De politica (О политике). Часть VI. Заключение. О критиках критики политического коммунизма

2015-10-13  Włodzimierz Podlipski Версия для печати

Мы выяснили, что в Северной Европе революция всерьёз сейчас невозможна. Невозможны и серьёзные революционеры, хотя отрицать возможность закладки субъективных факторов будущих революций именно сейчас может только капитулянт. Поэтому среди недействительных революционеров и господствующей нереформистской фракции освободительного движения нужно попытаться отделить тех, кто является недействительным из конъюнктуры и стоит, как Катаржина из Сиены, в кипящих водах бездеятельности, а кто является недействительным из осознанной или подсознательной любви к недействительности революции вообще. Тут нужно попытаться придумать какую-то правдоподобную классификацию, которая позволила бы обнажить переходы революционеров недействительных по сути в недействительных по конъюнктуре и наоборот. К приведённой ниже классификации не следует относиться слишком серьёзно. Она является скорее чувственным, чем рациональным продуктом, но, надеюсь, заставит задуматься над составом политического коммунизма даже несмотря на то, что показывает «чистые типы», а не их наиболее частые сочетания.

1

Первая фракция это «реконструкторы». Сюда можно занести сторонников некритического копирования разных организационных форм и практик, которые были порождены ранее качественно иной исторической конъюнктурой. К реконструкторам можно уверенно относить всех, кто отстал от жизни больше, чем на десять лет. Ими легко манипулировать - этим занимаются едва не все, кто с ними знаком. В Германии реконструкторами примерно с одинаковой эффективностью манипулируют политическая полиция, представители теоретического коммунизма, оппортунистические идеологи и даже (в отдельных случаях) лютеранские пасторы. Лишённое сократического умения задавать простые вопросы большинство реконструкторов охотно откликается даже на то, на что откликаться не следует. Многочисленные митинги с громкими речами по самым мелким поводам - это в основном дело реконструкторов. Что касается манипуляции со стороны теоретического коммунизма, то она пока ещё почти нигде не привела в формированию важнейших предпосылок самостоятельного мышления. Потенциальную действительную революционность имеет абсолютное меньшинство реконструкторов, которое сможет пройти путь к современности от той эпохи, где именно они застряли. Именно с этим меньшинством обязан в первую очередь соединяться теоретический коммунизм при улучшении исторической конъюнктуры. Здесь нужно будет пытаться соединять стиль теоретического коммунизма и язык коммунизма политического. Какое-то представление об этом может дать статья Станислава Ретинского, написанная для политических кругов.

«Реконструкторы» - это самая многочисленная фракция политического коммунизма. К ней относятся от 40 до 70 процентов политических коммунистов. 40% - это самая оптимистическая оценка для Германии, 70% -это самая пессимистическая оценка для России.

Историческая реконструкция - это всегда красиво и узнаваемо. Как-то примерно в 1919 году на одном из документально достоверных мест размещения Запорожской Сечи появилось «казацкое войско», восстановившее фортификации близко к правилам XVII века и потребовавшее предоставления прилегающих земель. И образ жизни наши «реконструкторы» собирались вести близкий к историческому оригиналу. Стоит ли объяснять, что вскоре «войско» было разогнано как обычное бандформирование?

«Реконструкторы» в политическом коммунизме, за исключением сократического меньшинства, это обычная политическая банда, грабящая будущее в пользу прошлого. Опасность реконструкторов нулевая, даже если они будут грамотно противодействовать политической полиции. Это в основном реакционная масса.

В КПУ реконструкторы занимали очень прочные позиции. Реконструировали КПСС 1970-х годов. