, чтоб не беспокоить усталого отца, заканчивавшего ужин, вдруг слышал: «Давай рассуждать!» — «Не мешай ребенку кушать!» — вступалась за Наташу мама и уносила дочку спать.

Хоть гардероб Маи Петровны состоял из одной кофты и рваного пальто («На тряпки не заработала», — говорил муж), на работу она не торопилась: не просто потому, что у нее был ребенок, но еще и потому, что это был больной ребенок. У Наташи повторялись воспаления легких, не прекращалась аллергия, и еще что-то было с сосудами головного мозга, из-за чего девочку мучила взрослая болезнь — мигрень.

Когда подошла очередь Шляпиных на отдельную квартиру, они получили очень хорошую: высокие потолки, большие две комнаты, большие кухня и коридор. Такую квартиру им дали, в частности, из-за болезни дочери. Мая Петровна, быстро перезнакомившись с соседями по подъезду, металась с этажа на этаж, выпрашивая деньги в долг, чтобы купить мебель: Шляпин в это время копил на машину. В новом доме девочка почувствовала себя лучше. И только к окончанию школы Наташа стала наконец совершенно здоровой.

На Руси говорили: «Ребенка вырастить — дом построить». Мы привыкли оправдывать неработающих женщин только тогда, когда у них много детей. А если один? Если главное дело в жизни — превращение больного ребенка в здорового? Подумайте: превратить больного ребенка в здорового. Что важнее такого дела? Это ли... не карьера? Несемейное слово, служебное, но, по-моему, оно подходит. Карьера, успех! Удалось самое главное дело! Ребенок абсолютно здоров, несмотря на бывшую тяжелую болезнь, хорошо закончил спецшколу, а теперь на одни пятерки учится на предпоследнем курсе института иностранных языков.

Шли годы. Наконец случилась История с Воротником. Мая Петровна 15 лет носила свое зимнее пальто, ей очень — очень! — хотелось новое. К тому же, как вспоминает она задумчиво, «были в мастерской норочки...». Шляпин жадничал: «Не заработала». И тогда женщина решилась на отчаянный шаг; продала мужнины унты и шапку — и купила воротник! Лев Кузьмич настолько возмутился этим самоуправством, что отказался содержать жену и даже составил первый черновик заявления в загс, где просит расторгнуть свой брак с Маей Петровной, лишить ее фамилии Шляпина, а заодно подробно излагает Историю с Воротником. Впоследствии Шляпин напишет еще много таких черновиков и будет забывать их дома на видном месте.

Мая Петровна пошла работать. Начался новый период в жизни семьи: опять, как в молодости, оба супруга работали. Только теперь, чтобы ни один из них не растратил чужих денег, вели хозяйство раздельно. Мая Петровна заметно изменилась: ни с чем безропотно не соглашалась, хвасталась тем, что у нее есть свое «я», и новыми, на свои деньги, покупками.

Наташа получала стипендию, бумажник Шляпина был для нее всегда открыт. Готовила для дочки и стирала Мая Петровна. Наташа по-прежнему ни в чем не нуждалась.

И тут произошло непредвиденное: Шляпин свалился с инфарктом. В больнице он попросил врачей не пускать к нему жену и дочь: не хотел, чтоб его, «мощного» человека, видели беспомощным. Поднявшись, продолжал работать, но скоро его настиг второй инфаркт. Целый год «проковырялся по больницам» и в пятьдесят с небольшим лет стал пенсионером.

Осталось у него в жизни одно: двадцатилетняя дочка Наташа. Весь день он ее ждал, чтобы вечером поговорить о ее молодой жизни и рассказать о своем прошлом. Однако, возвратившись из института, дочь прямиком направлялась к матери на кухню, чтобы «болтать там о кавалерах и тряпках». В комнате родителей, где постоянно сидел отец, Наташа появлялась лишь посмотреть телевизор. Иногда она проходила мимо Шляпина на балкон, чтобы дышать свежим воздухом. Только раз в месяц Наташа обращалась к отцу: когда он получал пенсию, из которой ей причиталась половина. Но и тогда она боль-иго смотрела на бумажник, чем на отца.

Шляпин начал догадываться, что Наташа его не любит. Он смутно чувствовал: причина нелюбви кроется в деньгах, к каких-то денежных отношениях. Он не понимал, что сам же дал Наташе первые уроки такой «нравственности», еще когда она была девочкой, что сам же поддерживал в ней на протяжении остальной жизни расчетливое отношение к самому себе вроде как к бежевому бумажнику. Ему показалось: Наташа стала равнодушна к нему, потому что теперь от него нечего больше взять.

Неожиданный случай окончательно убедил Шляпина, что дочь его не любит. Однажды супруги смотрели телевизор. Мая Петровна попросила сделать потише. Насколько потише, супруги сговориться не могли и начали крутить рукоятку громкости каждый в свою сторону. Произошло нечто, обозначаемое Львом Кузьмичом «я ее немножко отодвинул», а Маей Петровной «он меня ударил». Во всяком случае, на шум вбежала дочь.

— Если маму тронешь, я тебя убью! — крикнула дочь и плюнула в сторону отца.

Мая Петровна пошла в милицию, и там зафиксировали, что удар все же был, «но не повлек увечья и расстройства здоровья». Лев Кузьмич побыстрее сел в машину, которую врачи запретили ему водить, и, не имея водительских прав, поскольку жена их спрятала вместе с другими документами, чтобы он потихоньку не продал машину и не взял деньги себе, уехал к родственникам, не дожидаясь следующего вечера, когда опять начнутся телепередачи.

А по дороге к родственникам пришла Шляпину в голову страшная мысль: жена и дочь нарочно создают вокруг него нездоровую обстановку, сознательно заставляют его нервничать, чтобы он умер. Ведь ему запрещено волноваться! (Совпавшие по времени явления — свою болезнь и скандал возле телевизора — Шляпип возвел в причинную связь.) Им нужна его смерть ради его денег: трех сберкнижек (они не знают суммы вклада, но знают, что книжек три), ради машины и шкафчика с серебром и фарфором. Когда он умрет, все достанется Наташе. Поэтому Натаншна нелюбовь — его смерть, а любовь — жизнь.

Решил Шляпин добиться, чтобы дочка видела в нем не источник денег, а отца, которого следует любить независимо от его доходов. Поэтому, когда вернулся домой, сообщил Наташе, что отныне содержать ее не будет. А поскольку истинную причину открыть не решился, объяснил, что это наказание за плевок в его сторону.

Дважды Наташа заходила к отцу и смотрела на бумажник. Шляпин выдержал характер: не дал денег, хотя Наташе они были очень нужны: собиралась замуж.

Полированная мебель в столовой блестела, как глаза взволнованной Наташи. Родители жениха были принаряжены и принесли шампанское. Мая Петровна была одета в единственную свою шерстяную кофту (ни одна из двух синтетических никак не подходила для такого случая), зато приготовила настоящий праздничный ужин — очень постаралась! Из блестящего полированного шкафчика достали серебро и фарфор.

Шляпин запаздывал... Сели за стол, поглядели на молодых: оба худенькие, с нежными лицами. Жених на два года старше, только что закончил институт. У Наташи протяжный кокетливый голос, а Витя кудряв. Красивая пара. Эх, за внуков!

Наконец появился Шляпин, одетый в старый костюм, в котором обычно возился в гараже, и с грязными руками. Переодеться он отказался, но руки вымыл.

Решили свадьбу играть в ресторане, а расходы оплачивать пополам: половину — родители жениха, половину — невесты. Мая Петровна согласно кивала, уговаривая кушать. Шляпин молчал, некультурных выпадов не допустил: с ним была проведена предварительная разъяснительная беседа. Провожать гостей он не пошел, а на следующий день твердо сказал, что денег на свадьбу не даст.

У Наташи на нервной почве началась крапивница.

Будущая свекровь звонила Шляпиным и допытывалась, что с невестой, из-за чего она так волнуется. Мая Петровна но ночам плакала, стыдясь унизительного безденежья — («Если продать пальто, то в чем ходить на работу?»), — а днем обзванивала знакомых, выпрашивая деньги в долг. Шляпин переселился на раскладушку, на которой ему предстоит спать в дальнейшем и которая будет упоминаться во всех его устных и письменных жалобах как вещественное доказательство плохого отношения к нему семьи.

Утром, собираясь в институт, Наташа проходит мимо отца, готовящего себе завтрак, как мимо чужого. Если нечаянно отец и дочь встречаются взглядами, Шляпин видит в глазах Наташи ненависть. Эта ненависть совершенно запутала мысли, оглупила Шляпина: он попросил соседей по подъезду и даже лифтершу: объясните Наташе, что она должна меня любить! ведь в нее было столько вложено! ведь раньше, когда у меня было много денег, я много вкладывал! — и приводит перечень: курорты, дачи, уроки английского языка, туалеты...

Он даже хотел написать в институт, где Наташа учится, не для того, конечно, чтобы «вынести ей приговор», а для того, чтоб «помочь ей, пока не поздно, понять ошибку, осудить свои действия и признать свои обязанности по отношению к отцу». Еще он хотел написать, что Наташа готовится к работе с людьми, а потому должна быть «высокоморальным человеком», и научить ее высокой морали должен, пока по поздно, институтский комитет комсомола. Но сам писать не решился, попросил других.

Он обвиняет дочку в том, что под его же влиянием сложилось: что она видела в нем лишь источник денег, и сам же требует себя любить за то, что был раньше хорошим источником денег. Другой связи ни с женой, ни с дочерью у него никогда не было, создать эту другую связь, как видно, поздно, и, сам разорвав существовавшую единственную — денежную, он цепляется за обрывки.

...Свадьба все же играется в ресторане (в долг, зато не хуже, чем у людей). Шляпина на свадьбу не зовут. После покупки приданого долги Май Петровны вырастают до пятисот рублей, а получает она в месяц сто. Теперь она на работе не обедает, берет с собой кусок хлеба, «чтобы с долгами расплатиться и девочке чулочки купить». А дочка думает: ах, какая мама хорошая! какой папа плохой! Наташа знает два иностранных языка, но мысль поискать себе заработок и дать тем самым матери возможность обедать не приходила ей в голову. А кудрявый мальчик-зять вообще ничего не знает о долгах тещи за его свадьбу. От него скрывают неприятное вроде как от больной бабушки. Родители ежемесячно помогают ему пятьюдесятью рублями. Он принимает их как естественное, ничем в этом не отличаясь от Наташи.

О них говорят: «дети». Они действительно дети по уверенности, что им должны давать, что это в их возрасте нормально... Долгое взросление...

Прошло еще полгода. Шляпин перенес третий инфаркт и сильно изменился. Лицо стало рыхлым оттого, что похудел вдвое. «От него половина осталась» — общее впечатление. Раньше любивший хорошо поесть, теперь Шляпин бережется: предпочитет паровое мясо и вареные овощи, которые называет «пищей», а когда выходит на кухню и тяжело движется к собственному, всегда свободному стулу (кудрявому мальчику-зятю особенно строго запрещено садиться на этот стул), требует: «Закройте окно, мне в пищу летит пыль!» Домочадцы сердятся: квартира на пятом этаже, откуда пыль?! — но все же кто-нибудь, опершись о подоконник, разделенный надвое (каждая из враждующих сторон владеет своей половиной), тянется к форточке.

Иногда Шляпин подолгу здоров, а потом «зажимает» в груди, боль распространяется, расширяется, — кажется, конец. «Сердце — мотор без запчастей», — говорит он, как и о машине, которую ему запрещено водить.

Ему действительно тяжело: болезнь и одиночество. Поднявшись после приступа, он садится к столу и часами составляет таблички, в которых указано, сколько калорий и разных солей содержится в твороге, сельди, растительном масле, дыне и прочих продуктах. Хороший продукт — зеленый горох! В нем всех составных — поровну!

Домочадцы с недоумением разглядывают листочки с колонками цифр и пытаются угадать их значение. Иногда записи более понятны. «Взять 350 г очищенного чеснока, пропустить его два раза через мясорубку, добавить... Всю эту массу в темном сосуде выдержать 10 дней.

Пить с молоком, по схеме, за 30 минут до еды, в течение пяти лет».

В оставшееся от этих ученых занятий время Шляпин пишет мемуары (примета старости). Жена нашла тетрадь и прочитала. Прочитав, позвонила бывшим начальникам Шляпина, сказала, что муж про них пишет мемуары, называет их собственными именами и вообще все, что знает, закрепляет на бумаге. Бывшие начальники занервничали и сказали, что это «бред». В этих мемуарах жена обнаружила строку: «Я совершил ошибку, мне надо было жениться на Вале». «Это на какой же Вале?» — задумалась жена. Пишет Шляпин не только прозу, но и басни в стихах про свою семью. Если он хочет сохранить какие-нибудь записи в секрете, он кладет тетрадь в коробочку и обматывает коробочку лейкопластырем, после чего прячет в тайник. Его тайник находится на нижней полке серванта, в правом углу, за большой красной круглой коробкой чаю.

Не думайте, что Шляшшы совсем не разговаривают друг с другом. Нет. Они разговаривают о деньгах, с каждым днём все злее и требовательнее. Мать, отец и дочь никак не могут решить, кому принадлежит все ими нажитое и кто кому какую часть вещей и денег должен.

Что у них есть? Квартира, в которой они никак не могут разместиться, машина, в которой никто не ездит и которую они никак не могут продать, один телевизор, одна раскладушка, три сберкнижки с неизвестной суммой вклада и шкафчик с серебром и фарфором.

Но главное, что надо разделить, — это балкон. Надо как то так разместиться в квартире, чтобы и у Шляпина, и у молодых было по балкону. Если Шляпина поселить в комнате без балкона, он будет кричать, что больной и что ему нужен свежий воздух. Если поселить «детей» в комнате без балкона, то как же они будут дышать воздухом? И еще одно: надо решить, где достать сто рублей, чтобы купить матери кушетку: тогда она сможет спать на кухне. Сама Мая Петровна еще долго не сможет купить кушетку: пока не расплатится с долгами за свадьбу дочери.

— Помните ли вы меня? Моя фамилия Шляпина. Вы о нас написали статью десять лет тому назад.

Да, конечно, я ее помню. Журналисты помнят своих героев.

— Вы были тогда совершенно правы, — продолжает она.

— Ну вот, — вставляю я реплику. — А вы на меня жаловаться ходили...

— Ходила, — соглашается она. —Но правы были вы, теперь я вижу. У нас в семье такое, такое...

В трубке раздаются рыдания, я выписываю пропуск, и вот моя давняя героиня сидит передо мной три часа подряд и все три часа рыдает. Я слышу, как за дверью топчутся мои товарищи по работе, не решаясь войти в кабинет, слышу какие-то их замечания по поводу «скупых слез». В этом моя героиня не изменилась. Помню, как десять лет назад она так же непрерывно и ровно рыдала на приеме у моего начальника, а меня посылали за стаканом водички, чтобы успокоить посетительницу. Тогда она защищала свою дочь, не соглашаясь с выводами статьи. Теперь она мне же на дочь жалуется.

Я записываю все, что она говорит, и провожаю ее по коридору. На нас оглядываются. Мои товарищи врываются в кабинет и кидаются к своим рабочим столам, чтобы наверстать потерянное время.

— Знаешь что! — угрожающе говорят они мне, когда я возвращаюсь.

— Что? — спрашиваю я и рассказываю им историю Шляпиных.

— Понятно, — говорят они. — Но мы примем решение, чтобы ты своих героев принимала на дому!

Финансовые трудности были тяжелы, но недолги. Хвала судьбе! Наташин свекор помог сыну, только что окончившему институт, попасть в солидную организацию, которая посылает своих сотрудников работать за рубеж. Не успели Шляпины оглянуться, как мальчик-зять с молодой женой уж упаковывал тонкие чемоданы, чтобы вернуться с толстыми. Они ехали в одну из тех благословенных стран, где много модного «дефицита» по сходной цене. Отныне труд зятя будет оплачиваться в долларах, а Наташин... ну что вы, что вы, разве даме положено работать?

На три года молодые исчезли из поля зрения Шляпиных. За это время Шляпины развелись, разделили по суду имущество, но оставались жить в одной квартире. Мая Петровна посылала дочери за рубеж подарки: японокую шаль, русскую шаль «паутинка», серебряную лопаточку для торта. Радуйся, детонька!

Зять купил для Шляпина квартиру в валютном кооперативе, чтобы Лев Кузьмич отселился, а молодые по возвращении жили бы с Маей Петровной. Все шло хорошо, но надоел Наташе безмерно ее дипломатический супруг, надоел ей этот мальчишечка, вечно при галстуке, в пиджачной паре, с осторожной и обтекаемой речью. Нет, не то, не то, другой муж ей нужен. От этого даже табаком не пахнет. Ей нужен настоящий мужчина!

Она вернулась в трех шубах (цигейковая и дубленка — тьфу, пустяк, вот норковая — это серьезно), в двух бриллиантовых кольцах (остальные золотые кольца — чепуха, бижутерия), обуви, одежды, отрезов, прочего барахла — бессчетно, и подала на развод.

И вот тут-то мальчик взбрыкнул! Он потребовал раздела всего нажитого: валютного кооператива, в который уж давно переселился Шляпин, норковой шубы, бриллиантов и т. д. Но он не учел, что до встречи с ним Наташа прошла большую жизненную школу в своем семействе. Она уже знала, как наносить удары близким людям. На работу мужа посыпались жалобы. А чем солидней организация — тем тяжелее она реагирует на такие письма. Такова традиция.

Дипломатическому мальчику старшие коллеги сказали:

— Брось все, уходи в чем мать родила, только сохрани карьеру. Погонишься за шубой — потеряешь будущее.

И мальчик отказался от всего, что сам же заработал. Он написал дарственную жене на ее вещи и на валютный взнос в кооператив, а она ему — на зарубежный проигрыватель.

Вскоре Наташа нашла себе «настоящего мужчину». То был закавказец со стройки. Он попивал и Наташу побивал. В фирменном замшевом пиджаке она выскакивала на балкон.

Тем не менее второй муж ей нравился, и не она от него ушла, а он от нее, оставив ее с грудным младенцем.

Младенца она дорастила до семи месяцев и решила, что хватит, пусть дальше отец растит. Взяла такси и повезла ребенка на квартиру родителей «настоящего мужчины», куда он ушел от Наташи. Там произошел скандал и драка между Наташей и ее свекровью, но вырвалась оттуда Наташа, хоть и в кровоподтеках, но без ребенка.

Недолго музыка играла. Через сутки «настоящий мужчина» доставил своего сына обратно. Ребенок был завернут в махровое полотенце, а головным убором ему служил мужской носовой платок. Голоса у ребенка не было: совершенно охрип от крика. Пришлось младенца взять.

Написала Наташа жалобу и на второго мужа. Со вторым обошлись круче: он потерял только что полученную руководящую должность на стройке и перспективы. Строитель запил и покатился по наклонной плоскости. Диалектика в том, что, с одной стороны, удовлетворены мстительные чувства, а с другой — алименты поступают нерегулярно и плохонькие.

Жизнь между тем продолжалась. Наташа не работала ни единого дня после возвращения из-за границы. Теперь содержала ее мать. Иногда Наташа продавала маме свои вещи, заработанные первым мужем. Продала ей и японскую шаль, полученную от покупательницы в подарок. Мае Петровне шаль нравилась, и она приобрела ее. Но подошли болезни и годы и к матери. Мая Петровна оформила пенсию. Пенсия вышла совсем маленькая.

В связи с этим начался новый этап во взаимоотношениях Шляпиных.

Наташа пошла работать! Будь у нас лучше полиграфическая база, я набрала бы эти слова крупным шрифтом и красивым цветом. Наташа пошла работать!

На тридцатом году жизни приступила она наконец к общественно полезному труду. Пятнадцать лет учило ее бесплатно общество и государство, создавая к тому же особые условия в особой средней школе, а затем и обеспечивая ее стипендией в высшей школе, чтобы не слишком она нуждалась, изучая два иностранных языка и множество не столь диковинных наук. Мы с вами ее выучили — и вот сбылось! Она приступила к работе. Она нашла работу по душе: два раза в неделю по три часа проверка контрольных на заочных курсах. Хорошая работа для пенсионера! Или для инвалида, владеющего иностранным языком.

Ну что ж, это вполне соответствует традициям того особого слоя, который образовался у нас в столицах и в крупных городах. Воспитанники спецшкол, а затем инязов и гуманитарных факультетов — не все, не все, естественно, но изрядный процент — они выработали правило: получить наилучшее образование, а затем самую плюгавую работу, самую легкую, самую теплую. Как можно менее «присутственную», чтобы оставалось время и силы для жизни. Жизнь они понимают по-разному, но обязательно — вне труда.

Сначала это называется «хорошей работой для девочки». Называется так бесконечно долго. А потом эта категория прямиком сигает из девочек в пенсионерки (от работы девочки к работе пенсионерки), минуя труд зрелого возраста, который кормит и девочек, и пенсионерок.

Вся эта частично работающая публика (в том числе и мужского пола) — не только плод собственного разложения и бессмысленной ориентации на частично безработных западного мира, но и плод издержек нашего планирования. В самом ли деле нужны стране в таком количестве все эти специалисты? Не слишком ли дорого обходятся обществу дипломированные секретарши, каким-то боком прикрепленные к делу «почасовики», другие люди, постоянно заботящиеся о том, чтобы трудовая книжка в каком-нибудь отделе кадров да лежала бы?

Знают ли наши вузы упомянутых профилей, сколько процентов их выпускников работает по специальности? Настоящей специальности, а не притянутой за уши? Пять, пятнадцать, тридцать? «Факультеты привилегированных невест» — сколько лет этому крылатому выражению?!

Итак, Наташа два раза в неделю работает. Ребенок, разумеется, в саду, да и где же он еще может быть, если дома две женщины, одна из которых не работает, а другая частично работает. Вспоминаю попутно, что каждый пятый ребенок у пас еще не обеспечен местом в детском учреждении-, а матери-то хотят работать, и не частично. Эх!

Зарплаты Наташе не хватает, мать уже помочь не может — и Наташа круто разворачивается от матери к отцу. У отца сытнее: большая пенсия и недавно появившийся приработок. Отец даст то курицу, то денег. Постепенно она его приучила давать ежемесячно 30 рублей. Говорит, что на ребенка. Вроде как алименты с деда.

Пожалев о затраченных на дочку деньгах, Мая Петровна забрала у нее бриллиантовое кольцо. В тот же день устно и письменно дочь оповестила все инстанции, что мать у нее «воровка». Пришлось кольцо отдать. Но зато мать затребовала у дочери свою мебель.

Я была в этой квартире на «престижной» улице. Помню еще по визиту десятилетней давности расположение комнат и расстановку мебели. Наташа не пришла в редакцию, ссылаясь на нездоровье ребенка, и мы с ней назначили встречу у нее на дому. Наташа не явилась. Но пришла мать и сказала, что видела Наташу садящейся в такси. Без ребенка. В кожаном пальто. Наташа явно избегает встречи.

Так вот квартира. В большой комнате голые стены, голый пол. В углу на полу — дорогой сервиз. В другом углу — детские игрушки. В прихожей — наименее ценная одежда (наиболее ценная после инцидента с кольцом отвезена на квартиру Льва Кузьмича). Книг в доме как будто бы нет совсем. Маленькая комната, прихожая, кухня загромождены мебелью. Вынесенные из комнаты дочери кресла стоят на шкафу в комнате матери. Есть уже и квитанция у Маи Петровны из комиссионки. Через неделю ее гарнитур «Ганка» отвезут на продажу. Даже зрительно — полный крах.

Полный крах системы воспитания заурядного ребенка в исключительных условиях.

Полный крах системы потребления незаработанных благ.

И полный крах меркантилизма в человеческих отношениях.

ПОРЯДОЧНОСТЬ

Обратили ли вы внимание, что элитарно настроенные молодые люди единодушны в своей самооценке как порядочных людей? Это не пустяк. Это отражение той проблемы, о которой мы говорим.

Четкую оценку по поводу мнимой порядочности «элиты» не все могут дать. Тут мы, как говорится, плаваем.

Плавает в оценках приближенное окружение нахальных «баловней судьбы», плавают в оценках далекие от них, но униженные ими люди. Вот пронзительное девичье письмо.

«В 17 лет пошла работать и до сих пор не могу себе заработать на тот кожаный плащ, который другие имеют уже в седьмом классе. Как обидно, когда приходишь на дискотеку и смотришь, кого приглашают прежде всего. Тех, кто имеет фирменные кофточки, джинсы. А ты стоишь в стороне, потому что на тебе надето простое платье, хотя оно и стоит 70 рублей, и пришлось мне работать на него целый месяц. Марина, г. Кириши, Ленинградская обл.».

Здесь еще нет ни ложной философской системы, ни психологического надлома. Но есть намеки на формирование примерно такой позиции: «Идеями не проживешь».

А вот здесь уже кое-что есть. «Пишет вам одна из «сереньких мышек». Только они могут выбирать, носить или не носить американские штаны, у нас этого выбора просто нет. Конечно, можно подсластить пилюльку, превратив убогое «не могу» в возвышенное «не хочу», но реально от этого ничего не изменится. Уровень их интеллектуальности и эрудированности в среднем выше, чем у нас. Что способно компенсировать благотворное влияние высокохудожественной, но дефицитной литературы, усилия репетиторов, наличие дома благоприятной атмосферы для самообразования и тем более горячую поддержку влиятельных родителей, если уж на то пошло? Что делать человеку средних способностей, который лишен возможностей, имеющихся у равнозначной ему посредственности, только лучше обеспеченной? Извините, что не подписываюсь: «серые мышки» так привыкают держаться в тени, что иначе уже не могут. Душанбе».

По логике жизни здесь неправильно все. Непомерно раздуты чужие условия и возможности. Сведены к нулю собственные условия и возможности. Отсутствуют личностный фактор, то есть усилия самого человека, направленные на преодоление неравных условий. Отсутствует представление и о деятельности государства в том же направлении. Все неправильно! По логике жизни... А по логике характера — все верно, потому что перед нами — готовый комплекс неполноценности. Неуверенность в своих силах, растерянность. Чего стоят унижающие человеческое достоинство определения самого себя!

Это воздействие чванства, снобизма, спеси на слабого характером человека. Да и среда, в которой ои находится, вне всякого сомнения, не дает отпора этим порокам, а то бы он так не пал духом. А ведь пора подумать, кто вырастил и выпустил в общество алис, «хайлафистов» и прочих.

«Мой отец разгружал вагоны, когда учился в вузе, работал сторожем и почтальоном — все одновременно. Зато теперь у меня две шубы, две дубленки, кожаное и замшевое пальто, фирменные шмотки, японская и западногерманская аппаратура. Через год я выйду замуж (мне сейчас около 19 лет), и отец мне подарит обстановку, машину, квартиру. Я учусь в фирменном вузе. В. О., Москва».

Был студентом, сторожем, почтальоном и грузчиком одновременно... Для того чтобы бывший сторож и бывший грузчик вырастил такую доченьку, он должен был пройти длинный путь служебного подъема и духовной деградации, который в народе когда-то метко назывался «из грязи да в князи».

Молодые люди, письма которых мы в этой книге приводим, еще слишком молоды, слишком самонадеянны, чтобы свою «элитарность» определить как следствие недостатка контроля за потреблением, чтобы увидеть за ней нарушение социалистического принципа распределения по труду. Слишком плохо воспитаны, а точнее — растлены, и не стыдятся материального или любого другого неравенства между людьми, еще даже не приступившими к работе. Они даже гордятся этим.

А ведь мягкое выражение «недостаток контроля за потреблением» можно и нужно перевести с экономического языка на более жесткий юридический язык: хищения, взятки, злоупотребления служебным положением.

Баку. «В магазине нет прейскуранта на импортные вещи. И завмаг некоторые цены устанавливал произвольно».

...Дело бывших председателя Всесоюзного объединения Технопромэкспорт Ю. Смелякова, директора импортно-коммерческой конторы этого объединения В. Павлова, занимавшихся получением крупных взяток; дело В. Рытова, бывшего заместителя министра рыбного хозяйства СССР, организатора крупных хищений.

Достаточно? Пожалуй, недостает еще одного персонажа. Так называемого «зарубежника» и его половины, которые бросили детей-подростков одних в квартире и уехали за рубеж на заработки.

И вот уж в сознании какой-то части молодежи возникает фантастический образ сказочно прекрасной «Папуаски», где материальные блага льются рекой в отличие от собственной страны, где ради них надо как следует трудиться.

Заботясь о коммунистическом воспитании молодежи, мы должны учитывать, что даже трудовой по закону высокий доход отца, распределяясь внутри семьи, превращается в нетрудовой для его сына, со всем тем воздействием на личность, которое и оказывают нетрудовые деньги, независимо от их источника.

Речь идет о введении контроля над доходами. И над расходами. О значительном усилении контроля государства как за формированием, так и за использованием доходов, О государственном перераспределении общественного богатства. Пока что его успешно перераспределяют мелкого рода пройдохи и пролазы.

Изменение права наследования — тоже, бесспорно, на повестке дня. Да и многое другое. Ленинское мнение о том, что ни один советский служащий, если он коммунист, независимо от поста, не должен получать больше среднего заработка квалифицированного рабочего, хорошо известно читателям, памятно народу и признается людьми справедливым и для настоящего времени.

Распространилось у нас такое мнение, что заглядывать в чужой карман непорядочно. Как сказать... Смотря с каких позиций оценивать... Ни взрослый, ни тем более молодой человек не может нравственно противостоять нахальному «умению жить», если он не оценивает это умение с четких классовых позиций.

Всякий пройдоха желает считать себя порядочным и разрабатывает кривую логику доказательств своей порядочности. Выглядит она так: все такие, как я, но врут, что они лучше. Все мы врем, потому что так надо, так положено. Человек слаб. Любой возьмет деньги, если они плохо лежат, любой воспользуется служебным положением, если ему это понадобится, а понадобится обязательно.

Уверенность в порочности человеческой натуры вообще обязательна для такой логики и для таких характеров.

Пишет в редакцию калужанин Г. Беремен: «В период моей комсомольской юности прозвища «вельможа», «барин», «буржуй» были настолько оскорбительными, что в настоящее время им просто трудно подобрать аналоги». Да, действительно, судя по всему, куда менее образованная молодежь 20—-30-х годов лучше понимала классовую природу морали и лучше разбиралась в том, на чем основываются отношения между людьми. Терпимого отношения к нетрудовым доходам не было. Тогда лучше умели сбивать спесь с иждивенцев, лучше помогали трудолюбивой девчонке почувствовать уважение к себе именно за то, что она трудолюбива.

Высшая ценность Запада — деньги. Или их эквивалент — товары. Самый уважаемый человек в таком обществе — умеющий делать деньги. В нашем переводе — «умеющий жить». Тот самый, который пытается нам внушить, что заглядывать в его кошелек непорядочно.

Наша высшая ценность — гармонично развитая личность. Равенство людей. Отнюдь не деньги и не товары. Нам есть что противопоставить натиску товарно-денежных идеалов, но надо это делать умно, тонко, не дискредитируя и не опошляя высоких идей. Коммунистический идеал — это прежде всего равенство людей; это очень высокая категория; не надо снижать его до вульгарного идеала изобилия товаров!

Как надоела тряпичная одержимость! На газетные протесты мы получаем письма: не тронь! это свято! Чем разоблачать — добейся от легкой промышленности того, что мне нужно!

Извините... Вообще-то в течение веков считалось нравственным последнюю рубашку отдавать ближнему. А бесноваться из-за десятой или из-за двадцатой рубашки как-то... неприлично, что ли. По крайней мере, неприлично.

Позвонил мой коллега с телевидения. Был у них диспут. Замыслили они его вроде как сравнение западных, потребительских ценностей — и наших. Собрали публику. И в течение пяти (!) часов публика требовала модных товаров на «молнии», обсуждала все проблемы, с ними связанные, и резко критиковала глашатая более высоких ценностей. Ничего себе?

...Если в чьем-то сознании дефицитный западный товар превращен в высшую ценность, то социализм, естественно, превращается в общество, не имеющее высших ценностей...

Человек един, в нем все взаимосвязано, и система ценностей, существующая в сознании, не может оказаться изолированной от манеры одеваться, от поведения, от отношения к людям, от увлечений.

Пора, пора выстроить четкую систему ценностей, достойную человека, поднимающую его, а не принижающую. Товары на «молнии», надо полагать, окажутся последними ценностями, а не первыми, и стыдно будет кликушествовать по пять часов перед кинокамерой, и стыдно будет с убийственно серьезным видом провозглашать их острую необходимость или с таким же видом разоблачать их нехватку. Нужны товары, в том числе и на «молнии».

Нужны, но не более того. Нужно есть, пить, одеваться, но эти процессы не должны оболванивать человека.

...А как бы вы оценили полемический прием такого рода: хладнокровное отношение к вышеупомянутым товарам объявляется «отсталостью», а страсть — «молодежностью» и «современностью»?..

Почему я так много места уделяю этому? Потому что по этому каналу успешно-таки ведется оболванивание молодого поколения «на уровне мировых стандартов».

«Речь идет о столкновении двух идеологий, двух образов жизни: коммунистического и мещанско-эгоистического. Идет борьба. По одну сторону баррикады все те, для кого цинизм стал жизненной философией (ваше определение). В эту категорию входят не только «хайлафисты». По другую сторону — все, в ком жива совесть, кто верит в социальный и нравственный идеал справедливости. То, что эта борьба идет не где-то, а рядом с нами, что все мы вольно или невольно втянуты в нее, — об этом забывать нельзя.

Тысячи «хайлафистов» уже занимают достаточно ответственные посты и льют воду, понятно, не на нашу мельницу. Поскольку интересы их карьеры не всегда совпадают с интересами дела, последствия их «деятельности» мы видим в тех трудностях, с которыми сталкиваются наша экономика, сельское хозяйство. Но самый страшный вред такие типы наносят идеологической работе. Недооценка противника — опасная ошибка, сколько бед она принесла и, боюсь, еще принесет! Что же делать? Прежде всего уяснить и оценить обстановку. Затем — объединяться. Объединяться всем, кому ненавистно мещанство. Сила — в единстве. И пропагандировать коммунистическое мировоззрение, коммунистический способ жизни всеми средствами. Ю. Оксенберг, инженер, 30 лет. Запорожская обл.».

Как вы думаете, прав он? Я думаю, прав. И это далеко не единственное такое письмо в нашей почте о чванстве.

В. Волков из Ярославля: «Как известно, на Западе особой популярностью пользуется теория «эрозии социализма», разложение его изнутри, подмены коммунистических идеалов мещанскими потребительскими запросами. Важно помнить, что это не только теория, но и ежедневная практика западных спецслужб. Впрочем, эти истины давно понятны всем, кроме тех, кто этого не хочет понимать».

«Уважаемые товарищи, презирающие деньги и написавшие высокие и правильные слова! По вас сразу заметно, что вы денежных затруднений никогда не испытывали.

Честное слово, я бы много отдала и многим поступилась бы, чтобы иметь деньги! Так называемую честь и еще многое я бы с удовольствием продала, были бы покупатели!

Для чего мне деньги? Деньги мне нужны, потому что у меня нет: стереомагнитофона (необязательно японского, но обязательно хорошего), альбомов «Битлз», многих их записей, сольных дисков П. Маккартни и многих его записей, фотографий «Битлз» и П. Маккартни, книг о них, мне не хватает кассет и денег на записи «Битлз» в студии».

Такова не только окраска, но и классовая сущность проблемы, таков ответ на классический вопрос: «Кому это выгодно?»

В постановлении ЦК КПСС «О дальнейшем улучшении партийного руководства комсомолом и повышении его роли в коммунистическом воспитании молодежи» говорится о необходимости «настойчиво формировать у молодых людей марксистско-ленинское мировоззрение, классовое самосознание, непримиримость к буржуазной идеологии, ко всему, что противоречит идее социальной справедливости».

Мы начали с простой этической категории — с порядочности. А кончили борьбой мировоззрений. И это вполне естественно. Мы сейчас на том историческом этапе, когда борьба полярных мировоззрений за молодое поколение очень остра, и даже мораль, которую многие традиционно считают «всечеловеческой», включена в эту борьбу без единого нейтрального участка.

Включена в нее, естественно, и экономика. Недаром на одной из встреч с читателями нам из зала передали записку: «Минлегпром здорово работает в пользу создания западной ориентации у молодежи».

Увы, это так и есть. Увы Минлегпрому, но, увы, и той части молодежи, которая позволяет себя ориентировать, а точнее — водить за нос — из-за сущей мелочи. Если брать по самому большому счету, то из-за отставания по молодежным модам мы не обеднеем.

Приведенные здесь письма, как зеркало, отражают противоборство двух идеологий. Не каждый отдает себе отчет в том, что этот фронт проходит и через его собственную душу. Нет худшего врага свободному развитию личности, равенству людей, нравственному прогрессу, чем мещанство, потребительство, чванство. Они, к сожалению, очень живучи; всякая серость вообще долго живет, это ее свойство. Мы не можем признать порядочными носителей этой серости, и им надо прямо об этом говорить, мы признаем порядочными тех, кто ставит общее выше личного, кто трудится на общее благо, а не на личный кошелек и не на личную карьеру.

Об этом надо бы помнить, чтобы не возникла каша в голове, чтобы не почувствовать почтения к пролазе или карьеристу или неуважения к себе за то, что ты не пролаза и не карьерист. Как надо помнить и о том, что на всякое явление (социальное, нравственное и т. д.) можно смотреть или с мещански-потребительских позиций, или с высокого уровня наших представлений о социалистической цивилизованности. От этого зависит, окажешься ты духовно сломленным негативным явлением или, наоборот, поможешь победить его.

ЛИЧНАЯ ВЫГОДА

В ходе темы «Во что рядится чванство?» возникла необходимость выделить еще одну категорию молодых людей, давно ждущих своего часа, чтобы быть представленными читателю.

Я уже давно читаю твои публикации на тему «Во что рядится чванство?». Вы уже познакомили читателей со многими слоями молодежи: и «серенькими мышами», и «сливками общества», такими, как Алиса, и «хайлафистами». Так вот, я решила познакомить вас с теми, к которым отношусь и я. Кто мы такие? Мы — люди будущего. Обрисую некоторые наши взгляды на жизнь, в частности — мои. Алиса с ее тряпочками вызывает у нас искреннее презрение. Она для нас — самая настоящая серая мышь. А те, кого Алиса считает «серыми мышами», — те для нас просто не существуют.

Я никогда не ставила перед собой цели пересчитать, перебрать, пересмотреть имеющиеся у меня тряпки. Их много, и это все. И раньше, когда я жила с родителями, и сейчас, когда прихожу к ним в гости (у меня отдельная квартира), я говорю им, что такая-то вещь скоро будет в моде, — и через день-два она у меня появляется.

Самым наилучшим образом был решен и вопрос с моим образованием. Я окончила спецшколу французского языка, музыкальную школу, художественную школу. По совету родителей поступила в один из самых престижных институтов, на самый престижный факультет. Вы, наверное, подумали, что, окончив институт, я буду никчемным специалистом, но вот и ошибаетесь. Учусь я с интересом, а в свою будущую профессию просто влюблена.

Почему же мы — люди будущего? Видите ли, нас отличает целеустремленность, мы точно знаем, что будет с нами через год, через два. Все мои знакомые девчонки не собираются сидеть на шее у государства или у мужа. Мою будущую работу я не променяю ни на что. Мы не распыляемся по мелочам.

Также я придерживаюсь своего личного взгляда и в области отношений мужчины и женщины. Я их не отрицаю, но замуж никогда не выйду, потому что твердо убеждена: все парни — потенциальные или уже состоявшиеся негодяи, и подонки. К этому выводу я пришла после того, как за мной начал недвусмысленно ухаживать муж моей близкой подруги, отец трехмесячного ребенка. У них с подругой была большая любовь, и два года назад мы весело гуляли на их свадьбе.

Но не думайте, что я вообще не общаюсь с парнями. Я могу увлекаться, не ставлю себе в вину, что жила с кем-нибудь месяц-другой. Ведь я достаточно взрослая, мне 19 лет. Еще я твердо знаю, что, окончив институт, поработав года два, я заведу себе ребенка, молодость-то когда-нибудь кончится. Мы — люди будущего, потому что мы знаем, что возьмем с собой в будущее. А любовь, семья — это все отжило свое; будущему это не надо. Елена К.».

Тип, с которым мы с вами знакомимся, прост, а потому формируется рано и быстро. К 19—20 годам он обычно уже готов, завершен. Он уже состоялся. Это тип молодого прагматика.

От взрослого прагматика он отличается лишь меньшей четкостью целей, особенно дальних, что естественно; хуже знает жизнь. Но дайте небольшой срок, он быстро сориентируется, это ему легко, поскольку ориентир предельно ясен: личная выгода. Материальная выгода — лишь составная личной выгоды, хотя обязательная составная. Есть составные поинтереснее: карьера, власть, элитарный образ жизни.

Елена К. права лишь в одном: что на исходе нашего века профессия и работа — самое важное, основное в жизни. Но передовые женщины России начали понимать это еще в середине XIX столетия, причем понимали не благодаря общественному устройству, а вопреки ему.

Во всем остальном ее позиция — не от будущего, а от прошлого и от той части настоящего, которую хорошо бы добрым пинком подтолкнуть к быстрейшему уходу в прошлое. В последние годы это подталкивание началось, чего Елена пока не почувствовала.

Любопытно, что социально-психологическая отсталость сейчас рядится в современность, что прошлое сейчас называет себя будущим. Недаром мы говорим о том, что переориентацию общественного сознания нельзя откладывать в долгий ящик, что пора окончательно преодолеть расхождение между некоторыми странными «теоретическими» формулами, сложившимися два-три десятка лет тому назад, и реальным ходом общественного развития. Эта переориентация поможет отсталости понять, что она — отсталость, и сбросит с отсталости тогу современности и тем более будущности.

Конечно же, «никчемным специалистом» Елена не будет, совершенно не тот тип. Она уже готовый человек-функция. Человек, который блестяще будет выполнять свою функцию, исходя из интересов своей личной карьеры, личной выгоды. Ничего и никого другого для прагматика просто не существует, недаром это и выражено в письме ясно и незатейливо: «те для нас просто не существуют».

Примитивные мелкособственнические идейки Елена объявляет будущим. Не «люди будущего», а люди-функции, которых, к сожалению, пока еще много. Ведь идеология собственников гораздо старше, чем коммунистическая. Идеология собственников гораздо проще, доступнее, она не требует внутренней работы, она легче распространяется, она не требует понимания социальной перспективы, она не требует от своего носителя достаточно развитой, личности, которая уже не может жить без перспектииы социальной справедливости.

Несколько слов по поводу взглядов Елены на любовь и брак. Прагматик все рассматривает под углом личной выгоды, поэтому брак ему нужен лишь в том случае, если это выгодно: материально, или для карьеры, или хотя бы для комфорта. Развод тоже нужен в тех случаях, когда развод выгоден. Любовь находится вне системы ценностей прагматика. Верность — тоже. Они невыгодны и некомфортны. Правда, не слишком приятно, когда тебя саму рассматривают как выгодный или невыгодный предмет. «Негодяи и подонки». Ничего подобного. Обычные прагматики твоего же круга. Твои единомышленники.

Необходимость написать данную главу занесла меня в компанию прагматиков. Материал мне предоставили, но с условием: сохранить инкогнито героев. Условия выполняю, тем более что их имена читателю не нужны, нам нужен тип, нужно явление.

Себя они называют «мафией» («мафия» произносится с положительным оттенком звучания). Мафия — это хорошо, поскольку это для ее членов выгодно.

— Я — скользкий человек... — произносится в положительном смысле.

Вообще здесь нравственно все то, что выгодно. Правильно то поведение, которое дает выгоду. Уважаем тот человек, который быстрее и легче продвигается вперед. Его обычно называют «шефом».

Их экономическая база — искусственно созданный дефицит театральных билетов. Каждый из них имеет примерно по 80 билетов на ходовой спектакль «своего» театра, хотя сами они по роду основных занятий никакого отношения к театру не имеют. Наживаются на этом далеко не все, не всем это нужно. Есть вещи поважнее: услуги нужных людей. На эти-то услуги и меняются театральные билеты, которые «по-товарищески» перераспределяются внутри мафии, исходя из сегодняшних потребностей каждого ее члена. Услуги — это самое важное. Это помогает делать карьеру, в том числе — по общественной линии. Не ведя общественной работы, карьеры не сделаешь. Но ведь на общественную работу надо еще попасть! Надо, чтоб тебя выдвинули!

А ведут они ее, кстати говоря, хорошо: они знают, для чего им нужно выполнять ту или иную функцию.

Лишь один театр «закреплен» за взрослыми, остальные в руках у студентов. Их цели ясны: аспирантура (или иное хорошее распределение), анкета...

Можно, конечно, и спекульнуть билетами. Передо мной составленный ими список спектаклей и общепринятая спекулятивная цена билетов (вроде как прейскурант). В среднем за два билета цена по номиналу плюс 15 рублей. Реже — 10. Некоторые — 25. Один спектакль — номинал плюс 40, но мой собеседник видел, как продавали за номинал плюс 50. Но, повторяю, не всем это нужно, некоторые и без того обеспечены очень хорошо, вот обмен на услуги — другое дело.

— Сколько лет существует эта система? — спрашиваю.

Он держится уверенно, он убежден, что хорошо «вписался» в современное общество: у него есть «дело», а значит, какая-то силенка, какие-то возможности. Его сектор мафии называется «фирмой», другие называются «парламент», «конгресс» и т. д.

— Для карьеры и чтобы хорошо пожить. Разве это не естественно для человека — желание хорошо пожить?

Теперь вспомним положительное звучание слов «мафия» и «скользкий человек». Для сравнения приведу слова, которые произносятся с ироническим, издевательским оттенком: «героический пролетариат», «славный комсомол». Теперь социально-психологический типаж достаточно ясен: будущее «скользкий человек» «закрепил» за собой, а «героический пролетариат» и «славный комсомол» отнесены им к архаике. Это характерно для среды моральных нигилистов, где всегда ищи скрытую форму перераспределения доходов и благ как экономическую основу их существования и где соответственно размыты и заплеваны наши ценности и возвеличены западные: фирма, мафия, шеф и т. д.

Перехожу к третьему случаю. Письмо 17-летней девушки. Отклик на тему: «Во что рядится чванство?», попытка соотнести то, что мы пишем, и то, что она думает, с реальной жизнью.

«Почему лет 20—30 назад было меньше мещанской идеологии, чем сейчас? Ведь что-то дало ей толчок, и толчок в государственном масштабе?»

Дальше она рассказывает о себе. Она закончила почти на одни пятерки физико-математический класс, победительница республиканских олимпиад но физике и математике. Закончила музыкальную школу. Хорошо рисует.

Казалось бы, столь одаренной девочке — прямая дорога в вуз, стать, к примеру, экономистом. Но... Но человек живет не сам по себе, а в обществе.

«Моя мать окончила школу в 1963 году с золотой медалью. Мама тогда решила, что самое главное сейчас — это готовить людей коммунистического общества, без этого не построить ком-зм».

Слово «коммунизм» здесь и далее автор пишет именно так: «ком-зм». Других сокращений в подробнейшем письме нет, это единственное.

