Эйнштейн и Гегель

2016-03-21  Юрий Жданов Версия для печати

От редакции. Совершенно неожиданно посвященная весьма специфическим вопросам статья "Спиноза - Гегель - Маркс - Эйнштейн. При чем здесь Эйнштейн?" вызвала повышенный интерес у некоторых наших читателей. В связи с этим, в развитие данной темы предлагаем вашему вниманию статью одного из интереснейших советских ученых Ю.А Жданова "Эйнштейн и Гегель". Кроме всего прочего, Ю.А. Жданов был другом и единомышленником Э.В. Ильенкова.

Существует глубоко укоренившееся мнение, что труды Гегеля не оказали какого-либо влияния на ход развития естественных наук. И поскольку встреча естествознания с Гегелем не состоялась в прошлом, она бесперспективна и бесплодна в настоящем и будущем, когда стремительный прогресс физики, химии, биологии оставил далеко позади туманные представления начала XIX в. - эпохи великого немецкого диалектика. И действительно, насколько наивны и антинаучны претенциозные потуги натурфилософии Гегеля. Лишь улыбку сострадания у биолога может вызвать утверждение Гегеля, будто грибы не растут, «а образуются внезапно, как кристаллы» [1]. Любой школьник рассмеется, если ему начать доказывать, что каменные метеоры, падающие на Землю, возникают путем уплотнения снега и града. Химик же только сокрушенно покачает головой, когда прочтет следующее заявление Гегеля: «Едкие щелочи теряют свою едкость; в таком случае говорят, что они притягивают угольную кислоту из воздуха. Но это только гипотеза: в действительности они сами превращают воздух в углекислоту, чтобы нейтрализоваться» [1, с. 326]. Таких нелепостей и несообразностей можно было бы собрать целый букет. Правда, не только у Гегеля, но и у современных ему естествоиспытателей.

Юридически строго можно доказать, что философия Гегеля не оказала ни малейшего воздействия на формирование фундаментальных теорий современного естествознания: теории относительности и квантовой физики. Оставим пока вторую и займемся всецело первой. Творец теории относительности отличался скрупулезно бережным отношением к ученым, которые хоть в ничтожной степени способствовали пробуждению, формированию, утверждению основных принципов его учения. Он ищет истоки своих взглядов в идеях Фарадея и Максвелла о непрерывности действия в физических процессах, описываемой дифференциальными уравнениями в частных производных. Эйнштейн отмечает фундаментальное значение отрицательного результата опыта Майкельсона для обоснования гипотезы постоянства скорости света в пустоте. Он подчеркивает значение работ Этвеша, экспериментально доказавшего равенство тяжелой и инертной массы. Эйнштейн высоко оценил критический подход, проявленный Махом при анализе принципов механики Ньютона, и неоднократно заявлял, что «Мах был на правильном пути, когда он высказал мысль о зависимости инерции от характера взаимодействия между телами» [2].

Особенно тщательно Эйнштейн анализирует философские взгляды на пространство, время и материю, выдвинутые мыслителями прошлого. Еще Лейбниц отвергал возможность существования абсолютно пустого пространства и предлагал рассматривать его лишь как свойство вещей, т.е. совокупности физических объектов. Правда, комментируя указанный взгляд Лейбница, Эйнштейн писал: «Если бы оправданные сомнения Лейбница восторжествовали в то время, вряд ли это было бы выигрышем для физики, поскольку эмпирические и теоретические основы, необходимые, чтобы следовать его идее, в XVII в. еще не существовали» [2, с. 725].

Пустое пространство, не зависимое от материальных объектов, отвергала и картезианская философия. Эйнштейн отмечал, что концепция Декарта возрождена в общей теории относительности, хотя и не в виде простого отождествления протяженности с телом. Столкнувшись с трудностями понимания пространства и его соотношения с материей, Эйнштейн ищет ответ в критической философии Канта. И тут его приговор предельно ясен: «Попытку же Канта устранить это затруднение путем отрицания объективности пространства трудно считать серьезной» [2, с. 745]. Действительно, Кант полагал, что пространство и время суть «только формы нашей чувственности, которые предшествуют всякому эмпирическому созерцанию» [3]. Такая позиция ничем не могла помочь при анализе свойств пространства и времени. Это в равной степени относится и к взглядам Юма.

