Вернуться на главную страницу
Борцы за права народа и литература
На носу выборы и мы не можем оставаться в стороне. Кто-то скажет: «Какое им дело до политики? Каким образом соотносятся литература с улучшением жизни?» Мы, без лишних раздумий, ответим: «А зачем же тогда литература, если она не улучшает вашу с нами жизнь?» Да, вот так вот мы и ответим — спрашивая. А ниже поясним.
Следует помнить, что литература не существует в стороне от человечества. И она не помогает никому со стороны. Литература, как и любое другое культурное явление — уже есть следствие общественной жизни, она вытекает из последней. Она — хороший инструмент познания и преобразования действительности. Просто отличный! Она — литература; не книга, не какое-то количество книг, не сборник, даже не все на свете книги. Она — и как явление, и как процесс. Творчество лучших писателей разных эпох — ничто иное, как высшие точки развития общественной мысли, общественного сознания; это переходные к следующим эпохам моменты. Если хотите представить вышеизложенное, вообразите себя героем компьютерной игры, суть которой в перепрыгивании с одного островка на другой. Островки эти расположены в ряд. Один островок ниже, другой выше, вокруг вода. Вы понимаете, что с более высоких островков и видно дальше, и прыгать можете тоже дальше. С низкого же получится прыгнуть либо ещё ниже, либо на такой же, либо на чуточку выше. А теперь вообразите, что герой игры — это человечество, а игра — история, жизнь. Вы с помощью литературы можете вскарабкаться на самый-самый высокий островок, оглядеться и увидеть впереди… а это уже другой вопрос, что оттуда видно. Как, думаете, появились все предыдущие острова — и высокие, и низкие? Они выстраивались людьми. Сознание человечества развивается быстрее, чем сознание индивида. Зачем же отрицать пользу литературы как, повторим, инструмента познания и преобразования действительности? Итак, литература может улучшить жизнь. Но не только в отдельно взятых случаях, нет. Литературой (кроме всего прочего) человечество изменяет саму жизнь. Собственно, именно для этого, именно этим она и существует. Но, в отличие от политиков, об этом умалчивает.
Итак, пришло время нам взять в руки незаменимый инструмент, чтобы познавать. Посмотрите только, как его использовал Ярослав Гашек, чтобы преобразовывать. Рассказ, представляемый вашему вниманию, написанный ещё в начале прошлого столетия, но это именно то, что поможет вскарабкаться на высокий островок. Создаётся впечатление, что Гашек писал его для дня сегодняшнего. И для нас тоже. Наш журнал не будет навязывать свою точку зрения, не собирается предлагать разные трактовки рассказа, а просто «подсовывает» его вам. Читайте, смейтесь, про себя отмечайте и не совершайте ненужных ошибок.
Господин Глоац — борец за права народа
(Текст сочинения честно стырили отсюда: https://www.litmir.co/br/?b=174047&p=55)
В этой тирольской деревне было добрых 60 процентов идиотов, в другой — 35, в третьей — 40, в четвертой — 50, в пятой — 45 процентов. Дальше — еще ряд деревень и городишек, где кретины составляли большинство. И все эти деревни и городишки, со всеми этими идиотами, представляли собой избирательный округ, выбравший своим депутатом в имперский сейм приходского священника из Соленицка господина Глоаца.
Само собой, в связи с этим избранием на плечи его преподобия легло тяжелое бремя. Легко сказать: двадцать крон вознаграждения за каждое заседание, а попробуйте разумно, продуманно истратить эти двадцать крон в Вене!
В этом отношении приходский священник и депутат, преподобный тиролец господин Глоац был вне конкуренции.
Номер в гостинице стоил четыре кроны. Оставалось еще шестнадцать крон на день.
Утром он шел на Люксембургский проспект отведать фаршированного перца. Посещением тамошнего ресторана и первым куском фаршированного перца он начал свою депутатскую деятельность.
Он внимательно и заботливо следил за тем, чтоб и в Вене живот его не терял сходства с земным шаром, а броская полоса, откуда начинались брюки, — с экватором.
В области еды Вена представляет большие возможности для наслаждения. За фаршированным перцем следовали венский шницель, несколько кружек пива и так далее.
Можно разнообразить. В другом ресторане сперва потребовать шницель, а потом фаршированный перец и вместо пива — вина…
«Какой славный народ — мои избиратели! — подумал г-н депутат, выходя из второго ресторана. — Я должен оправдать их доверие. Сегодня важное заседание!»
И господин Глоац отправился выспаться в парламент. Там как раз шла хорошая потасовка. Под этим неприятным впечатлением он удалился в буфет, поел там ветчины и выпил литр баварского пива.
— Простите, коллега, — спросил он одного депутата, только что вошедшего в буфет. — Там еще дерутся?
— Когда я уходил, дело шло к концу. По морде друг друга больше не били, а только плевали на председательский столик. Советую вам спросить еще пол-литра Пшоррова пива. Пока будете пить, все успокоится — какое-нибудь там крепкое выражение не в счет.
— Последую вашему совету, коллега!