«Мама пошла работать, а учиться поступила заочно в педагогический. Папа тоже работал, но, как и мама, был захвачен идеей строительства ком-зма. Решив, что главное — создание материально-технической базы ком-зма (без этого тоже ком-зма не будет), пошел учиться на инженера. Итак, мои родители работали, учились, растили меня, все силы, знания отдавали работе, построению ком-зма».

У одного из родителей жива мама, то есть бабушка автора письма. Бабушка — доярка, но работать ей уже тяжело. Поэтому на лето помогать бабушке послали внучку, и внучка на лето полностью заменила бабушку на ферме. «И когда за июнь бабушка (то есть я) получила 360 рублей, а за июль и август — по 300 рублен, то я была шокирована. Мои родители оба вместе получают 300 рублей. Бабушка говорит, что раньше на ферме было очень тяжело работать. А теперь электричество доит, поит, чистит, раздает корм. Чисто, светло, как на фабрике. Утром выполнил работу — и работай себе на своем огороде па свой карман до вечера. Почему же не учитывается сложность труда моих родителей? В 40 лет у них истрепанное здоровье, и они нищие, считают рубли и копейки от зарплаты до зарплаты.

А папина сестра ни о каком коммунизме не мечтала, замуж вышла по сватовству за богатенького, бросив любимого парня-бедняка. Работает мастером на швейной фабрике, где шьют куртки, получает больше 300 рублей. Ей и ее мужу наплевать на все идеи, было бы в кармане. У них два сына. Один учится на обувщика индпошива³, другой собирается учиться на повара. Папина сестра и ее муж в свободное от работы время занимаются личным хозяйством. У них особняк в 30 тысяч, машина, гараж, хлев. Уже собраны деньги на машины обоим сыновьям, а старшему уже почти на особняк. Торгуют на базаре. Чем? Всем: собаками, свиньями, которых выращивают, ранними и поздними овощами, цветами, яблоками, ягодами.

А мои родители? У нас есть маленький огородик, несколько грядок. Когда вырастает лишняя морковь, мама не связывает в пучки и не несет на базар, а раздает детям во дворе.

Моя бабушка тоже была бы богачкой, если б деревенские родственники не пили. Она летом продает молоко от личной коровы, сдает быков, взрослых телок, свиней. И за все — большие деньги.

Мои родители хотели, чтобы я училась в университете. Говорят, сами обносятся, недоедать будут, а мне образование дадут. А я пошла в ПТУ. Буду портнихой. Буду зарабатывать 200 и еще халтурить на 200».

То есть выбор девушка сделала. Ушла из одной среды - в другую. Взглянув с классовой позиции, скажем: ушла с левого крыла — на правое, заменила пролетарское сознание — мелкособственническим, коммунистическую идеологию — мелкобуржуазной. Она захотела пожить получше. Ее оскорбляло, что богатые родственники смотрят на нее свысока. «Чем я хуже своих двоюродных братьев? Почему я должна жить хуже? Против этого восстает вся моя человеческая сущность. У меня тоже есть своя гордость! Человеческое достоинство, наконец!»

Как, не желая того, упрекает нас девочка! Мы научили ее бессильной и неработающей «всечеловеческой» морали: гордость без классовой основы, достоинство без классовой основы. Они — давно известно! — не спасают от превращений всех сортов, от деградации и падения. Моральные категории сами по себе не решают дела. Более того, могут вконец запутать человека.

Она уже сделала свой выбор. Ну так что же? Теперь она довольна?

«Легко, шутя, учусь сейчас в училище, а потом буду набивать карман».

«Мне очень тяжело. Противна жизнь. Мне хочется жить по высоким законам морали и чести, строить, как мои родители, коммунизм. Но я не вижу выхода. Как подумаю, что, будь я экономистом, стала бы экономить копейку в государственном масштабе, а мои двоюродные братцы набивать карман и посмеиваться, то всякая охота отпадает. Но ведь я поступилась совестью! А по большому счету, предала Родину».

Эта девочка, последняя из героев статьи, самая умная из них. Она ближе к основам жизни, к тем глубинам общественного организма, которые определяют и состояние экономики, и сегодняшнюю идеологическую борьбу. Она правильно улавливает: во-первых, рыночную основу явления, во-вторых, она видит, хоть и смутно, нашу расплату за волюнтаризм в ориентации экономики на недостижимые за малый срок цели (вспомните ее родителей!), в-третьих, она улавливает связь своего перехода слева направо с предательством.

Но она предала не Родину вообще, а передовое у себя на Родине. То, что, собственно, и делает нас ведущим народом мира, а не нацией портных-надомников или прагматиков, возделывающих личные грядки на огородах, в которые они превращают государственные учреждения. (Любопытно, кстати, до какой степени так называемое «хозяйственное обрастание» копирует, даже фотографирует все принципы жизни частника.)

Что еще сказать об авторе письма? Человек уперся в материальное, скажем так. Оно существенно, и добиться строгой зависимости заработной платы от труда необходимо. И стимулировать труд именно в общественном производстве также необходимо, и это сейчас делается.

Однако ведь «лучше жить» — понятие не только материальное. Есть масса ценностей духовного, морального, психологического порядка. Это нашей героиней, к сожалению, потеряно.

От мелкого собственника давно уже с души воротит: его копеечные идеалы дают и копеечные личности, мелких, копеечных носителей этих идеалов.

Приземленность его известна, но надо же видеть и причины такой приземленности!

Мне кажется, что молодому читателю сейчас важно понять, кто и почему рядится в тогу современности. Мы с вами познакомились с Еленой К., для которой «все остальные просто не существуют», с театральным барышником, по которому милиции пора заплакать, и с несостоявшейся экономисткой, которая приняла блеск желтой копейки за свет новой жизни, поскольку ее родители не преуспели: и «ком-зм» не построили, и денег не скопили. Наши герои очень молоды, потому что, повторяю уже сказанное, прагматик — тип простой, приземленный, во многом дубоватый, для его формирования времени требуется мало. В зависимости от среды обитания его формы видоизменяются, но сущность одна: это подгребатель под себя, которому чуждо все, что не касается его личной выгоды.

Судите сами, какому времени он больше всего соответствует...

РЕЗОНАНС. ДИСПУТ О ЛИЧНОЙ ВЫГОДЕ

Пишут вам постоянные читатели «Комсомолки» — группа производственников одной из передовых молодежных бригад Харьковского электротехнического завода.

Хотим сообщить вам, что темой одного из наших последних комсомольских собраний являлась статья «Личная выгода».

Статья была, вынесена на общее обсуждение бригады. Внимание привлекли мнимые «люди будущего». Наши ребята резко критиковали их идеи.

Основная часть современной молодежи достойна героического прошлого своей Родины. Однако нам ни в коем случае нельзя забывать о существовании фарисеев и карьеристов.

Мы, представители современной рабочей молодежи, единодушно пришли к выводу, что таким людям место в прошлом, а не в будущем. Все комсомольцы нашей бригады придерживаются твердого мнения о необходимости борьбы с глубоко чуждой нашему образу жизни мелкобуржуазной идеологией. И борьбу эту надо вести повсеместно.

Комсомольцы цеха № 1
В. Кустов, Н. Гранков, А. Тарасенко и другие,

Таких, как Елена К., я презираю до глубины души. Она уже законченный циник и сложившаяся мещанка. А мещанство, как мы знаем, это мелкобуржуазность.

А вот последняя история, приведенная в статье, о 17-летней девушке, вызвала у меня сочувствие к ней.

Я врач, мне 33 года. А задело меня письмо девочки, которой 17 лет. Ее родители, честные люди, даже подвижники, вынуждены все время сводить концы с концами, а она, девчонка, получила за месяц неквалифициронаиного труда больше, чем они оба.

Я люблю свою работу, менять ее не собираюсь. Работа интересная, благородная, очень ответственная, сложная. Наша профессия требует постоянного самосовершенствования, вечером продолжаешь работать дома: читать, переводить и т. п.

Но оплата пока, на мой взгляд, не соответствует затраченному труду. Деньги нужны, хочется куда-то съездить, что-то купить. Дети требуют расходов. Поэтому приходится брать много ночных дежурств, совместительства, консультации и прочее.

В сфере распределения надо соблюдать принцип «по труду».

Идейки Елены К. и иже с ней далеко не безобидны. Вспомним ее разделение на «людей будущего», «серых мышей» и тех, кто «просто не существует».

Про таких людей один из писателей французского Сопротивления сказал: «Способный, очень способный, способный на все».

Елена К. утверждает, что она человек будущего. Она закончила за счет государства ряд учебных заведений и учится в одном из «престижных» вузов.

Не считается с нашей идеологией и моралью и считаться не хочет. У меня вопрос: кто ее воспитывал?

Мне 25 лет, студент 1-го курса Запорожского пединститута, кандидат в члены КПСС.

Меня на учебу послал рабочий коллектив, поэтому я говорю сейчас и от его имени.

Товарищи, с мелкобуржуазностью не надо сентиментальничать! Ленин предупреждал в работе «Что делать?», что всякое умаление социалистической идеологии ведет к усилению буржуазной.

Я секретарь комсомольской организации совхоза. Прочитав статью «Личная выгода», хочу поделиться своим мнением. Такие люди есть, но будущее не за ними, хотя бы потому, что мы этого не дадим.

Я доведу твою статью, «Комсомолка», до сведения комитета комсомола, цеховых бюро и всей комсомольской организации, мы выступим с лекциями перед школьниками, перед молодежью совхоза.

Наш пример — те, кто строит БАМ, те, кто после окончания школы идет поднимать сельское хозяйство. Вот они и есть люди будущего.

Я во многом солидарна с Еленой К. Я учусь в 10-м на «отлично». Поступлю в престижный вуз — мама обещала. Она сделает. Не то что отец. Он хороший, я его люблю, но он — прошлое. Работает на заводе, за двадцать лет продвинулся всего до замначцеха. Даже выписать что-либо для ремонта не может.

Но дома у нас все, как у людей. Это мама обеспечивает. Она — молодец, работает в большом гастрономе. Понимаю, что не на зарплату все то, что на ней и на мне, но помалкиваю.

Мне 16 лет, я не маленькая, понимаю и знаю больше, чем папа. И в будущем буду жить, как мама.

Я прочитал книгу о революционерах-ленинцах. Каким жалким и ничтожным я себе показался! Люди могли ради идеи отдавать жизнь. А мы?.. Конечно, некоторые возразят — тогда такое время было, а сейчас тишь да гладь. Да, время другое, только цели те же, а о тиши да глади не приходится говорить. В мире идет яростная борьба двух идеологий. И, чтобы правильно ориентироваться, надо быть политически образованным. Сейчас изучаю теорию, чтобы применять ее на практике.

Обыватель примерно так представляет себе коммунизм: выходит человек из шикарно обставленной квартиры, садится в автомобиль и едет по магазинам — удовлетворять материальные потребности.

В магазинах полки ломятся от красивой одежды, сколько хочешь золотых украшений, богатый выбор приемников, магнитофонов — и все бесплатно. Набив багажник, человек едет на работу, где, с часик понажимав кнопки, устало говорит: «Свои способности я отдал сполна, поеду дальше удовлетворять потребности». После чего едет в ресторан удовлетворять потребности духовные.

Представив себе таким образом коммунизм, обыватель заявляет: «Такое общество невозможно. Даже если все свалить на машины и на роботов, получится общество разжиревших лентяев».

Да, действительно, трудно представить существование такого общества. Но дело в том, что обыватель своим ограниченным умом другого воплощения в жизнь основного принципа коммунизма вообразить не может.

А между тем принцип «от каждого по способностям — каждому по потребностям» является самым естественным принципом существования человеческого общества.

Организованные по инициативе рабочих в годы гражданской войны коммунистические субботники стали первым воплощением в жизнь основного принципа коммунизма.

Кое-кто любит говорить, что, дескать, раньше были люди сознательные, а теперь нет. Мне же кажется, что сознание у нас, напротив, возросло в огромной степени, но это сознание именно социалистическое, а не коммунистическое.

Взять хотя бы потребность в труде. Вновь в воображении возникает наш обыватель и начинает доказывать невозможность существования у человека такой потребности, которую обыватель представляет не иначе как «потребность взять лопату и что-нибудь копать».

А между прочим, даже тяжелый физический труд может доставить радость человеку, если труд не из-под палки, а в охотку. Но в потребность, именно в высшую духовную потребность, может превратиться только творческий труд. Поэтому самое главное сегодня — создать такие условия, которые дали бы каждому человеку возможность работать творчески.

Не надо думать, что при коммунизме люди будут купаться в изобилии материальных благ. Человеку, если им не движет тщеславие или жадность, надо не так уж много. Поэтому на производство материальных благ при росте производительности труда мы будем тратить все меньше и меньше времени, а потом и вовсе отдадим это дело автоматам и роботам. Самой главной потребностью станет потребность в творчестве. Главным будет стремление к творческому труду, который будет трудом коллективным, с одной стороны, и в котором, с другой стороны, раскроются в полной мере индивидуальные способности каждого.

В. А., 23 года, образование среднее специальное

Вы видите: читатели в большинстве своем единодушны. Значит, вызрела не только проблема, но и четкое мнение, отношение людей.

Особенно резкие письма — с крупных промышленных предприятий. Это естественно: крупное машинное производство всегда давало и дает пролетарский тип личности с развитым коллективизмом, чувством локтя, что полярно противостоит частнособственнической психологии.

Это необходимо усвоить тем, кто отчаялся, кому кажется, что все только тем и заняты, как бы побольше урвать да повыше взобраться. Это не так.

Решение проблем, порожденных различием специфических интересов разных классов и групп населения, напрямую связано с нашим движением к более полному осуществлению социальной справедливости.

Социализм раскрывает широкие возможности для завершения перестройки всех сфер жизни общества именно на коллективистских началах. Они внутренне присущи социализму. В этом его преимущество. Это и основа нашей уверенности в победе коллективистских начал над шкурными интересами. Но предстоит еще обеспечить строгую зависимость заработной платы от результатов груда, его производительности и условий, чтобы стимулировать труд на общее благо и лишить заманчивого ореола труд исключительно на собственную персону. Предстоит улучшить и моральное вознаграждение честных, добросовестных людей, работающих на благо страны. Многое делается сейчас и предстоит сделать для освобождения общества от проявлений паразитизма, пустозвонства и чванства.

Вы видите, что читатели вполне отдают себе отчет и в политическом, и в экономическом, и в моральном значении проблемы и что они готовы не только рассуждать о социальной справедливости, но и действовать в нужном направлении.

КРАЙНИЙ ВАРИАНТ

Наша тема была бы раскрыта не полностью, если б мы обошли молчанием еще один тип.

Мелкобуржуазность многолика, разнообразна. Это одно из ее лиц. Крайний вариант, скажем так. Мы сейчас резко и прямо говорим о том, что парадность, фарисейство, пустозвонство, чванство — то есть окаменелые, мертвые формы — мешают живому движению, сдавливают наше стремление к дальнейшему развитию.

Во все эпохи окаменелые формы неизбежно сметаются. В наших условиях это продиктовано требованиями народа, всей здоровой части общества.

Но речь у нас сегодня не об этом, не об обнадеживающем отрицании парадности и чванства. Речь пойдет о другом отрицании...

Диалектика есть диалектика. По ее законам любое явление неизбежно имеет свое отрицание. Нравится тебе диалектика или нет, признаешь ты ее или нет, но она делает свое дело. Причем мало ей умного, революционного, марксистского отрицания того, что отжило. Она дает нам, тоже в полном соответствии со своими законами, еще и тупое, анархическое отрицание. Негативное явление отрицается без выхода за границы этого явления, за его рамки. На языке теории это обычно называют отрицанием внутри того же круга. Другими словами: у отрицающих те же самые ценности, но со знаком минус. Это то же самое явление, но его оборотная, темная, ночная сторона.

Прагматики, «хайлафисты» и прочие — это типы, утверждающие негативные явления, желающие нести их дальше, быть их продолжателями. Это дневная, блестящая, так сказать, сторона. А вот явление на обороте, в своем собственном отрицании, в кругу тех же ценностей, в голом отрицании, без позитивной программы. То есть разрушение, бунт.

Семеро малых 15—17 лет, все в кожаных пиджаках и коричневых брюках, в перчатках летом, пугают людей на остановке автобуса. Этот пример взят из почты. Он не единственный. Передо мной лежит пачка в чем-то схожих писем, которые я объединила бы такой мыслью: что именно их авторы отрицают. Ну, например, из Ярославля: «Мы — русские панки. Мы презираем всяких «хайлафистов», всяких барахольщиков». Это и есть «программа». Есть накал отрицания, но больше ничего нет. То есть обратная сторона все того же явления. Диалектическая неизбежность. Все те же самые ценности, но со знаком минус. Обращает на себя внимание пышная символика, в основном пивная.

Или вот еще. Молодые люди, называющие себя «хаки», тренируются в лесу, поддерживают себя в спортивной форме. Цель: «разобраться» с барахольщиками, с теми же «хайлафистами», вообще со всякой элитой, плюс к ним с доморощенными подражателями панкам и т. д. Иной программы нет. Опять те же ценности, но со знаком минус. Письмо прислано из Томска.

Обычно это называют бунтом дикаря. Не стоит удивляться, что данное явление, которое кому-то кажется новинкой, давным-давно имеет устоявшееся название. Ни для теории, ни для истории ничего нового здесь нет.

Теперь нам с вами предстоит узнать немножко из истории и из теории, то есть предстоит политучеба. Кто убежден, что синоним политучебы — казенщина, пусть протестует против нее невежеством (кстати говоря, это it ключе данной главы: отрицание в том же круге). Будем читать Маркса, статью «Китайские дела». Вот ее начало. «Незадолго до того, как начали плясать столы, в Китае, в этой живой окаменелости, началось революционное брожение».

По поводу пляшущих столов пространные комментарии не требуются: эпохи общественного спада регулярно дают нам все виды мистики (в данном случае речь идет о широком увлечении спиритизмом в Европе в 50-х годах XIX в.). А вот по поводу революционного брожения (не движения, а именно брожения) — поинтереснее. Маркс описывает так называемых тайшшов, в течение столетий периодически пугавших «живую окаменелость», по ничего не изменивших и не способных изменить. Они боролись с окаменелыми формами... Но как боролись?! «Главным средством устрашения является пестрая шутовская одежда тайшшов. У европейцев она вызвала бы только смех. Но на китайцев она действует как талисман... Прибавьте ко всему еще длинные, косматые, черные или выкрашенные в черный цвет волосы, дико сверкающие глаза, заунывный вой, напускную ярость и неистовство — этого будет достаточно, чтобы насмерть перепугать чопорного, смирного, педантически размеренного китайского обывателя».

Кто такие эти чучела? Это протестующие. Неизбежное — по законам диалектики — порождение окаменелых форм, отрицание этих форм, но без всякой позитивной, созидательной программы. «Народным массам, — пишет Маркс, — они внушают еще больший ужас, чем старым властителям. Все их назначение сводится как будто к тому, чтобы застойному маразму противопоставить разрушение в уродливо отвратительных формах, разрушение без какого-либо зародыша созидательной работы».

Значит, такого рода разбойники представляют собой новинку только для тех, кто не хочет вспоминать историю и не умеет применять марксизм на практике, использовать его диалектическую логику, его способы мышления для оценки сегодняшней, реальной, непрерывно изменяющейся жизни.

Умение думать — опять же в соответствии с нашей теорией — это и есть умение применять имеющиеся знания к оценке событий дня. Будем это помнить, чтобы нам закончить политучебу не учеными людьми, а умными, ибо просто ученых, как известно, много...

Теперь мы перейдем к письму, достаточно полно отражающему идеологию и психологию крайнего варианта.

Я хочу сохранить в тайне своего героя. Инкогнито позволяет остро ставить вопрос и формулировать негативное явление, не нанося при этом непоправимого удара по человеку. Могу только сказать, что он молод, двадцать с небольшим, разуверился в своих способностях, работа и должность его не удовлетворяют.

Вас поражает чужое лицемерие? Интересно, а как вы относитесь к собственному двуличию? Как, например, борьба с пьянством может сочетаться с выпуском в огромных размерах алкогольных напитков?»

Прошу сразу же обратить внимание, это характерно для почты такого рода: неудовлетворительно ведшаяся многие годы борьба с пьянством дала повод, и вполне основательный, для тяжёлых обвинений. Дальше прямой путь к философии ни за что не отвечающего человека: если вы такие — значит, нам можно быть какими угодно, мы ведь «маленькие».

«Я не впадаю в панику из-за того, что какие-то мальчишки увлеклись экзотичной символикой. К несчастью, это символика человеконенавистничества, но ведь все зависит от того, что понимать под человеконенавистничеством».

Перебьем еще раз этот монолог. Надо действительно сказать несколько внятных слов о символике данного явления: о знаках, письменах, костюмах и стрижках. Конечно же, суть дела не в ней, хотя бы потому, что ее может и не быть вовсе, что не означает, что нет явления. И она может быть очень броской и оскорбительной для страны, там, где явление глубоких корней не имеет.

Мы рассматриваем первый вариант. Никакой символики, а сознание автора пропитано идеей разрушения, разрушения зряшного, бессмысленного, идеей ломки, сокрушения всего.

Да, я ненавижу так называемую «толпу», представителем которой, в частности, я сам являюсь...»

Да, разумеется, в рамках данного явления, без прорыва за пределы круга, только так и можно рассуждать, независимо от того, воплощаешь ты само чванство или его отрицание. Даже лексика: «презрение к толпе», например, — единая. Если вырвешься за рамки — тогда поймешь, чем отличается толпа от народа, чем отличается, обыватель от гражданина.

«Но перед гениями человечества я преклоняюсь…»

И это — все в том же круге, круге неравенства, элитарности, независимо от того, какова точка отсчета: неравенство по барахлу, по служебному положению, по крови, по происхождению, по образованию и т. д.

«Я заявляю, что Земля создана для гениев, в самом широком понимании этого слова. Гений — это нормальный человек. Все остальные — недочеловеки, ублюдки, дегенераты и т. д. Если они не в состоянии добровольно лишить себя жизни, эту функцию должны взять на себя гении, то есть нормальные, здоровые люди. Я хочу сказать, что оправдываю все войны, которые когда-либо велись, ведутся и будут вестись человечеством. Я понимаю, что могу быть физически уничтожен за эти слова, но я буду приветствовать свое уничтожение, одним дегенератом все же будет меньше, пусть этим дегенератом буду я».

Когда мы с автором письма связались по телефону, первым делом он предупредил, чтобы, прочитав письмо, я не думала, что он «ненормальный». Я и не думаю. Зачем умножать число биологизаторов человеческого сознания, которые весь огромный спектр недоступных их пониманию социальных явлений, отраженных в сознании, объявляют «ненормальностями»? У этой школы, по моим подсчетам, трехсотлетняя история, и за 300 лет их способы мышления практически не изменились. В эпохи общественного спада они поднимают голову вместе со спиритами, церковниками, восточными магами и т. д. Похоже на то, что авторитет биологизаторов сейчас стремительно снижается, и это хорошо, это одно из свидетельств происходящих в стране оздоровительных процессов.

Социальное — оно и есть социальное, и воздействовать на него надо социальными мерами, что сейчас и делается активно.

Одно только замечу своему оппоненту, что «норма» мышления, независимо от того, как она понимается, хоть бы и в его варианте гениальности, — это идеал маленького хозяйчика, узенький заборчик, за который никто не должен выбираться, особенно бабы и молодежь. В сфере духа все должно быть нормальненько, ничье сознание никуда выбиваться не должно, как все «нормальные» люди думают — так и ты думай. Иначе...

Вернемся к зряшному бунту, зряшному отрицанию всего нашим героем.

«Упреки в кощунстве над памятью погибших в наше время мало кого могут задеть, а лет через 20—30 разница между двумя Отечественными войнами, 1812 и 1941 годов, совершенно исчезнет. Что там за дело до тех, кто отдал свою жизнь на Куликовом поле или под Бородином?»

«Я знаю, найдется немало лицемеров, которые будут хватать меня за грудки и бить в морду за такие высказывания, но разве я не прав? Разве правда перестает быть правдой, если она отдает цинизмом?»

Опять оттуда же: цинизм как жизненная философия…

«И разве правда перестает существовать, если о ней молчат? Не кажется ли вам, что после создания ядерного оружия такие понятия, как патриотизм, героизм и т. д., потеряли всякий смысл? Не кажется ли вам, что создание ядерного оружия служит доказательством изначальной природной предрасположенности человеческого разума к самоуничтожению?»

Нет, не кажется. Мне вообще по поводу «природы» ничего не кажется, точно так же, как но поводу «нормы» ничего не кажется. Содержание сознания — целиком и полностью социально, зависит от общества. Как именно отражается реальность в сознании — наверное, самое сложное из всего, что изучают люди, но чему же там отражаться, кроме как реальности? Больше-то отражаться нечему. Родится человек ни с чем, безо всего, в том числе и без предрасположенности все вокруг уничтожить, и даже без предрасположенности к бюрократизму как к социальной норме.

«Природа», «норма» — опознавательные знаки, пароли мелкобуржуазности, мещанства. Символика хозяйчиков, шкурников. К сожалению, за последние десятилетия они много напортили в общественном сознании. Время их уходит в прошлое, но следы пока остаются. Вот, например, пишет в редакцию один из читателей: «Не морочьте ни себе, ни людям голову. Коммунизм противоречит самой природе человека». Другими словами: человек шкурником родится, шкурником умирает, это его природа, поэтому никакого нового, коммунистического человека быть не может.

Идея не нова. «Буржуазные писатели исписали и исписывают горы бумаги, воспевая конкуренцию, частную предприимчивость и прочие великолепные доблести и прелести капиталистов и капиталистического порядка. Социалистам ставили в вину нежелание понять значение этих доблестей и считаться с «натурой человека», — это первые строки ленинской статьи «Как организовать соревнование?».

Продолжать полемику по поводу «природы» вряд ли нужно. Здесь не ставится цель переубедить тех, кому нравится быть Шкурником, здесь ставится цель напомнить тем, кто ищет, кто сомневается, какова классовая сущность этого логического хода.

«Не думайте, что я пессимист. У нас есть один шанс спасти свои шкуры». Далее излагается теория Мальтуса, в соответствии с которой рост населения неизбежно обгоняет увеличение продовольствия. «Что из того, что впервые такую идею высказал Мальтус? Когда она мне пришла в голову, я о нем и знать не знал, хотя сейчас это никому не докажешь. Впрочем, я нечестолюбив. Мой комплекс неполноценности всегда подавляет мою манию величия».

Насчет теорий — это бывает. Можно самостоятельно прийти к марксистским идеям, а можно — к мальтузианству. Ничего невероятного в этом нет. И то, и другое взято из реальной жизни, из классовой борьбы. Первые — из установок восходящего класса, вторые — погибающего. А комплекс неполноценности в сочетании с манией величия — обычное свойство сознания мелкого собственника: собственность — своя, персональная, в ней основа величия, но собственность маленькая, здесь основа неполноценности.

Концовочка письма: «Самый современный человек — это наиболее близкий по своим убеждениям ко всему вышеизложенному».

Чем мертвее, чем ближе к гибели отрицаемое явление — тем сильнее напор прогрессивных сил, но тем сильнее напор отрицания и внутри круга, тем резвее и нахальнее ведут себя разрушительные, дикие силы с их антикультурой, антимышлением, антицивилизованностыо. Это прослеживается в истории как закон. Не мы его открыли, но мы должны о нем знать. Тогда мы избавимся и от беспомощного недоумения, и от попыток закрыть глаза, чтоб не видеть того, что есть, причем есть по законной причине, в соответствии с законами диалектики, а не в результате чьей-то злоумышленности.

К сожалению, мы редко пишем об обратной стороне любого явления. Не кажется ли вам, что пришла пора заново вдуматься в диалектику основоположников марксизма? Еще раз подчеркнуть, что Ленин в той же статье перечисляет через запятую богатых, жуликов и хулиганов, то есть частную собственность и ее обратную сторону, а в качестве позитивного отрицания называет массу рабочих и крестьян, ведущих учет и контроль за перечисленными через запятую носителями одного и того же явления.

Но нужно это не просто подчеркнуть, как исторический и теоретический факт, а применить к реальной диалектике наших дней.

Ну так что ж теперь? Если все имеет свои причины, свои корни, если все формы сознания зависят от бытия и существуют неизбежно — сложить руки и терпеливо смотреть на бунты дикарей? Конечно, нет. Мы с вами не отвлеченный разум, а живые люди, с живыми чувствами, мы должны наших дикарей воспитывать, а когда надо — наказывать. С человека не снимается вина за его действия, потому что выбор у него всегда есть: он может отрицать социальную психологию «хайлафистов», прагматиков и иже с ними, то есть отрицать чванство, паразитизм и пустозвонство, не имея при этом никакой позитивной программы, целиком уйдя в слепое разрушение. А может воспринять революционную идеологию и мораль рабочего класса и оценивать события, видя перед собой перспективу созидания, видя духовные ценности нашего общества, а не только то, что соответствует системе купли-продажи и определяет психологию мелкобуржуазной стихии, которую Ленин недаром называл первым врагом революции и пролетариата с тех пор, как уничтожена эксплуатация и разгромлены белогвардейцы.

Переходов с одних классовых позиций на другие предостаточно. Значит, человек это может. Значит, его сознание шире, богаче, чем простое отражение тех или иных классовых явлений. Значит, человек виноват, если не захотел думать и страдать, если не потрудился ознакомиться с духовным богатством всего общества, всех его слоев и классов, — и выбрать лучшее, выработать прогрессивное, демократическое, созидательное отношение к жизни. Значит, мы можем с него за это спросить.

Но ведь не только спросить. Ведь есть же комсомольские работники, воспитатели, пропагандисты и т. д. Мы должны и помочь. Мы должны поставить его на позиции сознательного пролетариата, чтобы он знал, в каком направлении развиваться, где искать истину.

Почему он ищет истину в тупике буржуазных теорий, а не в марксизме? По этому поводу хоть немного, да нужно, пора сказать.

Не одна только простая лень и бывший в моде скептицизм (к счастью, сейчас выходящий из моды, да и пора уж!) мешают получить достаточное образование. Есть и другие причины. Вот образчик. «Мне довелось сдавать экзамен по научному коммунизму. То, что я прочла на страницах учебника, было нелепо и утопично, как сны Веры Павловны. Но экзамен я, конечно, сдала на «пять». И так все: не верят, что говорят их губы».

Беру учебник «Научный коммунизм», читаю параграф «Личность при социализме»: «При социализме общественный интерес... является общим для всех социальных групп. Поэтому он становится также интересом каждого члена общества». Далее три группы очень хороших черт вышеупомянутой личности. Исключительное единство «всех учреждений и граждан». Разумеется, есть пережитки и рецидивы. Но все они чужды социалистическому строю...»

Возникшая в уме читательницы проекция с учебника на Чернышевского, а с себя на всех — поучительна. Чернышевский в моей защите не нуждается, но и терпеть такое поругание я тоже не могу. «Что делать?» — одна из моих любимейших книг, причем особо — за личность автора, которая видна в каждой строчке, в каждой буковке романа.

Давайте все-таки раздавать по заслугам, кто что заслужил. Не Чернышевский был селекционером, выведшим «личность при социализме с тремя группами черт, за пять минут уже забыла каких». Его роман — наша духовная ценность. Не надо все подряд валить в одну кучу. К чему я это говорю? Чтобы убедить читать тех авторов и лучше всего только тех, кто идею сам выстрадал, у кого она своя. Не поставят пятерку на экзамене? Ну что за беда!

Пишет мне один из молодых читателей: «О каких ценностях духовного, морального, психологического порядка Вы говорите? В Москве, не спорю, может быть, они и есть, но в Кузнецовске?..» Почему бы вдруг Кузнецовску Ровенской области оказаться обделенным социалистическими ценностями? Оказывается, там вечером скучно.

Обращаю ваше внимание на то, что существует путаница в понимании духовных ценностей. Количество «посадочных мест» в зрелищных заведениях — это одно, а духовное богатство социализма, впервые в истории человечества сделавшего труд, а не родовитость и не деньги, мерилом человеческого достоинства, — это другое. Вульгарность, примитивность трактовки наших ценностей очень мешают.

Учитывая особенность дня, а также и характерный логический ход читателя, который мы видели в начале его письма, добавлю пару строк на наболевшую у всех тему: пьянству противостоит не отрицание пьянства, а осмысленная жизнь. Осмысленная жизнь, наполненная трудом и борьбой, которая естественно включает в себя трезвость. Осмысленная жизнь, которую не подменишь членством в клубах трезвости. Ленинский период нашей истории был самым трезвым не из-за одного «сухого закона», а прежде всего из-за того, что люди видели перспективы новой жизни и активно участвовали в ее строительстве.

Я это потому пишу, что, как черт ладана, боюсь профанации большого дела, пусть и неосознанной, по типу: это в Москве есть чем водку заменить, а в Кузнецовске нечем, кроме как антиводкой, трезвостью ради трезвости. Трезвый, конечно, достойнее пьяного. Но быть непьяным — это еще не позиция, не цель и не смысл жизни; Без цели и без смысла найдется новая сивуха.

В будущее мы сейчас смотрим смело. Ведущаяся в стране работа благотворно скажется и на воспитании молодежи. А всякие молодежные группировки, лишившись почвы, начнут изменяться психологически. Вместе с отжившими, мертвыми формами начнет терять яркость и их дикарское отрицание. Тут бы и поспеть помочь увидеть подлинно ценное, то, что создано нашей демократической культурой, нашей революционной марксистской идеологией, нашей социальной практикой: коллективистские установки, достоинство и почести по труду, стремление к социальной справедливости... Да мало ли!.. Все это наше, у нас, надо только уметь видеть.

СРОЧНАЯ КОМАНДИРОВКА

Уголовное дело возбуждено 7 мая. Место действия не менее обращает на себя внимание, чем время действия. Ворошиловград, пролетарский город, центр шахтерской области, вскоре здесь откроют памятник конкретному рабочему человеку: не рабочему вообще, а Алексею Стаханову. В двадцати, минутах езды на машине — Краснодон, место подвига молодогвардейцев.

Но характерно не то, что преступление совершилось здесь. К сожалению, оно могло случиться где угодно. Характерно, как именно отреагировал пролетарский, шахтерский край на глумление над землей Краснодона. Он подал пример правильной, точной реакции, когда открыто, гласно, прилюдно вскрыл, обозначил и подрезал под корень только-только заявившее о себе негативное явление.

Меня просили ничего не замазать, не скрыть, но и не раздуть шире реальных рамок явления. Сказать как петь, не больше и не меньше. Постараюсь так и сделать.

Группа молодых людей, в основном избегающих как работы, так и учебы, живущих на родительские деньги, пьющих, не имеющих в жизни даже самых мелких целей, организовала притончик на 11-м этаже, в центре города, в четырехкомнатной квартире, где пьянство уже свело в могилу родителей и где за старшую осталась Марина, ухитрившаяся не только стать, говоря юридическим языком, содержательницей притона, но и растлить в нем младшую, несовершеннолетнюю сестру. На суде меньшая будет хихикать, ее удалят из зала.

Одиннадцатый этаж имел два филиала: подвал под названием «Кругозор» и развалины бывшего здания мединститута. В уютных развалинах собирались не только постояльцы 11-го этажа, но и другие пропойцы и воришки. Пока шел суд, развалины начали сравнивать с землей. К моменту речи прокурора от них осталась половина.

Все десять подсудимых — бывшие ученики 26-й школы, живут неподалеку друг от друга, по сошлись на иной почве и территории: на территории молодежных кафе «Арктика», «Театральное», «Снежинка». Пока шло следствие, «Арктику», во исполнение правительственных указов от 17 мая, переделали в безалкогольное кафе. Там подают фирменное мороженое с орехами, экзотичные фруктовые десерты, безалкогольные коктейли. Вкусно, оригинально и дешево, за два рубля можно сидеть целый вечер. Украина овощами и фруктами не обижена; чтобы подать дыню в сливках, не требуется снаряжать спец-авиарейс на юг.

Теперь в кафе можно привести ребенка, можно отдохнуть людям любого возраста. Отпала необходимость в дежурстве дружинников и нарядов милиции, а выручка выросла, товарооборот увеличился.

Второе кафе сейчас бездействует: не решено, как с ним поступить. Третье выполняет прежние функции.

Итак, пьяная на родительские деньги, приворовывающая десятка, отплясав свое на дискотеке в кафе, где этих тунеядцев охраняют отработавшие полный рабочий день дружинники, собиралась в притоне. Главарем был Коноплицкий, самый сильный и самый наглый, но не самый тупой. Он числился здесь «штандартенфюрером», иногда просто «фюрером», приветствовать его требовалось соответствующим поднятием руки. У него было двое «заместителей»: Уродин и Иванов. Здесь били и принуждали девушек. Одна из них собралась даже кинуться с балкона, тогда отстали. Порезала себе руку стеклом — тоже чтобы отстали.

Будем с вами помнить, что и мораль, и закон воспрещают принуждать девушек независимо от того, хорошего пни поведения, сомнительного или такого, какое уже никаких сомнений не оставляет. Здесь мы имеем дело с последним вариантом.

Девушек называли «партизанками» и «поджигательницами». Здесь они носили имена трех наших наиболее известных и любимых героинь Великой Отечественной войны, в том числе двух из Краснодона. Девушек ставили на колченогую табуретку, рисовали на них зловещие знаки или, наоборот, звезду. Губной помадой рисовали «кровоподтеки». На шею надевали петлю из веревки и прикрепляли к лампе, спрашивали явки и пароли. Пытались заставить кусать стекло. Потом имитировали «казнь партизанки». Чем все это сопровождалось, читатель достаточно зрелого возраста уже понял, а юному знать рано. Всем сопровождалось. Действиями по целому набору статей Уголовного кодекса. Особо отличались Кононлицкий, Уродин, Мокрушов Веклич, Иванов, Тютюнник.

Цинизм есть цинизм. Лишь в порядке редкостного исключения может (да и может ли?!) образоваться личность, циничная, так сказать, выборочно. Человек един, его сознание не разделено на сектора с непроницаемыми перегородками. Циник есть циник. Возьмите хоть его отношение к женщине, хоть отношение к подвигам героев, хоть к стране в делом, да хоть к чему хотите! — цинизмом поражено всё. Не выведен пока еще искусственно цинизм с локальным действием. В естественном своем состоянии он поражает всю личность.

...По городу расползтись, разумеется, слухи, да и не только по городу. Экскурсовод в Краснодоне сказала мне, что за час до меня приезжала группа с Камчатки, спрашивала, что у них происходит. Слухи двух родов: первый — обычное преувеличение; второй — изменение социальной принадлежности посетителей притончика. По поводу второго слуха мне есть что сказать.

В этом случае мы инеем дело с детьми из самых простых семей. Да и город не такой, чтобы поверху образовывались «сливки». Хороший город, чистый, пролетарский. Но упорные слухи, что судят «элиту», имеют основания, и вот какие.

Если мы с вами хоть капельку материалисты, то должны понимать, что новые понятия в так называемых «верхах» — отражение экономического положения и соответствующих понятий какого-либо класса или слоя общества. Имеем тунеядствующих «люмпенов» — значит, должна быть аналогия в «верхах». Крохотная компания постоянных посетителей, условно говоря, той или иной финской бани, может, конечно, объявлять себя «передовыми европейцами», обогнавшими «отсталых» по взглядам, поведению, взаимоотношениям полов. Но мы с вами должны понимать, что эти «передовые» как по способу получения жизненных благ, так и по характеру развлечений не что иное, как повторение, зеркальное отражение подвала под названием «кругозор». Отсюда идет пар в «баню». Поэтому упорные слухи об «элите» не так безосновательны, как может показаться.

...Под руку нашей десятке попадались и забредшие в притончик подростки. Их били, одного из них «вешали», посыпали сахаром, поливали водой. Тут отличались Плиев, опять Коноплицкий, опять Иванов.

Своих денег у них было мало, а пили много. Могли потребовать у девушек с доходами неизвестного происхождения «дань за 12 лет» (две бутылки водки) или отнять паспорт, чтобы выкупили за червонец.

Эти люди никогда воровством не брезгуют, тащат все, что плохо лежит: чужие вещи, деньги, бумаги. Так и здесь. Ограбили киоск «Союзпечати»: стянули значки по 20 копеек, несколько ниток четырехрублевых бус. Из школы, в которой сами учились, украли дорогую меховую шапку. Раздели на улице неизвестного пьяного.

На суде Тютюнника спросили, каковы его доходы.

— Стипендия... Когда пять, когда шесть рублей.

Преступные действия продолжались полгода. Милиция фиксировала безобразия и уходила. Через полчаса после ухода милиции действия возобновлялись. За формализм и халатность четверо работников органов внутренних дел уволены. Среди родителей, вырастивших для общества таких молодых людей, были трое коммунистов. Они исключены из партии. Всюду, где работают остальные родители, проведены рабочие собрания. Комсомольцы, бывшие в «десятке», исключены из комсомола. Содержательница притона выселена, квартира отдана другим людям. Младшие дети этой семьи содержатся в интернатах.

Все ли сделано? Нет. Тунеядцы с восьмиклассным образованием, проходящие по делу как свидетели, так и остались тунеядцами и недоучками. А надо бы их принудительно трудоустроить и заставить доучиться. То же касается и потерпевших. Преступников суд отправит куда надо, остальных причастных к делу на Луну не пошлешь, они остаются в обществе, и их придется воспитывать и учить, деваться от этого некуда.

— Как пришли вам в голову мысли о таких действиях? — спрашивает судья Коноплицкого.

— Я смотрел много фильмов про войну, — отвечает Коноплицкий — Стал подражать.

Прощу понять меня правильно. Я ни в коем случае не хочу сказать, что это кинематограф повинен в том, что творилось в притоне на одиннадцатом этаже. Ни печатное слово, ни изображение на экране не в силах сами по себе оказывать такое воздействие, даже если б стремились к этому.

Мы много говорим сейчас и пишем о негативных явлениях: о прямой или косвенной жизни за чужой счет, о нетрудовых доходах, о возможности брать от общества больше, чем отдавать, и о многих других проявлениях мелкобуржуазности (давайте же смотреть на вещи с классовых позиций). Мелкособственническая, мелкобуржуазная, стихия с ее несоциалистическими формами повышения благосостояния — это и есть почва для антиподов нашей морали, в том числе и в молодежном варианте. А на эту почву может лечь все, что угодно. Всё, кроме нашего, социалистического, коммунистического, которое не может лечь на эту почву по той простой причине, что это для него чужая почва.

Тот же Коноплицкий был в Краснодоне, как и все остальные из притона. «Молодую гвардию» он «не дочитал», но мемориал видел, в музее был.

— По-моему, дедушка у меня воевал, но точно не знаю.

Так не кажется ли вам, что, с учетом вышесказанного, мы должны быть тоньше, умнее и психологически образованнее, когда беремся за военную тему? Думаем ли мы о том, на какую почву ложится то, что мы пишем, и то, что мы снимаем? А соответственно: какой же отпечаток в сознании даст наша деятельность?

Многие люди, связанные с судебным делом, так или иначе затрагивали этот вопрос. Так давайте же прислушаемся наконец к людям, ведь недаром же одни и те же мысли приходят в голову и судье, и прокурору из Киева, находящемуся здесь в командировке, и комсомольскому работнику, и учительнице литературы, и журналистке из местной газеты, да и мне самой.

Первое. Давайте обратим внимание, что малолетним у нас запрещено смотреть в кино, как люди раздеваются и целуются, а как людей пытают, вешают, жгут — пожалуйста, В первом случае мы боимся ненароком растлить незрелую личность, а как во втором? Разве менее опасно? Разве механизм не тот же?

Второе. Хорошо ли школьникам-следопытам раскапывать могилы, где погребены неизвестные участники войны, в поисках останков того, кого они ищут? Хорошо ли школьникам, увлекающимся театром, многократно репетировать, изображать на сцене, «входить в роль» и показывать таким же зрителям пытки Степана Разина или Емельяна Пугачева? Хорошо ли, как это было в 26-й школе на «великолепном атеистическом вечере», показывать театрализованную сцену сожжения Джордано Бруно? (Об этом рассказывал на суде один из подсудимых, Шакиров, принимавший активное участие в подготовке вечера.)

Третье. Более тонкое. Люди обращают внимание, что на экранах взамен явно тупых и обреченных на гибель эсэсовцев, которым невозможно было захотеть подражать, появились вежливые, умные, надменные, холеные... те же эсэсовцы. А наши патриоты — грязные, где-то в хлеву, в болоте, обреченные, с безумными глазами, замученные. Еще раз прошу понять меня правильно. Мне прекрасно известно, что искусство давно уже переросло ту эпоху, когда Скотинин получал свою фамилию ради прямой проекции на его внутренний мир. Мне прекрасно известно, что человек неоднозначен, сложен, что сложен наш мир и что искусство не должно быть примитивом. Но мне также известно и то, что фашист — носитель варварства в цивилизации, что он — продукт распада, гниения буржуазного общества, что его черты, как социального типа, — антикультура, антимышление, антицивилизованность. И если ты художник и гражданин, то эти черты будут видны и слышны в каждой буковке и в каждом кадре. А если нет — то не берись за эту тему, выбери посильную.

Четвертое. Кто-нибудь изучает, как наша кинопродукция воздействует на разные социальные категории молодежи и на разные возрасты? Я не могу посмотреть на экран глазами мальчика-подростка. Вижу эпизод по телевизору: сожжение наших людей в деревянном бараке. Огонь, как всегда, красив. Запаха горящего человеческого мяса, естественно, не слышно. Слышен хохот и аплодисменты: — звуковое сопровождение кадров. Это радуются фашисты, но их уже не видно, виден огонь и слышен хохот.

А теперь, посмотрите в зал судебного заседания, на целую десятку молодых людей, у которых самые интеллектуальные занятия — прогулки с собакой и футбол; место, куда их больше всего тянет, — притончик, как будто он медом намазан; развлечения, не считая противоправных, — дискотека и кино. Послушайте хохоток пострадавших девушек, которых судья вынужден призывать к порядку. Да не забудьте же, что наши производственные отношения весьма и весьма еще далеки от идеала, к которому мы стремимся, и что почву для антиподов нашей морали мы реально имеем.

Не слишком ли долго мы говорим о «немотивированной жестокости»? Не пора ли выявить мотивы? И когда мы справедливо говорим о влиянии пьянства, о равнодушии окружающих, о безобразном воспитании в семье и т. д., то не пора ли задуматься и над более тонкими материями?

...Прихожу в гостиницу, включаю телевизор. Величественное зрелище: открытие памятника одной из любимых народных героинь Великой Отечественной войны... Открытие памятника и происходящее на судебном процессе объединены во времени в один день.

О чем же думаешь, сидя на процессе? О взаимоотношениях полов. Молодые люди от 16 до 24 лет имели отношения с такими же девушками. Их показания на процессе да плюс еще четырехтомное уголовное дело. Ни одного человеческого проявления: хоть бы раз кто-то кого-то обнял или поцеловал. Этих людей друг от друга тошнило (в прямом смысле слова). Скоты ограничены и защищены своими инстинктами. Они не могут быть ни выше, ни ниже своих инстинктов. Человеку суждено другое: безграничны вершины человеческого духа, тонкости и нежности чувств, по безгранично и снижение, нет ему дна⁴.