С большой теплотой Эйнштейн относился к философскому творчеству Спинозы. Пантеистический материализм Спинозы с его требованием искать повсюду естественную необходимость, верой в силу познания, широким и оптимистическим взглядом на мир не мог не импонировать Эйнштейну. Спиноза также отрицал пустое пространство, но в оценке времени делал известные уступки субъективным взглядам, относя время не к состоянию вещей, а только к модусу мышления [4].

Неоднократно подчеркивая заслуги Маха в понимании инерции, Эйнштейн тем не менее не был сторонником махистской гносеологии. Он критиковал Маха, равно и Оствальда, за отрицание атомистики, прямо связывая такую позицию с позитивистскими установками обоих [5]. С особенной силой Эйнштейн критиковал Маха за то, что тот «недостаточно подчеркнул конструктивный и спекулятивный характер всякого мышления, в особенности научного мышления» [5, с. 139].

Но ведь спекулятивным называл свой метод именно Гегель. Казалось бы, Эйнштейн должен был высказать свое отношение к методу Гегеля, к его взглядам на материю, пространство, время. Однако ничего этого в трудах Эйнштейна нет. Как будто Гегеля не существовало. Тезис о том, что философия Гегеля не повлияла на формирование теории относительности, доказан. Осталось ответить на вопрос: почему это произошло?

Вторая половина XIX столетия в области буржуазной философии, а также методологии естествознания проходила под девизом: назад к Канту! Назад от Гегеля, от его нелепой натурфилософии, от его заумной и подозрительной диалектики, которая явилась одной из прародительниц революционного марксизма! Гегель был забыт, центральной фигурой методологии естествознания стал Кант.

Но мог ли вообще Гегель оказаться полезным творцу теории относительности? Для ответа на этот вопрос следует остановиться на том, как понимал Гегель пространство, время, материю и движение. Гегель был объективным идеалистом, но, как отмечали Энгельс и В.И. Ленин, в его трудах многие вопросы были рассмотрены с позиции материалистической.

Вслед за Лейбницем, Декартом, Спинозой Гегель отвергает существование абсолютного пространства - пустого вместилища вещей. В одной из своих работ Гегель ядовито замечает: «Это - старый вопрос, с которым физики еще и теперь не могут справиться. Они справились бы с этим вопросом, если бы они изучали Аристотеля, но они рассуждают так, как будто на свете никогда не существовали мысль вообще и Аристотель в частности» [6].

Гегель подчеркивает, что абстракция абсолютного пространства не является истиной пространства вообще. Следует напомнить в этой связи мысль Гегеля о том, что философия вообще наиболее враждебна абстрактному и ведет нас обратно к конкретному, что если истина абстрактна, то она - не истина [6, с. 30]. Гегель делает вывод, что «относительное пространство есть нечто гораздо высшее, ибо оно есть определенное пространство какого-то материального тела. Мы не можем обнаружить никакого пространства, которое было бы самостоятельным пространством; оно есть всегда наполненное пространство и нигде оно не отлично от своего наполнения» [1, с. 44].

Гегель отмечает, что в обычном представлении пространство и время отделены друг от друга, что они безразличны друг к другу, а также к своему наполнению - изменяющимся вещам. Гегель отвергает взгляд на пространство как на скучную и однообразную протяженность и определяет основное противоречие пространства, противоречие между дискретностью и непрерывностью. В таком случае дискретное, точка, выступает не как пустая абстракция пространства, а как его внутреннее конкретное определение, как его отрицательное в самом себе. Но эта отрицательность пространства в качестве точки существует также и для себя. Чем же отличается точка внутри себя от самой себя? Она отличается временем. Таким образом, по Гегелю, время является истиной пространства, пространство становится временем [1, с. 49].