Когда человек немножко взволнован, лишний бутерброд, конечно, не повредит. Почему бы господину Глоацу не заказать парочку? Располагая доверием избирателей, имея чистую совесть. У бога состоя на хорошем счету. Пользуясь несокрушимым здоровьем, что твой вол. И ко всему являясь депутатом. Вознагради их, господи, за двадцать крон! За каким же дьяволом (отпусти ему, боже, прегрешение) не потребовать бутербродов? Святая депутатская обязанность!
Бутерброды были с лососиной. Он решил спросить еще отдельно на золотой лососины. Не беда, если придется, истратив двадцать крон суточных, тронуть свои. Так или иначе, субсидия духовенства будет повышена.
— Лососины на золотой!
Съевши лососину, он почувствовал, что ее нужно запить, да не пивом, а вином.
«Не обману доверия избирателей! — подумал он, заказывая бутылку монастырского. — Как выпью, сейчас же вернусь в зал заседаний и попрошу слова».
По телу стало разливаться приятное тепло. Он пошел искать уборную.
«Ни за что не обману доверия своих избирателей!» — повторил он и в уборной.
Подивился, что и в парламентском писсуаре тоже пишут всякую всячину. С изумлением прочел: «Граф Штернберг — осел», и ниже: «Кто это написал, тот скотина».
Спокойно улыбнулся, заметив надпись: «Чешские собаки!» — и нахмурился, увидев: «Немецкие разбойники!»
Махнул рукой и стал искать карандаш. Найдя, призадумался, что бы такое написать на мозаичных изразцах. Хотел уж спрятать карандаш обратно, как вдруг пришла славная мысль. Он написал: «Du schönes Land Tirol!» (Прекрасная земля Тироль). Полюбовавшись на свою надпись, спокойно вернулся в буфет — допивать бутылку.
Перед ним остановился кельнер. Депутат посмотрел ему на ноги и увидел вместо черных брюк юбку. Такие же толстые ноги он уже видел у одной женщины там, дома, в горах.
«Если б только эти женщины так не потели», — вздохнул он, помаленьку попивая винцо.
Заметил, что многие на него оборачиваются, смотрят. Хотел осклабиться, да поперхнулся и облил себе сутану. Понял, чем вызвано это внимание: он пил не из бокала, а прямо из горлышка.
Налил себе в бокал, исправив ошибку. Тут произошло небольшое несчастье: он слишком сильно сжал в руке тонкое стекло, и бокал треснул.
Потекла кровь. Пошел вымыть порезанную руку. Парламентский врач наложил повязку.
«Если б избиратели мои только знали, как я пострадал», — вздохнул он, снова принимаясь за бутылку.
«Ничего не поделаешь. Обязанность есть обязанность. У нас много обязанностей. К себе… К народу. К государству, а главное, к богу».
Ему показалось, что где-то заиграл орган. У него засверкали глаза, и было такое впечатление, что у каждого кельнера три головы.
Гневно сжав кулак, он сказал себе: «Избиратели почтили меня своим доверием. Довольно. Увидим, кто мог бы лучше защищать их интересы».
Он встал. Кельнер помог ему надеть плащ и спросил, не угодно ли ему рассчитаться. Случается, дескать, некоторые господа депутаты и забудут, и им делает великую честь, если они потом заплатят. Господин Глоац посмотрел с презрением на человека во фраке и заплатил.
Двадцати крон как не бывало, но я вам говорю: пособие духовенству урегулируют.
Он гордо вошел в зал заседаний. Стал искать свой стол.
Какой-то депутат подставил ему ногу. Он упал. Поднялся с помощью парламентских служителей — не сразу. Страшно захотелось вернуться в буфет, но он вовремя вспомнил о том, что избиратели… и т. д.
Полчаса блуждал между столиками, прося извинения, когда там и сям сбрасывал на пол какие-то бумаги.
Наконец ему объяснили, что он сидит во втором ряду, восьмой столик с края. Он уселся в кресло, перевел дух. Кругом ругались.
Глаза у него стали такие маленькие, что он еле различал председателя. Ему было теплей, чем в буфете.
С одной стороны неслись крики:
— Свиньи! Босяки! Мерзавцы!
С другой:
— Вор! Скотина! Подлые грабители! — и т. п.
Он уже не различал отдельных ругательств. Ему казалось, что вокруг звучит какая-то приятная музыка. Он стал засыпать. Очнулся еще раз. Рядом кто-то ломал кресло, чтобы кинуть ножку в противника.
Он вынул платок, большой такой, красный, и принялся важно утирать нос. В конце концов платок выпал из руки…
Господин священнослужитель окончательно уснул. Он так сильно храпел, что порой заглушал голос оратора.
Через час от господина Глоаца стал распространяться сильный запах. Между партиями установилось отрадное согласие: все сидящие вокруг этого депутата зажали носы платками.
Вдруг все увидели, что господин Глоац встал с закрытыми глазами, поднял правую руку кверху и сделал такое движение, будто потянул что-то вниз.
— Что вы делаете, коллега? — разбудил его один депутат, у которого был насморк.
Выпучив на него глаза, пан Глоац проворчал:
— Хочу воду в клозете спустить, да никак ручку не найду…
Так господин Глоац впервые выступил в парламенте в качестве непоколебимого борца за права народа.
leport.com.ua