Теперь то, что лично для меня в этом деле главное: гласность. Безусловно, что общество не может справиться ни с одним негативным явлением, если на местах его будут замазывать, заклеивать и прятать. Оно уйдет вглубь, там окрепнет, расширится и вынырнет опять. К тому же, когда прячут — не могу отделаться от этой мысли — по-моему, в чем-то укрываемому явлению сочувствуют...

А лучше-то вытащить на солнышко, прояснить, да и подрубить под корень. Вот это и будет по-ленински, в соответствии с ленинскими нормами жизни.

Здесь так и поступили. Дело слушалось во Дворце строителей, в огромном зале с усилителями громкости, чтобы все и всем было слышно. Собрали в основном молодежь. Процесс сделали воспитательным.

Люди должны знать правду: во-первых, что за явление перед ними, во-вторых, каковы его рамки. Закрыли процесс, только когда приступили к разбору тех моментов, которые закон обязывает слушать при закрытых дверях.

Областная газета дала публикацию, а местное телевидение — передачу.

Этим обком партии не ограничился. Каковы в области другие негативные явления в их молодежном варианте? Где мы теряем молодежь? Где конкретно? Сейчас составляется «карта»: где и какие очаги верующих, вербующих молодежь, где так называемые «меломаны» и т. д. То есть общая формула «борьба за молодежь» приобретает конкретный вид: улица, дом номер, каким оружием ведется борьба. «Карта» составляется в ходе выполнения постановления ЦК КПСС об усилении партийного руководства комсомолом.

Чтобы справиться с негативным явлением, нужно, для начала, знать, где оно, как называется, что собой представляет. Его точные рамки; не шире и не уже, чем есть на самом деле. Такой подход в наших условиях гарантирует победу. Недаром так быстро справились и в нашем случае.

Как только явление еще в зародышевом состоянии обнаружилось - его вскрыли. С ним справились правдой, гласностью, обостренно резкой, непримиримой оценкой шахтерского края.

Крошечная деталь. Мы торопились, чтобы не опоздать на речь прокурора. На следующий день водитель спрашивает:

— Успели. Минута в минуту вошли. Он обрадовался:

— Значит, и мой вклад есть, чтобы справиться с ними. Вы вчера не заметили, а я гнал, как только мог.

Здесь не занимаются умствованиями по поводу «сложной и ранимой души подростка», не называют притончик «командой» или еще каким-нибудь неопределенным словом. У людей заметна не попытка вникнуть в механизм произошедшего, а дрожь омерзения. Здесь рабочий край с соответствующей направленностью оценок, твердых, непримиримых и верных. Этот край, недаром давший нам Стаханова и молодогвардейцев, не счел воришек, растлителей и пропойц из притона имеющими особую «систему взглядов» или «мировоззрение», а счел их особо циничными хулиганами, насильниками и извращенцами, опоганившими землю Краснодона.

Главарь лишен свободы на 13 лет, остальные на 10, 9... и так далее — до трех.

«АРИСТОКРАТЫ ДУХА»

Не так уж часто социальный тип заявляет о себе с предельной ясностью: вот он я, вот этот период жизни я приветствую, потому что он мой, мне в нем хорошо, а вот этот я отрицаю, потому что мне в нем плохо.

«Уважаемая редакция! Неужели же и вправду намереваются возродить недоброй памяти нафталинный дух?»

Под «нафталинным духом» авторы письма подразумевают то, что мы называем социальной справедливостью, причем их раздражают самые простые, всем понятные и безусловные грани проблемы: что большое наследство развращает и наследника, и его окружение, что каждый человек, независимо, произошел ли он от писателя или от дворника, должен сам себе на хлеб зарабатывать и т. д. Лаконичная формула: кто не работает, тот пусть не ест — как видим, и по сей день у кого-то вызывает негодование. Аристократ начала века ненавидел эти слова, потому что боялся будущего, а в данном случае мы наблюдаем любопытное перевертывание: наш лозунг отнесен его противниками к прошлому, причем «недоброй памяти», а его антитеза — «священная частная собственность» — объявляется настоящим и будущим.

«Наш круг, круг артистов, писателей, композиторов, художников, вышедших на орбиту в 50-е годы...»

Иногда совершаются забавные ошибки: уходящее в прошлое может искренне возомнить себя новым, правое может горделиво объявить себя левым, темные идеи могут заявить о себе как о передовых. Тогда передовые идеи соответственно будут объявлены темными, а их носители «ретроградами» или даже «мракобесами».

«Наш круг, круг артистов, писателей, композиторов, художников, вышедших на орбиту в 50-е годы, есть средоточие гражданственной мысли Отечества».

Посмотрим же, какое содержание вкладывается в эти слова.

«Ведь и тогда, в 30-е годы, никто не думал упрекать советского писателя графа Алексея Толстого за уровень жизни, соответствующий титулу. Русская творческая интеллигенция всегда жила несколько иначе, чем этого требуют нормы абсолютного имущественного и социального равенства. Поэтому намерение «причесать» наши доходы при переходе- их к детям выглядит странно...»

Здесь авторы письма могли бы поставить точку. В общем-то, они уже сказали все. Но точку поставил бы кто-нибудь погрубее. Мы с вами имеем дело с людьми утонченными. Грубый денежный интерес они должны «одухотворить», возвысить. Поэтому они продолжают.

«Естественно, что и дети наши не могут не творить дух, они почти физически не могут не продолжить гражданственности. Но чтобы творить, человек не должен думать о куске хлеба. Нам приходилось думать об этом — и сколько же чувств, таланта и вдохновения потеряла Россия! Верите ли вы сами, что художник был бы в состоянии поставить серию фильмов, пронизанных тончайшим ароматом сквозного родства всей русской культуры без различия времен и классов, если бы, говоря языком наших детей, «вкалывал»? Разве позволительно лишать общество таких мощных проявлений духа, разрушать с такими усилиями созданную его надбытность, заставлять наших детей не чувствовать, а думать о прожиточном минимуме?»

Тут мы перебьем авторов письма, чтобы поговорить с читателем. Конечно же, вы заметили открытое, откровенное барство, проступающее почти в каждой строчке. Так и встает за письмом прошлый век, феодализм, который, между прочим, в реальную эпоху его существования называли крепостным правом, а не ароматом.

Относиться к прошлому можно, конечно, по-разному. Но хочет того художник или не хочет, понимает или не понимает, прошлое он видит и предлагает видеть зрителю или читателю через призму классовой идеологии. Вы скажете: через свою личность. Пусть так, но в основе оценок любой личности лежит именно классовая идеология. Если чуть-чуть продолжить развитие мысли, то надо будет добавить: и классовая заинтересованность. (Кстати, заметьте: фильмы об интеллигенции, пошедшей с народом, в письмо «не попали», а ведь и они тоже талантливы.)

Русская культура, как и любая другая, никогда единой не была, поскольку времена и классы всегда были и никуда не девались. Бар без холопов не бывает. Доказывать это примерами из эпохи крепостного права было бы излишним усердием. Пусть современное духовное барство докажет это собственным текстом.

«Тяжко духовным лидерам общества словно бы оправдываться перед несуществующими в искусстве и потому не представляющими себе, сколь тяжела ноша творца...»

Вот-вот... Без «профанов» никуда. Господско-холопскую психологию недаром называют двуединой. Какой же ты аристократ духа без профанов? Да никакой.

«И детей наших мы не готовим к «сладкой жизни». Наши дети трудятся ничуть не меньше, чем те, кого могли бы ввести в наш круг с улицы...»

Вот-вот... Кухаркиным детям не место в гостиной...

«Если бы был достаточно (в том числе и в материальном выражении) оценен талант Максима Дмитриевича Шостаковича — будьте уверены, он остался бы верен Родине! — Скольких людей мы так теряем!..»

Скажите, а почем ваши таланты? Сколько они стоят сегодня на мировом рынке? Сколько, по-вашему, надо платить глашатаям «гражданственности» за верность Родине?

«Нарушать естественное развитие событий в сфере имущественного и неимущественного наследования, традицию династий и потомственного приоритета — во-первых, несправедливо, а во-вторых, бесполезно: сберкнижки на предъявителя покуда не отменены в нашей стране, а что такое сокровища — вы, наверное, знаете хотя бы из институтского курса политэкономии».

«Дух» пошел на рубли, «гражданственность» — на вес. Из «гражданственности» собирают сокровища.

«Да и неимущественное наследование обеспечивается системой столь распространенной, гибкой и неуловимой, что ее сломать или хотя бы ограничить в принципе невозможно. Однако даже одни разговоры на эту тему способны разжечь кое у кого аппетиты и вожделения весьма нездорового и нереального свойства, которые ничего, кроме вреда, России принести не способны. В силу естественной логики вещей подписываемся коллективным вымышленным именем. Итак, от имени друзей и коллег — Дмитрий Васильевич Артамонов. Ленинград»⁵.

Оппоненты высказались полностью. Теперь нам слово.

Похоже на то, что здесь потребуется абсолютно ясное размежевание линий. Проясним прежде всего путаницу по поводу «русской интеллигенции», которая якобы особой сторонницей равенства никогда не была.

«Русские художники... — писал Блок в статье «Интеллигенция и революция», — как и народная душа, их вспоившая, никогда не отличались расчетливостью...» А один из этих русских художников так прямо и говорил, что ничто не делает так человеком, как сознание социального неравенства.

Если пишущий талантливый барин мог сделать завещание в пользу французского семейства, то пишущий талантливый разночинец, с куда менее тугим кошельком:, стремился построить либо школу, либо больницу у себя на родине. Один врач на свои гонорары строил доходный дом, другой — содержал за свой счет стипендиатов. Это к вопросу о «единстве» культуры во всех ее проявлениях.

Россия прошлого столетия отмечена не только барством диким и рабством тощим, но и появлением интеллигенции, душой болеющей за «серый люд». Такой была уникальная, как будто бы единственная в мире, социальная ситуация, что образованная часть общества по своему положению оказалась ближе к угнетенным, нижним слоям, а не к верхним. Отсюда — система взглядов и оценок образованного русского человека второй половины XIX века, которая до сих пор у одних вызывает уважение, внутренне выпрямляет и очищает, у других — вызывает недоумение и сарказм.

Краткая формула: Отечество — это та мысль, от которой в конце концов умирают («Знает ли он, что такое отечество?.. По-настоящему-то ведь это нестерпимейшая сердечная боль, неперестающая, гложущая, гнетущая, вконец изводящая человека...» — это один из героев Щедрина); народ — это то, из-за чего плачут от стыда (к сожалению, это назвали «комплексом кающегося интеллигента», и в качестве гротескового примера приводят одного из героев Михайловского, который, сидя в тюрьме, рыдает, что вынужден даром есть хлеб, добытый мужиком в поте лица). Да, здесь легко шаржировать, но смешно ли получается? Мне что-то не смешно.

Вот с этими ведущими идеями русская демократическая интеллигенция (так называемые «старые интеллигенты») подошли к эпохе, когда в России началось распространение марксистских идей, когда появился и согрел для восприятия этих идей передовой класс новейшей истории. А тут уж до этики большевизма: нравственно то, что служит освобождению пролетариата, — рукой подать.

Но если созрел пролетариат — значит, развился капитализм. Значит, уже иные структуры определяют систему взглядов образованного человека. Значит, перед нами уже другая интеллигенция: часть ее, как уже сказано, сливается с верхними слоями пролетариата, с передовыми рабочими, и уходит в революцию. Другая часть... у нее путь в другую сторону.

Нравится это «духовным лидерам общества» или нет, но это так: хоть именно интеллигенция создает духовные ценности, но все же в своем творчестве отражает установки и идеалы того или иного класса общества, а не свои собственные, поскольку таковых у нее не имеется. Правда, интеллигенция умеет кричать о себе так громко, как никто, но это сути не меняет. Возможно, «духовным лидерам» все это покажется оскорбительным, но это не более оскорбительно, чем констатация факта, что Волга впадает в Каспийское море.

Значит, так. Интеллигенцию с конца прошлого столетня делили на буржуазную, мелкобуржуазную и пролетарскую. И возразить против этого нечего. Первая в свое время отправилась за море. Две другие никуда не отправлялись и продолжали свою творческую деятельность, отражая соответственно установки и идеалы мелких собственников — и коллективистские, пролетарские установки, коммунистический идеал.

В одни периоды популярны одни художники, в другие — совсем иные по направленности и по тематике. Такие изменения отражают движения общественного организма, его противоречия. Классы выносят «на орбиту» своих представителей, которые, случается, имеют глупость полагать, что они сами туда «вышли», проявив тем самым «надбытность» своего «мощного духа».

Бывает так, что вдруг начинается поэтизация патриархального, мелкособственнического быта. Идеал помещается не впереди развития, а за ним. Ну а коль вскочила на коня патриархальщина — жди и барских настроений. А появились аристократы – погляди, где же "чернь".

Мелкий собственник - стародавнее изобретение истории, "сквозной" через все экономические формации тип и выдвинутые им фигуры, – хорошо известен нам еще по работам Маркса. Вот статья "Классовая борьба во Франции с 1848 по 1850 гг.", в тот период, когда две трети населения страны составляли крестьяне. Маркс обращает внимание на смену исторических фигур: чьи это представители? – соответственно: какой класс в данный момент одерживает верх.

"10 декабря 1848 г. было днем крестьянского восстания... Символ, выразивший их вступление в революционное движение, неуклюже-лукавый, плутовато-наивный, несуразно-возвышенный, расчетливое суеверие, патетический фарс, гениально-нелепый анахронизм, озорная шутка всемирной истории, непонятный иероглиф для цивилизованного ума,– этот символ явно носил печать того класса, который является представителем варварства внутри цивилизации."

Луи-Бонапарт "был изобретением крестьян..." "Они выступили на один миг действующими лицами революционной драмы..."

Вот это и есть классовый анализ той или иной "вышедшей на орбиту" фигуры или фигурки. Эту логику вы можете применить... да к чему угодно.

Еще раз вчитаемся в письмо. Мелкособственническая, мертвая хватка за свой "кусок" пронизывает его насквозь. Только "кусок" здесь не то, что можно собрать с огородика, а то, что можно собрать с талантика. Нищий духом собственник в сфере духа. Он не может не желать передать свою собственность по наследству. Для него это "естественно". Отсюда – отталкивание "уличных". Отсюда – "традиции династий и потомственого приоритета",– в этой феодальной архаике и заключается жизненная философия "передовых" авторов письма, раздраженных, что повеяло "нафталином" социальной справедливости. Темные идеи здесь считаются передовыми, а передовые – темными.

Не они перед Отечеством в долгу, а Отечество перед ними в долгу: недоплатило...

Поэтизация барства, то есть особая, изысканная форма порчи общественного сознания, считается проявлением гражданственности.

"Почему гадят в любезных сердцу барских усадьбах? – пишет Блок в январе 1918 г. в статье "Интеллигенция и революция".– Потому, что там насиловали и пороли девок; не у того барина, так у соседа".

Клановость, элитарность, замкнутость круга, доступ в него лишь "своей" молодежи – один из способов порчи завтрашней культуры, снижения ее уровня. Умы и таланты гораздо чаще складываются там, где сильнее давят противоречия и напряжение жизни, где необходимо ломать голову, чтобы найти путь для развития, чем там, где все благополучно и путь проложен старшими. Нахватанность, раннее умение повернуться в родительском кругу могут создать иллюзию, что дитя от рождения призвано именно здесь и вертеться. Но, как правило, лишь иллюзию. Претворяя эту иллюзию в действительность, мы лишаем страну здоровых, поднимающихся из народа творческих сил, которые "могут в будущем сказать такие слова, каких давно не говорила наша усталая, несвежая и книжная литература" (из той же статьи Блока).

Поэтому и осуществлять доступ к творчеству для всех, а не только для избранных – основная форма, в которой может проявиться подлинная гражданственность зрелых поколений творческой интеллигенции. Но это уже из области коллективистской психологии, коллективистского поведения, которое чуждо любым аристократам, потому что отрицает и отметает их.

Ни Фурманов, ни Фадеев написать такое письмо не могли бы: их выносили на орбиту другие движения общественного организма...

Веяний нового времени наши оппоненты испугались. Это обнадеживает.

РЕЗОНАНС. ТАЛАНТЫ ПО НАСЛЕДСТВУ?

Давно, очень давно я не чувствовал себя в такой степени ленинградцем, как после чтения «Аристократов духа»… И оскорбление – нравственный ожог, буквально! – которое я испытовал, прочитав анонимное письмо Артамоновых, вызвано не только содержанием этого письма, но и адресом, откуда оно в редакцию направлено: из Ленинграда же!..

Не удивлюсь, если у них, у Артамоновых, и звания есть, и регалии, и государственные премии, и щедрые заказы, и договора, и партбилеты в карманах. Вот ведь беда-то в чем. И подумал я: фигурально говоря, не пришла ли пора снова Зимний брать? Не сдается мелкий буржуа, в крупные метит, так и прет из земли, да еще за небо хватается: мое, мол, небо и детей моих, никому не отдам!..

А мурло-то мещанину не спрятать. Пятачок — хоть и позолоченный — все равно пятачок.

В Ленинграде сейчас открыта выставка, посвященная столетию со дня рождения великого русского советского поэта Велимира Хлебникова. Судьба и личность Хлебникова являют нам тип российского интеллигента-бессребреника в чистом виде, как некую квинтэссенцию, как идеал. В нравственной «палате мер и весов» Хлебников — эталон чистоты, благородства, идейности, бескорыстия.

А сколько ленинградцев хлебниковской закваски погибло, защищая наш город на фронте! Сколько их на Пискаревском лежит... А сколько настоящих художников (в широком смысле этого слова) жили и живут в нашем городе, работают не за страх, а за совесть, живут скромно, без званий и наград, порой на гроши, и народ благодарно принимает плоды их подвижнической жизни.

Александр Крестинский, член Союза писателей

Они вспомнили одного графа — А. Толстого. А почему они не вспомнили другого — Л. Н. Толстого? Ему было стыдно, что он живет в роскоши. Он всю жизнь стремился к простоте. И ведь никто из его детей не стал хотя бы сколько-нибудь заметным писателем. Ведь и семейная его трагедия разыгралась на почве того, что стыдно его детям после смерти отца жить на доходы с его произведений.

Толстой подробно характеризует своих детей и нисколько не обольщается на их счет. Он их любил, очень любил, но не мог идти против совести, он видел их такими, какими они были на самом деле. А сейчас эстрадная певица выводит, за руку перед камерой Всесоюзного телевидения свою дочь и делает вид, что они «творят».

Драматический актер приносит своего пятилетнего сына на передачу «Утренняя почта». Это было бы уместно и детском саду, куда ходит его сын, не более того. Маститый кинорежиссер вот уже много лет пытается показать свою дочь на экране то княгиней, то царевной. Но нет в ней, как говорится, искры божьей! И он это понимает. Но ему не стыдно!

Дошли до разговоров о династическом, потомственном приоритете.

Нам не нужна реставрация Боярской думы, где любому потомственному болвану надевали бобровую шапку, усаживали на просиженную его прадедами скамью и заставляли «править народишком».

Все, что вы написали — это правда. Я ведь тоже из тех же «законодателей духа», но из сферы отраслевой науки. И у нас ведь не лучше. Рационализация объявляется большой наукой, а оргсуета — серьезной инженерно-научной помощью промышленности. И все слышишь: «Караул, недоплатили!» А надо бы стонать: «Братцы, горим, недоработали, зарплату-то перебираем!» Но этого не дождетесь.

Один такой преуспевающий мне и говорит: — Ты, я слышал, деньги в Фонд мира посылаешь? Ну, это ты зря. Разве можно твоими копейками что-то сделать?

Таких, увы, немало. И эта вся публика настойчиво ведет свою линию.

Знают ли «аристократы духа», почем обходится трудовому люду их «дух»? 250 рублей в месяц получает помощник экскаваторщика в карьере, в Рудном. А труд это нелегкий. Зимой зверская стужа. Экскаватор — махина с огромный дом, что-нибудь полетело... и жги часами руки о металл, ворочай детали по сотне килограммов. И попробуйте повертеться за рычагами целую смену! И каково работать в степях Тургая!

А что говорить о наших девчатах, работающих на ткацких станках! Созидательный честный труд — дело очень трудное, жертвенное. Именно поэтому во все времена совесть у честных интеллигентов была основой всех основ.

Вы пишете, что надо привлекать в искусство таланты из народа. Так как же ему, этому таланту, пробиться, если он встречает на своем пути любящих пап и мам с громкими именами?

С «избранными» в искусстве что-то делать надо, а то оно у нас зачахнет.

Вопрос к «артамоновым»: создалась ли бы, родилась ли бы книга «Как закалялась сталь», если бы Николай Островский с детских лет сидел на готовых хлебах?.. А эта книга будоражит молодежь во всех странах мира.

«Нарушать естественное развитие событий в сфере имущественного и неимущественного наследования, традицию династий (?) и потомственного приоритета, — во-первых, несправедливо, а во-вторых, бесполезно...» - считают «аристократы духа».

Именно эту точку зрения отстаивают буржуазные идеологи. По их понятиям, наследование — «естественное» право от природы. Идеологи буржуазии, как и «аристократы духа», едины в том, что собственность должна переходить от поколения к поколению.

Однако буржуазные революции упразднили наследованне политической власти. Социалистические революции уничтожили наследование земли, ее недр, фабрик, заводов. Как видим, институт наследства — исторически преходящее социальное явление.

Разве это не дикость, когда кабинеты, отделы и даже институты иногда передаются по наследству? Дикостью является и наследственность на творческие профессии, «Аристократы духа» позволили бы войти в «свой круг» Есенину, Горькому, Шевченко? Вряд ли.

Я этим летом была в Ялте, в доме Чехова, и была потрясена простотой его быта. А ведь это Чехов!

Недавно поднимался вопрос о том, что театры полны детьми знаменитых артистов, унаследовавшими деньги, самомнение, теплое место, но только не талант и работоспособность.

Как назвать гонорар за подделки, которые мы видим но телевизору и на киноэкране? Нетрудовыми доходами, и никак иначе. Любой из нас знает десятки таких «произведений». А появились они не без помощи «аристократов духа», заседающих в редакциях, правлениях и худсоветах. Их голос там зачастую считается решающим, а они «повязаны» с авторами поддельных произведений, «показаны» в том числе «заботой о детях», то есть «неимущественным наследованием».

Это система действительно гибкая и даже неуловимая для простого зрителя или слушателя, которого «аристократы» презирают. Но изнутри она видна чуть ли не всем.

У художественной продукции есть авторы с именами и фамилиями, поэтому отделить продолжателей дела от получивших наследство несложно. И сделать это пора, потому что во всеуслышание уже говорят: есть, мол, рабочие династии — почему не быть писательским?

Следуя логике подобных рассуждений, можно сказать: художник Н. талантлив, а это значит, что его сын должен быть еще талантливее. Но талант не наследуется; несмотря на то, что и у отца-писателя может быть сын-писатель, вероятность этого — при равном доступе молодежи к творчеству и духовным ценностям — не больше, чем сын-писатель у отца-рабочего.

Но некоторые отцы-писатели этого не признают. И это одна из причин существования низкопробной художественной продукции. Голоса в защиту элитарности звучат громко и открыто. А это уже не только этика, но и политика, идущая прямо против оздоровительных процессов, на которые общество возлагает такие большие надежды.

В ПОИСКАХ ИСТИНЫ

В молодежной среде ощущается сейчас поиск ориентиров, точек отсчета, которые помогли бы разобраться в сложностях окружающей жизни. Это вполне естественно. Новые поколения входят в жизнь, и они должны ее осмыслить.

Познакомьтесь, как это выглядит хотя бы в одном конкретном случае. Пишет мне один из ищущих, думающих молодых людей. (Письмо пришло как отклик на статью «Крайний вариант».)

«Социализм с неизбежностью порождает людей, которых я бы назвал новой интеллигенцией».

Сразу предупреждаю, что это он о себе и о своих товарищах.

«Для новых интеллигентов учебники научного коммунизма — не сон, не формальность, как для некоторых комсомольцев, а руководство к действию...»

«Скоро и очень скоро они заявят о себе во весь голос. Устроят ли их рамки сегодняшней деятельности комсомола, вместившего ⁹/₁₀ советской молодежи, а с ними и добрую часть «хайлафистов», прагматиков, нигилистов? И разве сможет их, жаждущих бурной деятельности, устроить неповоротливость комсомола? Уже сейчас между ними и приверженцами бюрократизма и негоцивизма (продается все — не только за деньги) возникают схватки, в которых новые интеллигенты пока не всегда одерживают верх.

Но их ряды пополняются. Каждый второй, пришедший из Афганистана, наверняка задумается, начнет сравнивать свою жизнь ДО и ПОСЛЕ. И станет ли он после афганских испытаний терпеть домашних обывателей? Станет ли он ОБСУЖДАТЬ, как бы нам исправить систему распределения, при которой нечестный человек, обязанный обеспечивать нормальное снабжение других, себя лишь снабжает и знакомых обеспечивает? Он тоже станет нашим...»

Забежав вперед, я вам скажу, что факты несоответствия между трудом и потреблением автор письма считает проявлением классового антагонизма.

«Не все пока удается новым интеллигентам, еще мало сил, слишком велико разобщение. Однако, объединившись в единую молодежную организацию, с уставом и программой, основанной на неуклонной верности марксизму-ленинизму, они добьются своего. Дима. 18 лет».

Чего же «своего» решили добиться Дима и его друзья? Они хотят добиться коммунизма, но пришли к выгоду, что без революции это невозможно. Ну что ж, и условиях классово антагонистического (по Диме) общества этот вариант неизбежен, так что своего рода логика здесь присутствует.

В самом начале 80-х годов некоторые социальные противоречия, созревшие и требующие разрешения, проявлялись по-разному, в том числе и в специфических молодежных вариантах. На улицах, по которым ходил Дима, появились «быки» и «фураги». Перейдя на любимый им философский язык, скажем, что это было отражение социальных противоречий в сознании части молодых людей. Внешне они отличались так: фураги носили фуражки «как у Ленина» и белые шарфы, означавшие, что совесть их чиста. Ну а бык — идеями не обременен.

Драки одних молодых людей разбудили мысль других молодых людей. Они начали думать: что происходит, почему те, которые утверждают, что совесть у них «чиста», бьют «нечистых»? Или, наоборот, «нечистые» бьют «чистых»?

Так пришла в голову Димы идея классового антагонизма, которая подкрепилась житейскими наблюдениями над той сферой, которую мы именуем распределительными отношениями. А от скороспелого детского «антагонизма» до «гвоздя программы» доморощенных философов: «Путь от социализма к коммунизму лежит через революцию!» — один шаг.

Наверное, нужно предупредить, что в авторе письма покамест нет никакой «угрозы». После нашей встречи он прислал мне еще письмо. Кое в чем он уже изменил свои представления о нашем социальном устройстве — не все сразу, дайте срок.

То зерно в молодежной среде, о котором идет речь, по-моему, здоровое, по сути, зерно. Мыслящая материя мыслит, творит, закрепляет все это на бумаге, делится созданным (в устной и письменной форме). Это естественное состояние живого человека в лживом обществе. Ошибки, тем более в сложнейших вопросах, тоже естественны: не ошибается в них тот, кто об обществе не думает.

Дима относил к «новой интеллигенции» «хороших, добрых людей, верных марксизму-ленинизму». Место социальной принадлежности занимали этические категории, сложенные с «марксизмом», как его понимал Дима. У меня нет сомнения, что свое дело сделали и всякие ходячие «теории» об особой роли интеллигенции в эпоху научно-технической революции. Однако Дима уверен, что «сам до всего додумался».

Теперь он думает несколько по-другому. Удалось его пристроить «в учение» к философу, который научился переубеждать таких, как Дима, и достигает успеха, хотя не всегда.

Таких, как Дима, по-моему, становится немало. Они изобретают собственные «теории», подпадают под влияние чужих, объединяются... Кто-то создает «хороший комсомол» взамен имеющегося. Кстати сказать, формализм, парадность, оторванность от нужд молодежи сказываются по-разному, в том числе неожиданно: ускоряют молодежной среде философский поиск. А бывает и другое: например, воззвания с массой революционных слов, среди которых содержится требование наладить работу душевых.

Все это обязывает нас всерьез задуматься о классовом воспитании молодежи. Некая готовность, ощутимая в мыслящем и действующем ядре молодого поколения, заставляет поторапливаться. К каждому ищущему юноше по персональному философу не приставишь, да и не каждый из них, к сожалению, годится в наставники. Нужна комсомолу и педагогике более эффективная система классового воспитания всех, а не одного Димы. Но для этого мы должны, для начала, хотя бы наполнить конкретным содержанием слова о классовом воспитании.

Второй раздел — раздумья, неизбежные после знакомства с этой категорией молодежи. Наблюдения под соответствующим углом зрения.

Разумеется, передо мной не стоит задача дать проект системы классового воспитания. Я называю тему для размышления, не более того. Лишь штрихами попробую набросать главное, основное и, на мой взгляд, безусловное. Что значит сегодня: установки и позиции рабочего класса? Это отчетливое позитивное отношение к Великой Октябрьской социалистической революции и к тем, кто стоял в авангарде революционного движения — к ленинской гвардии. Это первое. И второе: отчетливое позитивное отношение к передовому в стране, к социалистическому и росткам коммунистического.

С этими двумя основополагающими составляющими массового воспитания, классового мышления и классового сознания, мне кажется, не все так благополучно, как может показаться тому, кто всерьез об этом не задумывался...

Конечно, основное, главное в новейшей истории размежевание линий уже сделано, и сделано Октябрем. Однако борьба идеологий за умы продолжается, поскольку идеологии географически не разделишь. Отношение к Октябрьской революции зависит от классовых установок. Оно было и есть одной из главных точек отсчета двух противоборствующих идеологий. С плюсом отношение или минусом? В зависимости от этого выстраивается ситема взглядов и отношение к обществу. Так ведь отношение молодого человека надо выработать. А вся ли наша продукция работает на плюсовое отношение?

Читаю книгу: «Как показал опыт, наибольшую опасность для общества как социального организма представляют длительные гражданские войны. И дело здесь не только в том, что эти войны подтачивают биологические и экономические корни общества. Дело еще в том, что насилие, жестокость, даже во имя гуманных идеалов, всегда несут в себе нечто разрушающее духовные устои человека. Как показал опыт всех революций, нет ничего страшнее, чем привычка, энергия убийств. Сначала убивают настоящих врагов, потом мнимых, а потом самых близких, самых преданных делу революции друзей», — рассуждает философ А. Ципко в своей книжке «Социализм: жизнь общества и человека», предназначенной для «молодого марксиста».

Почитаешь и подумаешь: а есть ли что-нибудь реакционнее революций? Привычные убийства, ставшие энергией... Да можно ли сильнее оскорбить тех, кто отдал жизни на полях гражданской и Великой Отечественной войн?!

Если революция для автора книжки — синоним насилия и жестокости, то не начать ли нам с воспитания «воспитателей», а не молодежи? Как не запутаться молодому уму, если он не знает, что революция всегда была и будет «злом» с точки зрения класса, чью частную собственность экспроприируют, а уж «морально обосновать» это можно как угодно, но всегда была и будет добром с точки зрения рабочего класса, недаром же и называется наша революция пролетарской. И не пришлось бы А. Ципко рассуждать о том, что нельзя «трагедию» превратить в «нравственное добро», если б он заявленный на словах «классовый подход» применил на деле, да и посмотрел бы, по вине какого класса развязалась гражданская война, какой класс поднялся против народа, чтобы с оружием в руках спасти свое зашатавшееся право владения землями, фабриками и заводами! Тогда и слова появились бы другие, которые соответствуют классовому подходу к оценке исторических событий.

К сожалению, жизнь заставляет напоминать и об отношении к ленинской гвардии, к большевикам. В одном из новейших спектаклей — «Диктатура совести» по пьесам М. Шатрова — выведен на сцену «камень». Так сказано: камень, о который разбивается социализм.

Кто ж этот камень? Да вот, сидит на сцене, так сказать, собирательный тип. Профессиональный революцонер, до Октября — тюрьмы и ссылки, самоотверженна борьба со старым миром. После Октября — стал взяточником, обирал нэпманов, загубил, опорочил социализм.

Собирательному «камню», о который «разбивается социализм», вносят его именное оружие, и он стреляется.

Это мы всерьез? Мы хорошо подумали, прежде чем вывели его на сцену среди других, все ж таки более удачных, более подходящих для обвинения персонажей?

Тончайший слой — ленинская гвардия — был цветом передовых слоев общества: демократической интеллигенции и образованных рабочих. Этот тончайший слой профессиональных революционеров подготовил и обеспечил; народную победу в пролетарской революции и в гражданской войне. Но сам (как слой) исчез, растаял из-за того, что слишком многие погибли, сгорели. Они несли на себе всю тяжесть управления страной до тех пор, пока они были, но были они (как слой) недолго. Это были лучшие. На их этику (этику большевизма) ориентируемся до сих пор как на вершину нравственного подъема.

До победы пролетариата ему служат именно такие люди, и причем только такие. Это уже потом, после победы, к ним примазываются карьеристы, шкурники, взяточники и другие собирательные «камни» последующих времен.

А ленинская гвардия погибла не от самострелов из именного оружия!

Читаю газеты. Публицист и ученый Г. Лисичкин полемизирует на страницах «Литературной газеты» с ученым В. Роговиным, неоднократно выступавшим по проблемам социальной справедливости.

В своей полемике Г. Лисичкин снижает и высмеивает идею социальной справедливости, ставит ее в один ряд с «казарменными» утопиями.

«В первые годы коллективизации, до «изобретения» трудодня, в ряде хозяйств применялась так называемая «едоцкая» система оплаты. Суть ее предельно проста. Весь доход общественного хозяйства делился по едокам», — пишет Г. Лисичкин. И далее: «И вот сейчас» когда мы стоим на старте рывка в экономике, нам неожиданно вновь подсовывают средство, уже доказавшее свою бесперспективность. Это средство по-старому мы и ел назвали «едоцкой» системой распределения».

Ну да?! Скажите, пожалуйста, как вовремя схватили за руку тех, кто формирует негативное отношение общественного мнения к нетрудовым доходам во всех их разновидностях! Оказывается, ведется пропаганда «едоцкой» системы.

Идея социальной справедливости — центральная, ведущая идея нашего мировоззрения. Если мы ее высмеем и заплюем («расправимся», с нею так же, как А. Ципко «расправился» с революцией), то что же у нас вообще-то останется?

По моим наблюдениям, «казарменность» вновь выдается за ведущую идею. «Казарменность», которая, кстати сказать, у нас в стране вообще никогда не была политикой. Не надо бы бесконечно пугать ею людей! Зачем же подменять понятия и выдавать за истинную идею — доведенную до абсурда идею?

И вот в этих-то условиях «Димы, 18 лет» ищут истину!

Что наши обществоведы не смогли должным образом помочь думающим людям— не новость. Более того, это уже пропись. Если б несколько лет назад я процитировала письмо А. Почтаря из Мелитополя, который пишет, что «славословие, захлестнувшее теоретические работы, удаляет нас от коммунизма», это было бы «остро». Сейчас это общее место.

Вот слова гораздо острее: «Следует настойчиво преодолевать проявления застоя, догматизма, равно как и делячества в идейно-теоретической работе, активизировать коллективную мысль партии, воспитывать у кадров вкус к теории, умение владеть ленинской методологией анализа социальных процессов» (из Резолюции XXVII съезда КПСС).

А коль слабовата «профессиональная» теория, то ей на помощь идет любительская. Поиск причин социальных противоречий приводит некоторых читателей к комичным выводам. Какие «выводы» сделал Дима — вы уже знаете. Вот еще образчики. «Борьба», оказывается, идет между поколениями, бывает, между полами, или между «добрыми» и «недобрыми», «честными» и «нечестными», «спокойными» и «неспокойными» людьми, или между национальностями. Все это не заслуживает разбора, но о чем-то говорит. Люди видят живое движение, живые столкновения и противоречия, но не могут понять, между чем и чем, между кем и кем. Это ли не упрек нам!

Поэтому опять приходится выволакивать на солнышко мелкого собственника со всеми его грошовыми «идеалами» и допотопными «устоями», вновь и вновь крутить его перед читателем, чтобы всем и каждому было ясно: когда читаешь в Партийных документах о проявлениях мелкобуржуазности: или о частнособственнических проявлениях, то не теряй из виду фигуру их носителя. Это мелкий собственник, антипод коллективиста. Это два основных (после Октября) типа, которые друг другу противостоят. Мелкособственнические (мелкобуржуазные) установки противоположны установкам сознательного пролетариата, противостоят им.

Позиции сознательного пролетариата — не только коллективизм, чувство локтя, интернационализм, ненависть к паразитизму, иждивенчеству и т. д., но и четко выраженное позитивное отношение к социальному устройству, утверждающему вышеперечисленные качества, то есть к социализму, к Октябрьской революции, давшей власть пролетариату, к ленинской гвардии. Именно установки сознательного пролетариата отразились в нормах жизни ленинской гвардии, давшей нам великий урок растворенности личного в общем, революционного, коммунистического бескорыстия и много других уникальных по своим ценностям правил и обычаев.

Для представителя частнособственнических, шкурных интересов все это безразлично, чуждо или даже вражебно. Иначе и быть не может. Он бы не был мелким собственником, если б у него не было узости интересов, своекорыстия, неспособности воспринимать нужды общества в целом и других тягостных черт, в том числе страсти снижать, профанировать и высмеивать все высокое и прекрасное, дабы ничто над ним самим не возвышалось и не кололо бы ему глаза.

У тех, кто трудится исключительно на себя лично, - ничего другого, кроме кошелька, в почете быть не может. Копейка престижна, в ней и достоинство. «Чувство гордости» за тугой кошелек — вот и весь сказ. Ведь даже стыд, как и любая моральная категория, — понятие классовое, историческое. Коллективисту стыдно одно, мелкому собственнику -— совсем другое. Коллективисту стыдно не думать о ближних, убегать от жизни в индивидуализм. А мелкому собственнику стыдно жить хуже соседа, ему нужно престижно жить лучше соседа.

Каждый сам без труда продолжит эти размышления. Идущие в молодежной среде процессы заставляют поторопиться и с политическим просвещением, и с классовым воспитанием.

РЕЗОНАНС. КТО ИЩЕТ ИСТИНУ?

Мы — группа из пяти человек, именующая себя — огаревцы, выходцы из положительных семей.

Мы ищем пути выхода в народ, выхода в будущее. Группа наша небольшая, но мы идейно очень близки друг к другу. У нас есть доступ к довоенной политической литературе и газетам. Одной из задач мы поставили — сбор вырезок из газет, сбор литературы и на особом месте — сбор материалов, снимков, фотографий тех людей и событий, которые мы считаем историческими. Все это мы размножаем и в спецупаковках закапываем в перспективных местах области, где в будущем возможно строительство, разработки и т. д., в надежде, что какая-то частичка попадет в руки будущих людей.

О ленинской гвардии знают только истинные коммунисты и комсомольцы, учителя истории и т. д. Вот вы спросите на улице у кого угодно, что он знает о Свердлове, Дзержинском, Подвойском, Калинине, Молотове и других наших выдающихся деятелях партии и первых лет Советской власти. Кроме того, что Калинин, Дзержинский и Свердлов участвовали в революции и были соратниками Ленина, вы ничего не услышите. Учебники истории для 9, 10-го классов настолько убоги, что у меня нет слов.

В учебнике истории для 10-го класса вся вина за все возлагается только на одного человека⁶.

К сожалению, я еще не в партии, но я давно поклялся себе, что вступлю в партию и отдам все свои силы для построения у нас коммунизма. Я отдам все свои силы, чтобы восторжествовали правда и справедливость!

«Дима» — наш человек, хотя и «сыроватый» еще. Мы его постарше на два-три года.

Не считаем себя воплощениями добра, справедливости и проч., в философском отношении мы тоже достаточно «сырые», а в некоторых вопросах вообще некомпетентны и это стараемся учитывать во всех своих построениях. Стадию «р-революционности» мы миновали быстро, буквально за полгода, на стадии «новой интеллигенции» подзадержались, и часть моих друзей на ней и находится, а мы, пять-десять человек, пока «висим», упершись в такие вопросы, какие не можем сдвинуть, а без их решения дорожка вперед не видна.

Вплотную подошли к жесткой необходимости заняться серьезным изучением марксизма-ленинизма.

Наш фронт — внутри страны. У нас есть цель — достижение мира на Земле, есть средство — преобразовательная деятельность внутри страны, однако методы, формы работы — все это темный лес.

Что будет с нами дальше, покажет время, но смотреть равнодушно на то, как отшатнувшиеся в конце 70-х — начале 80-х годов от массовых молодеяшых организаций сверстники бредут черт-те куда, мы не намерены.

Во время службы в армии было у меня несколько хороших друзей, и у нас тоже шли разговоры про «чистых» и «нечистых», про хороших и плохих, или вовсе никаких, комсомольцев. У нас было достаточно примеров и формализма, и бюрократизма в комсомоле, и прочих отрицательных черт. И было разочарование после некоторых попыток пробиться сквозь эту стену равнодушия.

И как-то раз, незадолго перед демобилизацией, мы договорились до того, что нужна принципиально новая молодежная организация со своими уставом и программой, с очень строгими правилами приема. И вот мне предложили подготовить проекты этих документов, чтобы потом, на гражданке, каждый у себя дома организовал первичную. группу.

Прошло несколько дней и бессонных ночей, и однажды я сказал: «Ребята, революции не будет! Все, что мы хотим, уже есть в ВЛКСМ, надо только не отступать ни перед чем и ни перед кем, а делать сказку былью».

С тех пор прошло более 10 лет. Не знаю, как у них, а у меня результаты неплохие. Правда, свободного, личного времени нет совершенно, весь в делах, в заботах.

«В поисках истины» — хорошая тема для размышления. Правда, не нашел в ней я сущей безделицы. Так, ради любопытства: а чем сей восемнадцатилетний Дима занят, кроме философии? Работает, учится, сидит на иждивении родителей?

И вообще как можно говорить о воспитании классового сознания без трудового воспитания?

Мне 35 лет. Реальная жизнь рабочего выработала ряд твердых жизненных убеждений. В том числе — испепеляющая ненависть ко всему, что стоит поперек нашего пути.

Паразитические элементы живут не за мой, якобы рабочего, счет, не меня обворовывают и эксплуатируют, а государство.

А ведь слово-то последнее за нами, рабочими, и слово без права на апелляцию. Но пока мы молчим, то и получаем по заслугам.

Что же до новой интеллигенции, нового класса, новых левых, постиндустриального общества и т. д., то я к этому отнесся бы серьезнее. Дело не столько в их силе, сколько в опошлении ленинских идей.

Классовое убеждение, классовое воспитание, классовое сознание для меня и тех, кого я могу наблюдать, начинается каждое утро на рабочем месте. А если оно начинается в теплом месте раздумьями о судьбах новой интеллигенции, то это тоже сознание классовое, но не рабочее, а мелкобуржуазное!

Меня все это волнует еще и с позиций профессиональных. Мне 32 года, 10 лет я преподаю марксистско-ленинскую философию и эстетику в вузе. Горько читать справедливые строки о слабости «профессиональной» теории и о явлениях любительских теорий.

Еще ни один неспособный педагог не сказал: «Я не способен, увольте!» А сколько таких?! А сколько у нас освобожденных комсомольских работников, не способных пропагандировать идеи марксизма, а ведь это аукается потерями идеологическими, нравственными, оборачивается неверием в наши общественные идеалы, наш социалистический строй... И сколько «теорий» изобретают думающие ребята в силу того, что наша истинная (!) теория из-за бездарного или глупого преподавателя ему кажется неверной или несовершенной...

Если еще какому-нибудь «Димке» нужен для консультаций философ — пожалуйста, располагайте.

Александр Кудин, член КПСС, кандидат философских наук

Мы считаем, что усиление философского поиска в молодежной среде вызвано тем, что развитие марксизма как науки почти прекратилось. А ведь Маркс, Ленин и их соратники работали десятки лет назад.

Например, классы и классовая борьба. Ведь у нас нет антагонистических классов. Следовательно, наше общество движется вперед борьбой каких-то иных сил. Что это за силы — неизвестно, но понять необходимо.

В 18 лет, когда изменить весь мир кажется очень легко, мы создали, не знаю как это назвать — союз, общество или партию для борьбы за построение коммунизма. Против кого мы будем бороться и какими средствами, мы не знали, поэтому далее благих намерений дело у нас, разумеется, не пошло. К тому же вскоре вступил в действие закон о всеобщей воинской повинности, который рассеял нас по бескрайним просторам нашей необъятной родины.

Прежде чем пытаться усовершенствовать общество, нужно понять, что движет им. А для этого нужны знания, добывать которые очень трудно, ведь все приходится делать самостоятельно.

Но это все лишь только начало, и вскоре мы заявим о себе.

Я недавно с удивлением узнал, что существует институт изучения проблем молодёжи и комсомола со своим директором, его замами и проч., со своим «напряженным» планом на пятилетку.

Я думаю, что путь крутого поворота в деятельности ВЛКСМ проходит не через такие институты, а через осознание молодёжью своей роли и задач в истории пашей страны, социализма. И этот путь более революционный и прочный, чем любые директивы и реформы.

Сейчас, по-моему, важное значение приобретает борьба за сознание молодежи, а значит, и будущего страны. И борьба эта не менее тяжела, чем когда-либо раньше. Без такой борьбы общество не просто не будет, продвигаться вперед, но с возрастающей скоростью будет откатываться назад, к внедрению в наше сознание мелкособственнической идеологии и забвению основных принципов и моральных ценностей социализма, выстраданных и завоеванных историей всего человечества.

По-моему, эта борьба — естественное проявление диалектики, а многие боятся признать ее существование.

Пока написанные профессионалами учебники научного коммунизма будут поить нас розовой водицей, неизбежно любительское идеологическое творчество, попытки самостоятельно разобраться в расстановке сил внутри нашего общества.

Приведенные здесь письма вполне могли бы послужить основой для следующей главы. Но нельзя объять необъятное. Надо ставить точку.

Мы с вами естественно пришли к простой мысли: молодежь слабо знакома с нашей идеологией. А также с нашей историей, нашими духовными ценностями.

Усилиями многих людей за последние годы выявлено множество так называемых «молодежных проблем», суть которых сводится именно к этой простой фразе: слабое знакомство с нашей идеологией. Необходимость политического просвещения и классового воспитания налицо. Это еще раз подтверждают и только что приведенные письма.

Вместо послесловия. Прочитали о себе

Пока книга готовилась к печати, я получила письма, которые так и просятся в заключение темы. Они подписаны полными именами, однако лучше ограничиться инициалами.

Пишет Вам сержант Советской Армии С. Б. В 1983 году в редакцию «Комсомольской правды» поступило письмо от двух 16-летних школьников из Челябинской области. Вы нам дали ответ через газету в статье «Ошибка микрокалькулятора». Свои имена и фамилии мы не сообщили, а подписались Икс и Игрек. Я был одним из авторов этого письма.

За три прошедших года многое изменилось в моей судьбе, изменился и я сам. Успел поработать на производстве и вот уже год служу в армии. Сейчас мне страшно подумать, что у меня была идея моделировать человеческое поведение с помощью технических средств. Я понял античеловеческую сущность собственных мыслей.

Тогда меня возмутило Ваше сравнение нас с фашистскими изуверами, но постепенно я понял, что шел именно этой дорогой. Не знаю, к чему бы это могло привести, если б я вовремя не опомнился.