Гегель справедливо критикует ньютоновское представление о времени, как о чистой деятельности, которая течет сама по себе, независимо от реальных вещей. «Время не есть как бы ящик, в котором все помещено, как в потоке, увлекающем с собой в свое течение и поглощающем все, попадающееся в него. Время есть лишь абстракция поглощения. Так как вещи конечны, то они находятся во времени, но вещи исчезают не потому, что они находятся во времени, а сами вещи представляют собой временное, их объективным определением является то, что они таковы. Процесс самих действительных вещей составляет, следовательно, время» [6, с. 50]. С этой точки зрения совершенно нелепы недавние попытки рассматривать время как некую внешнюю причину изменения вещей, попытки, нашедшие свое отражение и в фантастической литературе, где описываются установки по извлечению чистого времени в виде какого-то голубого мерцающего пара. Такое представление о времени как о некой вещественной субстанции ничем не отличается от концепции теплорода, звукорода, магнитного и других флюидов, господствовавшей в умах естествоиспытателей в не столь давние времена, беспощадно раскритикованной Гегелем, а вслед за ним - новым естествознанием.

Итак, Гегель отмечает непосредственное единство пространства и времени, единство «здесь» и «теперь». Тем самым делается шаг к представлению о едином четырехмерном континууме, имеющем столь фундаментальное значение в специальной теории относительности. Гегель расширяет понятие длительности, понимая его в модифицированном виде как выражение непосредственного единства пространства и времени. «Но пространство и время, - заключает он, - положены в длительности с неравным значением, или, иначе говоря, их единство представлено лишь как движение перехода одного в другое» [1, с. 56].

Такое понимание пространства и времени созвучно взглядам теоретиков относительности. Так смотрел на проблему Эйнштейн. Аналогичных взглядов придерживался Минковский. Последний писал: «Отныне пространство само по себе и время само по себе должны обратиться в тени и лишь некоторый вид соединения обоих должен еще сохранить самостоятельность» [7].

Если пространство и время представляют собой некоторое единство, то возникает вопрос, как выступает это единство в реальном движении, как распадается оно на свои противоположные части. Гегель не дал ответа на этот вопрос, он не смог его правильно поставить, но не будет большой смелостью утверждать, что в отличие от всех физиков и философов своего времени он почувствовал существование здесь проблемы огромной важности. В «Феноменологии духа» он писал: «В законе движения, например, необходимо, чтобы движение разделялось на время и пространство, или затем также на расстояние и скорость. Будучи только отношением названных моментов, движение, т.е. всеобщее, здесь, конечно, разделено в себе самом; но эти части, время и пространство или расстояние и скорость не выражают собою это происхождение из «одного»; они равнодушны друг к другу; пространство представляется возможным без времени, время - без пространства, а расстояние - по крайней мере без скорости, -точно так же и их величины равнодушны друг к другу... Таким образом, необходимость разделенияздесь, конечно, налицо, но не необходимость долей как таковых друг для друга» [1, с. 83]. Равнодушие друг к другу пространства и времени, расстояния и скорости устранено в понятии четырехмерного континуума, в преобразованиях Лоренца. Специальная теория относительности устанавливает необходимость «долей» и кладет конец «равнодушному» отношению их величин.

Но Гегель делает еще один очень существенный шаг, определяя связь между пространством и временем, с одной стороны, материей и движением - с другой. В «Философии природы» он определяет материю как единство пространства и времени. На том основании, что Гегель «выводит» материю из пространства и времени, критики называют гегелевский взгляд на материю идеа­листическим. Но присмотримся поближе к ходу его рассуждений. Рассмотрев взаимоотношения пространства и времени, Гегель пишет: «Истиной пространства и времени является материя. Точно так же, как нет движения без материи, так не существует материи без движения... Материя представляет собою первую реальность» (выделено мною. - Ю.Ж.) [1, с. 60]. Вряд ли какой-либо материа­лист откажется поставить подпись под этими словами. Это прекрасно понимал и Эйнштейн, который писал: «С гносеологической точки зрения гораздо более оправдана мысль, что механические свойства пространства полностью определяются материей» [2, с. 86]. Эту мысль Эйнштейн повторяет во многих своих работах.