Сейчас я смотрю на мир другими глазами. Конечно, у нас есть и «Алисы», и «серые мыши», но не они составляют ядро общества. «Серым мышам» необходима помощь, чтобы они стали личностями, людьми. Ну, а с «Алисами» надо вести бескомпромиссную борьбу.

Когда я вернусь из армии, буду своим трудом улучшать положение дел в стране.

Не сразу я изменил свои взгляды. Больше всего мне помогла служба в армии, где я ощутил себя членом коллектива, клеткой того организма, который называется обществом, и перестал себя считать выше и умнее всех. Теперь я знаю, что такое истинное товарищество, взаимопомощь. У нас тут все равны перед трудностями армейской службы.

Не знаю, будете ли Вы печатать это письмо. Если сочтете, что оно поможет другим заблуждающимся молодым людям, то я не возражаю, печатайте.

Три года тому назад я был «светским мальчиком». Отец во мне души не чаял, а денег и связей у него предостаточно. Он уже тогда на годы вперед распланировал мою карьеру.

Вещи заменили мне людей, выгодные связи — подлинное человеческое общение. Я открыто презирал всех, кто не разбирался в западных фирмах и модах, кто не мог подъехать к школе на черной «Волге». Потом меня устроили в престижный вуз.

Когда появилась статья о чванливой Алисе — я узнал себя... Невыносимо стыдно мне стало! Я понял, что впустую растрачивал годы.

Конечно, дома был скандал, отец кричал, что не простит, мама плакала, но я бросил вуз, порвал «выгодные связи», поругался с богатой невестой, а лучший американский костюм подарил кочегару той воинской части, куда я попал служить в ту же осень.

За два года я много читал, много думал. Пример Энгельса, порвавшего с отцом, придавал мне силы.

Продолжение дискуссии о чванстве я читал уже в армии. Теперь, вернувшись старшиной запаса, перечитал все вырезки и нашел силы для последнего шага.

В армии я понял, что, несмотря ни на что, люблю родителей, но не могу ради них изменить нашим высоким идеалам. Им по-прежнему хочется видеть своего сына «большим человеком». Но разве счастье зависит от денег и чинов? Кому теперь нужны бездушные чинуши?!

И я иду туда, где я больше нужен Родине и партии. Комсомольская путевка, вырезки из газеты с дискуссией по чванству, партийный билет и самые необходимые на Севере вещи — это все, что я беру с собой. Хочется верить, что таким образом спасен не один я. А. С.

Не хочу скрывать от читателя, что для меня письма, подобные последнему, имеют несомненное значение. Ведь результат идеологической работы (в отличие от сферы материального производства) часто совершенно неуловим. Работаешь, работаешь — а есть ли результат? А кто его знает. Поэтому такие письма для любого автора ценны.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ
НАШИ
ДУХОВНЫЕ ЦЕННОСТИ

ОБРАЗ ЧАПАЕВА

Начинаем новую тему: наши духовные ценности. Она огромна, потому что наши духовные ценности поистине уникальны. Но начинаем мы ее не философски, а предельно конкретно: с образа Чапаева. Почему? Да вы и сами знаете почему. Но не только поэтому. Еще и потому, что происшедшее... с данной конкретной темой, скажем аккуратно так, вобрало в себя, сфокусировало происшедшее, происходящее с нашими духовными ценностями вообще, со многими.

Здесь будут четыре портрета: Фурманова, Маруси Рябининой, Петра Исаева (Петьки) и Чапаева. Василия Ивановича.

Дмитрий Фурманов родился в 1891 году, умер в 1926 году. Представитель демократической интеллигенции, того тонкого, как пленка, общественного слоя, который установил высокий этический уровень всех освободительных процессов, происходивших в стране, начиная от эпохи Чернышевского и кончая эпохой Ленина. Именно этим слоем выработаны и именно ему органично присущи слитость, спаянность с народом, ответственность и стыд перед ним. Этот тонкий слой весь полег на фронтах гражданской войны. Этот слой был совестью общества, мы это видим, листая тома его лучших представителей: Ленина и Чернышевского.

Здесь кое-что выписано из дневников Фурманова. По этим записям можно проследить путь его духовного развития, его созревание: от нечеткой, неоформившейся любви к человеку вообще, ко всякому человеку — до слияния со вполне определенным классом — передовым пролетариатом, борющимся за свое освобождение, а это, естественно, повлекло за собой борьбу с классовым противником пролетариата, в том числе борьбу с оружием в руках.

1910 год. 26 июня. «Мне думается почему-то, что я должен сделаться писателем и обязательно поэтом... Великое дело любовь!.. Я говорю о той любви, которая больше походит на уважение, на сострадание, на понимание чужих нужд и вообще на гуманное отношение к человеку, да, именно гуманное... Гуманизм — это направление (так говорил наш учитель истории), особое культурное направление... проникнутое уважением к человеку... Вот именно этого-то гуманизма я и придерживаюсь: я уважаю человека, кто б он ни был...»

1918 год. 25 марта. «На одном из недавних заседаний наша группа максималистов голосовала за и против государственности. За — ни одного, против — четырнадцать... Таким образом, вся группа определенно сказала:

Следующие месяцы — стремительное внутреннее движение, по формулировке самого Фурманова, «от анархизма к большевизму».

1918 год. 25 сентября. «Мало теперь только одной любви к рабочим, мало одного сознания, что у тебя все самое святое и дорогое в защите угнетенных, обездоленных людей... Надо на деле показать, что ты во всякую минуту с ними и всегда готов бороться за их дело, на служение которому теперь ушло все, что есть честного и благородного».

1919 год. 9 января. «...Я уезжаю на фронт... Оставляю дорогое Иваново... Вот уже скоро два года, как горю, горю, не угасая... Неизмеримо много дали мне эти два года революции!.. И теперь, оставляя тебя, мой родной черный город, я жалею об одном — что не буду жить и работать среди рабочей массы, среди наших твердых, терпеливых, страдающих пролетариев... Вернусь ли?...»

А Чапаев был представителем массы. Он был представителем той массы, какой она была в поворотный момент истории. Он был душой этой массы.

«По горам, по узким тропкам, бродом переходя встречные реки, — мосты неприятель взрывал, отступая, — и в дождь, и в грязь... день сытые, два голодные, раздетые и обутые скверно, с натертыми ногами, с болезнями, часто раненые, не оставляя строя, шли... неудержимые, непобедимые, терпеливые ко всему... Сражались героями, умирали как красные рыцари, попадали в плен и мучениками гибли под пыткой...»

«В полку Стеньки Разина были два героя, в боях потерявшие ноги; они ползали на култышках, один кое-как пробирался на костылях, — и ни один не хотел оставить свой многославный полк... Они не были пустой обузой полку — оба в боях работали на пулеметах... Был слепой, совсем, накругло, ничего решительно не видевший боец».

Такой была масса. И без героизма массы не было бы народного героя. Ведь народ признает героическим только то, что отвечает его интересам, и это недаром. То, что нейтрально по отношению к интересам народных масс, — то скорее забавный фокус, пусть яркий, но не более того. Никакие личные качества не создадут народного героя, если эти личные качества не будут употреблены на достижение народных интересов.

Народным интересом тогда было: победа пролетарской революции и победа в гражданской войне. Но общество неоднородно. Неоднородны его верхи, неоднородны и его низы. Когда мы говорим: народный интерес, — мы подразумеваем пролетариат, слитую с ним демократическую интеллигенцию и беднейшее крестьянство.

Знаменательное наблюдение Фурманова. «В больших селах — там обычно кололись резко на две половины непримиримых врагов: с приходом белых задирала голову одна половина, мстила, издевалась, преследовала, выдавала; с приходом красных торжество было на стороне других, и они тоже, разумеется, не щадили своих исконных врагов...»

Нужно было построить мост, чтобы переправить артиллерию, но строительство шло чрезвычайно медленно, почти что не двигалось. «Там на бревнышках сидел и мирно покуривал инженер, которому вверена была вся работа». Вот как описывает Фурманов реакцию Чапаева. «...Как подскочил к инженеру, словно разъяренный зверь, да с размаху, не говоря ни слова, изо всей силы так и ударил его по лицу!.. И сейчас же инженер забегал по берегу. Там, где висело на бревне по сорок человек, осталось по трое-четверо, остальные были переведены на другую работу... И что же? Мост, который за двое суток подвинулся только на какую-нибудь четвертую часть, к обеду был готов.

Интеллигентный и образованный, Фурманов явно мечется в оценке этого события. Слово «мордобой» он кавычит. Его тянет на этическую оценку: «времена были такие... прощали даже... «мордобой». Он пока еще сомневается: «Медлительность работ... Была ли она сознательным саботажем, была ли она случайностью — кто знает!»

Таким было отношение разных слоев общества к народному герою и к его дивизии при его жизни: именно разным, скажем пока так.

Чапаев был организатором. Он прекрасно чувствовал героическое, наэлектризованное состояние той массы, чьи стремления отражались в нем, а потому он умел руководить этой массой.

Когда в дивизию прислали награды, один из лучших полков их не принял. Награжденные заявили, что они никого не лучше, что все одинаково честно защищают Советскую Республику, что «нет среди них ни дурных, ни хороших, а трусов и подавно нет, потому что с ними разделались бы свои же ребята».

В этом эпизоде ничего исключительного нет. Это было рядовым проявлением стремления к равенству, к единству. «В те месяцы и годы высочайшего духовного подъема и величайшей моральной чуткости особенно развита была щепетильность — даже у самых больших работников и даже по очень маленьким делам и поводам». Когда увеличили оклады командирам и комиссарам — они же и запротестовали. «Мы совершенно недовольны и возмущены теми новыми окладами жалованья, которые нам положены теперь... Мы стремились даже к тому, чтобы всем политработникам сравняться жалованьем с красноармейцами, а тут награждают нас новыми прибавками».

Такими были моральные установки среды, выдвинувшей Чапаева. Поэтому и смог Фурманов сказать о нем: «Он свежий, сильный духом человек... Такой цельной и сильной натуры я еще не встречал».

«Его речь густо насыщена была искренностью, энергией, чистотой и какой-то наивной, почти детской правдивостью».

Был ли он безграмотным? Он был плоть от плоти той массы, которая его выдвинула в герои. Вот наблюдение об уровне образования народа (из книги, посторонней для этой темы): «...один рабочий, ученик воскресной школы, изложив очень обстоятельно все доказательства шарообразности Земли, в заключение с насмешливой улыбкой недоверия добавил: «Только верить этому нельзя, это баре выдумали».

Но это общее состояние образованности народа. А конкретно так: писать он научился за несколько лет до смерти. А читал про людей, близких по духу и судьбе: Разина, Пугачева, Ермака Тимофеевича.

«Тургенева, говорили, хорошие сочинения, да не достал, а у Гоголя все помню...»

Необразованность была его больным местом. Он хотел учиться у Фурманова, но где им было взять время? Они не успели. Больное место так и осталось незалеченным, открытым, так что по нему удобно бить десятилетия спустя. Было бы желание, да не было б стыда, а но чему бить — всегда найдется: любой человек уязвим, кто в чем.

Теперь — о главном состоянии, о том состоянии, в котором они жили. Наблюдения Фурманова над собой и над Чапаевым. «...Спокойных нет, это одна рыцарская болтовня, будто есть совершенно спокойные в бою, под огнем, — этаких пней в роду человеческом не имеется. Можно привыкнуть казаться спокойным, можно держаться с достоинством, можно сдерживать себя и не поддаваться быстро воздействию внешних обстоятельств — это вопрос иной... Не страх это и не ужас смерти, это — высочайшее напряжение всех духовных струн, крайнее обострение мыслей и торопливость — невероятная, непонятная торопливость».

Это высочайшее напряжение и невероятная торопливость сократили жизнь всем, кто их испытывал.

Без женского образа срез эпохи будет неточен. Маруся Рябинина, рабочая девушка, тип, рожденный пролетарской революцией. Женских образов в книгах Фурманова мало, а если есть — то это в основном женская толпа.

«В штабе гвардии впервые я встретил Марусю Рябинину. Была она девушка вовсе ранняя, годов семнадцати... Русые гладкие волосы Маруси отхвачены коротко и неровно; из-под платочка торчали они за ушами и на затылке, будто жесткие оборванные кусочки мочала. Ходила Маруся в кожаной тужурке, в плотной черной юбке — так ходила и лето и зиму, другого костюма не знала...

Прошел восемнадцатый год. В январе девятнадцатого мы уходили на Колчака. Иваново-вознесенские ткачи посылали тогда свой первый тысячный отряд...

Из четырех героев этой статьи Маруся погибла первой. Дмитрий Фурманов написал свои книги в молодости, до зрелости он едва дожил. Молодо его перо, а потому красиво, нестрого. Люди гибнут и тонут не картинно, и Фурманов в зрелости наверняка бы переписал эту сцену по-другому, но в другой редакции, вместе с открытой картинностью, исчезла бы и открытая авторская нежность к героине.

«...Бьется полк у Заглядина, на берегу Кинеля. Был по цепям приказ: приступом взять вражьи окопы. Окопы на том, на крутом берегу... Как только метнулась команда — кинулись в волны, — в первой цепи Маруся Рябишша...

И первая пуля — в лоб Марусе. Выскользнула скользкой рыбкой винтовка из рук, вздрогнула Маруся, припала к волне, вспорхнула кожаными крыльями комиссарки и грузно тиснулась в волны, а волны дружно подхватили, всколыхнули теплый девичий труп...»

Маруся Рябишша должна была бы быть нашей национальной героиней. Женщина-доброволец — в первой цепи! Где еще было такое, на каком отрезке истории?

Только поднимающийся класс или слой, тот, который в данный момент передовой, выдвигает героических женщин. Недаром по другую сторону реки таких добровольцев не было.

Вторым из четырех наших героев погиб Чапаев. Без Фурманова, без своего комиссара. Комиссар был недавно отозван на другую работу, и ему предстояло жить до конца с мыслью, что «за него и на его месте» погиб другой человек, Павел Батурин.

«...Группа батуринская не выдержала, начала отступать, рассеялась... Не уцелел, конечно, ни один... Жители выдавали поголовно... Батурин убежал в халупу и спрятался где-то под печыо, но хозяйка выдала его немедленно... Разъяренные, рассвирепевшие казаки, узнав, что в руки попал «сам комиссар»... горели звериной охотой поскорее учинить над ним кровавую расправу... Потрясали над головой оружием... с остервенелыми лицами ждали, когда его бросят на землю... И как только бросили — в горло, в живот, в лицо воткнулись шашки и штыки... Началась вакханалия».

Противник есть противник. Враг есть враг. Однако враг, который просто убивает, — это вооруженный человек, который хочет не того устройства мира, которого хочешь ты. А враг, который издевается и глумится, — ниже человека.

А раненого Чапаева красноармейцы пытались спасти, помочь ему переплыть Урал. Помогали четверо. Двое погибли сразу же. Двое почти достигли противоположного берега, но пуля настигла их командира. «А Петька остался на берегу до конца и, когда винтовка стала не нужна, выстрелил шесть нагановских патронов по наступавшей казацкой цепи, а седьмую — в сердце. И казаки остервенело издевались над трупом этого маленького рядового...»

Петр Исаев — кавалер ордена Красного Знамени. Это был смелый, умный и преданный рабочему делу человек.

А Фурманов после гражданской войны еще несколько лет пожил. Выписки из его дневника.

1922 год. 2 февраля. «...Ухо-носо-горло-врач... сделал уже десятка 1,5 прижиганий. А я все еще чувствую, что горло мое хворает. Такова судьба ораторов: партия гоняла меня всюду, приходилось по 3 митинга проводить за один день — и перед тысячными толпами. А эти многолюдные собрания на морозе, на открытом воздухе: ведь, бывало, сходишь с трибуны полумертвый.

Вот они, результаты, сказываются теперь, через 4 года трудной работы. Кроме того, на лице, возле глаза, у виска и на щеке дергаются нервы, всю щеку перекашивает, собирает морщинами: это, видимо, следы фронтовой нервной жизни и массы всевозможных переживаний...»

1925 год. 9 апреля. «...Две недели был в доме отдыха... Голова было утишилась, и потом опять. Гудит неумолчно...

И прописал от головы. Электро- и водолеченье. А склероз потом. Износилось сердчишко. Рановато склерозить бы, всего ведь 33!»

Они жили кто вдвое, кто втрое меньше нас. Если б они жили дольше — иной, лучшей была бы наша новейшая история. Тогда погибли лучшие. Погиб цвет передовых классов, который, собственно, и обеспечил народную победу, который, собственно, и победил и в пролетарской революции, и в гражданской войне.

О них иногда говорят как о наивных. Это первое, самое легкое снижение героческих образов. О нем нужно подробней сказать, потому что оно трудней уловимо, чем более грубые приемы дегероизации. Серость и пошлость выжили в гражданской войне, они всегда исхитрятся устроиться так, чтобы не нанести ущерба своему здоровью. Обратите внимание: про предателей ничего веселенького не рассказывают...

Лучшие не были ни наивными, ни примитивными, ни легковерными, ни простодушными. Лучшие были лучшими.

По одной из старых философских концепций история делится на время героев и время людей. Сама концепция уже ничего ценного, разумеется, не представляет, но она дает нужную нам сейчас, точную ассоциацию.

...И второй раз все лучшее полегло на фронтах...

Полегчала жизнь Чумазого (используем меткое слово гениального сатирика Салтыкова-Щедрина). Сатирик назвал Чумазым, или «чумазым человеком», тип, вобравший в себя признаки только что зародившейся в России буржуазной и мелкобуржуазной идеологии и психологии. Спустя десятилетия, уже при Советской власти, это слово использовал Ленин для определения мелких хозяйчиков: «...организуемся и подтянемся, или некий маленький чумазый, число ему миллион, нас скинет».

Теперь вспомните ту половину большого села, которая приветствовала белых, вспомните саботажника-инженера, ну а казаков, я думаю, вы еще не забыли. Маленький чумазый... Мы помним описанные в статье события, но и он тоже помнит.

Нельзя говорить: «они погибли за нас за всех». Отнюдь не за всех. За рабочих — да, за беднейших крестьян — да. Но не за вторую половину большого села, откуда родом Чумазый. Они были выданы той половиной, проданы и преданы. Неудивительно, что до сих пор мы слышим отголоски тех событий.

Теперь я расскажу вам, как делаются «герои». Маркс недаром говорил, что буржуазное общество «мало героично». Но в героях нуждается, потому что общество, лишенное духовных ценностей, деморализуется. Так вот о воспитании молодежи на примерах героев, «сделанных в США». На французский язык дублирована серия мультфильмов о Томе Сойере. Каждый фильм начинается и заканчивается одной и той же песней с таким припевом: «Том Сойер ничего не боится, так как он американец», и повторяются слова: «Америка — это страна свободы». Для большинства французских детей смысл этой песенки стал такой же истиной, как дважды два —? четыре.

Зачем бы это французам? А во Франции идет кампания по формированию общественного мнения в духе солидарности с США.

Вот так делаются «герои». А как они уничтожаются — вы знаете.

Взглянуть на явление с точки зрения противоборства двух идеологических систем тоже нужно. Нужно учитывать все воздействия, и внутренние, и внешние.

Нужно понимать, как создаются условия для проникновения в сознание одних образов и понятий и как ставятся барьеры, мешающие воспринять другие образы и понятия. А также — зачем это делается.

Мы виноваты перед нашими героями! Не только перед теми, о которых идет речь, но и перед другими, в том числе перед героями Великой Отечественной войны. Это тоже отголоски событий...

Еще немножечко о времени героев и времени людей. Будем материалистами. Если мы с вами сейчас ведем речь именно на эту тему, значит, вновь созрели и окрепли в глубинах общественного организма силы, которые нам это диктуют. Значит, надо надеяться, что Чумазому мы грязную глотку заткнем!

...А Василий Иванович Чапаев выделен среди других недаром: он был любимейшим героем народа...

ЛИЧНЫЙ ПРИМЕР

Попытаемся раскрыть величайшую духовную ценность Отечества — личный пример того, что такое настоящий большевик.

Ценность наша, отечественная, но всемирно-исторического значения.

Уместно прозвучат слова прогрессивного английского публициста А. Монтегю: «Написанное Лениным — не архив, а арсенал. Когда наступает час битвы, мы листаем страницы его книг точно так, как перед атакой набиваем патронами пулеметные ленты».

Однако произведения Ленина — лишь малая часть того, что он оставил нам. Основная часть его творчества и его человеческих проявлений осуществлялась в повседневном общении с людьми, в телефонных разговорах, в коротеньких записках, набросках, выступлениях. И они тоже сегодня не архив, а арсенал.

ЛЕНИНСКАЯ ГВАРДИЯ

Ни один человек не может быть оторван от своего окружения. Никто не существует сам по себе, каждый — продукт времени, продукт окружения, носитель определенных классовых установок и целей. Мы часто говорим, что Ленин создал ленинскую гвардию, но столь же верно и то, что она создала его. Он был ее лучшим представителем, но он был именно ее представителем.

Это был тончайший слой, цвет сознательного пролетариата — образованных рабочих и демократической интеллигенции — ленинская гвардия. Ленин был ее сильнейшим представителем, наиболее ярким носителем ее установок и целей. Не только ее идеология, но и ее психология, образ жизни, этика — наши духовные ценности. Наши, отечественные, но всемирно-исторического значения.

Мы с вами знаем, что человек — совокупность всех общественных отношений. Уберите мысленно этот тончайший слой — и вы поймете, что вряд ли хоть одна личность удержится на высоте его установок, потому что уже иные слои и классы, с иными установками, иной культурой, иными отношениями будут формировать и определять личность. Вопрос срока, но неизбежность как будто бы очевидна.

Поэтому, говоря о Ленине, скажем прежде всего о его партийной гвардии. Перед этими людьми мы в долгу: они отдали Отечеству и народу все.

Как вы понимаете, речь идет о болезни. Но не только о ней...

Цюрупа получает 2000 руб., семья 7 человек, обеды по 12 руб. (и ужин), в день 84X30=2520 рублей.

Недоедают! Берут 4 обеда, этого мало. Дети — подростки, нужно больше, чем взрослому.

Прошу увеличить жалованье ему на 4000 руб. и дать сверх того пособие 5000 руб. единовременно семье, приехавшей из Уфы без платья.

Записка Е. Д. Стасовой, 1920 год: «Чичерин болен, ухода за ним нет, лечиться не хочет, убивает себя».

А вот воспоминания о Дзержинском английской скульптором Клэр Шеридан, приезжавшей в Москву в 1920 году. Она наблюдательна профессионально.

«Вид этого скромного, без каких бы то ни было претензий человека глубоко поразил меня... У него было узкое лицо и как бы вылепленный из алебастра нос. Время от времени глубокий кашель сотрясал его тело, и тогда вся кровь приливала к лицу...

...Когда люди сидят так спокойно, как он, это значительно облегчает работу художника.

— Терпению и спокойствию учишься в тюрьме, — ответил Дзержинский.

Я спросила его, сколько времени он провел там.

— Одиннадцать лет, четверть моей жизни, — сказал Дзержинский.

Его голос, хотя и спокойный, был глубок, и в нем звучала сила... Тюрьма надломила здоровье этого человека, но дух его остался несломленным. Он жил для России и страдал за Россию... Друзья Дзержинского глубоко и, можно даже сказать, трепетно обожали его...»

Воспоминания о Дзержинском оставили и другие люди. Поэтому можно представить его себе и на дне дореволюционного общества, и на вершине послереволюционного. На дне — «даже будучи прикованным к тачке на каторге, не позволял никому унизить свое человеческое достоинство». На вершине — совершенно не зная страха смерти, не имел охраны, ездил в открытых машинах по окрестностям Москвы и по всему Союзу. Ему говорили, что надо быть поосторожнее. Он отвечал:

— Зачем? Убьют? Беда какая... Революция всегда сопровождается смертями... Это дело самое обыкновенное... Да и зачем так ценить себя?.. Это смешно... Мы делаем дело нашей партии и больше ничего...

Это не просто смелость. Это ощущение исторических процессов, осуществляющихся через людей, в том числе через него. До этого надо подняться.

16 марта 1920 года Ленин произнес речь, посвященную памяти Я. М. Свердлова. Обратим внимание на^: один момент, на одно слово: самопожертвование. Много раз мне приходилось спорить на тему «общее и личное». «Не ставьте общее выше личного, — говорят мне. — Посмотрите на наших первых революционеров. У них общее и личное сливались. Общее — это и было личное. Поэтому никакого самопожертвования не было». Ну так вот, послушаем человека, который лучше нас с вами разбирался в этом, который знал явление изнутри.

«...То самопожертвование, которое проявилось в деятельности старых революционных работников, подало пример, который мы видим так наглядно в жизни Якова Михайловича, из 35-ти лет своей жизни половину проведшего в нелегальной работе и долгие годы, вероятно, больше половины своей жизни, проведшего по тюрьмам, в бегах, на нелегальном положении...»

И в той же речи вновь: «Между самопожертвованием старых революционеров...» Значит, все же так.

И вот теперь, когда мы знаем нравственные принципы среды, мы прочитаем документы, касающиеся лично Ленина. И мы увидим, что в них нет никакой такой особенности, никакой святости. Взятые в социально-историческом контексте (то есть на фоне своего времени и своей среды), они не приобретут елейного оттенка, который неизбежно возникает, когда их вырывают из времени и социальной обстановки.

23 мая 1918 года. «Управляющему делами Совета Народных Комиссаров Владимиру Дмитриевичу Бонч-Бруевичу.

Ввиду невыполнения Вами настоятельного моего требования указать мне основания для повышения мне жалованья с 1 марта 1918 г. с 500 до 800 руб. в месяц и ввиду явной беззаконности этого повышения, произведенного Вами самочинно по соглашению с секретарем Совета... объявляю Вам строгий выговор».

Теперь — письмо от 27 февраля 1922 года в Социалистическую академию в ответ на извещение об избрании членом академии. «Очень благодарю. К сожалению, по болезни никак не могу выполнить хотя бы в ничтожной мере долг члена Социалистической академии. Фиктивным быть не хочу. Прошу поэтому вычеркнуть из списков или не заносить в списки членов».

Еще буквально несколько строк об образе жизни того тончайшего слоя, чьим выразителем был Владимир Ильич. Подмечено женским глазом его гостьи Клары Цеткин. Она часто бывала в квартирах рабочих, которые лучше обставлены, чем квартира «всесильного московского диктатора». Все продуктовые подарки посылались в больницы и детские дома: «Семья Ленина строго придерживалась принципа жить в тех же условиях, что и трудящиеся массы». «Было бы оскорбительно и смешно предполагать, что т. Крупская в Кремле играла роль «жены Ленина». «Первая женщина великого русского государства! — согласно буржуазным понятиям и терминологии, — Крупская является бесспорно первой по преданности делу угнетенных и страдающих».

Образ жизни ленинской гвардии, ее этика были продиктованы и целиком подчинены интересам классовой борьбы пролетариата. Слова Н. А. Семашко: «К нему изумительно подходило то определение морали, которое он дал на III съезде комсомола: «...наша нравственность подчинена вполне интересам классовой борьбы пролетариата», — применимы к целому слою.

Их психология, этика, образ жизни были бы невозможны без фундамента: без идеологии. А идеология окрепла в борьбе, в идейных битвах, в отмежевании от чужих, в четком осознании своего и своих. Пусть только горсточка, только кучка, но тесная кучка, крепко держащаяся за руки.

Излагаю ленинские принципы партийного строительства, благодаря которым партия пролетариата смогла победить. Развитие — это борьба противоположностей. Расхождение позиций нельзя замазывать и заклеивать. Их нужно вытащить на солнышко, чтобы они прояснились. Единство не может быть силой, если оно лицемерное, то есть мнимое. Со Второго съезда РСДРП, окончательно разделившего марксистов на большевиков и меньшевиков, не случайно ушли представители правого, а не левого крыла партии. Меньшинство образовалось именно из правого крыла партии.

Дальше цитирую из книги «Шаг вперед, два шага назад»: «Разделение на большинство и меньшинство есть прямое и неизбежное продолжение того разделения социал-демократии на революционную и оппортунистическую, которое не вчера только появилось не в одной только русской рабочей партии и которое, наверное, не завтра исчезнет».

Меньшевики объявляют себя марксистами. Но революционная, живая суть марксизма им недоступна. В их руках марксизм мертвеет и профанируется. Претворять его в жизнь они не способны. Слова расходятся с делами, узкие, групповые интересы одерживают верх над партийностью, наблюдается беспомощное пасование перед буржуазной психологией. Про них хорошо было сказано, что они не стоят, а лежат на марксистских позициях. Цитирую из той же книги. «Бюрократизм означает подчинение интересов дела интересам карьеры, обращение сугубого внимания на местечки и игнорирование работы...»

Для того чтобы понять, движением вперед или движением назад был тот или иной поворот, надо знать, революционное или оппортунистическое крыло партии являлось реальной силой, сделавшей это. Оппортунистическое крыло может одерживать временные победы. «Шаг вперед, два шага назад... Это бывает и в жизни индивидуумов, и в истории наций, и в развитии партий. Было бы преступнейшим малодушием усомниться хоть на минуту в неизбежном, полном торжестве принципов революционной социал-демократии, пролетарской организации и партийной дисциплины».

Вот это и означает постановку вопроса по-большевистски. Это означает оформление большевизма как идеологии ленинской гвардии, окрепшей в боях с меньшевизмом. Переступая через обвинения в чрезмерной склонности к полемике и к расколам, переступая через личные привязанности, Ленин вытаскивал на солнышко противоречия, прояснял их, отмежевывался от оппортунистов — и потому-то и смог собрать кадры в единую боевую организацию профессиональных революционеров, которая к решающим боям оказалась самой сильной и самой единой в мире.

Это были кадры, способные, реально претворять марксизм в жизнь, осуществлять его. У них слова не расходились с делами, и марксизм оставался живым и революционным. В первые годы Советской власти они определяли не только политику, но и уровень новой жизни, и методы ее борьбы со старым миром, и пользовались «громадным, безраздельным авторитетом» у сознательного пролетариата. Выступая на VIII съезде РКП (б), Ленин говорил: «Если когда-нибудь будущий историк соберет данные о том, какие группы в России управляли эти 17 месяцев, какие сотни, тысячи лиц несли на себе всю эту работу, несли на себе всю неимоверную тяжесть управления страной, — никто не поверит тому, что можно было этого достигнуть при таком ничтожном количестве сил».

Естественно и отношение Ленина к ним, его нежность и забота. Но ощутима и тревога...

«Мне сообщили, что лифт не будет действовать 20, 21 и 22 сентября.

Это верх безобразия. Есть люди с больным сердцем, коим подъем вреден и опасен. Я тысячу раз поручал следить за лифтом, назначив ответственное лицо.

Из его речи, посвященной Я. М. Свердлову (1920 год):

«Наше размышление должно направиться на значение и роль крупных организаторов. Мы знаем, что для организации миллионов значение руководителя, практического организатора необъятно велико. Мы знаем, что нам, всему рабочему классу приходилось и приходится приступать к этому делу организации с ничтожным количеством действительно выдающихся организаторов. И в этом отношении история жизни и деятельности Якова Михайловича Свердлова в особенности поучительна, в особенности наглядно показывает нам, при каких условиях выдающиеся организаторские таланты, число которых так мало, при каких условиях они складывались, как опи закалялись, как превращались в крупнейшие организаторские силы...

Всякий из нас, кто имеет за собой порядочное количество лет нелегальной работы, всякий, кто знал сотни революционеров, скажет себе, что ничтожное число из них, которое можно пересчитать по пальцам одной руки, являются такими организаторами, которые сумели из этого опыта постоянного общения в нелегальных кружках, из подполья вынести общее знание людей... Здесь партии предстоял неслыханно трудный переход. Партия, которая воспитала лучших своих представителей, как Я. М. Свердлов, не могла иначе воспитать, как деятельностью нелегальной, в подполье, в кружках. Партии пришлось в несколько недель, самое большее в несколько месяцев, превратиться в партию правительственную...»

Запомним эти знаменательные слова о ничтожно малом количестве жизненно необходимых стране людей. Запомним также, что все они — революционеры, воспитанные партией в условиях подполья. Другой жизни они не знали. Они были профессионалами в революционных методах...

...Как видно, Ленин об этом думал много и думал давно. Из одной его статьи: «Для настоящего революционера самой большой опасностью, — может быть, даже единственной опасностью, — является преувеличение революционности, забвение граней и условий уместного и успешного применения революционных приемов...»

В той же речи — призыв искать, воспитывать, выдвигать организаторские таланты из рабочих и крестьян. Скорее растить тех, кто жил не в «искусственной обстановке подполья», а потому лучше, правильнее может понять происходящее. «Но мы не можем эти таланты найти, мы не научились ставить их на настоящее место...»

Это тревога. Успеть вырастить смену тончайшему слою старой революционной гвардии. Во-первых, для новых условий. Во-вторых, просто смену.

Мы с вами вели речь о многих прекрасных качествах профессиональных революционеров.

Эти качества не были, разумеется, лично ими открыты, придуманы и привиты себе. Так в нашем материальном мире не бывает. Они служили пролетариату, они выражали его интересы, и, естественно, в них фокусировалось лучшее, рассеянное в массе. Лучшие качества сознательного пролетариата в концентрации — скажем так, это будет верно.

Исключительно точно эта мысль сформулирована в обращении ЦК «К партии. Ко всем трудящимся» от 22 января 1924 года:

«Все, что есть в пролетариате поистине великого и героического — бесстрашный ум, железная, несгибаемая, упорная, все преодолевающая воля, священная ненависть, ненависть до смерти к рабству и угнетению, революционная страсть, которая двигает горами, безграничная вера в творческие силы масс, громадный организационный гений, — все это нашло свое великолепное воплощение в Ленине...»

Все это нашло свое воплощение и в ленинской гвардии. До победы пролетариата ему служат именно такие люди. Это уже после победы примазываются карьеристы.

Вернемся к тому, с чего начали эту главу, — человек есть совокупность всех общественных отношений. Всех реально существующих. Реально воздействующих на него, реально могущих отражаться в его сознании. От человека зависит многое, но не больше возможного.

...И вот следишь по книгам, как исчезает цвет революции, соратники Ленина. Значит, картину начинают определять другие краски...

Они остались в книгах, в истории, в народной памяти. Ничто не исчезает бесследно, тем более то, что мы по праву назвали концентрацией лучших качеств пролетарских масс.

Их идеология — идеология левого крыла марксизма, то есть большевизма — в книгах Ленина. Их образ жизни — в воспоминаниях о них и в воспоминаниях о Ленине как о лучшем их представителе. То, что питало их и создало, — в реальной жизни, в массах. Это наши духовные ценности.

ЛЕНИНСКИЙ УРОК: КАК ОТНОСИТЬСЯ К ЛЮДЯМ

Историю делают массы, хотя обывательскому сознанию это может представляться по-другому. Историю делают классы, столкновения и противоречия их интересов, хотя обыватель может этого вовсе не видеть и отрицать на том же основании, на каком в течение столетий отрицалась шарообразность Земли: он не видит, что Земля круглая, а видит, что она плоская.

Человек — выразитель классовых интересов, даже в том случае, если он уверен, что он просто человек, вообще человек, сам по себе. Выражение классовых интересов — это и есть политическая позиция, то основное, по чему Ленин оценивал человека и нам завещал оценивать.

Красной нитью проходит эта мысль через все его книги и через книги о нем.

«...Когда кто-либо в его присутствии распространялся об «отрицательных качествах» того или иного товарища, он резко прерывал всякую обывательщину в этом направлении:

— Вы мне расскажите-ка лучше, какова линия его политического поведения».

Это — о «плохих» людях. Теперь — о «хороших».

«Владимира Ильича можно было легко рассердить расплывчатой характеристикой какого-нибудь человека в качестве вообще «хорошего» человека. «При чем тут «хороший», — аргументировал он. —- Лучше скажите-ка, какова политическая линия его поведения...»

А вот «плохие» и «хорошие» в совокупности. Вспоминает Г. В. Чичерин: «Я никогда не видел Владимира Ильича более раздраженным, чем в те моменты, когда личная склока привносилась в деловую работу, когда деловые аргументы заменялись личными нападками и склокой, когда вместо того, чтобы говорить о деле, говорили о личных обидах или о личных качествах тех или других участников дела».

Известно, что Ленин был нежен с теми, кто все силы отдавал общему делу. Менее известно, что эти же самые люди переставали существовать для Ленина, если они отказывались от борьбы и уходили в личное существование.

Благодаря ленинской оценке людей большевистская эмиграция была единственной эмиграцией в дореволюционное время, которая не перегрызлась и не опустилась.

— Почему вы, большевики, отличаетесь от всех? Когда встречаешься с вами, то чувствуешь, что у вас есть какое-то особое внутреннее содержание, особенная сплоченность, свой особый мир.

Это было единство классовых интересов как осознанное главное, по сравнению с которым все остальные человеческие свойства естественно воспринимались как второстепенные, из-за которых шуметь нечего. Вопросы «психологической совместимости» никого не волновали: «совместимость» обеспечивалась единой позицией.

Та же классовая (то есть большевистская) оценка присутствует всюду. Главный редактор «Бедноты» В. А. Карпинский рассказывает Ленину о почте, идущей в газету.

— Вот, говорю, пишут, что Советская власть хуже царской.

— Хуже царской? — переспрашивает Владимир Ильич и смеется прищуренным глазом. — А кто пишет? Кулак? Середняк?

Естественно, что для кулака Советская власть хуже царской. Естественно, что для буржуазии Советская власть хуже царской и что буржуазия бешено мстит. Пролетарская власть и не собиралась быть хорошей для всех. Диктатура пролетариата — не мед, а яд для врагов пролетариата.

Когда листаешь сборники о Ленине, выпущенные в разное время, видишь, что в последние издания включены материалы, которых в предыдущих не было. Принцип отбора дополнительных материалов — именно прояснение классового отношения Ленина к событиям и к людям.

Политика такая: возможно больше свободы и простора для творчества масс, возможно меньше свободы для буржуазии и ее холопов, возможно меньше условий для каких бы то ни было проявлений буржуазности: взяточничества, воровства, спекуляции, хамства по отношению к периоду, неподчинения пролетарской власти.

Конкретное проявление политики — ну, например, в продовольственном вопросе.

Одна строка «...расстрелять на месте тех, кого изобличат в грабежах...»

Рекомендация наркому продовольствия А. Д. Цюрупе — ввести классовый паек:

— Хлеба у нас нет, посадите буржуазию на восьмушку, а пролетариату дайте хлеб.

Июль 1918 года. Телеграмма суздальскому уисполкому:

«Возвратите хлеб, отобранный заградительным отрядом у голодающих рабочих. Сообщите подробности этого случая.

«Немедленно арестовать Когана, члена Курского центрозакупа, за то, что он не помог 120 голодающим рабочим Москвы и отпустил их с пустыми руками. Опубликовать в газетах и листками, дабы все работники центрозакупов и продорганов знали, что за формальное и бюрократическое отношение к делу, за неумение помочь голодающим рабочим репрессия будет суровая, вплоть до расстрела.

На заседании исполкома Петроградского Совета с участием Ленина обсуждается продовольственный вопрос. Как преодолеть трудности? Решение: установить строжайшую экономию продовольствия, снять со снабжения все буржуазные, нетрудовые элементы, вовсе снять, не выдавать им продовольственных карточек до тех пор, пока они не начнут работать.

Не знаю, как это выглядит с точки зрения вновь вынырнувшего из исторических глубин внеклассового гуманизма, процветавшего два-три последних десятилетия и вновь доказавшего свою несостоятельность, потому что параллельно с его бессильным морализаторством и призывами к доброте шли явления паразитизма, нетрудового обогащения, шкурничества и презрения к «неудачникам». Наверное, с точки зрения абстрактной «доброты» описанная политика плоха. Наверное, это «недоброта». Поставьте «доброту» на классовую основу, и вы увидите, кому бы она служила. А описанная здесь «недоброта» удержала страну от гибели и сломила сопротивление паразитов. «Недоброта» тоже служит интересам пролетариата. Недаром и опору ищет и находит именно у рабочих,.

Ради бога, принимайте самые энергичные и революционные меры для посылки хлеба, хлеба и хлеба!!! Иначе Питер может околеть. Особые поезда и отряды. Сбор и ссыпка. Провожать поезда. Извещать ежедневно.

«К товарищам рабочим, ловцам Аральского моря.

До вас, конечно, дошла уже весть об огромной беде — о небывалом голоде, постигшем все Поволжье и часть Приуралья. Начиная от Астраханской губернии и кончая Татарской республикой и Пермской губернией, всюду засуха выжгла почти окончательно и хлеб и траву. Миллионы людей — трудовых крестьян и рабочих, миллионы скота готовы погибнуть и гибнут уже.

...Всех одинаково ждет лютая смерть, если не придут на помощь свои товарищи — рабочие, трудовые крестьяне, пастухи и рыбаки из более благополучных местностей...

У вас на Аральском море неплохой улов рыбы, и вы проживете без большой нужды. Уделите же часть вашей рыбной продукции для пухнущих с голоду...»

Любой читатель, чуткий к языку и стилю, увидит, что последние два документа написаны человеком, который голод Питера и Поволжья чувствует лично.

...Все вертится у меня в голове этот стакан чаю... Ленин любил чай, но крепкий, настоящий, а не разбавленный, не «чахоточный», как он называл. Так вот когда 9 Смольном подавали достаточно крепкий чай, он выпивал два стакана, а когда «чахоточный» — только один. Мог ли он ну хотя бы в порядке единственного исключения! — пить нормальный чай? Хотел ли? Конечно, хотел. Но мог ли? Что мешало? А мешало, очевидно, именно личное чувство голода Питера и Поволжья.

...И опять этот чай... Яркое воспоминание о нем Александры Коллонтай. Самый памятный день в ее жизни, — день, когда была провозглашена власть Советов, а она о чае... «Помню комнату в Смольном окнами на Неву. Вечер. Темный, октябрьский. С Невы порывами дул шквальный ветер. В комнате тускло светила электрическая лампочка над небольшим квадратным столом. И за столом собрались члены ЦК, избранные на VI съезде партии. Кто-то принес несколько стаканов горячего чая».

Что-то схожее мелькает в восприятии Фотиевой, хотя это уже не Смольный, это Кремль, 22-й год, осень. По вечерам, если нет посетителей, Ленин гасит в своем кабинете люстру, оставляет только настольную лампу. Он экономит электричество.

«Необходимо тотчас, с демонстративной быстротой, внести законопроект, что наказания за взятку (лихоимство, подкуп, сводка для взятки и пр. и т. п.) должны быть не ниже десяти лет тюрьмы и, сверх того, десяти лет принудительных работ».

Повод для этого письма: Московский ревтрибунал приговорил четырех сотрудников Московской следственной комиссии, обвиненных во взяточничестве и шантаже, к шести месяцам тюремного заключения. Ленин внес в ЦК РКП (б) предложение исключить из партии судей, которые вынесли такой мягкий приговор.

Потом косяком пошли под суд бюрократы и волокитчики.

Два крестьянина обратились к Председателю СНК с жалобами на незаконную реквизицию у них лошадей. Управление делами СНК направило жалобы в особую комиссию, ведавшую этими вопросами. Сотрудник комиссии Романов наложил резолюцию: «Работы и так много и пустяками заниматься некогда». Владимир Ильич отдал распоряжение о привлечении этого бюрократа к уголовной ответственности.

Письмо в Мосревтрибунал о волокитчике из Наркомпрода Я. С. Артюхове, продержавшем два с половиной месяца у себя в столе срочное дело: ходатайство крестьян о снижении продналога, так как их поля побило градом. «Крайне важно — с точки зрения и партийной и политической — во исполнение решения VIII съезда Советов особенно, чтобы суд по делу о волоките был наиболее торжественным, воспитательным и приговор наиболее внушителен».

Перед нами — классовая борьба с буржуазностью, а не судебная хроника.

А как должен работать большевик — Ленин показывал пример сам и учил свое окружение.

В его произведениях прослеживается такая мысль: нужно научиться определять, что самое главное в каждый конкретный исторический момент. Он называл это «звеном цепи». И вот здесь, на этом «звене», надо сосредоточить все силы и все внимание, «уцепиться» за него. Ему приходилось полностью сосредоточиваться на продовольственном кризисе, на военных делах, на организации аппарата и т. д. Кое-что рассмотрим.

Продовольственный и топливный кризис. По свидетельству М. И. Гляссер, Ленин работал так, «как будто за каждый пуд хлеба или вагон дров, застрявшие в пути по чьей-нибудь халатности, он сам лично отвечал и требовал того же от других... Он заказывал себе справки о количестве заготовленного где-нибудь в Сибири или на Кавказе и подвезенного к крупным промышленным центрам хлеба или топлива, сам подсчитывал и делал расчеты — как их распределить и на сколько хватит, созывал ежедневные совещания для изыскания всяких экстренных мер и увязки работы отдельных ведомств». По составленному им образцу ежедневно к 12 часам дня поступали ему такие сводки: 1) находится в пути вагонов к такому-то числу; 2) прибыло за сегодня; 3) находится в пути на расстоянии не свыше 100 верст от Петрограда; 4) на расстоянии 100—300 верст от Петрограда; 5) на расстоянии 300—1000 верст от Петрограда.

Как на войне. Впрочем, почему «как»? Просто на войне. Вся жизнь на войне идеологической, экономической, организационной. А вот и на войне как таковой.

Положение критическое. На фронт отправлено все, что возможно отправить, но войска отступают. Некоторые воинские части разваливаются. А банды Керенского — под Петроградом.

В этот момент в штаб округа приехал Ленин и создал, в сущности, второй штаб, куда беспрерывно вызывал людей и отдавал распоряжения. П. И. Подвойский отметил, что эти распоряжения не касались военных операций, а сводились к мобилизации всех средств для обороны, тем не менее он вскипел и потребовал, что если так, пусть его немедленно освободят от командования. В ответ он услышал следующее:

— Я вас предам партийному суду, мы вас расстреляем. Приказываю продолжать работу и не мешать мне работать.

Только на следующий день Подвойский оценил смысл и значение «параллельной работы» Ленина: в чрезвычайный момент он сконцентрировал мысли, силы и средства до крайних пределов.

Он потребовал: раз дело дошло до войны — всю внутреннюю жизнь страны подчинить войне. Это стало нашим правилом, а тогда было новым словом даже для профессиональных военных. Хотя, по сути, это один из вариантов тех же организационных принципов.

Вот это и называется твердая рука. Эту руку борющиеся рабочие чувствовали так же явственно, как явственно в кремлевском кабинете ощущалось каждое изменение в настроениях масс.

«Помню день, день получения на фронте потрясающего известия о ранении Ильича.

Такая спайка фронта и вождя не уникальна, но редка, и возникает она недаром.

Раздел о том, как уцепился Ленин за следующее «звено» — за госаппарат, начнем с печального и мудрого письма, адресованного Инессе Арманд.

«Люди большей частью (99% из буржуазии, 98% из ликвидаторов, около 60—70% из большевиков) не умеют думать, а только заучивают слова. Заучили слово: «подполье». Твердо. Повторить могут. Наизусть знают.

А как надо изменить его формы в новой обстановке, как для этого заново учиться и думать надо, этого мы не понимаем».

Ленину предстояло учить новый государственный аппарат.