Метрический характер четырехмерного пространственно-временного континуума определяется в каждой точке находящейся в ней материей и состоянием последней, влиянием всех сколь угодно удаленных масс во Вселенной. Макс Борн выразил эти мысли Эйнштейна в весьма поэтической форме: «Космос как целая армия звезд в каждой точке и в каждый момент времени создает определенное метрическое поле или поле тяготения» [8]. Фундаментальную роль тяготения в определении состояний материи понимал Гегель, который считал тяжесть способом внутреннего существования материи, внутренней стороной движения.

Гегель выступил решительным критиком фиктивных сил, которыми оперировала ньютоновская механика, и в первую очередь сил инерции. «Введя представление о силах, - писал он, - Ньютон вынес определение за пределы физической действительности и придал им по существу самостоятельный характер» [1, с. 70]. При этом Гегель не отрицал полезности рассмотрения движения с точки зрения действующих на тело сил: «Одно дело различать между ними, что является необходимым, и изображать их математически как отдельные линии, как отдельные количественные факторы и т.д., и совершенно другое рассматривать их как физически самостоятельные существа» [1, с. 70]. Гегель потешается далее над представлением о том, что движение планет определяется совместным действием центробежной и центростремительной силы, над «притягиванием туда и сюда». Он называет движение планет свободным, т.е. по существу инерциальным, подчиняющимся лишь одному закону - закону тяжести [1, с. 97].

Совершенно очевидно, что Гегель начисто отвергает концепцию первого толчка, игравшую столь существенную роль в ньютоновской механике. Он признает заслугу Канта в критике этой концепции и вместе с тем критикует Канта за его попытку построить материю из сил притяжения и отталкивания, посколь­ку эти силы выступают у Канта как внешние друг к другу. Гегель упорно ищет их единство.

Эти поиски приводят его к рассмотрению вопроса о том, что же такое свет. Еще и поныне в сотнях монографий, учебников и статей можно найти определение света как чистой энергии. Отсюда и великое уравнение Эйнштейна

Е = mс² интерпретируется как эквивалентность материи и энергии. Однако уже Гегель понял, что свет (электромагнитное поле, как скажем мы ныне) есть форма существования материи. Используя свою не очень доступную для неискушенных манеру выражения, он писал: «Материя как вихревое беспокойство соотносящегося с собой движения и как возвращение к существованию в себя и для себя и как это внутри-себя-бытие, которое существует наряду с существованием, - эта материя и есть именно свет» [1, с. 124]. И далее более доступно: «Свет телесен, и можно даже сказать, что он представляет собой имматериальную материю».

Под телесным характером света Гегель не подразумевает особый флюид. Он отвергает существование эфира. Он смеется над попыткой представить свет в виде каких-то упругих шариков. Свет, по мнению Гегеля, есть колебание лишь внутри себя. Это колебание есть «абсолютная экспансия в пространстве», «бесконечное пространственное рассеяние или, вернее, бесконечное порождение пространства» [1, с. 118]. Это замечание представляется очень интересным, поскольку здесь пространство выступает не как абстрактная мысль, утопающая в дурной бесконечности, а как физический процесс.

Гегель правильно подмечает, что «свет приводит нас в сферу всеобщей связи» между пространственными телами. Эта всеобщая связь ныне представлена вездесущим характером электромагнитного поля.

Весьма любопытным является замечание Гегеля о том, «что свет как существующее тождество есть чистая линия, соотносящаяся лишь с самой собой» [1, с. 117]. Действительно, физическое понятие прямой для нас совпадает с направлением луча света, и мы не можем противопоставить направлению этого луча какую-либо другую геодезическую линию, поскольку он соотносится лишь с самим собой. Напротив, все другие траектории берутся лишь в связи с направлением луча света.