Похоже на то, что мы сейчас лучше знаем и чаще вспоминаем его критические слова. Ну, например, из «Государства и революции»: «Об уничтожении чиновничества сразу, повсюду, до конца не может быть и речи. Это — утопия». Или о его ненависти к бюрократической системе: «Она парализует и вносит разврат как внизу, так и наверху». Но мы хуже знаем и реже вспоминаем другие слова, без которых полная, диалектическая оценка искажается. Выступая на XI съезде партии, Ленин говорил: «Пусть наш государственный аппарат из рук вой плох, но все-таки он создан, величайшее историческое изобретение сделано...» Читая дальнейшее, будем это держать в уме.

Жалобы на имя Ленина поступали отовсюду. Аппарат был обязан о письменных жалобах докладывать ему в течение 24 часов, об устных — 48.

«С делом о Шатурке (№ 3 в обложке) Вы явно виноваты...

«Вчера мной было обнаружено, что данный мною Фотиевой срочный документ... оказалось, пошел обычным, т. е. идиотским, путем и опоздал на долгие часы, а без моего вмешательства второй раз опоздал бы на дни.

Такая работа канцелярии недопустима, и, если еще хоть раз обнаружится подобная типичная волокита и порча работы, я прибегну к строгим взысканиям и смене персонала...»

Воинской части, несмотря на требование Владимира Ильича, три дня не отгружали хлеб: телеграмма с его резолюцией шла по инстанциям. Она шла «обычным путем», не залеживалась, не «солилась», и виновников не было.

— Формально нормально, а по существу издевательство.

...Эту ленинскую фразу последнее время мне приходится слышать часто: ее произносят, когда говорят о слишком высоких (но законных!) доходах, о явно лишних льготах, о праве наследования (законном!), позволяющем наследникам жить почти не трудясь... «Формально нормально, а по существу издевательство». Пришел срок — эти слова заработали.

— К вам поступила жалоба, просьба. Так вообразите же себя на месте жалобщика, постарайтесь душой, сердцем понять его положение. Сочтите, что это вам не отвечают на заявление, что это вас не допускают к начальнику, к которому вы стремитесь попасть. Или вот человек просит квартиру. Поднатужьтесь, напрягите всю свою фантазию и картинно представьте себе, что это у вас нет квартиры, что это вы скитаетесь с семьей по углам... И тогда вы наверняка найдете возможность помочь просителю. Это не филантропия. Это коммунистический подход к человеку.

Пора подвести некоторые итоги ленинского урока: как относиться к людям.

Первое. Главное в человеке — его политическая позиция. Кому выгодны его поступки? Интересы какого класса он выражает? Поступки могут быть выгодны пролетариату — передовому классу, локомотиву истории; могут быть выгодны паразитам и могут быть выгодны ему лично, то есть продиктованы только личным, шкурным, мелкобуржуазным интересом. В зависимости от этого и оценивай. Здесь источник оценок и порядочности, и надежности, и прогрессивности, и даже ума и развития.

Второе. Ведущее свойство сознательного пролетариата — коммунистическое бескорыстие. Шкурник не может понять, что это такое, это вне возможностей его понимания. Любой гражданский поступок он объясняет каким-нибудь низким мотивом. Его ведущее свойство — стремление к личной выгоде. Исходя из этого, не может быть единых оценок событий и людей. Взаимоисключающие противоположности естественно дают взаимоисключающие оценки. Поэтому всегда смотри: кто дает оценку. «Кулак? Середняк?»

Третье. Ничего «всечеловеческого», кроме анатомии, не существует. Все человеческие проявления имеют историческую и классовую природу. Поэтому большевик поступает так, как диктуют интересы пролетариата, вопреки интересам шкурников и паразитов. Последние будут ненавидеть и мстить? Естественно, на то и борьба. Это хороший признак. Это плюс.

Четвертое. После Октября мы имеем два основных типа: коллективиста и обывателя с его личными интересами. Они не так четко обозначены, как антагонистические классы до Октября. Антагонизма между ними нет, но эти типы друг другу противостоят, и линию борьбы надо видеть. Первый работает на людей, второй — на себя. Соответственно этому надо выстраивать всю систему оценок: что ценить? что прощать? что уважать и т. д. Что человек просто работает — этого еще мало для положительной оценки в наши дни, это означает только, что он не паразит.

Достаточно. Давайте вспомним историю, лето 17-го года. Необходимость у врагов пролетариата избавиться от Ленина... Однако уже тогда за ним шло огромное большинство рабочих и солдат. Как бы бумеранг не возвратился! Поэтому применили другой способ: вечный буржуазный способ воздействия на обывателя — клевету. Ленин был объявлен германским шпионом.

Клевете, разумеется, поверили. Самый низкий мотив поступков всегда распространяется, заучивается и повторяется легче и быстрее всего. По свидетельству очевидца, профессионального революционера А. В. Шотмана, «в воздухе чувствовалась близость погрома. Называться в эти дни большевиком открыто значило обречь себя на растерзание толпы озверевших обывателей. Партийные комитеты в городе были разгромлены, многие товарищи были арестованы, пошли слухи о возможности их расстрела».

Толпа озверевших обывателей... Маленьких чумазых, как их называли Салтыков-Щедрин и Ленин. От чумазых и сейчас чего только не услышишь... Естественно: ведь борьба не закончена.

Напечатано в «Комсомольской правде» 22 апреля 1933 года. Статья жены, Н. К. Крупской: «Ленин был революционным марксистом и коллективистом до глубины души. Вся его жизнь, деятельность были подчинены одной великой цели — борьбе за торжество социализма. И это накладывало печать на все его чувства и мысли. Ему чужда была всякая мелочность, мелкая зависть, злоба, мстительность, тщеславие, очень присущие мелкособственническим индивидуалистам». В этой коротенькой цитате — емкая характеристика обоих типов.

Ленинский курс не был ни мягким, ни добрым. Это был единственно верный курс левого крыла марксистов. Стратегия и тактика борьбы, а не абстрактные этические категории определяли как отношение к классам, группам, так и к отдельным людям.

ЛЕНИНСКИЕ НОРМЫ ЖИЗНИ —
ЭТО ПРЕЖДЕ ВСЕГО ПРАВДА
О РЕАЛЬНОМ ПОЛОЖЕНИИ ДЕЛ

Мы часто слышим и говорим: «ленинские нормы жизни». А что это такое? Из чего состоит? В чем и как проявляется?

Прежде всего — правдивость перед широкими массами. Она прослеживается издалека. Вот партия в оппозиции. Письмо Ленина Я. С. Ганецкому от 30 марта 1917 года. Ленин тогда находился в эмиграции в Цюрихе. А в России правительство обманывало рабочих, выдавая империалистическую войну за «оборонительную»: «...величайший обман, величайшее надувательство рабочих!!» Похоже на то, что поддался на буржуазную пропаганду даже Совет рабочих депутатов. Партия может навсегда опозорить себя этим. Надо свергать буржуазные правительства и тем самым обеспечивать мир. Возможно, что в России сей день свернуть правительство не получится. «Но это не довод за то, чтобы говорить неправду!! Говорить рабочим надо правду».

Прошло два года. Та же партия, но теперь правящая, у руля.

До Октября не было в мире правящей партии, которая бы говорила людям правду. Ни одно аристократическое, ни одно буржуазное правительство по самой своей природе не может обойтись без искусного обмана масс: оно выражает интересы других классов, антагонистических по отношению к массам.

Поэтому простая на первый взгляд возможность: говорить то, что есть, и теми словами, которые отражают истину, недовольство и стремление к развитию, — наше достояние. Ценность, добытая Октябрем.

Весна 19-го. Питер погибает: люди получают меньше, чем полкило овса на неделю. Из овса пекут лепешки, добавляя в него что только найдется. Бывает, нет и овса. Все лучшие люди, давно уже ушли на фронт. Меньшевики и эсеры пользовались этим,.им стало легче вести свою агитацию. В Питере начинались забастовки, и вот забастовал Путиловский завод!

Зазвучал глуховатый голос, в зал полетели слова, ничем не похожие на митинговые, а похожие, по воспоминаниям очевидца, да «неотесанные камни». Ничего красивого, зажигающего в них не было, а была «страшная неприкрытая правда».

Его слушали голодные люди, но он не говорил, что вы переживаете голод, что питерцы голодают, и их это на минуту обидело, но потом они осознали, что не одни они в беде.

Оратор говорил без всякой утайки: у страны ничего нет, стране грозит катастрофа, правительство остановило пассажирские поезда и забрало паровозы для составов с продовольствием. Положение отчаянное. «Слова эти звучали дико, нагоняли жуть».

— Если мы не сумеем отвоевать хлеб у белогвардейцев, мы погибнем.

Прямота была «ужасающая», и похоже на то, что она потрясала не меньше, чем развернутая картина бедствия. Хлеб есть на Украине, но там хаос, и от посланных туда людей несется вопль, что некому выполнять требование Советской власти о сборе и отгрузке хлеба.

— Кто виноват в этом голоде? Помещики и капиталисты всех стран, которым ненавистна наша Советская страна, которые нас хотят задушить во что бы то ни стало. Наша революция, таким образом, подвергается самым серьезным испытаниям на деле в борьбе, в огне. И если ты угнетен...

Слитость с рабочей массой должна быть абсолютной, без всякого зазора, чтобы произнести эти слова так, что у слушателей «сердце всколыхнулось».

—...Если ты угнетен и думаешь о том, чтобы скинуть власть угнетателя, если ты решился довести дело до конца, ты должен знать, что тебе придется выдержать натиск угнетателей всего мира. И если ты готов этому натиску дать отпор, если готов пойти на новые жертвы, чтобы устоять в борьбе, тогда ты революционер, а если ты не сумеешь пойти на новые жертвы, если ты не сумеешь выдержать, тебя раздавят и скажут: «Революция рабочему ничего не дала». Вот так историей поставлен вопрос.

«Дворец Урицкого превратился после этого в бурлящий котел, готовый лопнуть от напряжения человеческой воли, подъема, решимости. Это был результат ленинской правды.

...Эти рабочие, за несколько часов перед тем, может быть, ругавшие Советскую власть и, быть может, некоторые из них самого Ленина, эти рабочие выходили теперь из Дворца Урицкого... решили выдержать... решили победить или умереть».

Правда, гласность. Пусть чего-то остро в стране недостает, тем более нужна гласность: она предупредит слухи и раздражение. Честность и правдивость с рабочими массами как необходимая черта этики большевизма, этики лучших, чья нравственность целиком подчинена интересам классовой борьбы пролетариата, так что иного подхода не допускает по самой своей сути.

Говорить людям правду о реальном положении дел — единственный способ поднять их активность, ответственность и сознательность. Единственный надежный способ пробудить и усилить энергию масс, то есть основную движущую силу Отечества: «Идеи становятся силой, когда они овладевают массами». Единственная политика, при которой слова не расходятся с делами. Еще раз вспомним, что это и есть большевизм, а не просто личная черта Ленина. Честность и правдивость с рабочими массами как проявление идеологии сознательного пролетариата, а не просто одно из светлых проявлений отдельного человека.

Содержание определяет и форму. Очевидцы в один голос отмечают, что этот оратор не сочинял красивых фраз. Он говорил резко и ясно, сразу же обнажая классовую сущность явлений. Он мог прямо смотреть «в жадные глаза людей, изголодавшихся о правде».

В его книгах есть прямые указания, как надо говорить, как надо писать, если ты хочешь донести до людей правду. По поводу формы им тоже велась борьба с теми же самыми противниками, что и по поводу содержания. Когда Струве назвал полемику «Искры» и «Зари» злобно-тенденциозною, Ленин прокомментировал так: «Тенденциозностью называют либералы и многие радикалы непреклонную твердость убеждений, а резкую критику ошибочных взглядов они называют «злобой». Тут уже ничего не поделаешь».

А вот это его письмо в «Правду» адресовано не противникам, а своим. Сегодня оно прозвучит так же уместно, как в год написания. «С которых пор гневный тон против того, что дурно, вредно, неверно... вредит ежедневной газете?? Наоборот, коллеги, ей-богу, наоборот. Без «гнева» писать о вредном — значит, скучно писать».

Вы знаете, как Ленин ненавидел бюрократизм, а значит, и его мертвый, сладкий язык. Не только на Востоке знают: сколько раз ни говори «халва», во рту сладко не станет.

Откройте любой том — и вы увидите высшее напряжение борьбы за то, чтобы выявить и высказать людям правду, как она есть. Этой позиции полярно «...поганое самодовольство и мерзкое лицемерие Каутского, желающего все затушевать и замазать...»,

что важного (особенно важного) и нового в этих письмах?

Нельзя ли раз в два месяца получать такие письма...»

Он требовал информацию детальную, конкретную. Чтобы говорить людям свою правду — надо, для начала, знать их правду: как они живут, что думают о своей жизни.

Современники Ленина наблюдали и анализировали, как достигается связь с массами, каков тут механизм. Сейчас мы можем воспользоваться их наблюдениями.

Н. Л. Мещеряков: «Меня всегда удивляло, как человек, который сидит в Кремле, видит рабочую массу только на митингах да на съездах, между тем так прекрасно знает, что думает и что чувствует эта рабочая или крестьянская масса. В разговорах с товарищами Ленин удивительно умел расспрашивать их о настроении масс. Как живут рабочие в этой местности? Что думают? Чем интересуются? — вот вопросы, которыми засыпал Владимир Ильич приехавшего из провинции собеседника в начале своего разговора, и только выспросив все по этим вопросам, он переходил к разговору о местных руководящих работниках. Это всегдашнее прощупывание масс было одной из характернейших и изумительнейших черт Ленина».

Он заводил разговоры с крестьянами, расспрашивал, как они относятся к мероприятиям Советской власти. Не упускал случаев, когда мог напрямую общаться с простыми людьми. Даже «прислушивался к разговорам в трамваях».

Молодому рабочему, который учился на курсах агитаторов и комиссаров для работы в продотрядах, спросившему его, чем надо будет руководствоваться, чтобы поступать правильно, он ответил:

— Все практические вопросы решайте так, чтобы это было в интересах революции; в интересах рабочего класса, и вы не ошибетесь — будете решать правильно.

Приведу классическое высказывание, емко отражающее требование Ленина к работникам аппарата. «Жить в гуще. Знать настроения. Знать все. Понимать массу. Уметь подойти.

Завоевать ее абсолютное доверие. Не оторваться руководителям от руководимой массы, авангарду от всей армии труда».

Все это и называется: учить массы и учиться у масс (формула ленинского руководства).

В этом и причина доступности для рабочих любой его речи. Причина, по которой речь столь образованного человека была доступна гораздо менее подготовленным слушателям: во время выступления он всегда думал о рабочих и крестьянах как о своих слушателях. «Где бы ни говорил коммунист, он должен думать о массах, он должен говорить для них».

Небольшой раздел о способах мышления, которые так же неизбежно соответствуют ленинским нормам жизни, как неизбежно соответствуют им свои понятия и свой язык, на котором вещи называются своими именами. Основа та же: интересы масс.

Возьмите любой пример, хоть самый далекий от классовой борьбы.

Ленину рассказывают о театральной жизни Москвы. Да, в Москве образованная публика смотрит новую театральную постановку и, быть может, приходит в восторг, а миллионы людей в это же самое время «стремятся к тому, чтобы научиться по складам писать свое имя и считать, стремятся приобщиться к культуре, которая обучила бы их тому, что Земля шарообразная, а не плоская и что миром управляют законы природы, а не ведьмы и не колдуны совместно с отцом небесным».

Это обычный ход ленинской мысли. Любой факт, любое известие, любая реплика проецируются на массу: а как это связано с ее интересами? В зависимости от этого и факт, известие оцениваются как значительные - или мелкие, заслуживающие внимания — или нет.

На этом же основаны и ленинские оценки художников. Он недаром считал Чернышевского «не только выдающимся революционером, великим ученым, передовым мыслителем, но и крупным художником, создавшим непревзойденные образы настоящих революционеров...

Приходит пора, когда мы вновь осознаем безусловную правильность этих оценок: в интересах масс! — и отталкиваем оценку иных обывателей, для которых непревзойденные образы революционеров нежизненны: обывателю не дано подняться до понимания их жизни. Среди тех, для кого Рахметовы нежизненны, встречаются весьма утонченные, но и их потолок — на уровне колена наших героев.

Этика большевизма возникла не на голом месте.

...Слова Г. М. Кржижановского: «Оглядываясь назад и вспоминая фигуру тогдашнего 23-летнего Владимира Ильича, я ясно теперь вижу в ней особые черты удивительной душевной опрятности и того непрестанного горения, которое равносильно постоянной готовности к подвигу и самопожертвованию до конца. Может быть, это шло к нему непосредственно от фамильной трагедии, от героического образа его брата, что по-иному связывало его, чем нас, с традициями предшествовавшей героической революционной борьбы».

Обращение Председателя Совнаркома «К населению»:

«Товарищи трудящиеся! Помните, что вы сами теперь управляете государством. Никто вам не поможет, если вы сами не объединитесь и не возьмете все дела государства в свои руки».

Как будто переведенные в другой агитационный жанр вечные слова: «Никто не даст нам избавленья, ни бог, ни царь и ни герой. Добьемся мы освобожденья своею собственной рукой».

Это еще одна естественно возникшая ассоциация, она приходят в голову неизбежно, потому что явственна историческая цепь революционных событий, революционного движения, сформировавшего и черты, и язык, и способ мышления своих представителей, в том числе лучшего из них.

Этика лучших возникла не из воздуха, поэтому и испариться она не может. Правда — любая, даже самая страшная — всегда способствует движению вперед, потому что указывает верный путь энергии народных масс, будит и направляет огромную прогрессивную силу — творчество масс.

Эта правда всегда пробивала себе дорогу в борьбе со своей противоположностью: лицемерием тех, кто для Отечества живот не надорвет. Еще Маркс и Энгельс боролись с «презренной партией середины», а Ленин называл середину «желтыми», то есть не красными и не белыми, а беспомощно колеблющимися, шатающимися между пролетарскими и буржуазными позициями. Это природа мелкобуржуазности, природа мелких собственников, промежуточных между непримиримыми противниками. Отсюда — фраза, отсюда — неспособность к решительным действиям и подмена их видимостью дела.

Однако фразы, не соответствующие делам, роняют авторитет партии, обессиливают ее. В правдивости — достоинство партии. Залог успеха, залог общественного подъема под ее руководством. «Живое творчество народа — суть социализма, коренной фактор его возникновения и упрочения», — сказано в докладе на Всесоюзной научно-практической конференции 10 декабря 1984 года.

Из последних ленинских работ. «Пусть псы и свиньи... осыпают нас кучами проклятий, ругательств, насмешек за неудачи и ошибки в постройке нами нашего строя... Еще бы обойтись без неудач и ошибок в таком новом, для всей мировой истории новом деле, как создание невиданного еще типа государственного устройства! Мы будем неуклонно бороться за исправление наших неудач и ошибок, за улучшение нашего, весьма и весьма далекого от совершенства, применения к жизни советских принципов».

ОДНА ЧЕРТА

Тезис первый. Личная скромность есть проявление внутренней связи личности с народом.

Эта связь проявляется по-разному, в зависимости от того, что именно делает для народа данный человек. Ленин делал революцию. И революция была для него живая. Она была не одной теорией и тем более не схемой. Она была живая. Она воплощалась в людях. Любое общественное движение, проблема, программа были живыми, олицетворялись в товарищах по борьбе, в противниках, в посетителях...

1918 год. Приемная главы государства. Альберт Рис Вильямс ждет своей очереди и наблюдает.

«Наконец дверь открылась, и, к общему удивлению и вопреки всем предположениям, в приемной появился не дипломат, не какое-нибудь другое высокое лицо, а косматый мужик в полушубке и лаптях — типичный крестьянский бедняк, каких можно было встретить миллионы в Советской стране».

Там же: «...Он любил их, глубоко любил... Ленин был готов принять у себя в кабинете не только одного тамбовского мужика, а миллионы таких же крестьян».

Эта любовь была одним из проявлений его восприятия революции. Естественны для такой личности любовь к трудящемуся и страдающему человеку и ненависть к его эксплуататору.

Зачем встречался он с «ходоками»? Не для сентиментального умиления окружающих его «демократизмом» «...Через меня он слушал все крестьянство», — точно определил О. И. Чернов, названный, в соответствии с формулировками того времени, «беспартийным крестьянином из Сибири».

Загадка для очевидцев: зачем встречался он с попом Гапоном? Затем, что поп олицетворял один из способов воздействия на массы.

У меня сидит тов. Иван Афанасьевич Чекуров, очень интересный трудовой крестьянин, по-своему пропагандирующий основы коммунизма. Он потерял очки, заплатил за дрянь 15 000 р.! Нельзя ли помочь ему достать хорошие очки?»

Сущий пустяк. Но характерный. Тем более что речь идет об условиях, когда почти все им написанное пестрит словами «спешно», «архиспешно», «очень спешно». ,

1900 год. Конфликт с Г. В. Плехановым, известный в образной формулировке «Как чуть не,потухла «Искра»?». «И все оттого, что мы были раньше влюблены в Плеханова: не будь этой влюбленности, относись мы к нему хладнокровно, ровнее, смотри мы на него немного более со стороны, — мы иначе бы повели себя с ним и не испытали бы такого, в буквальном смысле слова, краха...»

Воспоминания Н. К. Крупской. , «Как он ни любил Плеханова или Мартова, он политически, порвал, с ними (политически порывая с человеком, он рвал с ним и лично, иначе не могло, быть, когда вся жизнь была связана с политической борьбой), когда это нужно было для дела.

Но личная привязанность к людям делала для Владимира, Ильича расколы неимоверно тяжелыми. Помню, когда на Втором съезде ясно стало, что раскол с Аксельродом, Засулич, Мартовым и другими неизбежен как ужасно чувствовал себя Владимир Ильич. Всю ночь мы просидели с ним и продрожали».

Вот так. Продрожали всю ночь перед расколом... И недаром вслед за этим написана такая фраза: «Если бы Владимир Ильич не был таким страстным в своих привязанностях человеком, не надорвался бы он так рано». Ему была свойственна та эмоциональная приподнятость, которая так ярко освещает мир, таким сердечным делает отношение к товарищам, такой открытой — ненависть к противнику, так обостряет и высветляет вообще все события, но которая так быстро изнашивает человека!

«Никогда никто не слышал от Ленина слов о его любви к народу, но все знали и чувствовали эту горячую любовь», — было сказано уже после его смерти. Это очень верно: во-первых, потому, что самое сильное чувство обычно бывает сокровенным; и, во-вторых, потому, что все это чувство видят, потому что оно определяет и поступки, и поведение, и целую жизнь.

Бесхитростный простой человек отвечал на любовь любовью. Эта ответная любовь чувствуется в литературе. Столь непохожие авторы, как В. Маяковский и А. Платонов, чутко уловили это в людях и показали в своих героях.

«Разумеется, я не могу позволить себе смешную бестактность защиты его от лжи и клеветы. Я знаю, что клевета и ложь — узаконенный метод политики мещан, обычный прием борьбы против врага. Среди великих людей мира сего едва ли найдется хоть один, которого не пытались бы измазать грязью. Это — всем известно.

Кроме того, у всех людей есть стремление не только принизить выдающегося человека до уровня понимания своего, но и попытаться свалить его под ноги себе, в ту липкую, ядовитую грязь, которую они, сотворив, наименовали «обыденной жизныо».

«...Болезненным желанием изгадить прекрасное страдают и некоторые группы интеллигенции, например, те эмигранты, которые, очевидно, думают, что, если их нет в России, — в ней нет уже ничего хорошего».

К словам Горького остается только добавить, что этой свинской болезнью страдают не только те, которых нет здесь физически, но и те, которых нет здесь духовно.

Тезис второй. Если есть у человека дело жизни — то это дело ему дороже собственной персоны, и он не может воспринять себя вне дела, над делом, отдельно от него.

Жизнь была отдана созданию партии. Любое значительное дело не только делается человеком, но и формирует его, не только направляется человеком, но и определяет его, становится стержнем, ядром его личности, — проще говоря, им самим. Так и создание большевистской партии, сама эта партия была неотделима от своего создателя, была им самим, и он не мог на нее смотреть ни снизу, ни сверху, ни сбоку. Поэтому самого себя, как отдельную персону, он вообще не воспринимал и раздражался, когда его так воспринимали другие.

Характерны в этом смысле события на IX съезде партии. Одно из заседаний было решено посвятить предстоящему 50-летию Ленина. Ленин предложил речи в его честь не произносить, а лучше спеть «Интернационал». «Интернационал» спели, а потом все же приступили к заслушиванию речей. Юбиляр тут же ушел со съезда. Из своего рабочего кабинета он звонил на съезд и требовал поскорее прекратить речи. Когда он вернулся, то произнес речь о большевистской партии, направленную против славословий. Это положение, говорил он, «довольно глупое, позорное и смешное».

Больше при жизни Ленина день его рождения не отмечался.

Еще несколько строк на ту же тему. В. Д. Бонч-Бруевич навестил Ленина после ранения. Тогда все газеты жили одной новостью: состоянием его здоровья.

— Мне тяжело читать газеты... Куда ни глянешь, везде пишут обо мне. Я считаю крайне вредным это совершенно немарксистское выпячивание личности... А эти портреты? Смотрите, везде и всюду... Да от них деваться некуда!..

Этот раздел закончим тонким наблюдением Г. М. Кржижановского: «На первый взгляд он не импонировал. Но припомните, как говорил Маркс об отличительных свойствах пролетарских революций по сравнению с буржуазными. Если верно, что самая сущность движения пролетариата исключает внешнюю фееричность и показной драматизм в действиях главного героя этих революций — народной массы, то не вправе ли мы ожидать выявления особой, так сказать, простоты и в тех лицах, на долю которых выпадает крупная историческая роль истинных вождей пролетариата? Во всяком случае, это отсутствие внешнего, показного блеска было отличительной чертой Владимира Ильича».

Это сказано о конкретном человеке. Но в том или ином приближении распространяется и на других.

Тезис третий. Личная скромность неизбежно проявляется в образе жизни, именно в том, чтобы жить ни в коем случае не лучше других.

С. Б. Бричкина: «При всем своем старании я никак не могу припомнить, видела ли я за время моей работы в СНК на В. И. Ленине новый костюм или пальто. Нет человека в нашей стране, который бы не знал фотографии Ленина в зимнем пальто с каракулевым воротником и в каракулевой шапке-ушанке, они были несменяемы».

М. Горький: «...Ленин в высшей степени обладал качествами, свойственными лучшей революционной интеллигенции, — самоограничением... В тяжелом, голодном 19-м году Ленин стыдился есть продукты, которые присылали ему товарищи, солдаты и крестьяне из провинции. Когда в его неуютную квартиру приносили посылки, он морщился, конфузился и спешил раздать муку, сахар, масло больным или ослабевшим от недоедания товарищам...

— Присылают, точно барину!.. А кругом все голодают».

Н. Л. Мещеряков: «...Подали чай, пришел Владимир Ильич. Но тут обнаружилось, что у них не хватило ложечек: на четырех человек их было только две, и приходилось их перекладывать из стакана в стакан. К чаю не было дано ничего, кроме черного хлеба и масла».

Эти «особенности быта» прослеживаются издалека.

Из воспоминаний Н. К. Крупской периода эмиграции:

«Деньжат у нас было в обрез, и мы питались больше всухомятку... Один рабочий посоветовал: «Вы обедайте не с туристами, а с кучерами, шоферами, чернорабочими: там вдвое дешевле и сытнее». Мы так и стали делать. Тянущийся за буржуазией мелкий чиновник, лавочник и т. п. скорее готов отказаться от прогулки, чем сесть за один стол с прислугой. Это мещанство процветает в Европе вовсю. Там много говорят о демократии, но сесть за один стол с прислугой не у себя дома, а в шикарном отеле — это выше сил всякого выбивающегося в люди мещанина. И Владимир Ильич с особенным удовольствием шел обедать в застольную, ел там с особым аппетитом и усердно похваливал дешевый и сытный обед».

Это не было, разумеется, одним лишь признаком безденежья. Это было и проявлением классовой морали.

Я не сторонница обнародования частной жизни выдающихся людей. Во-первых, обыватель не прощает им естественных человеческих слабостей. Во-вторых, обывателю свойственно оценивать выдающегося человека именно по ним, а не по высшим его проявлениям. И в-третьих, описание частной жизни реального героя несет на себе какой-то оттенок бульварности.

Но это общее правило в некоторых, редких случаях неприменимо, в том числе в этом. Ленину была свойственна та внутренняя опрятность, которая делает безопасной прикосновение к его частной жизни. Можно сказать об обстановке, об одежде, о питании — и ничего, проходит без неловкости. «...Простота обстановки особенно хорошо действовала на рабочих... Не помню, чтобы когда-либо, даже шутя, говорилось о вкусном блюде, чтобы придавалось значение платью. Пили, ели, одевались, но эта сторона жизни ничьего внимания не приковывала...»

Можно использовать даже такую фразу из воспоминаний: «Никогда не мог бы он полюбить женщину, с которой бы он расходился во взглядах, которая не была бы товарищем по работе», — и даже это поднимает и героя, и читателя, и не придает тексту ненужного оттенка.

Очень интересны воспоминания глазного врача М. И. Авербаха: «Врачу трудно обойтись без разных мелких житейских вопросов чисто личного характера... Этот человек... обнаруживал какую-то чисто детскую наивность, страшную застенчивость и своеобразную неориентированность... Это было глубоко философское пренебрежение, невнимание серьезного человека к мелочам жизни и своему физическому «я», и именно только своему личному».

И далее там же: «Как-то неумело, непривычно и конфузливо стал он мне совать гонорар в руку. Когда я отказался, он стал убеждать меня, что я не обязан никому оказывать частных услуг вне больницы и при нынешних тяжелых условиях жизни не имею права делать это бесплатно ни для кого... Впоследствии я узнал, что мой категорический отказ от гонорара долго не давал ему покоя и он неоднократно интересовался тем, чтобы обо мне позаботились, если я в чем-нибудь нуждаюсь...» Далее врач философски замечает: «Я видел в своей жизни немало больных, которые занимали значительно менее ответственное общественное положение, которым я приносил действительно реальную пользу, возвращая им утерянное зрение и работоспособность, которые были менее захвачены общим убийственным недугом и которые считали ниже своего достоинства входить в оценку услуг врача».

Тезис четвертый. Личная скромность предполагает реальное, действенное внимание к товарищам, которое резко отличается от экзальтированного, напускного, болтливого «сочувствия».

Л. А. Фотиева: «Он мог сурово разбранить и наказать неисправного работника, но никогда никого не унижал и не оскорблял. Сам обладая в высшей степени чувством собственного достоинства, он умел ценить и оберегать его в каждом человеке. Особенно считал он гнусным, недостойным каждого советского человека, тем более коммуниста, быть грубым, невежливым с тем, кто стоит ниже по положению и потому не смеет ответить».

Похоже на то, что из работавших с Лениным людей мало кто трясся над своим здоровьем. У них было что поважнее здоровья. Им было за что отдать жизнь, не то что здоровье. Но Ленин, равнодушный к себе самому, заботился о здоровье товарищей.

Хрестоматийный пример с А. Д. Цюрупой, который умел особо выделиться даже на общем фоне пренебрежения к здоровью. В соответствии с духом эпохи и системой ценностей своей среды Ленин определял здоровье товарищей как «казенное имущество». Сейчас такое определение показалось бы двусмысленным, а тогда звучало очень внушительно. Так вот предписание Цюрупе за подписью Ленина:

«За неосторожное отношение к казенному имуществу (2 припадка) объявляется А. Д. Цюрупе

1-е предостережение и предписывается немедленно ехать домой...»

Нарком иностранных дел Чичерин устраивал заседания после 12 часов ночи и заседал до 4—5 часов утра. Ленин обратился к Семашко:

— Переговорите с ним: зачем он калечит и себя, и других?

Семашко отправился к Чичерину и от имени медицины стал его убеждать ночью спать, а днем работать. Но Чичерин возражал: именно ночью, когда никто не мешает, надо работать, а днем спать.

— Что я буду делать с Чичериным? — возвратился
Семашко к Ленину. — Он явно в этом вопросе псих.

Через несколько дней Чичерину вручили постановление ЦК: ему запретили устраивать заседания коллегии после часа ночи.

Тем же способом было запрещено Дзержинскому вернуться с юга до выздоровления.

Здоровье и жизнь товарищей были для него огромной ценностью. Он смотрел на эту ценность глазами пролетариата, глазами партии. Вот его реакция на самоубийство Поля и Лауры Лафарг, развитие мысли о том, что социалист принадлежит не себе, а партии: «Если он может хотя бы чем-нибудь еще быть полезным рабочему классу, хотя бы написать статью или воззвание, он не имеет права на самоубийство». Там же: «Не надо забывать, что рабочие партии гораздо беднее литературными силами, чем партии буржуазные».

Записка Серафимовичу, только что потерявшему сына:

«...как нужна рабочим и всем нам Ваша работа и как необходима для Вас твердость теперь, чтобы перебороть тяжелое настроение и заставить себя вернуться к работе».

Он видел главное в людях, то, что возвышает их, связывает с другими людьми, делает полезными и что должно давать силу для преодоления личных несчастий.

Та эпоха была юностью нашего общества. Ее непосредственность, бескорыстие, энтузиазм живы в памяти народа. И сейчас они ярко вспыхивают, как только возникают для того условия.

Комсомольцы могли броситься к сцене и даже залезть на сцену, и кольцом обступить выступавшего на их III съезде Ленина. На известной картине все правда, кроме одного: кроме черного рояля, которого не только не было, но и не могло быть, по условиям того времени.

...Когда перелистываешь темно-синие тома собрания сочинений, мелькает перед тобой эпоха юности общества, с ее резкой терминологией, с ее необкатанными, точными оценками, с ее непрестанной классовой борьбой, неутихающим противоборством сил. Драмой было все: от гражданской войны до каждого эшелона с хлебом. Любое изменение на любом участке требовало полного напряжения сил, а изменения происходили ежечасно... Это напряжение проступает со страниц. А в последних томах проступает даже физическое напряжение. Именно поэтому «он уснул слишком рано, особенно для России».

Это тяжелый упрек нашей лености, эгоизму, распространившемуся мещанству!

Чванство — качество, полярное личной скромности. Спесь, снобизм, чванство как убеждение, как жизненное кредо — оскорбительны для нашего общества. Этика большевизма требует жить так, как живут народные массы.

Ничто не исчезает бесследно. Похоже на то, что появляются нужные формы борьбы с современным чванством, а значит, пришло время вспомнить о его полярной противоположности.

РЕЗОНАНС. УЧИТЬСЯ У ЛЕНИНА!

Ленинские нормы жизни — это правдивость перед широкими массами, это бескорыстие, растворенность личного в общем великом деле. Ленинские нормы жизни — это концентрированные качества сознательного пролетариата, это его установки и требования к своим представителям.

Продолжаем тему, предоставляя слово читателям. Многие письма отражают зрелость суждений, непримиримость народных масс к отступлениям от ленинских норм жизни. Жить по Ленину — это требование дня.

У истоков социализма стояли люди, жившие в условиях, максимально приближенных к условиям жизни всего народа. Факты, приведенные в вашей статье, свидетельствуют о том, что В. И. Ленин считал такое положение естественным, нормальным, и даже более того — необходимым для понимания настроений и нужд трудящихся.

А если руководящий работник пользуется значительно большими привилегиями, нежели простой рабочий? Тогда стремление занять руководящий пост может возникнуть отнюдь не от желания улучшить жизнь людей в нашей стране, а от желания улучшить собственные условия.

С. Коваленко, студентка 3-го курса Киевского государственного педагогического института

Только такая гвардия во главе с таким вождем могла повести за собой народ на завоевания Октября, а потом отстоять эти завоевания от фашистских извергов.

Но сколько погибло таких большевиков! Разве можно перечислить всех героев, сложивших свои головы, отдавших жизнь за счастье народа!

Личным примером настоящего коммуниста является для меня и мой младший брат. Примером самоотверженного беспартийного большевика являлась для меня покойная старшая сестра. Преданности к работе, бескорыстному отношению к жизни учили нас родители.

Сейчас Политбюро ЦК КПСС ставит вопрос об укреплении дисциплины, о повышении требований к руководителям, к каждому коммунисту. И надо надеяться, что это даст свои плоды. Я знаю, что мы не ради красного словца говорим о ленинских принципах, у нас немало беззаветно преданных великому делу людей.

Представьте себе умного, образованного человека, выросшего в прекрасных условиях, человека, которому ничто не мешает устроить свою жизнь приятной и полноценной, но... он бросает все это, чтобы идти на лишения, на каторгу, на борьбу с колоссом самодержавия, борьбу, кажущуюся большинству людей бесполезной, обреченной на поражение. Это — самопожертвование, да еще какое! Однако здесь общее сливается с личным, потому что осуществление великой идеи — это и есть смысл жизни.

Один из моих близких, большевик, член партии с 1900 года, прошедший и тюрьмы, и ссылки, и многое другое, горевший в борьбе и погибший от возвратного тифа в 1922 году, тоже не имел колебаний — ненависть к врагу, преданность идее, партийному делу не остывали в нем ни на миг. Таким он был, таким остался и в моей памяти, — когда он умер, мне было 12 лет.

Вырисовываются два четко очерченных типа людей. Первый (редкий и драгоценный) — это человек, глубоко переживающий накопившиеся в обществе противоречия. Он готов взять на себя свою долю исторической ответственности и разрешать эти противоречия, каждый раз преодолевая при этом некий барьер и вырабатывая каждый раз новое видение, более глубокое и точное,— и мира, и общества, и самого себя...

Охотников развивать в себе эти качества, работать над собой в этом направлении что-то маловато... Одними только статьями не сформируешь таких людей в массовом масштабе. Одни только статьи малоубедительны для подавляющего большинства людей. Они не могут зажечься от этого огня, как смог бы какой-нибудь юный Виссарион Б. или Софья П. (Белинский или Перовская)...

Преобладают пока люди второго типа. Этот тип подавляет своим численным превосходством. Счастья высокого служения, яркого горения он не ощущает, он его не понимает. На протяжении последних 20 лет второй тип размножился, как саранча.

Давайте вместе поищем причину! Благополучно ли у нас, например, с теорией? Не получается ли так, что левая рука не знает, что делает правая?

Не пустить ли свежего ветерку в застоявшуюся, атмосферу кабинетов иных полусонных, погрязших в схоластике «теоретиков»?

Разрешать противоречия может и должен только человек,, в этом специфика его духовной жизни, сами по себе противоречия никоим образом не разрешаются!

В. Новиков, старший научный сотрудник Ростовского госуниверситета

Перелом в обществе назрел. Верные приметы этого: обращение к марксизму-ленинизму не как к иконе, а в полном его объеме, без деления на то, чем пользоваться, а что отложить как не очень для нас приятное.

Значит, нашлись здоровые силы. Их пролетарской смелости можно позавидовать.

Вот уже много лет в своих лекциях перед студентами, в трудовых коллективах я пропагандирую классовую оценку поступков, привожу, в пример Ленина, который о хулиганах, разгильдяях и т. д. говорил, что они, льют воду на мельницу мировой буржуазии.

В наш драматический век отчаянной идеологической (и не только идеологической!) борьбы нужно четко видеть, кто есть кто, и учить этому видению народ. А средств здесь много: пропаганда и агитация с применением современных средств массовой информации, наши правовые установления, наконец, и опять же личный пример. Мы не можем быть Иванами, не помнящими своего исторического, революционного родства, не можем позволить себе любования своими достижениями (к достижениям быстро привыкают, привыкли уже!). И еще: попробуйте найти в наших квартирах портреты вождей революции, героев гражданской и Отечественной войн! Ковры и хрусталь даже у рядовых тружеников — пожалуйста... Также пластинки и пленки: что «крутят» в квартирах?!

И книги по истории нашей страны должны быть настольными книгами в каждой семье!

Телевидение показало документальный фильм о жизни и работе М. И. Калинина. Смотрели всей семьей, затаив дыхание, в полной тишине. Больше бы таких фильмов!

Прежде чем посадить человека в руководящее кресло, его надо научить ленинскому стилю работы с людьми.

Тяжело смотреть, когда на собрании вдруг начинают хвалить руководителя, а он сидит и молчит. Ленин бы этого не допустил.

Ленинская гвардия сделала для пролетариата больше, чем другие. И если молодой человек хочет делать для коммунизма больше других, ему нужно воспитывать в себе те черты, которые были у людей ленинской гвардии.

ШКУРНЫЙ ИНТЕРЕС

Ощутимо сейчас нарастает борьба с мелкобуржуазностью. Говоря другими словами, попроще, со шкурным интересом, хотя зачастую и ловко маскируемым. А коли так — то надо же хорошенько понимать противника, чтобы бить в десятку, а не тратиться попусту. Вот и займемся теорией вопроса и тем, как она проверяется практикой.

Шкурный интерес Ленин считал более страшной угрозой социализму, чем нашествие вражеских полчищ. Практически через все работы Ленина послеоктябрьского периода, до самых последних написанных им строк, красной нитью проходит мысль о мелком собственнике — индивидуалисте: что с ним делать, как его перевоспитать, чтобы он не растащил общественное богатство по своим хатам и не пустил бы страну по миру.

Добавьте к этому мелкого собственника в надстройке (он и туда способен пролезть): личная карьерка дороже интересов дела; борьба идей подменяется борьбой за местечки; партийность подменяется групповщиной. Короче, бюрократизм на марше.

Если мы не организуемся и не подтянемся, это существо будет нас теснить.

Откроем статью «Очередные задачи Советской власти». Что значит мелкокрестьянская страна? Это густая пропитка мелкособственнической психологией: забота только о своем куске земли, о своем домике, о своем хозяйстве. Мир за пределами этого хозяйства просто не укладывается в голову. Великая пролетарская революция, связав руки крупному капиталу, одновременно развязала руки мелкому собственнику. Освобожденный от эксплуатации сознательным пролетариатом, дальновидно рассчитывавшим на его психологию труженика, он не мог не устремиться удовлетворять свою ведущую потребность: обогащаться. Разумеется, лично обогащаться.

Очевидцы оставили наблюдения. «Шла дележка помещичьего добра, развертывалась спекуляция захваченным имуществом». «Брали» в свою пользу крестьяне все, что могли. Этими настроениями заражена была и часть рабочих, особенно связанных с деревней».

Замечательно восприятие слова «хозяин»! Одна работница жаловалась, что ее рассчитали за то, что она взяла с фабрики отрез себе на платье. «Неужели нельзя, мы же хозяева». С заводов потянули домой инструменты, материалы, приспособления. Другая работница рассказала, что сегодня решили не работать: много дел дома набралось. «Теперь мы хозяева: хотим работаем, хотим нет. Вот и постановили — сегодня не работать!»

Новый «хозяин» вступал в свои права. Взамен капиталиста в противовес главенствующему пролетарскому интересу поднимал головку маленький собственник, все, что можно, тащивший в свою «нору».

Отношение такого собственника к труду в общественном производстве могло само по себе, и не усугубленное воровством, развалить страну: труд на страну в целом он воспринять не мог, страна в его голову, как уже сказано, не вмещается, поэтому общественный труд он сводил до минимума, относился к нему как к проклятию. Он расцветал только в труде непосредственно, наглядно, напрямую на себя. Общественную собственность разворовывал, свою — охранял.

Сытый крестьянин радовался, что в Москве голодно: если уметь торговать хлебом — большие деньги будут. (Вот и рассуждай на досуге: может ли мелкий собственник быть патриотом?)

Рассуждение одного зажиточного крестьянина: «Ленин вот только мешает. Не пойму я этого Ленина. Бестолковый человек какой-то. Понадобилась его жене швейная машинка, так он распорядился везде по деревням швейные машинки отбирать. У моей племянницы вот тоже машинку отобрали. Весь Кремль теперь, говорят, швейными машинками завален...» Крестьянин не мог вообразить, что можно что-то отбирать не в свою личную пользу.

А вот делегаты комитетов бедноты, собравшиеся на свою конференцию. Один из них, «поднимаясь по лестнице, остановился перед бюстом какого-то ученого. «Это нам в деревне пригодится», — с улыбкой заметил он. Делегаты вообще больше всего говорили о том, что они возьмут и как между собой поделят».

«Широкие массы мелкобуржуазных трудящихся, стремясь к знанию, ломая старое, ничего организующего, ничего организованного внести не могли».

«Мы продолжаем страдать в этом отношении от мужицкой наивности и мужицкой беспомощности, когда мужик, ограбивший барскую библиотеку, бежал к себе и боялся, как бы кто-нибудь у него ее не отнял, ибо мысль о том, что может быть правильное распределение, что казна не есть нечто ненавистное, что казна — это есть общее достояние рабочих и трудящихся, этого сознания у него быть еще не могло».

Перевоспитать массы, выработать новое отношение к общественной собственности, к труду в общественном производстве, избавиться от дезорганизации, от распущенности — в миллион раз труднее, чем подавить эксплуататоров. Но иначе новое общество не создать. «Когда пролетарская организация разрешит эту задачу, тогда социализм окончательно победит».

Где же выход? В передовых, то есть коллективных формах хозяйствования везде и всюду. В городе: крупному машинному производству с передовой технологией соответствует передовое, коллективистское сознание; полукустарным мелким мастерским, рутинному ручному труду — отсталое, мелкособственническое. Применительно к селу — выход в переводе его, говоря современным языком, на индустриальные рельсы, то есть превращение в разновидность промышленного труда. Так подрываются экономические корни мелкобуржуазной психологии.

Затем — всенародный учет и контроль. Рабоче-крестьянская инспекция. Активное участие всех поголовно в ее работе — способ перевоспитать мелкобуржуазную массу, выработать в ней социалистическое сознание, а для этого — поставить ее в реальные условия, в которых должен находиться хозяин, сделать не директора и не сторожа «хозяином» взамен капиталиста, а именно массу рабочих и крестьян.

Кадровый российский пролетариат (потомственный, добывавший средства к существованию исключительно продажей рабочей силы и потому наиболее свободный от мелкобуржуазного влияния) победил в революции и в гражданской войне, но почти весь полег на фронтах. На заводы влилась мелкобуржуазная масса. Это называется деклассирование пролетариата — по Ленину, «...главная экономическая опасность, главная опасность всего существования советского строя».

С деклассированием пролетариата боролись: шедших на заводы крестьян, лавочников, мелких служащих сразу к станкам не допускали, а только на строительные или подсобные работы. Однако срочная индустриализация прорвала броню: огромные темные массы мелких собственников хлынули и затопили... да многое затопили! Последите по книгам, как разительно отличаются 20-е и 30-е годы! Ведь не чья-то злая воля это сделала, а объективные процессы: главенствующими стали установки нового слоя.

По Марксу — Энгельсу так: класс, который представляет собой господствующую материальную силу общества, есть вместе с тем и его господствующая духовная сила. По жизни тоже так: проследите за особенностями всех надстроечных институтов! В силах ли это сделать чьи-то «капризы» и «интриги»?

А теперь проследите подобный процесс вновь, учтя вторую мировую войну!..

Ну а как же сейчас? А вы войдите в цеха: во многих случаях невозможно найти ни одного потомственного рабочего: 100 процентов — сами из деревни. Вы скажете, деревня уже не та. Не та. Но пока что разновидностью промышленного производства не стала. Значит, все 100 процентов сейчас проходят сложный период перестройки, и не только образа жизни, но и сознания. Похоже на то, что процесс, как говорят специалисты, «окрестьянивания городов» закончился: нельзя уже тянуть людей из деревни, пора остановиться. Значит, вновь идет активный процесс формирования рабочего класса (речь не о нагрузке на заводских кадровиков, а о формировании массового сознания современного рабочего человека).

Вы думаете, почему бы вдруг стала нарастать борьба с мелкобуржуазностью? Не правильно ли предположить, что это и есть отражение в идеологической, духовной, правовой сфере взаимодействия реальных общественных сил? Пролетарских, по своей сущности общенародных интересов? По-моему, это так и есть.

Почему бы вдруг в обществе все сильнее стало нарастать требование ускорить ход оздоровительных процессов? Почему бы это вдруг мы стали так активно сопоставлять ленинские нормы жизни и большевистскую этику с современностью, да еще и требовать равняться на эти образцы? Да по той же причине!

Это обнадеживает, да еще как! Ведь недаром же все это!

Презирая мелкобуржуазность во всех ее проявлениях, Ленин противопоставлял ей свойства пролетариата: революционность, стойкость, смелость, последовательность, принципиальность, коллективизм, интернационализм, организованность, дисциплинированность, тягу к современным знаниям. Лучшие представители пролетариата «...полны ненависти и презрения ко всему мещанскому и филистерскому, к этим качествам, которые так процветают в мелкой буржуазии, у мелких служащих, у «интеллигенции»...».

СЛЕДУЮЩИЙ раздел — сугубо исторический. Присмотримся, как относился Ленин к мелкобуржуазному, правому крылу партии. Когда и почему это крыло одерживает верх?

Возьмем период между революциями 1905 и 1917 годов. Провал между революционными волнами, черная яма в историческом развитии общества. Столыпинский курс на «хозяйственного мужичка», на «крепкого» крестьянина. Россия прямым ходом пошла к воплощению идеалов мелкого собственника, встав в хвост к Западной Европе. Расцвели богоискательство и богостроительство в среде интеллигенции; идеализм в философии, объявление Маркса «устаревшим» — короче, все черты глубокого общественного спада. Резкий сдвиг вправо в социал-демократической партии. Величайший идейный развал в среде социал-демократов и неизбежно сопутствующая идейному развалу ревизия марксизма, отказ от его основ.

Таким образом, вольно или невольно, подрывалось сознательное руководство рабочим движением. Оторванное от марксизма, оно становилось стихийным, обрекалось на ничтожную экономическую борьбу за самые примитивные интересы.

Разумеется, Ленин прекрасно понимал, что значит философская ревизия марксизма, какова ее тяжесть в годы реакции. И он со всей резкостью выступал против «Богданова и его школы». Не Маркс «устарел», а проявились приметы сдвига вправо в социал-демократии, в сторону меньшевиков, представителей мелких собственников.

Любопытная сноска в рукописи Крупской, посвященная этому периоду: «Товарищам-практикам, мало интересовавшимся философией, было не ясно, чего это так горячится Ленин, чего это он бешено так ругается, из-за чего рвет с недавними соратниками... Шла борьба за марксизм, за его основы».

Могу себе представить, как «практики» пожимали плечами, иронизировали: дерутся, мол, какие-то там «школы», «теоретики» с их «заумью». Ну и бог с ними! Нам надо дело делать, а не теоретизировать!

А Ленин тратил дорогое время на теоретическую борьбу. Без правильной теоретической платформы революционное движение обречено на поражение. И даже если все пошли не в ту сторону, ты обязан, пусть один, но оставаться на верных позициях. Пусть обвиняют в страсти к расколам и раздорам! «Без прений, споров и борьбы мнений никакое движение, в том числе и рабочее движение, невозможно». Это во-первых. А во-вторых, гораздо лучше, если горсточка «раскольников» или даже всего один «раскольник» в период развала сохранит ясный ум, чем если все, демонстрируя «единство» и «монолитность», сплотятся на ошибочных позициях!

На Копенгагенском конгрессе (VIII конгресс II Интернационала) выплеснулась вся злоба многообразных по внешнему виду, но единых по своей мелкобуржуазной сущности, различных течений в русской секции конгресса. Противник выступал сплоченным фронтом против Ленина, оставшегося в одиночестве.

«Один против всех, ни на что не похоже...» «Какое счастье было бы для партии, если б он куда-нибудь исчез, испарился, умер...»

З. П. Кржижановская спросила меньшевика Дана, желающего вышеупомянутого «счастья» для партии:

— Как же это так выходит, что один человек может погубить всю партию и что все они бессильны против одного и должны призывать смерть в сообщницы?

— Да потому, — ответил Дай, — что нет больше такого человека, который все 24 часа в сутки был бы занят революцией, у которого не было бы других мыслей, кроме мысли о революции, и который даже во сне видит только революцию. Подите-ка справьтесь с ним.

Теоретическая борьба, как и все движения, происходящие в надстройке, есть не что иное, разумеется, как отражение борьбы между классами. Мелкобуржуазности, по своему обыкновению распоясавшейся во мраке между двумя революционными волнами, было кому противостоять по простой причине: в России имелся слой сознательных рабочих, чьи установки отражались сконцентрировались в Ленине. «Пусть даже впятеро и вдесятеро разобьет их война, тюрьма, Сибирь, каторга. Уничтожить этого слоя нельзя. Он жив. Он проникнут революционностью и антишовинизмом. Он один стоит среди народных масс и в самой глубине их, как проповедник интернационализма трудящихся, эксплуатируемых, угнетенных. Он один устоял в общем развале».

Все те слова, которые Ленин сказал о сознательном пролетариате России, сознательный пролетариат мог бы сказать о Ленине. Абсолютное тождество установок, целей, поведения, силы духа.

Недаром Калинин был убежден, что до тех пор, пока Ленин находится в ЦК партии, «между центром и между рабочим классом всегда будут протянуты крепкие нити...».

Через несколько десятилетий нам уж неуместно недоумевать, что, мол, это была у Ленина за страсть к расколам в партии. Слишком очевидно, к чему приводит «единство» с представителями мелкой буржуазии (можете назвать их меньшевиками, можете — правыми оппортунистами, можете... да не в названии дело!). Если б Ленин не отмежевывался всю жизнь от них — он бы не собрал свою шеренгу, свою гвардию, которая вынесла на себе всю тяжесть перелома эпох. Боевая шеренга растворилась бы в огромных темных массах вечно колеблющихся представителей мелких собственников, которые на подъеме революционной волны кидаются навстречу марксизму и рабочему классу, на спаде — разбегаются в кусты и там сидят и дрожат. Маркс и Энгельс называют их презренной партией середины. Лучшего обозначения в нашем арсенале нет, да и не требуется, потому что попадание не в бровь, а в глаз.

Итак, в период спада между революционными волнами реакция взяла курс на «крепкого» мужика, а в партии шла острая борьба за марксизм, за его основы... Одно с другим совпало не случайно.

На подъеме раздуваемого реакцией шкурного интереса неизбежен и подъем в социал-демократии правого, мелкобуржуазного крыла. Высота его подъема зависит от глубины общественного спада. Какова его длительность?.. А долго ли продержался Столыпин?

Давайте присмотримся к жизни Ленина как человека (ведь он не только как основатель партии и не только как теоретик сталкивался с мелкобуржуазностью, но и как живой человек, живущий среди других людей).

Возьмем два периода: эмиграция после поражения первой русской революции, то есть самое тягостное положение для политика (если отбросить, конечно, тюрьму или ссылку), — и послеоктябрьский период, то есть вершина успеха, осуществление дела, которому посвящена жизнь.

Эмиграция. Мелкобуржуазная Европа — вечное воплощение идеалов мелкого собственника. Чужие улицы Женевы. Ленин и Крупская возвращаются от Карпинского «домой», если можно назвать домом пристанище в этой стране. Ленин говорит:

— У меня такое чувство, точно в гроб ложиться сюда приехал.

Такой же была и Франция. Очень точное наблюдение Крупской: «С одной стороны, это была публика архипрактическая, смотревшая, чтобы кормили сытно и чтобы все было устроено удобно. С другой стороны, у всех них было стремление походить на настоящих господ».

Социальный оптимизм далеко не всегда включает в себя оптимизм относительно личной судьбы. В эмиграции Ленин говорил сестре:

— Не знаю уж, придется ли дожить до следующего подъема.

Даже лучшее в мире понимание хода исторических процессов не позволяет делать предсказания о конкретных сроках нового революционного подъема. Неуверенность, что придется дожить, разошлась во времени с новым революционным подъемом... всего лишь на несколько месяцев. И сразу же Ленин «стал другим, сразу стал гораздо менее нервным, более сосредоточенным... Он ощущал уже всем существом своим эту поднимающуюся бурю — движение самих масс».

(От начала подъема до самой революции — тоже срок, никому не известный. Из Ленина: «Мы, старики, может быть, не доживем до решающих битв этой грядущей революции». Вы думаете, когда это сказано? Январь 1917 года.)

...Европа между тем жила прежней жизнью. В Берне было много библиотек и много ученых, однако Ленина и Крупскую не покидало ощущение «запертости в этой мещанской демократической клетке». Даже осень и та воспринималась как «душноватая»: «вся жизнь насквозь пропитана каким-то мелкобуржуазным духом».

Приметы мелкобуржуазного «демократизма»: жена главного должностного лица республики самолично каждый день трясет ковры со своего балкончика, однако «эти ковры, домашний уют засасывают бернскую женщину до последних пределов». Да и не только женщину!

Инесса Арманд не могла добиться встречи со швейцарскими левыми. Маленькая дочь Грабера почтительно разъяснила ей, почему отец не может в этот день заняться партийными делами:

— Отец сегодня занят, у нас стирка, он белье развешивает.

И только на квартире в Цюрихе Ленину понравилось: там за обедом говорили не о еде, не о том, сколько картофелин надо класть в суп, а о деле. Ему нравилось даже то, что кофе подавали в чашке с отбитой ручкой.

В своей книге «Записки коменданта Кремля» П. Д. Мальков передает бытовые сценки с удивительно подходящей, именно бытовой интонацией, которую хорошо покажет такая цитата: «Недели через две после революции, когда я был уже комендантом Смольного...»

Так вот, недели через две после революции солдат убирал комнату, топил печку, носил Ленину обед из столовой: «жидкий суп, кусок хлеба с мякиной и иногда кашу, что полагалось по пайку всем. Бывало, Ильич и сам шел вечером в столовую за супом. Несколько раз я встречал его с солдатским котелком в руке».

Тот же автор описывает «заговор» Свердлова и Дзержинского: «врасплох захватить» Ленина, чтобы пошить ему новый костюм.

Другой современник вспоминает: со всеми, независимо от должности, Ленин «был одинаково равен, всем говорил «вы». Его сотрудникам очень хотелось сделать для него что-то приятное, но они знали только, какой стиль работы ему нравится, приятен, а что приятно ему лично — они не знали и понять не могли.

Жил он в небольшой квартирке, обставленной без шика и без блеска. Никаких предметов роскоши, никаких предметов неизвестного назначения. Только то, что действительно необходимо много работающей семье. Один из умных очевидцев, размышляя над увиденным, пришел к выводу, что «это не было умышленное воздержание от излишеств, а естественное отсутствие потребности в том, без чего можно обойтись», и этот вывод, вне всякого сомнения, точен.

...Не становимся ли мы в последние десятилетия все более и более похожими на ту европейскую мелкобуржуазную публику, за которой в свое время наблюдали Ленин и Крупская? Не этой ли публики потребности мы стремимся удовлетворять, обозначив их как «растущие потребиости людей»? «Чтобы все было устроено удобно» и чтобы «походить на настоящих господ».

Мы «вычисляем» так называемые «разумные» потребности, то есть соответствующие уровню развития производительных сил общества и собственному трудовому вкладу конкретного потребителя. Да, конечно же, это лучше, чем ориентироваться на людей, живущих не по труду, на нетрудовые доходы. Конечно же, «разумные» потребности не должны выходить за рамки личного трудового вклада.

Но что у нас маячит перед глазами, когда мы разрабатываем перспективы развития потребностей? Завезенные из Европы мелкобуржуазные представления об уюте, вся структура уюта и быта, критерии потребления. Причем мы не только не ведем борьбы с этими представлениями, а сплошь и рядом сами их пропагандируем. Особенно усердствует кино.

Наша цель — формирование личности, у которой ведущая потребность — это потребность в творческом труде. А с развитием именно этой потребности так называемые «разумные» потребности... убывают, если не исчезают. Вспомните Белинского, Чернышевского, Ленина. Были у них «разумные» потребности?..

Так по какому же пути пошли мы в своих представлениях о потребностях?!

(Прошу понять меня правильно: все вышесказанное не есть призыв производить вместо хороших товаров — плохие и создавать «дефицит» и очереди.)

Мещанский быт — одно из самых распространенных сейчас проявлений мелкобуржуазности. Мелкобуржуазные потребности в глазах слишком многих людей стали представляться «естественными» или «современными» потребностями, а отсутствие их — «аскетизмом», «отсталостью» или просто «выдумкой». Поэтому социально полезно вновь и вновь напоминать о нормах жизни ленинской гвардии.

Отчетливо сейчас просматривается завышенное внимание всех сфер духовной жизни к быту, в то время как мы должны стремиться к тому, чтобы быта в мелкособственническом смысле этого слова не было вовсе, так как он отупляет и принижает человека, переводит силы, которые можно потратить на высшие сферы, в области самые примитивпые. Имеются у нас даже формулировки типа «поэзия быта». Додуматься надо!

Из воспоминаний много повидавшей на своем веку Клары Цеткин:

«Не без горечи сравнивала я атмосферу, окружавшую Ленина, с напыщенной чопорностью «партийных отцов» немецкой социал-демократии. И мне совершенно нелепой казалась та безвкусица, с которой социал-демократ Эберт и качестве «господина президента Германской республики» старался копировать буржуазию «во всех ее повадках к манерах», теряя всякое чувство человеческого достоинства. Конечно, эти господа никогда не были такими «бездумными и отчаянными», как Ленин, чтобы «стремиться совершить революцию».

Сейчас распространяется в обществе справедливое требование, чтобы руководители всех рангов жили и вели себя по-ленински. По тому качеству, которое называется личной скромностью, общественное мнение делает выводы о человеке, даже превосходящие по значению роль этого качества. Однако не угодно ли нам и на самих себя оборотиться?! Если мы не выработаем свою, социалистическую, коммунистическую структуру уюта и быта, свои критерии потребления, а будем долбить чужие зады, то все то же самое, только в раздутом виде, мы будем наблюдать в тех слоях, от которых мы так усердно добиваемся личной скромности. Откуда ж она там-то возьмется?

Мы имели нужные образцы. И мы не вправе их потерять.

Что такое современный мелкий собственник в экономической сфере, любой читатель знает и без меня. Однако все же приведу пару писем специально для тех, кто «забыл», что мы еще не в коммунизме.

Письмо из Башкирии: «У нас продают «паутинки» — платки ажурной вязки из длинной пушистой шерсти горных коз. У нас в Башкирии таких коз нет. Привозят шерсть и пух откуда-то с юга, продают от 4 до 12 рублей за сто граммов. Вяжут «паутинки» здесь, из 200 граммов получаются три штуки, стоят от 20 до 70 рублей. Для «паутинки» нужна еще тонкая капроновая нить, ее нет в государственной продаже, однако на рынке эта нить продается в бобинах. Она украдена с фабрики. Продаются также украденные с фабрик маленькие электрические пряхи и к ним моторчики. Моторчики украдены с заводов. Вязать на продажу выгоднее, чем работать. Поэтому люди сидят дома и вяжут «паутинки». Это называется «свой труд»! А скольких работников не хватает на заводах, в больницах и т. д.! Покупатели бывают и оптовые: это цыгане и северяне».

Из Саратовской области: «Луковичные короли со своей продукцией расползаются по всей стране. На их плантациях работают направляемые в помощь сельскому хозяйству учителя, служащие, рабочие. А до начала массовой уборки лука на королей работают тунеядцы-пьянчуги за пятерку в день. Сами «хозяева» палец о палец не ударяют. Это эксплуатация чужого труда».

Ну а как иначе? Идеал мелкого собственника — личное обогащение. При нашем попустительстве он может вырасти в «мироеда», в кулака. Мелкобуржуазность может дотянуться до просто буржуазности, без «мелко».

Сейчас распространилось мнение, что мелкобуржуазность вообще, а в духовных сферах особенно, трудноразличима и даже неуловима. Полагаю, что это сильное преувеличение. Конечно, нынешний «лавочник» не такой выпуклый, как до Октября или в первые послеоктябрьские годы. Однако «не видеть» его можно только в том случае, если уж очень не хочется или в случае социальной слепоты.

Смотри через призму системы ценностей — и все сразу увидишь! Какие ценности — коммунистические или мелкобуржуазные — попадают в поле зрения ученого, художника, организатора? Когда к мелкобуржуазным ценностям относятся почтительно, насаждают их, поэтизируют и пропагандируют — вот это оно и есть, отражение в духовной сфере установок и идеалов мелкого собственника из «низов». Интеллигенция не может не отражать установок и целей тех или иных классов, социальных слоев, независимо от степени осознания этого явления.

Да, конечно, мелкобуржуазность во всех ее проявлениях пока что не встречает должного противодействия. Почему? Да потому, что у нас слабовато с классовым сознанием. А почему слабовато? Да все по той же причине! Мелкий собственник, являющийся, по Марксу, промежуточным (между пролетариатом и буржуазией) классом, искренне убежден, что он находится вне классов. Так называемое отсутствие классового сознания, которое сейчас столь заметно во многих сферах деятельности, есть на самом деле классовое сознание мелкого собственника. Обращаюсь к книге Р. Косолапова «О самом главном», которая поможет нам с вами сформулировать те противоречия, о которых мы ведем речь. «Противоречия между новым и старым, — пишет автор, — носят, можно сказать, общедиалектический характер и присущи любой стадии естественноисторического процесса».

Там же «Во-первых, это противоречия между принципами коллективизма, устоями социалистического образа жизни, ростками коммунистического завтра, с одной стороны, и пережитками частнособственнических отношений, проявлениями буржуазности и мелкобуржуазности, «родимыми пятнами» капитализма — с другой. Во-вторых, это противоречия между ростками коммунизма... наиболее зрелыми формами коллективистских общественных отношений... и тем, что, хотя и было вызвано когда-то к жизни социализмом, теперь, устарев, перестало соответствовать изменившимся условиям...».

Думаем ли мы о том, как сформировать у людей культуру политического, классового мышления? Преподавание общественных наук и качество учебников неудовлетворительны. Логические ходы, которыми пользуется Маркс, например, в статье «Классовая борьба во Франции», должны так же пропитывать наше сознание, как пушкинские образы, однако этого у нас нет. Марксистское мышление отсутствует даже у значительной части обществоведов. Применять марксистскую логику к событиям дня многие из них не умеют. Закажешь, например, для газеты статью — и получаешь продукт труда то ли третьеразрядного литератора, то ли проповедника той эпохи, когда еще не началось распространение марксизма в России, но к этим статьям пришиты цитаты из последних партийных документов. Это явление, кстати говоря, — одно из отражений мелкобуржуазной стихии в духовной сфере.

То же касается и примитивной, догматической пропаганды, то есть профанации социалистических, коммунистических ценностей. Эта профанация не что иное, как торчащие уши мелкобуржуазности.

Одна из примет мелкобуржуазности очень узенькие рамочки («заборчик»), за которые исследователь, художник, публицист, организатор не может или не желает выглянуть. Не от общего к частному совершается в его голове процесс осмысления жизни, а наоборот, по допотопному, домарксистскому методу: от частного к общему. Не с высоты общей идеи он смотрит на факт, а из факта, которому придает сверхценное значение, он выводит общую идею, причем в таких условиях она бывает или вовсе ошибочная, или до такой степени пошлая, что от нее хочется бежать, как бежал Мопассан от Эйфелевой башни, которая давила ему на мозги своей пошлостью. Или общей идеи вовсе нет. Отсюда обсасывание не имеющих никакого или почти никакого социального значения фактов. Отсюда — отсутствие полета, движения и развития мысли, приземленность.

Отсюда убежденность, что главное — сообщить: вот что там-то случилось, — а не осмыслить: вот что в жизни происходит. Отсюда структура сознания: набор всякого рода фактов и сведений, причем особо ценными считаются особо страшные.

Конечно, неумение применять общий запас знаний к решению конкретных вопросов можно назвать просто глупостью. Но это не просто глупость. Это классовое сознание мелкого собственника.

Неспособность правильно видеть социальное явление в его развитии: от прошлого — через настоящее — к будущему. Прошлое может восприниматься как идиллия (особенно в области семейно-брачных отношений, положения женщины, единоличного сельскохозяйственного производства). Будущее часто воспринимается со страхом, как «полный мрак». Обращает на себя внимание преувеличенное представление о роли деревни в современном обществе («помидоры важнее чугуна»), представление о крестьянстве как о ведущем классе общества, преувеличенное представление о его моральной чистоте и о трудолюбии. Осознанно или нет — это ведет к противопоставлению рабочему классу.

Глубокое убеждение в том, что «природа» человека противится коллективизации, вовлечению женщин в общественное производство, детским яслям и общественному питанию. Вообще биологизация человека у нас очень распространена. Преобразования, соответствующие принципам социализма, встречаются с недоверием, поскольку все это «не соответствует природе человека». Наиболее типичный, классический мелкобуржуазный экземпляр объявляется «нормой».

Бесконечно варьируется честный труд на себя лично, то есть досоциалистический труд, который можно считать возвышенным только по сравнению с воровством и тунеядством, но в системе мелкобуржуазных ценностей он очень значим, поскольку набивает кошелек, причем на практике подчас быстрее, чем социалистический и коммунистический труд. ^: В этой неинтересной проблеме «честного кошелька» находится множество спектров, граней и оттенков, создающих видимость «всеобъемлющего подхода», тем более что «ученых много»...

Система ценностей сознательного пролетариата выстраивается, исходя из интересов страны и социализма. Система ценностей носителя мелкобуржуазности — исходя из личного интереса, личной выгоды: кошелек, карьера (читай: место в среде бюрократии), очаг и уют (читай: отставание женщины в развитии). У него стройная система взглядов, примитивная и дубоватая.

Его точки отсчета: личный интерес, свое «я». Слова «а я не согласен» или «а моя жена говорит» он искренне считает «доводом» против той или иной идеи. Оценки даются с позиций внутреннего «я», отсюда — беспросветная вкусовщина. «Доводами» также считаются разрозненные частные факты иного рода, громкий крик или поднятие рук против. Характерны интриги и бурная «заспинная» деятельность, в том числе самого низшего свойства. Рожденный ползать летать не может. Однако рожденный ползать ужалить может.

Идея коммунистического бескорыстия здесь считается «патологией». Идея коммунистического равенства также чужда и недоступна носителям мелкобуржуазности. Они точно знают, кто из них кого выше или ниже как в каждый данный момент, так и в динамике. Достигают в этом изумительного чутья и осведомленности.

По внутренней сущности они похожи друг на друга, как китайские плащи, или, по Марксу, как мешок одинаковых картофелин. Однако внешние различия все же имеются.

Сильно ощутима в искусстве обособленность героя от внешнего мира (герой за «заборчиком»). Причины, по которым герой сформировался именно таким, каков он есть, ищутся не в состоянии общества, не в классовых противоречиях, не в классовых установках, отраженных в сознании, а выводятся из одного только детства, из того, «что мама говорила», из генетики, из индивидуальных особенностей психики. Близок Фрейд, близка мистика.

Не могу без недоумения читать работы иных пушкиноведов. «Методологией» изучения его творчества, в которой явственна потеря понимания социальных процессов, воздействующих на личность автора, и раздута до безобразия интимная сторона, якобы имеющая главенствующее значение для творческого вдохновения — этой «методологией» Пушкин испачкан, очернен.

Дело здесь не в злом умысле, это искреннее мировосприятие исследователей, «комнатный мирок» их сознания.

Мелкий факт (в науке), мелкая деталь (в искусстве) несут на себе нагрузку, которую нести не могут, которая должна бы приходиться на идею, на теорию, если б оная имелась.

Мелкий собственник во всех сферах дико любит сам себя. В личных интересах он может приспосабливаться к чему угодно, по двадцать раз ежедневно менять присягу, изгибаться в любую сторону и изворачиваться в соответствии с любой формой. В социальной приспособляемости он первый среди всех. Верен он только одной любви: к самому себе.

Тяжело больного Ленина родные пытались убедить работать меньше. На эти уговоры он сказал сестре:

«И это была сущая правда», — пишет сестра. Это сущая правда — проявление полного растворения личного в общем, коммунистического бескорыстия в его нематериальной, духовной форме. Это норма жизни ленинской гвардии, это этика большевизма.

Врачи возражали против того, чтобы Ленин диктовал свои статьи, но он сказал, что, если ему откажут в этом, он прекратит лечение.

В рукописи воспоминаний сестры (в книгах этот раздел дается в сносках) написано следующее:

«Но и когда он лежал парализованный, хотя и владел еще речью, он последним мощным усилием дал, может быть, лучшее из всего, что он писал во всю свою жизнь».

Посмертный диагноз: склероз от чрезмерного напряжения.

Данное им в чрезмерном напряжении всей его жизни нуждается сегодня в новом осмыслении применительно к условиям дня. Для нас обязательна к исполнению борьба с ненавистной ему мелкобуржуазностью во всех ее проявлениях. Теорию вопроса он для нас разработал. У нас должно хватить ума, чтобы ее усвоить, и партийности, чтобы применить ее на деле.

РАЗГОВОР О ГЛАВНОМ

В редакции много писем и даже «трактатов», присланных молодежью: каково сейчас наше общество, каким оно было и каким станет. Что такое коммунизм и осуществим ли он. На каком этапе мы сейчас находимся, из каких классов состоит общество. В самом ли деле оно монолитно до такой степени, что уж нет в нем ни противоречий, ни социальной несправедливости, как то утверждается в некоторых «трактатах», на сей раз не любительских, а, как принято считать, «профессиональных». В читательских письмах много еще сырого, наивного, нелепого, но напряженный поиск общей идеи, той идеи, которая организует сознание и волю, — налицо. Налицо интенсивный поиск стержневой идеи мировоззрения.

А как иначе? Ведь без нее нельзя жить. Не одни только чеховские интеллигенты теряли покой и сон, обнаружив, что нет у них «общей идеи».

Входят в жизнь новые поколения, обнаруживают реальные противоречия, назревшие в обществе, ищут их причины, ищут выход из противоречий, способы их разрешения.

У нас — уникальные ценности, высшие ценности, добытые Октябрем и предоктябрьским демократическим и рабочим движением. Их надо уметь видеть. Как же помочь увидеть подлинные ценности? Вряд ли их удастся рассмотреть, когда поэтизируется и превозносится приземленная «работа на себя», которая возвышена только по сравнению с воровством, когда допотопные очаг и огородик застят взор, мешают видеть Отечество и ниву народную. Своя рубашка ближе? Выходит, так.

Вот и мечешься в беспокойстве: надо что-то успеть предложить молодежи, пока не потеряны здоровые всходы в новых поколениях, пока поиск общей идеи не низведен до поиска личной выгоды. А что предложишь?!

Можно, конечно, предложить пушкинскую траурную тафту для задергивания ряда обществоведческих творений, в которых «в том совести, в том смысла нет». Тафта поможет, но лишь отчасти: под рукой нужны, в пику задернутым, настольные книги, умные, реалистичные книги о состоянии общества и его перспективах.

Но вот как будто бы мы с вами получили одну из таких книг⁷.

«Марксизм — это не склад механически подобранных сведений из разных областей человеческой деятельности, не гербарий засушенных догм или же собрание пожелтевших от времени рецептов, а динамичный мировоззренческий организм, активно ассимилирующий лучшие достижения человеческого разума и решительно отторгающий все чужеродное, несовместимое с его теорией и методом, с его высокой миссией в освободительном движении. Он непримиримый враг какого бы то ни было эклектизма, половинчатости, неопределенности и требует везде и во всем осуществлять строго выдержанный классовый подход...

Марксизм максимально точен и ювелирно тонок в своем анализе. Он беспощаден к любой фальши и нелогичности, неизменно последователен в своих заключениях. Поэтому только недоумение могут вызывать попытки изымать из употребления те или иные тезисы марксизма отнюдь не потому, что они устарели, а лишь на том зыбком основании, что они-де «раздражают» некоторых людей. Мало ли что кого раздражает! Истина никогда не принадлежала к десертным блюдам...»

Приведенную цитату обозначаю как визитную карточку автора. Обозначаю ее также как пафос книги. Также как методологию анализа нашего общества, единую для всех разделов книги: будь то анализ противоречий при социализме, будь то анализ творчества Блока.

Перед нами чистая, ясная, живая линия классического марксизма. Слова «живее всех живых» при такой методологии имеют реальное содержание. Ни на какой основе не была бы возможна идейная подготовка происходящих сейчас в стране благотворных процессов, а в этой книге как раз и собраны материалы, ставшие частью именно идейной подготовки оздоровительных процессов.

Большая часть книги посвящена роли рабочего класса. Это злободневно, остро, полемично звучит. Пролетариат — не икона, оставленная в прошедших десятилетиях. Это — единственный до конца революционный класс, давший и дающий нам с вами и твердость классовых позиций, и силу духа, потому что больше неоткуда взять нам ни коллективистские установки, ни ненависть к социальному паразитизму и эксплуатации, ни стремление к социальной справедливости. Неоткуда все это больше взять, и не на что больше опереться. Здесь истоки, основы наших духовных ценностей.

У маленького хозяйчика, мелкого собственника, всецело погруженного в процесс обрастания вещами, —- все на оборот. Поэтому само слово «пролетариат» он надеется, хочет отнести к архаике...

...Иногда, читая книги, натыкаешься, как на ГВОЗДЬ, на меткие слова, которым новые времена вдруг придали новую остроту:

Цитирую Р. Косолапова: «Коммунизм приковал к себе интеллект и страсти человечества. С коммунизмом теперь нерасторжимо связывают свои судьбы сотни миллионов, а в обозримой перспективе — и миллиарды людей. Он по праву считается самой влиятельной политической силой современности. Отношение к коммунизму — это отношение к новому укладу жизни, уже творимому народами социалистических стран, к будущему планеты, принимаемому пока еще не всеми.

Отношение к коммунизму — это пробный камень мировоззрения и гуманности человека, мерило его социальной ответственности».

Здесь ощутима революционная, философская и даже лексическая традиция, идущая от «Коммунистического манифеста». Здесь та живая и свободная марксистская мысль, без которой идейная подготовка оздоровительных процессов просто не состоялась бы.

Это мостики, в которых мы все сейчас нуждаемся, чтобы не оказаться по другую сторону глубокого рва, прорытого консерватизмом, злонамеренностью и «невинной» тупостью и отделяющего нас от основоположников марксизма. Это мостики, которые помогут соединить остро ощутимый сейчас в молодежной среде поиск общей идеи с вершиной поиска истины во всем человечестве. Найденной истины. Нуждающейся в постижении каждым поколением заново, но уже найденной.

Конечно же, нового человека декретом не создашь. И одной только победы социализма для этого мало. Мера сознания и понимания, духовный уровень человека повышаются не так быстро. Шкурный интерес, личная выгода, пренебрежение общими интересами во имя своего кошелька, своей карьерки, своих деточек (вообще весь набор мелкобуржуазных идеалов, независимо от лексического строя, в каком они подаются: словесно их можно подавать и «возвышенно») — основной противник коммунистического идеала. Мелкобуржуазная стихия, когда сокрушен крупный капитал, — основной противник пролетариата. На великую опасность ее в послеоктябрьские годы многократно указывал Ленин.

Было бы ошибкой видеть здесь классовый антагонизм, поскольку мы с вами — общество трудящихся. Но не видеть социальных противоречий, «отлетать» неизвестно куда от действительности тоже ошибка.

Да и возможно ли общество без противоречий? Развитие — без борьбы противоположностей? Вопросы риторические.

Однако в этих противоречиях, в этой борьбе противоположностей надо ясно видеть, между чем и чем идет борьба, где и как проходит фронт, за каким направлением будущее, а за каким — прошлое. Это относится и к экономике, и к общественным наукам, и к искусству, и к морали. Да ко всему! Одно из основных достоинств книги: она помогает лучше разглядеть нашего противника — многоликую, разноголосую мелкобуржуазность.

Иначе как нам с противником справиться, если сам-то он, голосом своих «ученых» апологетов, говорит: меня нет, меня нет, это меня «мракобесы» выдумали! Не существует ни шкурных интересов, ни бюрократизма, ни воровства, ни кумовства — и ничего плохого вообще! А уж если «отдельные факты» и имеют место — то они нетипичны. Вот и поработай пропагандист в таких условиях!..

Кого же автор книги считает новым человеком? Тем сегодняшним человеком, который несет в себе черты завтрашнего, а не вчерашнего? Как он это формулирует? Он говорит о новой сознательности, которая есть «не только результат начитанности, образованности, «идеологической подкованности», не только способность усвоить формулы коммунизма из книг и брошюр. Это и новый строй привычек и традиций, эмоций и вкусов людей. В этом смысле подлинно свободным может быть назван только тот человек, коммунистические взгляды которого не расходятся с его повседневным поведением, человек, чьи коммунистические взгляды и чувства находят достойное продолжение в его коммунистических делах. Такую особенность нравственного облика принято называть коммунистической, партийностью...» — пишет автор; тем самым он дает вполне понятную читателю проекцию, но не только «вверх». «Верхи» — производное от установок глубоких пластов общества. Поэтому естественно продолжение его мысли: «...принято называть коммунистической партийностью независимо от того, принадлежит человек к партии или нет».

Это очень своевременное продолжение. «Верхи» не могут быть независимы от «низов». Установки «верхов» в конечном итоге формируются «низами», и надо вовсе не быть марксистом, чтобы утверждать обратное. Классы формируют установки своих представителей, и если на глазах меняются установки, — значит, происходят изменения в глубинах общественного организма. Поэтому не кивай с такой силой на «верхи», а прежде всего спроси с себя.

«Коммунистическая партийность — таково содержание высшей современной формы духовной свободы личности...»

К этой теме близко примыкает исследование творческого стимула к труду. И в самом деле! Уж давно нас читатели останавливают: перестаньте, пишут они, пропагандировать одно лишь стимулирование рублем! Неужели вы не понимаете, что подхлестываете стяжательский интерес, жажду наживы?

Перескочить через необходимость справедливого распределения посредством заработной платы невозможно, ее надо определять строго по труду. Но и махать рублем, как флагом, тоже нельзя. Неприлично. Значит, моральное стимулирование? Оно, конечно, по природе выше, но намного ли? Как это так, трудиться ради почестей?! Конечно, когда тебе говорят хвалебные слова —- приятнее, чем когда тебе молча суют конверт с деньгами, но можно ли этим всегда вдохновляться? Поэтому так современны рассуждения автора о качественно новом, творческом стимуле к труду как вытекающем из истинно человеческой сущности, как о том, без чего личности просто нет.

Вы видите, что сам уровень разговора заметно выше того, к чему мы привыкли. Эта книга — действительно о главном. О высоком, о качественно новом для общества и для личности, а это и есть и вчера, и сегодня главное."

Сейчас, как воздух, нужны большие идеи! Без них ощущается бескрылость. Нужны идеи коммунистического бескорыстия, коммунистического равенства, коммунистической партийности... Иначе мы мельчаем. Нельзя позволить измельчить, заучить и оздоровительные процессы, идущие в обществе. Лишь большие идеи могут дать им широкое русло. Сейчас очень важно очистить, отмыть наши идеи и наши ценности от того, чем их запачкала многоликая вертлявая мелкобуржуазность. Это ее вечное свойство: пачкать лучшее, затаптывать высокое. Так она борется с нашей идеологией, хотя не только так, но и так тоже. У нее такая вот, загрязняющая роль. Она запачкала наши лучшие идеи, лучших сынов Отечества. В свое время это точно подметил Горький в очерке о Ленине. Горький не мог позволить себе бестактности: защиты своего героя от^; лжи и клеветы, но явление он обозначил точно, назвав его стремлением «искажать, осмеивать, порочить прекрасное». Лучше не скажешь.

Желание очистить, отмыть высокое и прекрасное ощущается и в очерке Р. Косолапова о Блоке. Принявший пролетарскую революцию, Блок не мог не разделить участи всех наших высоких ценностей, недоступных «маленьким чумазым»...

И ведь недаром мы все сейчас дружно заговорили о Блоке! Мы его вспоминаем, цитируем... Его статьи и дневники о революционной России вдруг зазвучали злободневно...

Еще пару слов о книге в целом. Это взгляд на мир с очень высокого уровня. Здесь слышится, по Блоку, «мировой оркестр». Вы можете наблюдать, как автор присматривается к вступающим в мировое революционное движение странам и партиям, как он следит за давно участвующими в этом движении. Вы можете наблюдать, как пульсирует живой организм нашего общества на современном этапе, с его противоречиями, с его диалектическим единством противоположностей.

Здесь нет ни фальши, ни свиста, ни барабанного боя. Это высокая мелодия первой скрипки.

На этой ноте я бы и закончила, если б не... Если б не сочла лучшим закончить так: однажды Марксу задали философский вопрос: «Что есть сущее?» — и он ответил: «Борьба»⁸.

В КНИГАХ И В ЖИЗНИ

1986 год был годом памяти наших демократов. Юбилеи Салтыкова-Щедрина, Добролюбова, Александра Ульянова, Белинского, Некрасова, Горького... Год памяти демократов, боровшихся в кромешной тьме самодержавия, когда казалось, и бороться-то невозможно, и не доживших до бури — движения масс.

Страна была безграмотной, и слышать их было почти что некому. Это сейчас их могут слышать все. Если, конечно, хотят. Слушать наших демократов и по сей день кое-кому неприятно.

Однако наше дело — не ласкать слух, а дать повлиять на нашу жизнь до сих пор по-настоящему не оцененным людям, которые были совестью своего общества. Впрочем, почему «были» и почему только «своего»?

У каждого классика — свой срок второй, третьей, четвертой жизни... Наблюдения Горького, относящиеся к 1909 году: «...В наши дни... Щедрин — ожил весь, и нет почти ни одной его злой мысли, которая не могла бы найти оправдания в переживаемом моменте».

И вот опять, когда борьбу с карьеризмом, с личным обогащением, со злоупотреблением властью мы заявили программно, — опять Салтыков-Щедрин звучит как колокол.

Ощущается потребность найти в истории, выявить особые духовные ценности... концентрацию лучшего, скажем так, но не принадлежность отдельного лица (отдельное лицо в таких случаях незамедлительно воспринимается как «святой человек»), а слоя, пусть тончайшего, но слоя, далеко обогнавшего общество по своим нормам жизни и до сих пор способного быть прожектором, освещающим нам дорогу. Нам нужно опереться в своем развитии на то, что выработали они. Мы дружно называем большевиков, большевистскую этику, их нормы жизни. Это бесконечно правильно. Кого еще назвать? Пожалуй, наших демократов, их этику, их человеческий уровень. Ну вот как будто бы и все...

Эти ценности оставлять лишь прошлому мы не смеем. Они уникальны, драгоценны. Ничего лучше, чище, выше у нас нет. Да нет и нигде. Не знаю, как для вас, а для меня отчетлива связь: демократы — большевики — разворачивающиеся сейчас оздоровительные процессы. А если так, то тем важнее уяснить себе истоки. Они сейчас не архив, а злоба дня. История революционного движения — не отгремевшее славное прошлое, а наша опора, часть живого, совершающегося вокруг дела.

Пишет в редакцию Светлана, «маленький человек», по ее определению, секретарь-машинистка на столичной торговой базе, сидит в приемной, снимает трубку, Слышит и видит.

«И столько грязи вижу каждый день, что иногда хочется залезть в петлю. Меня «устроили» на эту базу, будь она трижды проклята!!! Для кого пишутся законы о вымогательстве, о взятках, торговле из подсобок, из-под прилавков и прочая? Их соблюдают лишь те, у кого нет связей. Завмаг мне. как-то сказал: «Ты думаешь, только у нас так? Предисполкома и его родня нигде не будут пыхтеть в общей очереди. Не будут, милая, не будут. А потому и нам почет». Я ненавижу положение дел, при котором люди, забывая честь, долг и совесть, идут и униженно кланяются завмагу или кладовщикам. Они унижают себя и свое достоинство, но приходят снова и снова».

Светланин вопль, как вы догадываетесь, не единственный в редакционной почте. В стране активно начата и разворачивается борьба с хищениями и взяточничеством, спекуляцией и тунеядством, с многоликими частнособственническими проявлениями. Однако не везде она уже достаточно ощущается, это во-первых, а во-вторых, выпущенные на какой-то срок из-под должного контроля частнособственнические проявления свою печать успели наложить.

«Не слишком ли много бюрократов, хапуг и карьеристов? А больниц, институтов и даже судов, где процветает взяточничество?» Без подписи. Мурманск.

«У нас принцип «каждому по труду» или по деньгам и связям?» В. Капелин, Воронежская обл.

«Нарушения социалистических принципов в наше время... Подобные явления очень хорошо описаны Салтыковым-Щедриным». А. Ильин, Ташкент.

«Пропала совесть. По-старому толпились люди... по-старому суетились и ловили на лету куски, и никто не догадывался, что чего-то вдруг стало недоставать и что в общем жизненном оркестре перестала играть какая-то дудка. Многие начали даже чувствовать себя бодрее и свободнее... ловчее стало подставлять ближнему ногу, удобнее льстить, пресмыкаться, обманывать, наушничать и клеветать... А бедная совесть лежала между тем на дороге, истерзанная, оплеванная, затоптанная ногами пешеходов».

Так начинается сказка Салтыкова-Щедрина «Пропала совесть».

Вся мировая литература что-то ищет: от истины до бриллиантов в стуле. Поиск чего бы то ни было — сюжет такой же классический, как любовный треугольник. Однако здесь вот ищется совесть...

Заплеванную совесть подбирает пропойца и подкидывает ее кабатчику.

«— А ведь куда скверно спаивать бедный народ! — шептала проснувшаяся совесть».

Кабатчик отказался наливать вино посетителям и даже очень трогательно доказывал, что в вине заключается источник всякого несчастия для бедного человека.

— Коли бы ты одну рюмочку выпил — ото так! — это даже пользительно! — говорил он сквозь слезы: — А то ведь ты норовишь, как бы тебе целое ведро сожрать!»

Жена освободила его от несчастья: схватила совесть и сунула ее в карман шедшему на базар квартальному надзирателю, который, из-за совести в кармане, явился домой обедать без кульков. И этого жена освободила, послала совесть по почте финансисту, который «выдержит».

Ну и так далее. «И долго таким образом шаталась бедная изгнанная совесть по белому свету... всякий... только о том и думал, как бы отделаться от нее...»

Но прежде чем сказать, как же закончились злоключения совести, надо хотя бы штрихами обрисовать обстановку, в которой создавалась сказка. От социальной обстановки, от времени зависит, как именно автор закончит свое произведение, проглянет ли надежда.

Долгожданная смерть Николая I развязала все новые силы, созревавшие в период его царствования. Всяко мыслящие люди, со всеми оттенками: серые, бурые, в крапинку, в клеточку и в горошек — ждали перемен. Все надеялись, что перемены будут именно в их пользу. Даже придворные сановники, министры и губернаторы, по формулировке историков литературы, вдруг «полевели». И они тоже осознавали необходимость перемен, ибо вопрос тогда стоял так: либо реформы сверху, либо революция снизу. Наступило время, когда, по Щедрину, «все носы, и водящие, и водимые... ринулись навстречу проглянувшему лучу света».

Не замедлило себя ждать размежевание общества, в том числе размежевание литературных сил. Надеялись — все. Причем необузданно. Все тянули «курс» в свою сторону.

...И вот совесть попросила: «Отыщи ты мне маленькое русское дитя, раствори ты передо мной его сердце чистое и схорони меня в нем! авось он меня, неповинный младенец, приютит и выхолит, авось он меня в меру возраста своего произведет, да и, в люди потом со мной выйдет — не погнушается».

Так по ее слову все и сделалось. «Растет маленькое дитя, а вместе с ним растет в нем и совесть».

Такую рождественскую, не щедринскую, не сатирическую концовку внушил автору общественный подъем. В сатирике (!) звучали лирические ноты: «Растет маленькое дитя»...» Ну чем не «спи моя, радость, усни...»

Однако последовала... «реформа». Отныне и присно мы будем ее кавычить. Обманутая страна отреагировала нарастанием недовольства и недоверия. Соответственно ускорилось размежевание интеллигенции. Передовая печать, отражая состояние народа, вплотную подошла к революционным прокламациям. Умеренно-либеральная быстро двинула вправо...

Не ошиблись Чернышевский и Добролюбов, указавшие Щедрину, что он поторопился в «Губернских очерках» со сценой похорон «прошлых времен». Впрочем, Чернышевский из тактических соображений эту критику из своей статьи вычеркнул. А молодой Добролюбов, не расположенный к тактическим компромиссам, так и напечатал: «Не дальше как в прошлом году сам господин Щедрин похоронил прошлые времена. Но вот опять все покойники оказались живехоньки и зычным голосом отозвались в третьей части «Очерков» и в других литературных произведениях».

Нам с вами, с высоты следующего века, уж не к лицу вступать в этот спор. И без полемики все ясно. Из вычеркнутого самим Чернышевским, но сохранившегося в архивах куска его статьи: «Слава богу, все наши добрые знакомые находятся в полном здоровье и совершенном благоденствии, никто из них и не думал умирать...»

...В «Современнике» его редактора Некрасова раздирали надвое враждующие стороны: знаменитые писатели с Тургеневым во главе, тянувшие вправо, — и революционные демократы Чернышевский и Добролюбов. Некрасов, лично связанный с первой группой, выбор сделал в пользу второй. Такой же выбор в тот же момент сделал и Салтыков-Щедрин. А у первой группы до смерти сохранится убеждение, что они все еще, как в прежнее царствование, «прогрессивные».

Наши демократы, сами вышедшие из образованных слоев, смотрели на жизнь глазами угнетенных классов, чувствовали их чувствами... Такие люди были очень редки. Интеллигенция в эксплуататорском обществе, по Горькому (из лекции для рабочих от 1909 г.), «в большинстве своем есть продукт распада командующих классов, а не продукт творчества народных масс. Отсюда и объясняется духовная гнилость интеллигенции, и мы должны знать, что до сего дня нам в большинстве случаев светят именно гнилушки, личность же, как вершина огромной пирамиды народного опыта, как некий из-под земли исходящий огонь живой — такая личность в России —явление редкое...»

Салтыков-Щедрин, по рождению помещик и крепостник, говорил от имени униженного крепостного раба и отражал его интересы.

«Мы... по мере наших сил, протестуем против намерения автора уверить публику, будто каждая помещичья усадьба есть арена для влюбленности, и что под каждым кустом помещичьего сада сидит женщина «поразительной красоты». Это положительно несогласно с истиной. Даже г. Тургенев, первый провозгласивший идею прекрасной помещицы, ожидающей под кустом прекрасного помещика, — и тот не подтвердит этого».