Гегель рассматривает отношение света не только к пространству, но и ко времени. Уже в XVIII в. путем наблюдений над затмением спутников Юпитера было обнаружено, что свет распространяется с определенной конечной скоростью. Как отмечал Эйнштейн, этот факт плохо увязывался с теоретической системой Ньютона, признавшей возможность дальнодействия, т.е. фактически бесконечно быстрого взаимодействия тел. Но бесконечно быстрое взаимодействие равнозначно признанию процессов, протекающих вне времени. Очевидно, что процесс, протекающий вне времени, должен совершаться также и вне пространства. Опираясь на данные науки и понимая все эти трудности, стоящие перед концепцией дальнодействия, Гегель вполне определенно высказывался в том смысле, что «распространение света происходит во времени, потому что оно как деятельность и изменение не может обойтись без этого момента» [9]. Прохождение света есть действие на материю и постольку оно требует времени. В связи с этим Гегель подходит к понятию одновременности, которое еще Кант справедливо назвал важнейшим следствием времени [1, с. 118]. «Астрономам, - пишет Гегель, - пришла в голову мысль утверждать, что существуют небесные явления, которые, хотя и воспринимаются нами в настоящее время, в действительности произошли больше, чем 500 лет тому назад... мы можем видеть в этом событие, совершавшееся в прошлом, которое превращается в настоящее» [1, с. 123]. Относительность одновременности очевидно вытекает из этого примера, хотя Гегель и не развил его далее, не понял возможной глубины его содержания.

Это тем более досадно, что Гегель делает еще один важный шаг к грядущей теории относительности. Он приходит к догадке, что никакой процесс в природе не может совершаться быстрее скорости света: «Свет есть налично сущая чистая сила наполнения пространства, и его бытие является абсолютной скоростью» [1, с. 117]. Здесь мы сталкиваемся с важным, хотя и не осознанным до конца принципом, согласно которому всякий сигнал, всякое взаимодействие в природе не могут распространяться с бесконечной скоростью.

Таким образом, многие общие соображения Гегеля, основанные на широком использовании диалектического метода, нашли конкретное воплощение в зависимостях и соотношениях современной физики, в частности в теории относительности. Весьма характерным и хорошо известным примером является знаменитая формула Эйнштейна

m = m₀ (1 - U² /С²)^-1/2. (1)

В связи с вышеизложенным представляют определенный интерес соображения профессора Ростовского университета И.И. Воровича о том, в какой мере теория относительности представляет собой исчерпывающую реализацию диалектического тезиса о единстве «пространства-время-материя». На примере формулы (1) эти соображения сводятся к следующему. Скорость V характе­ризует все движение целиком только в том случае, если оно равномерное. В общем случае неравномерного движения оно характеризуется полностью всем законом движения x(t).Поэтому масса, в сущности, должна рассматриваться как некоторый функционал от закона движения x(t), т.е. в общем случае должна

иметь место предположительная зависимость

m=m₀ A{x(t)}, (2)

где A{x(t)} - некоторое число, определяемое всем законом движения, т.е. скоростью, ускорением и т.д. В случае, если x(t) - аналитический закон, то Аможно представить в виде некоторой функции бесконечного числа переменных х₁, х₂, х₃ и т.д.

При этом соотношение (2) примет следующий вид:

т = т₀ f (х₁/С, х₂ τ/С,...), (3)

где т - некоторое характерное время.

Область изменения переменных х₁/С, х₂ τ/С, х₃ τ²/С... определяется тем, что масса m в соответствии с формулой (3) должна принимать физически осмысленные значения. Эту область оха­рактеризуем соотношением

Ф (х₁/С, х₂ τ/С, ...)< 1. (4)

Соотношение (4) определяет все множество возможных состояний изменения в природе. Из (4), в частности, вытекает, что не только скорость процессов в природе ограничена, но и ограничены все остальные характеристики быстротечности процессов в природе х₁, х₂ ..... Возможно, имеют место соотношения

|х₁| = С/τ, |х₃| = С/τ² (5)

Естественно, в свете вышеизложенного известное соотношение

Е = тс² (6)

приобретает вид

E = m₀ A{x{t)}c² (7)