Уместно привести слова Добролюбова, что не «льстивый бард» и «не громкий лирик»,

Не поют соловьи у Щедрина, и виолончели не играют. Вместо этих хрестоматийных звуков раздаются свист кнута, крики и стоны полузадушенных, избитых «прекрасными помещиками» людей. В «дворянских гнездах» — «озорливые, пустомысленные и никуда не пригодные пьянчуги». Луна освещает не прекрасные сады и даже не изысканное горлышко разбитой бутылки в пруду, а грязные дороги и убогие избы.

Щедринская погода напоминает погоду у Гоголя, про которую злопыхателями были говорены такие слова: «Гоголь не любит России... Заметьте, что самая природа России не пощажена и погода даже вся мокрая и грязная».

Мокрая и грязная погода вокруг и душевная боль внутри — это традиционное состояние любого демократичного русского человека, если для него очевиден общественный спад и если он не видит подспудно созревающих здоровых сил, которые неизбежно заявляют о себе, когда созревают для этого условия. (А подтверждение диалектической закономерности: чем ближе к гибели окаменевшие, отжившие формы — тем сильнее напор прогрессивных сил — вы можете, наблюдать сегодня, сейчас, присматриваясь к происходящему вокруг.)

Как светел, оптимистичен Чернышевский⁹! А ведь роман написан... в Петропавловской крепости! У революционеров другое зрение. Они тоже смотрят на жизнь глазами угнетенных классов, но через призму будущего, через призму грядущего революционного подъема. У Чернышевского — утро, заря новой жизни. У Щедрина — «все ночь, все еще ночь...» (а называется «Скрежет зубовный»).

Вспомните поэтизацию барства, поэтизацию «прекрасных помещиц» и «прекрасных помещиков», увы, отчетливо видимую сейчас в самом массовом виде искусства — кино! Не забудьте, что «расейское» барство исторически очень близко! А теперь послушайте:

«Раньше были благородные господа, теперь господа — хамы». Школьница из Крыма.

«В студенческой компании парень Вячеслав, 23 лет, энергично, горячо и интересно говорил о необходимости всем тем, чьи предки принадлежат к родовым фамилиям, сохранять «память рода» и передавать ее втайне своим потомкам, чтобы те, в свою очередь, передавали ее вместе с «ненавистью к узурпаторам» будущим поколениям. Я достаточно спокойно спросила, кто же узурпаторы. Ответ таков: «Все эти, совершавшие переворот 17-го года. Они сломали судьбы многих и многих прекрасных, знаменитых людей. Испортили судьбу их потомков. Проклятые холопы!» Честно говоря, я уже слышала подобные речи. Так что это не первый случай».

Не надо выводить такие взгляды напрямую из происхождения. Человеческое сознание относительно самостоятельно и формируется гораздо сложнее, чем простое отпочкование от сознания предков, хотя и воздействие «рода» нельзя сбрасывать со счетов! Та же московская студентка, чье письмо мы процитировали, сама принадлежит к «родовой фамилии», однако взгляды у нее иные. Но ведь и дворянская спесь не с Луны к нам свалилась. Возможность жить на нетрудовые доходы, на наследство, неоправданные должностные льготы и прочие широко известные несоответствия между трудом и потреблением — этого вполне довольно, чтобы создать почву, на которой вновь и вновь будет всходить господско-холопская идея «голубой крови» и «белой кости». Экономические корни этой ожившей идейки вскрыты и подлежат удалению, но пока реально существуют.

Редчайшая способность: смотреть на мир по глазами «своей среды», а глазами угнетенного человека,— несмотря на всю уникальность, присуща целому слою, тончайшему, но слою: нашим демократам. Они передали её большевикам. Но истоки ее — здесь. Эта редчайшая способность проявилась не только в творчестве, но и во время службы Щедрина в рядах «действующей бюрократии».

Донесение по ведомству политического надзора.

«Рязанский вице-губернатор, коллежский советник Салтыков, в исполнении обязанностей, лежащих на нем по Губернскому правлению, точен, деятелен, распорядителен... Со времени вступления его в настоящую должность дела по Губернскому правлению идут успешно... существовавшая продажа мест прекращена и все прочие злоупотребления преследуются. Но Салтыков нелюбим в губернии за неприятные манеры и грубое его обращение».

По Герцену: «Благородные помещики пользуются двенадцатым часом своей безобразной власти». По ведомству Салтыкова-Щедрина: благородный помещик забил до смерти крепостную девушку («бил ее в течение всей ночи с Троицына дня на Духов день»). Сопротивление со стороны предводителя дворянства и дворянских депутатов было сильным, однако вице-губернатор добился обвинения «озорника».

«Вчера получил я письмо из Рязани, в котором самыми черными и кровавыми красками описывают действия Салтыкова... в отношении к мелким чиновникам. Многих бывших при нас секретарей и столоначальников не стало, а те, которые остались, отходя ко сну, не знают, что будет завтра. Все землемеры отданы под суд. Бедная Рязань!..»

Его персонажи — частные собственники всех мастей. Бюрократы и карьеристы как ошибочно похороненных старых времен, так и новейших, когда желтая копейка и личная карьерка стали доставаться несколько иными способами, иным проворством.

«Знает ли он, что такое отечество? Слыхал ли он когда-нибудь это слово? Разуваев думает, что это падаль, брошенная на расклевывайте ему и прочим...»

«Отечество — пирог — вот идеал, дальше которого не идут эти незрелые, но нахальные умы. Мальчики, без году неделю вылезшие из курточек и о том только думающие, как бы урвать, укусить...»

Именно в это время народился новый для России социальный тип поднимающегося капитализма: «чумазый»... с ног до головы наглый, с цепкими руками». Подоспел и потенциальный кулак — «хозяйственный мужичок» — предмет восторгов своих идеологов и поэтов. Вскрыть классовую, эксплуататорскую сущность «хозяйственного мужичка», а также его певцов и защитников, в свое время и своими логическими средствами, предстоит сначала Салтыкову-Щедрину, потом Ленину.

После «реформы», когда бесславно кончилось время необузданных надежд, рождественские концовочки уже не приходили Щедрину в голову. Думаю, он был уверен, что вывод сказки «Пропала совесть» не подтверждается жизнью так же, как похороны старых времен.

...Собирательный социальный тип тем и прекрасен, что чуть ли не каждый узнает или себя, или свою жену, или свое ближайшее окружение! «Распухшая от водки рожа»... у глуповца «два желудка и только половина головы...»

Каково ж ему жилось после таких публикаций!..

Доклад цензора Ведрова: «...обращает на себя внимание цензуры сказка Щедрина — «Неумытый Трезор». Произведение это возбуждает внимание читателя и заставляет его делать разные предположения... Охраняющий пес умел и во время общего собачьего стона выказать свой собственный, свободный и трезвенный лай...»

«Старый пискарь... дает советы неопытным рыбам... сидеть у себя в норе и дрожать».

«Цензор полагает... не допускать их в русскую публику, как особенно предназначенные волновать умы истолкованием русской жизни в злонамеренном духе».

Глядя со стороны, из другого времени, нехитрое дело —- классифицировать «влияние»: вот тут «раблезианская струя», а тут — «эзоповский язык»... Но сам-то Салтыков-Щедрин называл свой язык «рабьим». Это мучительный подцензурный язык, реакция на «мыслебоязнь». Но все же язык! «Рабьим» языком Щедрин сказал нам больше всех и честнее всех, сравнить его по правдивости и по смелости не с кем, он первый среди всех.

Щедринский журнал «Отечественные записки» был практически единственным, что имела мыслящая часть страны в период общественного спада. Однако над Щедриным сидели его враги. Начальником Главного управления по делам печати был Е. М. Феоктистов, который, по словам его жены, «занял пост начальника по делам печати единственно с тою целью, чтобы раздавить такую гадину, как «Отечественные записки». Самый реакционный из русских сановников 70—80-х годов граф Д. А. Толстой опять оказался у власти. Это был открытый враг. История не забыла и никогда не забудет их имена, потому что именно эти люди костлявыми руками дотянулись до журнала и задушили его. Они внесли свой единственный вклад в развитие общественной мысли: затормозили ее. Сила есть — ума не надо. Что ж общество? — спросите вы. Какое общество? Вы о ком? О «гнилушках», которые, ссылаясь на семью, или на то, что «жена принарядиться любит», или на мнение людей «своего круга», избегали встреч со Щедриным? Ссылка на семью как на «естественную» преграду для гражданских поступков — традиционный щит у трусов. «Их придавила жажда ЖИЗНИ...»

Из парадных залов спешно выносили портреты Щедрина. В печати его назвали «не только вредным, но паскудным писателем». Это была реакция «своей среды», тех людей, среди которых он жил и которых знал.

В полный голос говорила только революционная, нелегальная печать. Печать каких-то других, малознакомых ему людей...

«Это был почти единственный орган русской печати, в котором сквозь дым и копоть цензуры светилась искра понимания задач русской жизни во всем их объеме. За это он должен был погибнуть и погиб».

Щедрин: «Только и любил одно, это полуотвлеченное существо, которое зовется читателем. И вот с ним-то меня разлучили».

Еще одна сказка. В некотором царстве Богатырь родился (читай: народ). Он имеет великую силу, он может уничтожить всех врагов. Но Богатырь залез в дупло и заснул мертвым сном... А гадюки отъели у него туловище вплоть до самой шей.

Как разительно отличается общественный подъем с его надеждами от общественного спада с его отчаянием, отраженные в одном и том же человеке, в одном и том же творческом сознании! В первом случае: совесть живет в ребеночке! Жизнь в будущем, но жизнь! Во втором случае: жизнь вовсе кончилась, совсем, остались одни гады.

«Злись-злись, — говорил мне один знакомец. — Дозлишься! Твоего любимчика Салтыкова-Щедрина совсем из программы выкинули. Дозлился!»

«Господа Головлевы» в школьной программе отсутствуют. Так и говорят: «выкинуты». Совсе недавно изучалась «История одного города». Выкинули.

— Зачем же выкинули? — спрашиваю.

— Это сверху... — отвечают мне. — Вы ж понимаете, это великий сатирик... То есть на все времена... Говорят, изучать невозможно: про нас написано.

Про кого это «про нас»? Так, может быть, и хорошо, что про нас? Нам ведь как еще совесть нужна!

И сказок стало меньше в программе... Одна в шестом и три — в девятом. Но это — действующая программа, по которой мы сейчас учим свою смену.

Мой вдохновенный злой сатирик... Писатель (по Луначарскому) «чуть ли не на 9/10 наш, рядом с Чернышевским самый умный писатель той эпохи и один из умнейших во всей мировой литературе. Проницательность его, правильность оценки окружающих событий изумительны».

Однако обсуждается будущая, новая программа. В 6, 7, 8-м классах — вовсе ничего из Щедрина не запланировано, в 9-м — две (!) сказки. Как будто бы что-то намечено внести то ли в 10-й, то ли в 11-й, по что именно и точно ли — мне узнать не удалось. Салтыков-Щедрин, как шагреневая кожа, ужимается... до пяти-шести страничек! До двух учебных часов за 11 лет обучения!

Так какие же знания, ценности и моральные нормы мы закладываем в систему образования?

Мы справедливо говорим о том, что ощущается подъем патриотических чувств и что соответственно возрастает интерес к истории Отечества. В этих условиях особенно важно вести борьбу с небрежением к национальным святыням. История революционного движения и истории ленинской партии -— могучий источник воспитания народа.

Да и как же так: говоря о ленинских нормах жизни как о компасе нашего поведения, говоря о большевистской этике, мы забудем о том, что ленинский словарь пропитан лексикой Салтыкова-Щедрина? Да и словарь других большевиков — тоже. И ведь недаром же!

Так надо и нам тоже научиться творчески использовать его сатиру. Это наши духовные ценности. Идейное подспорье для развертывающихся оздоровительных процессов, для борьбы с «аристократами», бюрократами и шкурниками.

Его последние работы — без лучика света, они безнадежны: одиночество и «оброшенность». Вряд ли он вспоминал свою сказку о совести, растущей в маленьком дитяти. Герои подоспевших времен: чумазые и «хозяйственные мужички» — то есть собственники новой, буржуазной формации — явно выросли из других ребятишек. «Хозяйственный мужичок» с его идеалом «дома — полной чаши», ничего, кроме копейки, в душе носить не может, и надо вовсе «отлететь» от действительности и от логики развития событий, чтобы подозревать в «хозяйственном мужичке» способность к гражданским деяниям.

...Одиночество и «оброшенность»... В описании собственного состояния что-то схожее мелькает с описанием выброшенной на дорогу совести... Сам он об этом не знал, но со стороны это закономерное сходство видно.

Тогда он себя казнил, что не пошел с революционерами, с героями «Народной воли», точнее: что не пошел с ними физически, не стал одним из них, «не спешил туда, откуда раздавались стоны...». «Отчего ты не становился лицом к лицу с этими стонами, а волновался ими только отвлеченно?» Щедрин считал себя виноватым перед страной: что-то еще у него было, оставалось, чем он не пожертвовал! И в этих найденных новых людях, среди которых он должен был бы быть, среди которых ему место, — в этих новых людях, в которых он теперь поверил, вдруг ощущается... схожее с маленьким дитятей. И об этом он тоже не знал, но со стороны это видно.

Незадолго до кончины больного Щедрина посетили Анна и Александр Ульяновы. Он не мог тогда угадать, что перед ним сестра и брат того, кто стал потом воплощенной совестью XX века, — Ленина. Но сказка Щедрина подтвердилась в реальных людях, в классовой борьбе.

КОММУНИСТИЧЕСКОЕ БЕСКОРЫСТИЕ
СВЕТЛАНА ПОМОГАЕТ НИКАРАГУА

Как в реальной жизни проявляется духовное достояние нашего общества — коммунистическое бескорыстие людей. Как оно выглядит не в теории и не в поэзии эпохи первых пятилеток, а в наших буднях, сегодня, в условиях крупного промышленного предприятия.

Светлана Натура, инженер-строитель, технадзор за строительством новых заводских корпусов, 25 лет, зам. секретаря комсомольской организации по идеологии. В организации 15 комсомольцев — малая ячейка большой пятитысячной комсомольской организации Красногорского механического завода. На общественной работе Светлана новичок. Сюжет этой статьи — ее первое общественное деяние.

Светлану всегда тянет к слабому, хочется помочь. Она заметила, что у человека, которого поддерживают морально, даже голос крепче становится. Сейчас, по ее мнению, больше всего нуждается в поддержке борющийся народ Никарагуа. Он маленький и далекий.

Светлана принялась агитировать людей. Агитатор она, увы, плохой: бессонной ночью речь льется, а днем выходит на народ — все забывает.

Тем не менее поначалу дело двигалось хорошо. Светлана убедила свою комсомольскую организацию помочь маленькому далекому народу: выйти на субботник и заработанные деньги перечислить в фонд помощи Никарагуа. Однако что такое однодневный заработок пятнадцати человек? Слезы. Надо, стало быть, вывести на субботник комсомол всего завода. Тут уже будет что-то заметное.

Как и положено по правилам, заводской комитет комсомола получил от малой низовой организации нижеследующий документ (выписку из протокола комсомольского собрания от 11 октября 1984 года):

«Секретарю комитета комсомола КМЗ тов. Сапожникову Б. В.

По уставу — Всесоюзный Ленинский Коммунистический Союз Молодежи должен воспитывать юношей и девушек в духе верности принципам пролетарского интернационализма, активно содействовать расширению и укреплению связей с братскими союзами молодежи социалистических стран и с молодыми борцами за свободу и национальную независимость, против империализма и колониализма.

Согласно этому, учитывая возросшую опасность открытой агрессии, возникшей перед народом Никарагуа, и следуя чувству интернационального долга, комсомольская организация УКСа КМЗ выступает с инициативой провести 3 ноября 1984 года комсомольско-мододежный субботник в знак солидарности с борющимся народом Никарагуа, а заработанные средства направить на строительство учебных заведений для молодого поколения развивающегося государства.

Комсомольская организация УКСа просит комитет комсомола завода поддержать ее инициативу и считает необходимым после проведения субботника организацию молодежного вечера для тех, кто примет в нем активное участие.

Секретарь комсомольской организации УКСа В. Л. Якубовский, зам. по идеологии С. Н. Натура, зам. по орг. работе Е. Е. Никитина».

Таким образом, интернациональный порыв Светланы принял форму «инициативы снизу». Инициатива незапланированная, стихийная, к тому же исходящая от слабой комсомольской организации. Вообще-то право выступить с нужной инициативой предоставляется обычно сильным организациям, не слабым. Но тут другое. Тут — инициатива в ее первозданном виде, инициатива как организационное творчество в низах, независимое от директив сверху.

Тоненький голосок, возникший где-то в глубине большого заводского организма, звучал все громче и выше: вот уже в курсе бюро комсомольского комитета, в курсе 62 секретаря первичек¹⁰, в курсе партийный комитет. Натура будоражит заводское руководство. Она хлопочет о своей Никарагуа.

Что же делать? 62 секретарям первичек дали две недели на совет с комсомольцами. Потом спросили: как поступим? что говорят люди? Секретари первичек сказали так: красных суббот в ноябре и декабре почти что нет, почти все субботы под конец года рабочие. К тому же за плечами в истекающем году уже шесть субботников. Поэтому проводить еще один до конца года нецелесообразно. Начнется новый год — тогда вновь вернемся к этому вопросу.

Светлана выступала горячо: откладывать нельзя, потому что в Никарагуа в это время выборы, так надо к выборам. В крайнем случае — просто деньги собрать. Вопрос поставили на голосование. Секретари проголосовали против. Решение: проводить общезаводской субботник в конце года нецелесообразно. В начале 1985 года обсудить вопрос о проведении.

Светлана заплакала и ушла. За ней побежал Анатолий Харламов, зам. секретаря заводского комитета комсомола. Догнал и пытался убедить в правоте решения, но не убедил.

Светлана выпустила стенгазету размером в шесть квадратных метров — повесть о Никарагуа. Отзываются по-разному: одни говорят, что стенгазета хорошая, другие — что Натуре делать нечего. Смотрела Светлана телевизионную передачу о Никарагуа. С экрана говорили, что чужую боль надо воспринимать как свою. «Перестаешь верить. Если нашего Харламова пустить на экран — он то же самое скажет». Смотрела, как ивановские ткачихи посылают посылки в Никарагуа. «Как хочется помочь!..» Но на пути барьером встало решение 62 секретарей первичек. «Они меня заставили поплакать будь здоров!..»

С Никарагуа солидарны миллионы людей во всем мире. Мне стыдно и больно сознавать, что среди этих миллионов людей нет комсомольцев нашего завода...»

Мы пригласили ее в редакцию. Во время этой встречи и начала проясняться истинная причина конфликта между Светланой и верхушкой комсомольского актива завода. Светлана подозревает, что все освобожденные работники — бюрократы и формалисты. «Умеют говорить, умеют себя представить, но не умеют думать и чувствовать».

Уже который раз мне приходится сталкиваться с этим стереотипом: «всюду засели бюрократы и формалисты». Этот существующий в сознании людей стереотип становится реальным тормозом организационного творчества масс, он сам по себе, без всяких иных помех, способен гасить инициативу снизу. Положим, Светлана решилась пробить стену лбом. Действительно ли это стена, другой вопрос, но она решилась. Она-то решилась, но кто-нибудь другой может не решиться: а, скажет, себе дороже. Скажет заранее, так и не попытавшись действовать.

Бюрократизм и формализм реально существуют, так же как реально существуют воровство, приписки¹¹, выводиловка¹² и т. д. Но как нелепо было бы все вокруг вдруг объявить краденым, так же нелепо в каждом комсомольском работнике выискивать бюрократа и формалиста.

Пришла в заводской комитет комсомола. Вижу, как напряженны люди: сейчас комсомольских работников только ленивый журналист не бьет. Думаю: «Бедная Натура, как же они ее сейчас проклинают!» Говорю им прямо, что нет такой тайной задумки — раскритиковать за формализм или еще за что-нибудь, а есть простое желание понять, что происходит.

Напряжение сразу спадает. Выясняется: в течение 1984 года здесь было проведено шесть субботников. 23 июня — Всесоюзный комсомольский, 27 октября — областной. Оба вместе дали 10 тысяч рублей в фонд фестиваля. Для себя — еще четыре субботника. 21 января — субботник комсомольцев всех поколений. 9 сентября — на картошке. 23 сентября — на картошке. 20 июля комсомольский актив выезжал на прополку свеклы. За четыре субботника на счет горкома комсомола перечислено 22 450 рублей.

Поддержана кемеровская инициатива по проведению дня ударного труда 31 августа. Все деньги, заработанные в этот день сверх плана, перечислены в фонд фестиваля. 2 тысячи рублей. У инженерно-технических работников сделали отчисления из зарплаты, так как, по специфике труда, нельзя выделить то, что было «сверх». Всего за год комсомольцы завода перечислили 34450 рублей (контрольная цифра — 20 тысяч). В человеко-днях это примерно 15 тысяч.

В Фонд мира всеми трудящимися завода перечислено 34 тысячи. Была для этого проведена вахта мира, организован сбор средств. Не жмутся ли люди? Нет. Дневной заработок сдают все, некоторые — месячный (правда, и основном из старших поколений, больше переживших).

Технология проведения субботника не так проста. Готовить его надо за месяц, чтобы не получилось, что в субботу использовали все детали, а в понедельник сборка сидит без работы. Так можно погасить энтузиазм, и в следующий раз людей не удастся вывести.

Есть и такое психологическое понятие, как «насыщение»: некоторые цеха — чувствуют мои собеседники — на пределе. Пока люди откликаются без отказа, но усталость ощущается. Станочники выходят практически стопроцентно. Это самое важное, потому что именно они дают внебюджетные средства. Но «насыщение», уже есть!

Добавьте к этому круглосуточную в конце года работу многих цехов: в холодные дни не хватало энергии (топили жилье), производство нагоняло план, когда потеплело, по ночам. Да вспомните же, что красных-то суббот под конец года почти не было.

— О боже. Натура, опять это вы со своей Никарагуа!..

А на заводе ожидаются: два субботника — на фестиваль, еще два — к святому Дню Победы.

Все это — реальный организаторский труд заводского комсомольского актива, заводского комитета комсомола. Реальны, а не формальны субботники, вахты, собранные средства. Даже свекла — и та реальна, а не формальна.

— Инициативу гасить нельзя! — их общее мнение (не мое, подчеркиваю, а их мнение, тех людей, на которых жалуются).

— Инициативу надо поддержать, — мнение секретаря парткома завода Е. А. Федина (опять же подчеркиваю, что газета к этому не подталкивала).

Тоненький голосок звучит, и оборвать его невозможно, это было бы вопреки всем писаным и неписаным правилам, по которым живут общественные организации крупных промышленных предприятий. Это было бы вопреки самой природе крупного машинного производства, которое и дает нам пролетарский тип с естественно присущими ему свойствами: коллективизмом, интернационализмом, коммунистическим бескорыстием. Здесь эти качества не вызывают ни недоумения, ни протеста, ни иронии. Они естественно вытекают из самой природы труда. Давайте же поймем, что перед нами — реальная духовная ценность нашего общества. Те же люди, на которых Светлана жалуется, поддержат ее инициативу, придадут ей те рамки и формы, в которых она, по реальным условиям, может быть осуществлена, поднимут людей и выполнят замысел Светланы. Тоненький голосок, пусть незрелый, пусть срывающийся на скандал, все же диктует свою волю, и ему подчиняются, потому что он требует естественно присущего своему типу людей и социалистическому обществу, в котором он звучит и в котором его слушают: он требует помочь народу, борющемуся против эксплуатации.

Свободное дыхание человека здесь явственно. Голосок-то, однако, уже трубит на всю страну.

Актив решил так: по инициативе 15 комсомольцев УКСа (кстати, находящегося за территорией завода и как-то оторванного от него) будет недельная вахта мира, посвященная солидарности с народом Никарагуа. Не только молодежь, но и старшие поколения привлекут к сбору средств. Отчеты о вахте будут публиковаться в заводской газете. В цехах будут проведены митинги. Лекторы общества «Знание» расскажут людям о борьбе народа Никарагуа. Деньги будут перечислены в Московский областной фонд мира с просьбой соблюсти их целевое назначение.

Когда никарагуанские дети получат дополнительные посылки с одеялами, медикаментами или игрушками, исполнится воля «этой, о боже, натуры». Это Светлана им устроила. Это ее проделки.

Такова маленькая картинка, слегка проясняющая огромный пласт того, что мы имеем, но не всегда осознаем: наших духовных ценностей.

У НАС ТАК ПРИНЯТО

Бескорыстие — тема, как оказалось, обоюдоострая: какую сторону ни затронь — везде лезвие.

Да и как иначе? Обругаешь личную выгоду (то есть «душу» мелкого собственника) — он рассердится, и его можно понять: ему действительно в «душу» плюнули, это правда. Восхвалишь бескорыстие — опять он сердится: какую-то «патологию» возводят в образец для «нормальных людей». И тут его тоже можно понять: все, что выходит за рамки его понимания, — «противоестественно», «ненормально», «не соответствует природе человека».

И тем не менее опять — о бескорыстии. У нас так принято! У нас так принято: не брать себе больше того, что имеет средний труженик. Именно такая формулировка соответствует ленинским нормам жизни, о которых мы говорим как о компасе нашего поведения. Кто-то скажет: эк, хватила! Ведь это же было давно. Но это было недавно, во-первых, это лучшее, что мы имеем, во-вторых и в-третьих, это возникло не на голом месте, не из воздуха, и соответственно не испарилось. И до вершины этического подъема, и после нее достаточно материала, чтобы говорить о традиции бескорыстия. Чтобы смело сказать: у нас так принято!

Расскажем о бескорыстии лучшей русской и советской интеллигенции. Бывает так, что личный пример действует сильнее любой публицистики...

Из завещания Гоголя: «Завещаю доходы от изданий сочинений моих, какие ни выйдут по смерти моей, в собственность моей матери и сестрам моим на условии делиться с бедными пополам».

Из только что полученного письма в редакцию: «Как это так: жить для своих детей? Это явный эгоизм и отсутствие гражданственности. А может быть, государству следует отдать побольше? Собственные дети затмили Отечество! Много людей жили, боролись и умирали за него! Если бы остальные люди больше думали об Отечестве и приносили ему посильные дары, то резко возросли бы и фонды общественного потребления. Контрасты в обеспеченности ослабляют державу. К. Иванов. Киев».

Разные времена — разная фразеология, но основа одна.

Еще письмо: «Всюду печатаются статьи о наследстве. Отклики, как и мнения, неоднозначны. Мне бы хотелось рассказать об одном человеке, который был прекрасным врачом и таким же прекрасным человеком. Он прошел всю войну, был сильно ранен в последние ее дни в Германии, из-за этого тяжело дышал. Хирург Одесского областного онкологического диспансера Валентин Иванович Латынин. Его внезапная смерть до глубины души потрясла всех. Только на похоронах мы смогли увидеть, скольким людям он был дорог. А свои сбережения он завещал на помощь онкологическим больным. В. Каптер. Одесса».

Беру в библиотеке книги, листаю... Выбираю факты соответственно собственным представлениям о бескорыстии, вы уж извините... Что-то рука не поднимается вписывать в статью факты такого рода: после смерти завещаю, мол, передать в дар музею коллекцию редкостного фарфора, собранного в труднейшие для страны годы... Тоже, конечно, дар... или жест,

Михаил Шолохов целиком отдал свою Ленинскую премию на строительство новой школы в станице Каргинской. А первую свою премию, полученную еще в годы войны, он отдал на нужды обороны.

Константин Симонов в 1946 году закупил в Америке, где была переведена его книга «Дни и ночи», оборудование для детского дома на Смоленщине. Одежда, обувь, одеяла, постельное белье, медицинское оборудование, музыкальные инструменты, велосипеды. Еще масло, сало, шоколад.

Из редакции звонят в Махачкалу, третьим лицам, разумеется, не самому Расулу Гамзатову, поскольку самому о себе такую информацию давать неудобно. Р. Гамзатов передал Государственную премию РСФСР имени Горького за поэму «Берегите матерей» в фонд борющегося парода Палестины. Палестинским детям переданы деньги за два творческих вечера в Москве. Оплачивал талоны на питание студентов физико-математического факультета Дагенстанского пединститута. Платил за общежитие для горянок того же института.

Из книги о Большом театре: в период Великой Отечественной войны Иван Козловский давал многочисленные концерты, сборы с которых шли в фонд обороны.

...Каждый ли артист Большого театра знает об этом?..

Строки из журнала «Смена»: Виктор Астафьев передал много хороших книг в библиотеку красноярской школы-интерната № 3.

Скульпторы А. Григорьев и А. Арендт подарили Коктебелю памятник Волошину.

Искусствовед И. Зильберштейн передал в дар государству 77 портретов декабристов.

Молодежный калужский фольклорный ансамбль «Беседы» несколько месяцев давал бесплатные концерты у себя в городе в парке имени Циолковского.

Скульптор Н. Силис бесплатно делает памятник погибшим на войне односельчанам.

Инженер-конструктор А. Матвеев не только раздарил музеям собранные предметы жизни, быта и труда крестьян, но и собственный дом в деревне оборудовал и отдал под краеведческий музей.

А писателям всегда было свойственно беспокоиться именно о культуре, вкладывать средства именно сюда. Да и не только средства! Время, силы, нервы! Это особо заметно в деятельности Горького, но не одного его.

Из письма Александра Фадеева министру просвещения РСФСР И. А. Каирову (31 марта 1950 г.):

«Очень прошу Вас оказать помощь по ряду мероприятий, намеченных Чугуевской полной средней ШКОЛОЙ...

Я ходатайствую об этом не только по тому формальному поводу, что школа эта моего имени, но главным образом потому, что это единственная школа такого тина в большом Чугуевском районе, далеко отстоящем от железной дороги.

Я сам вырос в этом селе и помню, какой это в прошлом был глухой район. На всю Чугуевскую волость было тогда только три начальные школы. В первые годы после революции Чугуевская начальная школа сгорела. Школа, которая существует сейчас, была построена по моей инициативе по решению крайисполкома. Теперь она является крупнейшим очагом культуры...

В течение ряда лет я снабжаю эту школу книгами и журналами и создал там приличную библиотеку. Думаю, что чугуевцы — оплот партизанского движения в годы гражданской войны, а теперь — передовые колхозники — заслужили того, чтобы их школа была образцовой по своему оборудованию и по постановке дела.

По этим причинам я обращаюсь к Вам со следующей просьбой:

Не нужно говорить, какое значение это будет иметь для учащихся далекого села, никогда не видевших не только столицы, но и вообще города.

Языковед академик В. И. Борковский завещал библиотеке Волгоградского университета три тысячи книг, среди них немало редких.

Заслуженный врач УССР Ф. Гетманец за послевоенные годы внес в Фонд мира 25 тысяч рублей.

Молодые ученые Ш. Садетдинов, В. Мишин, В. Федоров передали в Фонд мира премию комсомола Чувашии.

Ленинградец И. И. Шелудьков передал свою домашнюю библиотеку ПТУ-229.

Мы совершили бы ошибку, если б высокую тему бескорыстия свели исключительно к бессребренячеству. Не в одних только деньгах дело и не в том, что в деньгах выражается.

Константин Симонов передал Владимиру Карпову собранные материалы о генерале Петрове: «...тебе он ближе. Писать надо тебе».

«Часов с 7 утра начинают приходить посетители. Их очень много».

«...По мере того, как росла писательская слава Шолохова и улучшались средства сообщения, количество посетителей все возрастало.

Вот девушка-педагог просит поддержать ее систему дошкольного воспитания детей. Старик колхозник рассказывает о непорядках в общественном животноводство своего района и предлагает провести рейд мероприятий для его подъема. С жалобой на черствых руководителей местных общественных организаций, не оказавших ей поддержки в тяжелом семейном конфликте, приехала издалека молодая женщина, надеясь, что здесь она встретит чуткое человеческое отношение и найдет справедливую помощь».

Из книги о президенте Академии наук СССР Сергее Ивановиче Вавилове. Он всю жизнь переписывался с двумя своими солдатами, с которыми, будучи младшим офицером, служил в первую мировую войну.

Сейчас нам очень нужно вновь наконец осознать, что же все это означает.

Что означает поездка Чехова на остров Сахалин, замысел которой, по мнению знатоков, «не поддается точной датировке и однозначному объяснению»? Много «загадок» такого рода в нашей истории. У нас это принято, совершать чудные поступки, не поддающиеся «однозначному объяснению». Явно нет выгоды ни для здоровья, ни для кошелька, ни для карьеры. Однако факт налицо.

У нас давно так принято: не думать о себе, не жить для себя. В 1919 году Ленин защищал Чернышевского от тех людей, которые говорили, что он зря «...разбил... себе жизнь, попал в Сибирь, ничего не добился». Такая оценка — «...либо темнота и невежество безысходное, либо злостная, лицемерная защита интересов реакции...».

И вот теперь, когда мы с вами все ж таки приподнялись над кошельковыми интересами, посмотрим еще раз на обсуждаемую газетами и обществом проблему, вызывающую такие несоответственные ее значению страсти: кому и сколько платить и что из накопленного передавать по наследству. Да, разумеется, за большой и талантливый труд надо платить соответственно, нет спора, хотя рамки и разумные пределы быть у нас должны. Можно ли передавать по наследству всякий скарб? Можно, тоже нет спора. Можно ли жить на наследство, на проценты с вклада в сберкассу, на гонорары и накопления усопших предков (да и ныне здравствующих тоже)? Надо сделать так, чтоб нельзя было. Ибо: кто не работает — тот пусть не ест. Это во-первых. А во-вторых, поскольку материальный уровень жизни должен зависеть от количества и от качества личного труда, напоминаем еще одну подзабытую истину: что потопаешь — то и полопаешь.

Или все же есть спор?.. Неужели интересно работать только за копейку, а не за идею? От таких споров уйти бы с посохом по Руси, только б не слышать. У нас не принято яриться из-за наследства, у нас принято другое.

ЖЕНСКИЙ ОБРАЗ
Полемические заметки с экскурсом в личный архив

Много ли осталось журналистов, которые ни разу пе высказались но «женскому вопросу»? И может ли вообще такое быть, чтобы человек, научившись излагать свои мысли на бумаге, ничего бы не изложил по этому поводу? Вряд ли.

При всей видимости разнообразия здесь два лагеря. Описывать мне их ни к чему, так как это превосходно сделал Олеша. Вот как выглядит борьба идей в его книге «Зависть».

Оратор, отвечающий за новый быт, в том числе за общественное питание, обещает с трибуны:

—- Женщины!.. Половину жизни получите вы обратно.

Но просит слова другой оратор, утонченный гипнотизер. Он идет на трибуну с подушкой, символом мещанского рая.

— Товарищи! От вас хотят отнять главное ваше достояние: ваш домашний очаг. Кони революции... ворвутся в вашу кухню. Женщины, под угрозой гордость ваша и слава — очаг! Слонами революции хотят раздавить кухню вашу, матери и жены! Он издевался над кастрюлями вашими... Гоните его к черту!..

Сразу предупреждаю, что я на стороне первого оратора, а кто на стороне гипнотизера, может прогнать меня к черту, то есть не читать дальше. Сторонники гипнотизера разнообразны, так как мещанство вообще разнообразно, многолико. Мелкий собственник, для которого домашний очаг — главная ценность жизни, всегда ненавидел те изменения, которые отрывали женщину от плиты и корыта (он их называет «устоями»).

Мещанин может рядиться в смокинг, в лапсердак или в кафтан, но разнообразие это внешнее: он един в своем отношении к главному: к маленькой частной собственности, которую не тронь! Этим же объясняется и его единство в отношении к женщине.

Вы не обращали внимания на эволюцию поэтического идеала? Вместо желанной красавицы — деревенская старуха, «подлинная» женщина, еще сохранившаяся в реальности («Гой вы, бабки мои, Пелагеи, Прасковьи...»).

Стало остро модным описывать своих неграмотных бабушек, «природных» женщин, сохранившихся в памяти авторов.

Или вот еще. Смотрю по телевизору двухсерийный фильм. Множество бедствий из-за того, что... женщины не понимают, что они женщины. Но вот наконец они осознали, что «женщины, и ничего больше». Не надо им работать: все, что им нужно — уже дано природой. Недурственно...

Давайте же подсчитаем, на сколько лет сознание может отстать от бытия. Для этого нам с вами предстоит на минутку погрузиться в прекрасную стихию романа «Что делать?», написанного Чернышевским в 1863 году. Первый сон Верочки: «Верочка встала, идет, бежит, и опять на поле... и опять думает: «Как же это я могла переносить паралич?» — «Это потому, что я родилась в параличе, не знала, как ходят и бегают, а если б знала, не перенесла бы»...»

Не буду напоминать содержание романа, оно всем известно. Напоминаю только, что парализованными Чернышевский называл тех самых «природных» женщин, которых так любят сейчас идеализировать. Образ Веры Павловны — во многом лишь воплощение мечты Чернышевского о новом типе женщины, но мечты бы не возникло, если б не было для нее почвы в реальной жизни. Ни из чего другого, кроме как из действительности, фантазия художника не может создать образа. Значит, почва уже была.

Если появилась в литературе женщина со стремлениями гражданского порядка — значит, это выплеснулась на бумагу жизнь.

Разумеется, наиболее реакционные критики писали, что идеи Чернышевского противоречат природе женщины.

«...Роман Чернышевского имел большое влияние даже на внешнюю жизнь некоторых недалеких и нетвердых в понятиях о нравственности людей, как в столицах, так и в провинциях... Были примеры, что дочки покидали отцов и матерей, жены — мужей, некоторые шли даже на все крайности, отсюда вытекающие, появились попытки устройства на практике коммунистического общежития в виде каких-либо общий и ремесленных артелей. Всего же хуже то, что все эти нелепые и вредные понятия нашли себе сочувствие, как новые идеи, у множества молодых педагогов».

Тут мы с вами видим воздействие передового сознания на бытие. Так и должно быть. Передовое слово, рожденное первыми ростками новой жизни, помогает ей, быстрее, двигает ее вперед. Отсталое — тормозит, мешает.

Простая арифметика: когда мы встречаемся с поэтизацией «просто женщин, и ничего больше», мы имеем дело с сознанием, отставшим от передового на 122 года по отечественному календарю. По мировому — больше. Пожалуй, правильно будет отсчитать от Фурье.

Да и что значит женская «природа», «естество»? Разве мы растения или лягушки? Разве человеческое сознание не социально, не, формируется обществом?

Уверяю вас, что и наши бабки не были «природными», а были социальными существами. И как только социальные условия позволяли им избавиться от «паралича», который кому-то представляется сейчас столь милым, они это немедленно делали.

За доказательствами мне далеко ходить не нужно. Достаточно обратиться к личному архиву.

Передо мной фотокопия архивного документа. Написано рукой моей юной бабки. Она наивна, хвастлива, горяча — и прелестна.

Мое имя, отчество и фамилия Фарандзема Аразовна Шавердова. Происхожу из старинного дворянского рода Шавердовых или Шахвердовых. Родилась я в 1885 году в урочище Джелал-оглы (Лорийского участка Боргалинского уезда Тифлисской губернии). Отец мой считался во всем Дорийском участке самым передовым человеком. Правда, он не получил правильного образования, да и невозможно было ему этого, ибо в его время не было ни одной школы; но, будучи очень любознательным и одаренным от природы большими способностями, он достиг собственным трудом того, что выработал себе широкое мировоззрение и настолько был развит, что зорко следил за литературой и общественной жизныо, как отечественной, так и заграничной.

В совершенстве владел он тремя языками: русским, армянским и татарским. Словом, это был человек всесторонне образованный и чутко прислушивался ко всем течениям общественной жизни. Но не одна его умственная сторона заставляла меня уважать отца своего, нравственный облик был еще выше. Чуткое и отзывчивое отношение к униженным и оскорбленным, чистый, простой, безукоризненный его семейный образ жизни заставляли меня чуть не обожать его.

У меня еще пятеро братьев и одна сестра. Будучи интеллигентным человеком и ценивший очень высоко науку и знание, отец мой прилагал все свои силы и старания, не жалея ничего, чтобы дать всем своим детям хорошее образование и гуманное воспитание.

Мать моя в деле образования и воспитания своих детей шла рука об руку, плечо о плечо с моим отцом. Благодаря такому рвению к свету и науке все мои братья получили более или менее правильное образование и воспитание.

В 1904 году смерть отца помешала моему поступлению на высшие курсы. Но вот теперь, вооруженная всеми необходимыми документами и сильным огненным желанием и любовью к науке и знанию, я стучусь в двери высших медицинских курсов и, полная христианской надежды, смею думать, что отворят мне двери науки и знания. Такова, в кратких словах, моя биография, мои мечты и мои желания.

3 июня 1905 г., г. Тифлис, Елисаветинская, № 5». Смотрю, какими же документами «вооружена» моя героиня.

«Свидетельство. Дано сие девице Фарандземе Аразовне Шавердовой, дочери дворянина, армяно-григорианского вероисповедания, 21 год от роду, имеющей звание домашней наставницы, в том, что она 26 апреля 1905 г. была подвергнута в педагогическом совете Тифлисской 3-й мужской гимназии испытаниям по латинскому языку и таковые выдержала весьма удовлетворительно. Что подписью и приложением казенной печати свидетельствуется».

Почему девица — и в мужской гимназии? А, понятно: для медицины нужна латынь, а в женских гимназиях ее не изучали. Латынь, надо полагать, выучена самостоятельно, из «огненной» закавказской страсти — в данном случае, к знаниям.

«Даю сию бумагу дочери своей (имярек) в том, что я, мать ее, Калия Давыдовна Шавердова, разрешаю ей поступление на Высшие Женские Медицинские курсы в Петербурге и никаких препятствий с моей стороны не встречается.

Это называется «разрешение родителей или мужа».

«Свидетельство... в том, что по собранным сведениям, просительница поведения хорошего, в нравственной и политической неблагонадежности замечена не была. Мая 27 дня 1905 г. гор. Тифлис. Гербовым сбором оплачено. Тифлисский губернатор (подпись)». Это называется «полицейское свидетельство о благонадежности с копией».

Моя героиня тогда не знала, что она будет одной из первых врачих Армении, а в Дорийском уезде — первой. Всего в Армении 34 района, бывший Дорийский уезд объединяет 8 нынешних районов. Вот и считайте. Ее племянник, а мой дядя Наполеон (армяне любят экзотичные имена) отчеркнул на полях журнала: «Вот здесь это написано». Смотрю на неведомые знаки... Я не знаю ни единого армянского слова, ни единой армянской буквы... Бабкина вина: она слишком обрусела, даже сына не учила армянскому, не то что меня. Ниточки связи с этим народом у меня нет, а жаль. Иногда настораживаюсь, услышав армянский акцент: памятные интонации, а на армянскую речь не реагирую никак.

Большую часть жизни армянская врачиха прожила среди русских. Ее имя-отчество усваивалось плохо, ей приходилось откликаться на «Хризантему Аразмовку». Кстати, ее фамилия, как мне объяснили, происходит от персидских слов «шах верны» (шах дал). Что нам дал шах — не знаю, но что-то дал. Были ли персы в роду — тоже не знаю. Наверное, были, с чего бы персидскому шаху раскошеливаться на чужаков?

На книжном стеллаже у меня стоит латунная табличка, висевшая до революции на бабушкиной двери: «Женщина-врачъ (имярек), приемъ (в такие-то часы)».

Для меня бесспорно, что любая из таких женщин была незаурядна. Одни рвались к человеческому труду — от холопского труда, из «девок», другие — от барского безделья и тупоумия, из «девиц», из «барышень». Соответственно они обретали поведение, манеры, стиль образованного, трудящегося человека, а не девки и не барышни. Доставалось же им от обывателей!

Если женщина — любого происхождения — хотела быть человеком, личностью, она не могла не приветствовать надвигающуюся бурю и саму бурю — пролетарскую революцию.

Предвестники: моя бабка 15 февраля 1911 года исключена с медицинских курсов за участие в студенческой демонстрации, посвященной годовщине со дня смерти Л. Толстого. Один из братьев, который ее содержал, был настолько возмущен ее вольнодумством, что отказался впредь давать ей деньги. Похоже на то, что это и его предвестники: его будущей политической позиции... Он станет эмигрантом. Революция расколет эту семью, сделает зримой тонкую трещину, разделяющую интеллигенцию.

Однако 26 февраля того же 1911 года своевольную курсистку зачисляют вновь. Теперь ее содержит прогрессивно мыслящий брат Левон, отец моего дяди Наполеона. В юности Левон был дружен со Степаном Шаумяном. Дома Шавердовых и родственников Шаумяна стоят на расстоянии метров ста друг от друга, по диагонали нынешней улицы Раффи (а раньше улица названия не имела). Теперь это местечко называется не урочище Джелал-оглы, а город Степанаван (от имени Степана). Левона дважды исключали с юридического факультета Харьковского университета за взгляды, сформированные под влиянием Шаумяна.

Первая мировая война. Бабушка уже врач, «женщина-врачъ», работает хирургом в Тифлисе. Она молода, очень красива, а в качестве врача, учитывая эпоху, — экзотична. Крохотная, как многие армянские женщины. Мне она была где-то по плечо.

Вполне понятно, почему именно ей поручили давать пояснения Николаю II, посетившему больницу, превращенную в госпиталь для раненых.

Дело было так: во время обхода возле очередной койки бабушка докладывала Николаю, какое ранение и как идет процесс выздоровления. Николай клал руку за спину, ему в ладонь кто-то из свиты всовывал Георгиевский крест — и он награждал раненого.

Медперсонал был напряжен и скован: в это самое время в этой самой больнице находился революционер Камо (Тер-Петросян), которого разыскивала полиция. То ли он болел, то ли его так прятали. К визиту Николая Камо забинтовали под раненного в голову, чтобы никто из царской свиты не смог его узнать. Представьте, какое напряжение для тех, кто знает об этом, а знали, вероятно, все. Представьте, какое напряжение для молоденькой врачихи! Ведь она должна быть уверена, любезна, голосишко-то не должен вздрогнуть! Николай обошел всех и всех наградил...

Что же было потом? А потом была страшная армянская резня, традиционная резня, скажем так. Турки резали армян всегда, как только представлялась возможность.

12 октября 1918 года Орджоникидзе телеграфирует Чичерину: «Положение армян трагическое. На небольшом клочке двух уездов Эриванской губернии сконцентрировано более 600 000 беженцев, которые гибнут массами от голода и холеры, В завоеванных уездах турки вырезали половину населения».

Именно в этот период бабушка работает врачом в одном из лагерей беженцев. В лагере был не просто ее народ, но даже близкие, в том числе ее мать, моя прабабка, которая после увиденного и пережитого не смогла поправиться.

А теперь Северный Кавказ, Минводы. Местность, запятая войсками Деникина, зараженная тифом и холерой. Бабушка работает в Пятигорске врачом холерного барака № 14. Потом Ессентуки — лазарет № 6. В марте 1920 года здесь окончательно установилась Советская власть. Часть персонала лазарета № 6 ушла с белыми. Бабушка осталась. Из трудовой книжки: «С приходом Красной Армии мобилизована в марте 1920 г.». Трудовая книжка тогда называлась «Трудовой список».

Из письма бабушкиной сестры Мариам брату Арташесу. Дата: «25 августа н/с». Это значит — нового стиля. А вот год не стоит. Мариам не знала, что это письмо пригодится внучатой племяннице для статьи лет через 70.