т.е. энергетическое состояние материальной системы должно определяться не только скоростью, но и всем процессом движения. Конкретный вид A{x(t)}, f и Ф должен быть определен на основе дополнительных теоретических и экспериментальных фактов. Сейчас же из общих соображений можно указать лишь некоторые свойства этих функций: 1) область D должна быть выпуклой; 2) на границе D, где Ф =1, должно иметь место соотношение f = ∞; 3) при исчезающих ускорениях и производных более высокого порядка соотношения (2, 3, 4, 7) должны перейти в известные формулы теории относительности. Уточнения, связанные с использованием соотношений (2, 3, 4, 7), разумеется, будут существенны в процессах и движениях, происходящих с колоссальными ускорениями, подобно тому, как эффекты теории относительности существенны для процессов, происходящих с большими скоростями. Таковыми процессами могут быть, например, процессы взаимного превращения вещества и излучения, полевой и других форм материи, а также элементарных частиц, если их рассматривать в динамике, во времени.

Можно предположить, что соотношение (3) вскроет и некоторые важные особенности процессов образования и распространения полей тяготения.

Глубокий знаток мировоззрения Эйнштейна Б.Г. Кузнецов отметил родство понимания истинной бесконечности у Гегеля с пониманием поля у Эйнштейна [10]. Эту мысль можно было бы продолжить, завершая рассказ о гегелевском понимании света.

Что касается бесконечности, то легко видеть, как и Гегель и Эйнштейн исходят из взглядов Спинозы, который специально рассматривал величины одновременно и бесконечные, и ограниченные. И не случайно, вероятно, ко вселенной Фридмана-Эйнштейна могут быть применены слова Гегеля, сказанные об истинной (не дурной) бесконечности: «Истинная бесконечность, обратно в себя загибающаяся, имеет своим образом круг, достигшую себя линию, которая замкнута и всецело налична, не имеет ниначального, ни конечного пункта» [11].

Итак, на наш вопрос, мог ли Гегель оказаться полезным творцу теории относительности, мы, зная внимательный подход Эйнштейна к истории мысли, должны дать положительный ответ. Эйнштейн вдумчиво и бережно относился к мнениям Ньютона и Декарта, Лейбница и Канта, Фарадея и Максвелла, Маха и Лоренца, - вряд ли бы он прошел мимо Гегеля, если бы с ним столкнулся непосредственно. Но, быть может, Эйнштейн сказал бы о Гегеле то, что он писал о Лейбнице: что эмпирические и теоретические основы для торжества его взглядов еще не созрели в начале XIX в.?

Эйнштейн мучительно бился над проблемой зарождения научной теории. Ему было ясно, что теории не вытекают индуктивно из опыта, что теоретические системы, будучи определены миром наблюдений, не могут быть непосредственно логическим путем выведены из этих наблюдений. Позиция Эйнштейна и в этом вопросе перекликается с замечанием Гегеля, правда, весьма грубоватого свойства: «Если бы физика основалась лишь на восприятиях и восприятия были бы не чем иным, как свидетельством наших чувств, то работа физика состояла бы лишь в осматривании, прислушивании, обнюхивании и т.д., и животные, таким образом, были бы также физиками» [1, с. 10-11].

Эйнштейн, подобно Гегелю, отвергал кантианское понимание научных теорий. Он верил в то, что выводы науки имеют опытное, эмпирическое происхождение. Если же считать их присущими лишь человеческому духу, то возникает, например, «кантовское понимание» пространства и времени. И вместе с тем, страстно желая «выведать у природы четко формулируемые общие принципы», Эйнштейн понимал, что «до тех пор, пока принципы, могущие служить основой для дедукции, не найдены, отдельные опытные факты теоретику бесполезны. ...Наоборот, он застывает в беспомощном состоянии перед единичными результатами эмпирического исследования до тех пор, пока не раскроются принципы, которые он сможет сделать основой для дедуктивных построений» [5, с. 5-6].