«Постоянно ходят разные комиссии для учета свободных комнат. С большим трудом удалось мне оставить за нами три комнаты. А сегодня приходили за письменными столами и взяли у нас стол».

...Ох, не могу! Листаю документы — и вдруг из архивной реликвии «Списокъ князьямъ и дворянамъ Грузии», где мои Шавердовы под номером 605, выпадает желтая бумажка: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь! Ессентукский Городской Совет депутатов трудящихся Орджоникидзевского края. Депутатский билет № 21. Предъявитель сего товарищ Шавердова Фарандзема Аразовна действительно является депутатом Ессентукского Городского Совета депутатов трудящихся». Это улыбается История.

...Она, История, проходит через каждого из нас. Каждый одной рукой соединен с прошлым, другой — с будущим. Кажущееся далеким прошлое — очень близко, в кончиках пальцев нашей протянутой туда руки.

Фурманов — это наша история, это гражданская война. Однако Фурманов лечился у моей бабушки. Значит, это близко, рядом.

С туберкулезом горла его прислали в Ессентуки, которые не были ему показаны: это желудочно-кишечный курорт. Значит, к бабушке, специалистке в основном по желудку и почкам, он попал по ошибке, но все же попал, и она его лечила.

А в 1931 году бабушка сама тяжело болела. Южанка, она не выдержала холодов. В Ессентуках зимой не было топлива, дома поставили «буржуйку» и топили ее... кирпичом, выдержанным в керосине.

В конце тридцатых годов ощутима тревога. Например, пригласили художника закрасить на портрете деда эполеты генерала царской армии. И хоть дед (невенчанный муж моей бабушки) был военврачом во время русско-японской войны, а на гражданке он был мирным гинекологом, все же сочли за благо поступить так, и портрет испортили... Мы с дедом разминулись в жизни, я родилась после его смерти и видела его только на портрете.

Всю Великую Отечественную бабка вновь была, хирургом. На гражданке — терапевт, на войне — хирург, так жизнь и перемежалась.

Удостоверение к медали «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941 —1945 гг.».

Указ Президиума Верховного Совета РСФСР от 25 октября 1948 года — присвоено звание заслуженного врача РСФСР.

Список научных трудов — в основном по грязелечению. Опубликованы в журналах «Курортное дело», «Врачебное дело».

Я не сторонница расширять значение официального признания за его собственные рамки, но ведь и оно чего-то стоит. Хотя для меня памятнее другое. Чутким ухом старого врача, выученного без электрических приборов, бабка слышала в моем моторе отклонение и точно его определяла. Сейчас его с такой же точностью определяет только ЭКГ, лучшие терапевты слышат «шумок», другие не слышат ничего.

Фотография: бабушка и Маресьев, вокруг них — медицинский персонал. Маресьев лечился в Ессентуках, в том санатории, где бабушка была замом главврача по лечебной работе. Она вела трудных больных, в том числе была и его лечащим врачом.

Помню, я приезжала к ней летом. Мне давали кастрюлю и посылали в кафе за котлетами. Или давали мне сковородку фаршированных помидоров, к моему приезду изготовленных бабушкой, и посылали в соседний дом попросить зажарить. В доме моей бабки печки не было. Кухню и еще какие-то комнаты у нее отобрали давно, оставив часть квартиры (впрочем, огромную). Она рано овдовела, а сын рано уехал учиться. И за много лет — за десятилетия! — она так и не удосужилась завести себе плиту, или примус, или хоть что-нибудь, на чем можно готовить. У нее был электрочайник — и все. Каждый вечер она читала новую медицинскую литературу. (Много позже я где-то прочитала, что только несколько процентов врачей следят за новинками в своей области.) Ее голова была заполнена непрекращающимися, неостановимыми мыслями о том, как применить непрерывно узнаваемое новое к непрерывно сменяющим друг друга больным. И ни на что другое в ее голове, естественно, не оставалось места.

Ела ли она дома что-нибудь вообще? По-моему, нет. Чай пила, книги и журналы читала, думала.

Чем дальше уходят в прошлое мои школьные воспоминания, когда я бегала в кафе за котлетами с гречневой кашей, тем яснее я осознаю значение этой на чей-нибудь взгляд житейской «нелепости»: что в доме моей бабки печки не было! А тогда я и не видела, что ее нет. Меня послали — я побежала, вот и весь сказ. Это уже позже восстановилось в памяти.

Вспомните Ю. Олешу, которого мы процитировали в начале статьи. «Кони революции... ворвутся в вашу кухню. Женщины, под угрозой гордость ваша и слава — очаг! Слонами революции хотят раздавить кухню вашу, матери и жены!..»

Вот так кони революции промчались через кухню моей бабки.

Хочу привести еще одну цитату, из Ленина. Он размышляет о женщине, которую «...давит, душит, отупляет, принижает мелкое домашнее хозяйство..., расхищая ее труд работою до дикости непроизводительною, мелочною, изнервливающею, отупляющею, забивающею. Настоящее освобождение женщины, настоящий коммунизм начнется только там и тогда, где и когда начнется массовая борьба против этого мелкого домашнего хозяйства...»¹³.

Похоже на то, что моя бабка не стала дожидаться массовой борьбы с индивидуальными кастрюлями, а освободилась от них в индивидуальном порядке, и правильно сделала.

Из заявления доктора Шавердовой о выходе на пенсию: «...врачебный стаж — 44 года, № партбилета 02250966».

Подходит к концу моя полемика с пишущими внуками «природных» женщин, как правило, неграмотных. Они успели своими глазами увидеть «женское естество» и сообщить о нем читателю, и я тоже кое-что успела, увидеть и тоже сообщаю.

Была у меня, разумеется, и вторая бабушка, точно такая, какие нравятся тем, кто вздыхает по старине. Муж ее был рабочим, по-моему, не потомственным, поскольку еще ощутима связь с землей: у него были огород и корова. Моя вторая бабушка была... просто женщиной. Родила 14 детей и умерла, не успев их вырастить. Из тех, кто выжил (а выжили далеко не все), никто не захотел жить «по природе». К счастью, выбор уже был: время уже было советское, послереволюционное, а не «природное».

Читаю иногда: вот, мол, до чего доводит эмансипация: пьют, курят, воруют, спекулируют, дерутся и т. д. А при чем здесь эмансипация? Могу еще добавить: приписками занимаются, в вузы по блату лезут и т. д. Тоже плоды эмансипации? В ней, что ли, экономические корни негативных явлений?

Или: такие-то девушки плохо себя ведут. «Не слишком ли далеко зашла эмансипация?» А какая тут сил.п. позвольте спросить?

Бывает, что негативные явления в экономике, и общественной жизни и в нравах путают со свободой и с полной самостоятельностью и независимостью женщины по невежеству, по неумению дать политическую, классовую оценку явлениям. Бывает и сознательная подтасовка: мелкий собственник из кожи вон лезет, чтобы удержать «свою», «мою» служанку.

Когда-нибудь мы все-таки придем к тому, чтобы полностьо освободить женщин от проклятой печки (извините, «очага»). Высвободятся огромные силы, нужные обществу (организационные, творческие, рабочие). Вам не надоело видеть женщин с двумя огромными сумками в руках? Вам не кажется, что это такая же отсталость для современной жизни, как и ползущий по улице пьяница? И что методы освобождения общества от этих ли легши должны быть в чем-то схожими?

Когда-нибудь мы к этому придем... Ну а пока мы еще не переросли даже печатные упреки такого типа: чем по очередям стоять, милочки, лучше бы сами хлеб пекли, как это делали ваши неиспорченные бабушки.

Добавила бы еще пару строк об общественном воспитании детей, которое мне представляется лучшим, чем домашнее, но подозреваю, что просто не буду понятой. Мы сейчас всеми силами сколачиваем давший явную трещину институт семьи. Мы это делаем для лучшего воспитания детей. Но за этим ли будущее?.. Сомневаюсь. Будущее все-таки за общественным воспитанием детей.

Давайте обратимся к Энгельсу, к его злободневной книге «Происхождение семьи, частной собственности и государства». Изложу своими словами некоторые его мысли на нашу тему. Первое классовое неравенство, первое угнетение совпадает по времени с порабощением женского пола мужским. Благосостояние и развитие одних идет за счет страданий и подавления других.

Освобождение женщины — это ее включение в общественное производство. А настоящее включение в общественное производство требует, чтобы семья перестала быть хозяйственной единицей общества. Частное домашнее хозяйство, по Энгельсу, должно стать отраслью общественного труда. Уход за детьми и их воспитание, готовы мы это по состоянию на сегодня воспринять или нет, по но Энгельсу так, должно стать общественным делом. Кстати говоря, не только по Энгельсу. Любой серьезный обществовед вам скажет то же самое. (Прошу понять правильно: все вышесказанное не есть призыв бросать своих детей.)

Кто-нибудь непременно заметит, что основоположники марксизма жили давно, а нам надо двигаться и развиваться, и что сейчас другое время. Да, нам надо двигаться и развиваться, но в том же направлении.

Как свеж и революционен Энгельс по сравнению с нашими идеализаторами «очага»! Как он выталкивает, женское сознание за пределы того узенького заборчика, за который современный, мелкий собственник запретил нам выглядывать! По Энгельсу, муж. в семье, ведущей индивидуальное домашнее хозяйство, — «буржуа, жена представляет пролетариат».

Мещанство одарило нас множеством парализующих директив, выведенных из нашей мифической «природы». Чтобы противодействовать этому направлению, надо иметь знания: из истории, которая убеждает в том, что лучше развивались те народы, где женщина была свободнее, из философии, которая напрочь отрицает биологизацию человека, из передовой литературы, которая умеет увидеть и поддержать новое. Но и реальные примеры, документальные истории тоже, служат свою службу.

Описывать личное - очень трудно, почти невозможно. 13 лет, прошедших после смерти бабушки, не решалась развернуть собственный архив. Все казалось: не мое это дело, надо кому-нибудь постороннему тему отдать. Решилась внезапно, ради полемики.

Достаю чудом сохранившееся бабушкино письмо: «Здравствуй, моя Ленуся! Скоро ты получишь, аттестат об окончании средней школы...» А потом: почему, так долго ничего не пишешь?

ВЕЧНЫЕ ВОПРОСЫ
КАКУЮ ВЫБРАТЬ ЖИЗНЬ?

В семнадцать лет Карл Маркс написал сочинение «Размышления юноши при выборе профессии». Об этом сочинении и пойдет в основном речь. Но не только о нем. Нам пишут многие сегодняшние, семнадцатилетние. И мы читаем их размышления при выборе профессии. Их волнует — да все то же, что волновало юношу Маркса. Перед всеми семнадцатилетними во все времена стоят одни и те же вопросы.

Есть вещи, обязательные для всех. Иметь жизненную цель — обязательно для человека, если он хочет жить как сознательное существо, а не как растение. Иметь достойную жизненную цель. Иметь свою цель, определенную в зависимости от особенностей своей личности. Сознательно или подсознательно, но цель жизни ищет каждый молодой человек. И каждый хотел бы узнать, а как это бывает у другого, каков механизм поиска, как цель находится и как следовать к ее осуществлению.

За нами — культура тысячелетий. Это наши корни, это то, что мы должны ощущать постоянно: они питают нас не в меньшей степени, чем воздух сегодняшнего дня и все то, что в этом воздухе носится.

Не усвоивший прошлого стоит на ногах непрочно. Любой ветерок для него буря.

Богатства, выработанные человечеством, —- это не только знание окружающего мира, не только информация о его законах. И даже не только достижения человеческого духа в искусстве. Это еще и уровень личности, который может быть достигнут лишь в том случае, если мы дадим себе труд пережить в себе пережитое нашими предшественниками.

В их жизни нам гораздо легче, чем было им; нам трудно в своей. Но нравственный уровень личности (а соответственно, и жизни) будет высоким, несмотря ни на какие трудности, если прошедшие до нас, лучшие в человечестве жизни, подпитают нас, как корни, своими исканиями, страданиями, найденной правдой.

Вечные вопросы, стоящие перед каждым, потому и вечны, что не могут ни устареть, ни обновиться. Поиск жизненной цели, а затем стремление к ней — один из таких вопросов. Как пример целеустремлений жизни мы взяли жизнь Маркса. Это лучший пример. Итак, вам обоим семнадцать.

«Каждый день мы решаем вопрос: какими нам быть? Так что же лучше: быть человеком, иметь свое «я», говорить правду в глаза и делать, как велит тебе сердце и совесть? Или искать выгоду?»

Это выдержка из письма в редакцию десятиклассницы Светланы.

А как мечутся те, кто выбирает сейчас профессию! «Я люблю музыку, но у меня нет голоса. Помогите мне выбрать дорогу в жизни!. Я хочу прожить интересно, я боюсь прожить слепо свою жизнь! И еще хотелось бы оставить после себя что-нибудь хорошее» — письмо из грузинского села.

А кто-то хочет устроиться на выгодную работу, но сомнение-то есть, иначе бы не спрашивал, что думает по этому поводу редакция. А у кого-то конфликт с родителями: они заранее определили будущее сына, а сын бунтует, свое будущее видит другим.

Пока достаточно писем. Вполне очевидно, что каждый семнадцатилетний решает для себя одни и те же вопросы: кто я есть в этом мире и на что могу рассчитывать, что я могу дать этому миру и что он может дать мне? Что такое эта жизнь и каковы ее законы, что здесь зависит от меня и что от меня не зависит?

Кто-нибудь спросит меня: ну и при чем тут Маркс? При том. При том, что лучшие люди проходили в жизни все те же самые периоды становления. Они совершали естественные для молодого возраста поступки. Они излагали свои мысли естественным для молодого возраста неокрепшим пером.

До тех пор, пока современный юноша не воспримет лучшие в человечестве жизни как имеющие самое непосредственное к нему отношение, как родных и близких по всечеловеческому бытию, он будет равняться и строить жизнь свою по соседу Вове, а не по достойным образцам.

В семнадцать лет Маркс писал стихи на популярные тогда романтические темы. Стихи были плохие. Это не мое мнение. Это мнение специалистов, знатоков Марксова наследия. (И здесь, и далее мы будем опираться на их исследования. Они свое дело знают, ошибиться нам не дадут.) Но Маркс-то думал, что это хорошие стихи, что он поэт подлинный, а поэзия —- его призвание. Вот как сильно люди могут ошибиться в период поисков своего призвания! Сельской девочке из Грузии легче: она знает, что у нее нет голоса. Маркс не знал, что у него нет поэтического голоса. Ему предстояло еще тягчайшее отрезвление, напряженный поиск истины и непредсказуемое открытие, что в связи с этой найденной истиной он будет революционером. От лирика до революционера в короткий юношеский срок. Какие же перестройки должны были происходить в нем и как отчаянно надо было искать, чтобы найти-таки столь неожиданное и для людей, и для себя!

Но это знаем мы, а он пока не знает. Он полон романтических идеалов. Он пишет гимназическое сочинение «Размышления юноши при выборе профессии».

«...Выбор этот является таким действием, которое может уничтожить всю жизнь человека, расстроить все его планы и сделать его несчастным. Серьезно взвесить этот выбор — такова, следовательно, первая обязанность юноши».

Ну что ж. Пока можно сказать, что это пишет серьезный молодой человек. Но пока он пишет то, что общеизвестно.

«Великое окружено блеском, блеск возбуждает тщеславие... Того, кого увлек демон честолюбия, разум уже не в силах сдержать... Нашим призванием вовсе не является такое общественное положение, при котором мы имеем наибольшую возможность блистать...»

Да, конечно же, подсознательно он уже осаживал поэта в себе.

«Но не одно только тщеславие может вызвать внезапное воодушевление той или иной профессии. Мы, быть может, разукрасили эту профессию в своей фантазии... Мы не подвергли эту профессию мысленному расчленению, не взвесили всей ее тяжести, той великой ответственности, которую она возлагает на нас; мы рассматривали ее только издалека, а даль обманчива».

Пока все правильно. Наверное, преподаватель гимназии доволен.

«Но мы не всегда можем избрать ту профессию, к которой чувствуем призвание; наши отношения, в обществе до известной степени уже начинают устанавливаться еще до того, как мы в состоянии оказать на них определяющее воздействие»..

Не знаю, как отреагировал педагог. Если он был догматик, он мог и не почувствовать заложенного в этой фразе: да, согласился бы он, наши отношения в обществе установлены богом. Если он был прогрессивным для своей поры романтиком, то он споткнулся на этой фразе и счел ее скорей всего неправильной. Но всерьез он в любом случае к ней не отнесся, да Маркс тогда и не заслуживал еще, чтобы каждую написанную им фразу анализировали. А фраза-то содержит впервые Марксом высказанную (а может, именно в момент написания для себя и открытую) мысль о значении общественных отношений в жизни человека.

Дальше он продолжает разговор с самим собой. «Если же мы избрали профессию, для которой у нас нет необходимых способностей, то мы никогда не исполним ее достойным образом и вскоре с чувством стыда должны будем убедиться в своей собственной неспособности и сказать себе, что мы бесполезные существа на свете... Если мы все это взвесили и если условия нашей жизни позволяют нам избрать любую профессию, тогда мы можем выбрать ту, которая придает нам наибольшее достоинство, выбрать профессию, основанную на идеях, в истинности которых мы совершенно уверены... Но достоинство может придать лишь та профессия, в которой мы не являемся рабскими орудиями, а самостоятельно творим в своем кругу; та профессия, которая не требует предосудительных действий — предосудительных хотя бы только по внешнему виду. Но главным руководителем, который должен нас направлять при выборе профессий, является благо человечества, наше собственное совершенствование. Человеческая природа устроена так, что человек может достичь своего усовершенствования, только работая для усовершенствования своих современников, во имя их блага...»

Идеализм? Да, он очевиден. Юношеский гуманный идеал? Конечно. Но ведь читается я-te, пусть неокрепшим пером написано, излишне красиво и неточно (обычные свойства молодого пера), но читается: чтобы сделать что-нибудь полезное, нельзя разделять идеал и действительность, мысль и действие. Марксовы биографы, во всяком случае, читают именно так. А это — основное воззрение будущего, зрелого Маркса. Первого философа-революционера. Вот и у него, как у многих-многих (может быть, у всех?) крупных людей, основная идея — новое слово в мире — мелькнула в юношеском возрасте. Она мелькнула почти что подсознательно: потом он долго будет к ней идти и наконец найдет опять, но уж она будет выражена зрело, резко и точно: философ не должен только объяснять мир, он должен переделывать его.

Вот написала, что у всех крупных людей так бывает, а теперь хочу поправиться: наверное, просто у всех людей так бывает: основная идея самосознания — кто я? что я? — мелькает в юности именно так, неотчетливо, но верно. И никто, кроме самого человека, эту идею уловить не может.

Маркс стал студентом. Он отдал дань молодости. Он много учился, но и весело жил. Известно, что за нарушение ночной тишины он был наказан: его посадили в карцер. В этот же период он писал множество стихов своей невесте.

Отец был недоволен: «...никакими любовными преувеличениями и зкзальтациями в поэтическом духе ты не сможешь обеспечить покоя тому существу...» и т. д. «Только примерным поведением...» и т. д. Отец, разумеется, желал сыну добра: он хотел, чтобы Карл усердно учился, набрался знаний и смог бы получить хорошее место чиновника.

Ах, как все родители похожи друг на друга! Обручение с любимой девушкой подействовало на Маркса отрезвляюще в прямом и переносном смысле. Он заметно повзрослел. Но опять не так, как хотел папа.

Маркс переживал духовный кризис — смену мировоззрения. Вещь тяжелая сама по себе, недаром люди слабые не знают, что это такое: все в себе переломать и выстроиться заново, по-новому — для этого силенка все ж таки нужна. А тут было и вовсе трудно, Маркс отбрасывал построенное в нем другими — романтический идеализм, а выстраивался без помощи чужих стропил. «...Я перешел к тому, чтобы искать идею в самой действительности».

Его милый папа был страшно недоволен. «Беспорядочность, смутное метание но всем областям знания, неопределенные размышления при тусклом свете масленки, одичание в халате ученого с нечесаными волосами вместо одичания за пивной кружкой... Ты доставил своим родителям много огорчений и мало или вообще никакой радости...»

Да-а... Это, пожалуй, поучительно. Марксовы биографы недаром считают, что, если бы не умер вскоре отец Маркса, тяжелый конфликт между ними был бы неминуем. Однако смерть опередила ссору. Маркс всегда носил при себе фотографию отца, и Энгельс положил эту фотографию в гроб, когда хоронили уже самого Маркса. Поучение же здесь такое: надо признать законными (а по мне — так прекрасными) метания и поиски созревающей личности и не навязывать своих — «выстраданных», «зрелых», «продиктованных заботой» — представлений о счастье. Может, созревающий на наших глазах человек найдет что-то поумнее.

«ЗДРАВСТВУЙ, дорогая редакция! Дело все в том, что я сейчас нахожусь на перепутье. Не знаю, что делать дальше. Мне скоро исполнится 19 лет. Это уже немало, конечно, но сложилось так, что я в этом возрасте не знаю, куда себя деть». С, Курская область.

«Мне 18. Вы, наверное, уже решили, что дальше пойдет о неудавшейся жизни, о мечтах и надеждах юности, о желании оставить свой след на бренных остатках древней русской земли и т. д. Вы почти угадали.

Задумываясь о себе, о своем настоящем и будущем, я не вижу ничего. Нужна цель жизни, смысл ее, чтобы начать все по-новому, все иначе, светло и радостно». А., Москва.

Эти два письма приведены здесь в качестве иллюстрации того, что чувствует человек, когда свой внутренний мир, своя структура личности еще не выстроились. Любой человек. Совсем не обязательно великий.

Без осознанного в юности призвания, без понятой, выявленной своей идеи не было бы и зрелого Маркса, был бы очередной захудалый адвокат или захудалый поэт.

Ему предстояла борьба. Впереди была борьба за свои представления о лучшем устройстве жизни, за свои представления о справедливости.

Ничто человеческое не чуждо Марксу, ничто Марксово не чуждо нам. Передо мной ответы молодых читателей на вопрос нашей анкеты о том, каким должен быть политический боец. Самые наивные, вроде того, что «политический боец должен быть физически сильным», не будем использовать. Возьмем более рассудительные.

«Свое участие в политической жизни я оцениваю как слабое. Конечно, душой переживаю, болею, но одно дело думать, а другое — действовать. Почему? Ответить я не могу. Еще хочу сказать, что многие молодые ребята считают так: живем далеко, во Владивостоке, пусть борются те, кто живет ближе. Просто многие не понимают всей сложности, всей серьезности событий». В. Ершковская.

«Бороться за справедливость — вот главные качества политического борца. В политической борьбе важны Истина и Идея. Ради них стоит жить и бороться. А мне приходится слышать от молодых людей, что «за идею не платят». В. Мингук из Московской области.

Пред всеми людьми во все эпохи возникает один и тот же вечный вопрос: быть обывателем или быть борцом? Это касается всех и всегда без исключения...

Маркс — одна из самых великих и самых трагических фигур.

Сила его чувств безусловна. Дочь Элеонора точно сформулировала: «...он потому и умел так остро ненавидеть, что был способен так глубоко любить».

«Врача я не мог и не могу позвать, не имея денег на лекарства».

«Несмотря ни на какие препятствия, я буду идти к своей цели и не позволю буржуазному обществу превратить себя в машину для выделки денег».

Из воспоминаний внука Маркса: «Нет сомнения, что без Энгельса Маркс и его семья умерли бы с голоду».

Нет сомнения и в том, что человек не всесилен, что препятствия могут остановить движение любого человека к любой цели. Остановили бы и Маркса, хотя бы потому, что двигаться к своей цели, когда вся твоя одежда заложена в ломбарде, затруднительно. Ф. Меринг: «По всем человеческим расчетам, он все-таки в конце концов был бы так или иначе побежден обстоятельствами, если бы не обрел в лице Энгельса друга, о самоотверженной преданности которого можно составить себе ясное представление только теперь, после выхода в свет их переписки...»

Я подробно описываю личную жизнь и личные отношения Маркса, потому что свежи у меня в памяти читательские письма о желанной красивой жизни. У Маркса, в личном смысле, были любовь и дружба, а больше у него ровным счетом ничего не было, не нажил. Оплачивалась одна треть его статей. Многотомников своих он не видел. По проспекту Маркса не хаживал. Призрак коммунизма обрел плоть, когда на свете уже не было не только Маркса, но и его дочерей. Ни денег, ни славы за свои труды он не имел. А каково ему было видеть, как надрывается Энгельс, содержа не свою, а его семью!

Когда Маркс писал свои юношеские «Размышления», он не знал, что осуществление благородных целей невозможно без дружбы. О дружбе там ни слова. Там есть человек — и человечество, без всяких ступенек. Позже он, конечно, понял значение дружбы для большого дела. Вот он пишет Энгельсу после смерти сына: «При всех ужасных муках, пережитых за эти дни, меня всегда поддерживала мысль о тебе и твоей дружбе и надежда, что мы вдвоем сможем сделать еще на свете что-либо разумное». Это мы с вами сейчас поняли и запомним, и будем знать всегда. Нельзя принести благо — напрямик — человечеству. Не получится по законам человеческого общежития. Новое миросозерцание так и осталось бы личным достоянием сломленного жизнью Маркса, если б не было у него друга.

«Все сословное и застойное исчезает, все священное оскверняется, и люди приходят, наконец, к необходимости взглянуть трезвыми глазами на свое жизненное положение и свои взаимные отношения».

«Пролетариат, самый низший слой современного общества, не может подняться, не может выпрямиться без того, чтобы при этом не взлетела на воздух все возвышающаяся над ним надстройка из слоев, образующих официальное общество».

Это «Манифест». Писано тем человеком, который в 17 лет хотел способствовать благу общества, да не знал как, да стишки могли помешать, да еще честолюбие, недаром же он это честолюбие в своем сочинении поставил на место, чтоб оно не мешало мальчику совершенствовать человечество.

Впереди была вся его жизнь. Но никто не может знать, какую жизнь проживет семнадцатилетний человек.

КАК НАЙТИ ДРУГА?

Проблема каждого молодого человека: как найти друга. В зрелых годах человек относится к дружбе спокойнее: друзья у него или есть, и он в них уверен, или их нет, и он прекрасно знает почему! А в молодые годы желание найти друга очень велико. Читатель знает: стоит опубликовать письмо: «Ищу друга!» — в ответ взрыв эмоций: «Дружи со мной!», «Я буду тебе другом!» и т. д. Это естественно.

Мы часто говорим о возрасте поиска образца, героя. Но мы совсем не говорим о возрасте поиска идеальных отношений между людьми. А ведь это вернее. Нельзя повторить в себе чужую личность. Нельзя повторить чужую жизнь. Повторимы правда, поступки, повторимы подвиги, но чаще в особых, экстремальных условиях.

А вот этические категории, вечны. Вечны совесть, честь, человеческое достоинство. Вечны любовь, дружба, самопожертвование. Вечна их красота. Не ее ли ищет юность, называя это поиском героя? Поиск героя, да. Но героя, воплотившего в себе одну из высших категорий.

Передо мной лежит пачка писем, присланных в редакцию в ответ на одну из публикаций о дружбе.

«У меня друзей нет. Не получилось в новом коллективе найти себе друга, И сейчас я сама не своя: закинулась, стала неинтересной, невеселой. Каждый день для меня пуст: не с кем поделиться. Светлана Иванова. Чимкент¹⁴».

«Хотелось бы найти откровенного друга, но это почти невозможно. Тут души, поведение и чувства должны быть родственными, а это очень редко бывает. Я читал, у Толстого был такой друг Дмитрий Нехлюдов. И я пытался найти подобного друга, но не смог, везде встречал непонимание и насмешки. Я уже почти потерял надежду. Михаил П., Белгород».

Так что же лежит в основе дружбы? Радость, беда, возможность поделиться новостями, родство душ?.. Что? Присмотримся поближе к человеку, который был самым лучшим другом. Лучше не было.

1845 год. Энгельс в Бармене, в доме своего отца. Энгельс уже убежденный коммунист, убежденный революционер. Его отец — коммерсант, хозяин фабрики. Отец хочет, чтобы и сын тоже был коммерсантом. Сын стремится к освобождению пролетариата, а это никак не вяжется с ролью хозяйского сына на фабрике. Он уверен, что немедленно, вот-вот, откажется от этой роли. Он еще не знает, что впереди долгие 20 лет коммерции, 20 лет вынужденной трагической раздвоенности между образом жизни и образом мыслей. Он еще не знает, что жизнь, заставит его быть коммерсантом именно ради освобождения пролетариата и что это тоже будет его вкладом в классовую борьбу с буржуазией. Придумать такой сюжетный поворот, и завязать такой психологический конфликтный узел могла только сама жизнь. Вряд ли хоть один человек — даже гений парадоксов —- сумел бы, говоря современным языком, так «заострить» и «закрутить» драматический сюжет. А ведь основные узлы жизнью уже завязаны...

«Торговля — гнусность, гнусный город Бармен, гнусно здешнее времяпрепровождение, а в особенности гнусно оставаться не только буржуа, но даже фабрикантом, то есть буржуа, активно выступающим против пролетариата. Несколько дней, проведенных на фабрике моего старика, снова воочию показали мне... всю эту мерзость...»

«...Я с величайшим удовольствием предоставляю в твое распоряжение свой гонорар за первую английскую работу... (Речь идет о книге Ф. Энгельса «Положение рабочего класса в Англии».) Эти собаки не должны, по крайней мере, радоваться, что причинили тебе своей подлостью денежные затруднения».

«Я веду тут поистине собачью жизнь. История с собраниями и «беспутство» некоторых наших здешних коммунистов, с которыми я, разумеется, встречаюсь, снова вызвали у моего старика взрыв религиозного фанатизма. Мое заявление, что я окончательно отказываюсь заниматься торгашеством, еще более рассердило его, а мое открытое выступление в качестве коммуниста пробудило у него к тому же и настоящий буржуазный фанатизм. Ты можешь себе представить теперь мое положение... Я не могу ни есть, ни пить, ни спать, не могу звука издать без того, чтобы перед моим носом не торчала все та же несносная физиономия святоши...

В остальном здесь нет ничего нового. Буржуазия политиканствует и ходит в церковь, а что делает пролетариат — мы не знаем, да и вряд ли можем знать».

В этих письмах еще ощутима молодость и уверенность не только в торжестве идей, но и в ярком сиянии собственного жизненного пути. Пусть сгореть — но ярко! Не гнить же в конторе... Впоследствии, поздравляя друга Маркса с пятидесятилетием, Энгельс вспомнит: «Какими же юными энтузиастами были мы, однако, 25 лет тому назад, когда мы воображали, что к этому времени мы уже давно будем гильотинированы».

Поражение революции 1848 года все расставило на свои места. Марксу предстояло жить в эмиграции, в Лондоне, Энгельсу — мучиться в конторе отныне и до окончания Марксом 1-го тома «Капитала». До последней редакции последнего, 49-го печатного листа. Иного способа материально помочь Марксу не нашлось, а Маркс должен был, обязан был работать над «Капиталом», чтобы обеспечить победу грядущей революции.

Такова основа величайшей в человечестве дружбы — создание величайшей в человечестве книги, «Капитала». Она, эта книга, есть материальная основа, базис идеальных человеческих отношений. Освобождение рабочего, уничтожение эксплуатации — величайшие в человечестве цели. Без них, как без почвы, не было бы ни подвига Маркса, ни самоотверженности Энгельса, ни — в более поздние времена — голодного обморока наркома продовольствия... Не было бы, естественно, и темы для. этой главы.

«Капитал» помог отбросить все неважное, все мелочи, неизбежные в отношениях любых людей. «Капитал» заставил их перешагнуть даже через благополучие собственных судеб, а Энгельса — и через собственное творчество.

В течение многих лет Маркс и Энгельс жили в разных городах. Благодаря этому мы имеем их переписку, более полутора тысяч писем. Не будь переписки, не удалось бы так точно воссоздать историю и характер их отношений, как это можно сделать по письмам. Они переписывались почти ежедневно. Маркс разговаривал с письмами, как будто они были живым Энгельсом, вслух полемизировал с ними и смеялся.

Ни с кем Маркс не был так откровенен, как с другом Энгельсом. За строчками писем — течение жизни, быт, чувства не бронзовых и не каменных людей, а таких, какими они были на самом деле.

Маркс — Энгельсу. 14 апреля 1852 года. «Дорогой Фредерик! Пишу тебе только эти две строчки, чтобы сообщить что ребенок умер сегодня в четверть второго. Твой К. М.». Энгельс — Марксу. 20 апреля 1852 года. «Дорогой Маркс!

С прискорбием узнал я, что мои опасения насчет твоей маленькой дочки слишком скоро оправдались. Если бы только можно было переселить тебя и твою семью в более здоровую местность и в более просторное помещение!.. Постараюсь, если только будет малейшая возможность, достать для тебя немного денег в самом начале мая».

Право, я — совершенный неудачник. Вот уже около трех недель как г-н Дана посылает мне ежедневную «Tribune», очевидно, лишь с целью показать мне, что они ничего моего больше не печатают. За исключением приблизительно 40 строк о маневрах Французского банка, у меня не приняли ни одной-единственной строчки....

Итак, я совсем на мели... без всяких видов на будущее и с растущими расходами на семью... Я думал, что испил до дна горькую чашу. Но нет... Я не вижу, как мне из этого выкарабкаться».

Энгельс —Марксу. 22 января 1857 года. «Дорогой Маркс!

Твое письмо меня поразило, как удар грома среди ясного неба. Я думал, что в данный момент наконец все обстоит как нельзя лучше... Что же, однако, делать?..

В первых числах февраля я пошлю тебе 5 ф. ст. и впредь ты можешь рассчитывать на такую сумму ежемесячно. Если даже в связи с этим я взвалю себе на шею кучу долгов к новому балансовому году, это неважно. Жаль только, что ты не написал мне обо всей истории на две недели раньше. Старик мой предоставил в мое распоряжение деньги на покупку лошади в качестве рождественского подарка... мне очень досадно, что я здесь должен содержать лошадь, в то время как ты с семьей бедствуешь в Лондоне».

Маркс — Энгельсу. 15 июля 1858 года. «Если даже уплатить какой-то минимум по другим долгам — а весьма сомнительно, захотят ли мясник и другие ждать так долго, то и тогда вся эта мерзость снова увеличится в течение тех четырех недель, которые так или иначе надо все же прожить. Домохозяина самого осаждают кредиторы, и он преследует меня, как бешеный.

...В конце концов, хоть перед одним человеком я должен высказаться... Моему злейшему врагу не пожелал бы я пробираться через трясину, в которой я барахтаюсь уже восемь недель, с величайшим бешенством к тому же, ибо из-за гнуснейших мелочей гибнет мой интеллект и утрачивается моя работоспособность. Привет. Твой К. М.».

Ты очень хорошо сделал, что так ясно раскрыл мне свои затруднения.

...Необходимо тотчас же приблизительно 50—60 ф. ст., остальное еще терпит. Из этой суммы 30 ф. ст. можно было бы сейчас же получить посредством нового акцептованного на меня векселя...»

Маркс — Энгельсу. Письма 1863, 1865, 1866 годов. «Могу тебе теперь также откровенно сказать, что, несмотря на весь тот гнет, под которым я жил все последние недели, ничто меня и в отдаленной степени так сильно не угнетало, как боязнь, что в нашей дружбе образовалась трещина».

«Уверяю тебя, что я лучше дал бы себе отсечь большой палец, чем написать тебе это письмо. Мысль, что полжизни находишься в зависимости, может довести прямо до отчаяния. Осталось написать еще три главы, чтобы закончить теоретическую часть (первые 3 книги). Затем еще нужно написать 4-ю книгу, историко-литературную...»

На этот раз дело шло о жизни. Семья не знала, насколько серьезным был этот случаи... Врачи совершенно правы: главная причина этого рецидива — чрезмерная ночная работа. Но я не могу сообщить этим господам — да это было бы и совершенно бесцельно — о причинах, вынуждающих меня к этой экстравагантности...»

...Брось на время работать по ночам и веди несколько более размеренный образ жизни...»

Тысяча восемьсот шестьдесят седьмой год. Вышел из печати первый том «Капитала». Маркс образно сформулировал смысл своей работы: «Это, бесспорно, самый страшный снаряд, который когда-либо был пущен в голову буржуа...»

Успели ли вы заметить, читая коротенькие письма, что пролетело 20 лет? 20 лет собачьей коммерции Энгельса и 20 лет собачьей нужды Маркса. Жизнь выдающихся людей часто путают с жизнью преуспевающих людей. Промелькнувшие сейчас перед нами два десятилетия — это нормальная жизнь выдающихся людей. Какую эпоху ни возьми, какую страну ни возьми — везде и всегда найдешь сходство. Новое пробивает себе дорогу в борьбе с преуспевающим старым. Поэтому ничто новое не может быть благополучным. Всегда жизнь на грани выживания. Всегда жертвы. Но зато бесконечно более высокий уровень человеческих отношений и самих личностей, чем это наблюдается в среде преуспевающего старого, которому свойственны измельчание натур и снижение интересов.

«Мне всегда казалось, что эта проклятая книга, которую ты так долго вынашивал, была главной причиной всех твоих несчастий и что ты никогда не выкарабкался бы и не мог выкарабкаться, не сбросив с себя этой ноши. Эта вечно все еще не готовая вещь угнетала тебя в физическом, духовном и финансовом отношениях, и я отлично понимаю, что теперь, стряхнув с себя этот кошмар, ты чувствуешь себя другим человеком...

Я ничего так страстно не жажду, как избавиться от этой собачьей коммерции, которая совершенно деморализует меня, отнимая все время. Пока я занимаюсь, но я ни на что не способен; особенно плохо дело пошло с тех пор, как я сделался хозяином...»

«Без тебя я никогда не мог бы довести до конца это сочинение, и — уверяю тебя — мою совесть постоянно, точно кошмар, давила мысль, что ты тратишь свои исключительные способности на занятия коммерцией и даешь им ржаветь главным образом из-за меня, да в придачу еще должен переживать вместе со мной все мои мелкие невзгоды».

Маркс работал над «Капиталом» сорок лет. Современный ему европейский мир не знал работника, получившего за сорок лет труда меньше, чем Маркс.

...Одна из дочерей Маркса гостила у Энгельса как раз в то время, когда подошла к концу его служебная каторга. С ликующим криком «В последний раз!» он натянул утром сапоги и отправился в контору. Обратно он шел, размахивая тростью и сияя от счастья. Он пел.

Тогда Элеонора была слишком молода, чтобы полностью осознать то, что видела. Но впоследствии она не могла вспоминать этой сцены без слез. Она поняла, что означали для Энгельса такие двадцать лет, и ей было «страшно подумать» об этом.

Энгельс был счастлив: «Моя новая свобода мне чрезвычайно нравится. Со вчерашнего дня я стал совсем другим человеком и помолодел лет на десять».

Энгельс знал, ради чего он 20 лет жертвовал собой. Не сентиментальная благотворительная идея заставляла его чахнуть в конторе, и не экзальтированная самоотверженность. «С тех пор, как на земле существуют капиталисты и рабочие, не появлялось еще ни одной книги, которая имела бы такое значение для рабочих», — его слова о «Капитале». «Ему мы обязаны всем тем, чем мы стали... без него мы до сих пор блуждали бы еще в потемках», — его слова о Марксе, сказанные через 16 лет после выхода в свет первого тома «Капитала». «До сих пор»!

Было из-за чего гнуть спину на фабрике, откладывая до лучших времен собственное творчество. Было из-за чего быть другом.

Когда читаешь письма молодых читателей, когда встречаешься с подростками, то видишь, как много они думают о дружбе и как много, так сказать, «умствуют» на эту тему, перебирая этические категории и «прикладывая» их к дружбе. Доброта, терпимость помогают дружбе? Или, наоборот, жесткость, бескомпромиссность? Вот образцы таких поисков.

«Не ищи друзей специально. Дружба — это награда. Она приходит постепенно, незаметно. Научись прощать людям их ошибки. Попробуй понять, почему они ошибаются. Если у меня с кем-то не ладятся отношения, я стараюсь найти источник непонимания и, как правило, нахожу ошибку у себя. Отвечая злом на зло, мы увеличиваем во много раз чужую ошибку. Я считаю, что виновных вообще нет. Каждый человек по-своему прав. П. В., Харьков».

«Я одинок, потому что испытываю трудности в общении, при знакомстве. Наверное, я излишне молчалив, но ничего с собой поделать не могу. А. С, 19 лет, младший сержант».

«Сейчас редко найдешь настоящего друга. Я болею, а ко мне никто из «друзей» не приходит. Ученица 8-го класса Веселко Светлана, Брянск».

Мне могут возразить: ведя разговор с такими наивными людьми, логично, ли «побивать» их Марксом и Энгельсом? Но мы из той же плоти и крови. А любой великий человек начинался с обычного человека. И еще не было ни единого выдающегося человека, никаких хоть сколько-нибудь достойных отношений между людьми без той платформы, на которой только и возможен и рост личности, и расцвет человеческих отношений: без большого, полезного дела на благо трудовых людей. Именно оно, это дело, определяет все остальное. Оно повелевает: каким быть, как жить, как поступать.

А без него мы бесплодно умствуем, изобретая все новые и новые теории, которые на практике поочередно терпят крах, вызывая отчаяние и ожесточение.

Теперь посмотрим, как дело повелевало героем этой статьи. Как оно указывало Энгельсу: каким быть, как жить, как поступать.

Тысяча восемьсот восемьдесят третий год. Смерть Маркса.

«Величайший ум второй половины нашего века перестал мыслить».

«Человечество стало ниже на одну голову, и притом на самую значительную из всех, которыми оно в наше время обладало... У доморощенных знаменитостей и мелких талантов, а то и просто у шарлатанов теперь развязаны руки. Конечная победа обеспечена, но окольных путей, временных и частичных блужданий — и без того неизбежных — теперь будет гораздо больше. Ну что ж, с этим мы должны справиться — для того мы и существуем. Вот почему мы отнюдь не теряем мужества».

«Прежде всего необходимо издать второй том «Капитала», а это не шутка. Рукопись второй книги существует в 4 или 5 редакциях, из которых только первая закончена, а позднейшие только начаты. Понадобится немало труда, так как у такого человека, как Маркс, каждое слово на вес золота. Но мне этот труд приятен — ведь я снова вместе со своим старым другом».

Через год врачи запретили Энгельсу сидеть за письменным столом, а по 8—10 часов в день — тем более. Ему пришлось лежа диктовать рукопись «Капитала», с десяти часов до пяти ежедневно. Вечером он продолжал работать над рукописью, над тем, что продиктовал днем.

Одни части второго тома были почти закончены Марксом, другие — едва намечены. Иногда, стремясь быстрее перейти к следующей главе, Маркс писал лишь несколько отрывочных фраз, намечающих развитие мысли. Добавьте к этому почерк, разобрать который не всегда мог сам Маркс, а после его смерти единственный человек, который понимал, что здесь написано, был Энгельс.

Третий том остался в еще худшем виде, с большими пробелами. Из главы IV имелось только заглавие. Все недостающие части пришлось разрабатывать Энгельсу.

Через три года после смерти Маркса. Письмо Энгельса в издательство: «Милостивые государи!.. Обязанности в связи с изданием рукописей Маркса и использованием прочих оставшихся после него материалов целиком займут мое время на несколько лет и являются для меня долгом, перед которым все остальное должно отойти на задний план... Когда же я завершу все это, если вообще доживу до этого момента, то мне надо будет прежде всего подумать о завершении наконец моих собственных самостоятельных работ, которые я за последние три года совершенно забросил...»

Через 11 лет после смерти Маркса: «А затем IV том.

Эта рукопись в очень сыром виде, и пока еще нельзя сказать, насколько ее можно будет использовать. Сам я не могу снова взяться за ее расшифровку и продиктовать всю рукопись, как поступил со II и III томами. Мое зрение было бы полностью загублено прежде, чем я сделал бы половину работы... Мое положение таково: 74 года, которые я начинаю чувствовать, и столько работы, что ее хватило бы на двух сорокалетних».

В одном из откликов на смерть Энгельса чутко было замечено: «Кто умеет читать, тот найдет в изданных им втором и третьем томах «Капитала» следы любви, почитания и восхищения покойным. На такой труд способен не просто человек науки, здесь чувствуется рука нежного друга».

Великое дело освобождения пролетариата диктовало Энгельсу не только что делать, но и каким быть. Он уклонялся от любых чествований и чувствовал отвращение к преклонению перед авторитетами, в том числе и перед его собственным авторитетом.

Прежде всего прошу Вас перестать величать меня «учителем». Меня зовут просто Энгельс».

Вера Засулич как-то заметила, что мысль о том, что скажет или подумает Энгельс, не раз удерживала многих от плохого поступка или слова.

Поль Лафарг не знал никого, кто бы дольше Энгельса носил одни и те же костюмы. Он позволял себе расходы только на то, что считал безусловно необходимым, но «по отношению к партии и к партийным товарищам, обращавшимся к нему в нужде, он проявлял безграничную щедрость».

«То, что сделал Энгельс для трудящегося народа, незабываемо, и каждый пролетарий, чье сознание не притуплено для восприятия благородного и великого, воздвигнет в своем сердце памятник...»

«Во всех странах мира рабочие представляют, кто их враг и что такое борьба, их не обманешь».

«Конечно же, настоящей смертью Маркса был день смерти Энгельса».

«В лице Фридриха Энгельса Маркс умер во второй раз».

Ни у кого больше не было ни такого друга, ни такого последователя.

Вспомогательные данные

Исходный материал для портрета в оригинальном качестве:

Выходные данные бумажного издания (с дефектами)

Сдано в набор 12.05.88. Подписано в печать 25.08.88. А01128, Формат 84Х108'/з2. Бумага типографская № 2. Гарнитура «Обыкновенная новая». Печать высокая. Усл. печ. л. 13,44. Усл. кр.-отт, J4.07. Уч.-изд. л. 14,4. Тираж 100 000 экз. Цена 60 коп. Заказ 8—412.

Набрано и сматрицировано в типографии ордена Трудового Красного Знамени издательско-полиграфического объединения ЦК ВЛКСМ «Молодая гвардия». Адрес НПО: 103030, Москва, К-30, Сущевская, 21.

Отпечатано на полиграфкомбинате ЦК ЛКСМ Украины «Молодь» ордена Трудового Красного Знамени издательско-полиграфического объединения ЦК ВЛКСМ «Молодая гвардия»: 252119, Киев-119, Пархоменко, 38 — 44.

1 Оригинал снимка см. в дополнительных материалах в конце.

2 Перепродажа с извлечением разницы цен.

3 Индивидуального пошива, работа по заказам.

4 Очевидно это перефраз известной мысли Канта.

5 Об персонаже этой книги Артамонове подробнее см. http://www.lebedinski.com/WhoIsArtamonov.htm

6 Очевидно речь идёт об антисталинской истерии в СССР периода Реставрации.

7 Косолапов Р. О самом главном. Работы разных лет. М., «Советский писатель», 1985

8 Вероятно это неточная передача мысли Маркса из ответов на вопросы анкеты его дочери. В оригинале: «Ваше представление о счастье – Борьба».

9 Речь идёт о романе «Что делать?».

10 Первичная партийная организация Коммунистической Партии Советского Союза.

11 Искажения отчётности в большую сторону.

12 Подгонка отчётности, выведение показателей на заданные.

ДИАЛОГ

АННОТАЦИЯ