Итак, явное противоречие: принципы не вытекают прямо из опыта, но они не являются свободным порождением человеческого духа; хотя их и можно выведать у природы, но для этого нет логического пути. Разрешения противоречия Эйнштейн ищет в сфере интуиции, т.е. в сфере индивидуального сознания. Трудность проблемы заключается в том, что познание носит индивидуально-общественный характер. Тем «зеркалом», в котором отражается природа, по мнению Эйнштейна, является не отдельный, пусть самый способный и талантливый человек, а вся совокупность духовной, общечеловеческой культуры. Но эта культура не существует вне конкретных людей, ее носителей. Рассуждать так значило бы повторять ошибку Гегеля, ошибку объективного идеализма. Общечеловеческая культура воплощена в материальном теле цивилизации, она живет и действует через индивидуальное сознание. И тот индивидуум, который полнее, всестороннее усвоил ее, становится в данный исторический момент «зеркалом», в котором общечеловеческое познание ассимилирует, уподобляет себе опытный факт, наблюдение. При этом сам факт приобретает идеальный характер, а общечеловеческое познание, т.е. сфера идеального, перестраивается, обогащается, становясь более адекватным образом, отражением природы.

Непреходящее величие Эйнштейна заключается в том, что его познание явилось «зеркалом» общечеловеческого познания, которое действовало как система философских, физических, математических, этических, эстетических взглядов, теорий, норм и концепций. Ему пригодилось все: Спиноза и Максвелл, Декарт и Фрейд, Ньютон и Лейбниц, Планк и Риман, уравнения математической физики и скрипка, неистощимая любознательность и огромная любовь к людям. Но здесь не было Гегеля. Впрочем, так ли уж он отсутствовал? Деятельность такого крупного философа, как Гегель, уже давно вплелась во многие стороны духовной, общественной деятельности людей. Консервативную сторону системы Гегеля Эйнштейн сполна почувствовал, поскольку она была использована германским национализмом и милитаризмом. Прогрессивный характер диалектики Гегеля был воспринят марксизмом, который содействовал гигантским общественным переворотам, обусловившим в конечном итоге и научно-техническую революцию нашего времени. Работы Гегеля знал Мах, который неоднократно их упоминает, и не исключено, что на Маха оказала влияние гегелевская критика недостатков ньютонианской физики, в частности фиктивной силы инерции.

Гегель, конечно, во многом устарел. Но его материалистически понятая диалектика по-прежнему является мощным оружием исследования, его теория познания сохраняет всю свою силу в борьбе против всевозможных позитивистских, прагматических, инструменталистских и иных шатаний в среде естествоиспытателей. Диалектика не отмычка, с помощью которой можно фокуснически решать все конкретные вопросы науки. Но она должна стать и неизбежно станет амальгамой того зеркала общественного познания, которое работает в индивидуальной голове данного ученого-естествоиспытателя. В результате рассмотрение объекта познания изнутри него самого приведет к его диалектическому пониманию.

Встреча Эйнштейна и Гегеля не произошла в прошлом. Она еще предстоит.

1967г

 

Литература

1. Гегель Г. Соч. Т. 2. М.;Л., 1934. С. 374.

2. Эйнштейн А. Собр. научн. трудов. Т. 2. М., 1966. С. 75.

3. Кант И. Соч. Т. 4. Ч. 1. М., 1965. С. 99.

4. Спиноза Б. Избр. произв. Т. 1. М., 1957. С. 278.

5. Эйнштейн А. Физика и реальность. М., 1965. С. 149.

6. Гегель Г. Соч. Т. 10. М., 1932. С. 267.

7. Лоренц, Пуанкаре, Эйнштейн, Минковский. Принцип относительности. М., 1935. С. 181.

8. Борн М. Теория относительности Эйнштейна и ее физические основы. М.-Л., 1938. С. 252.

9. Кант. Соч. Т. 2. С. 401.

10. Кузнецов Б.Г. Этюды об Эйнштейне. М., 1965.

11. Гегель Г. Соч. Т. 5. М.-Л., 1959. С. 152.

___

Жданов Ю.А. Избранное. В 3 т. Т. 1. Ростов н/Д: Изд-во СКНЦ ВШ ЮФУ, 2009. - 400 с. С. 186 - 199.

 

теория наука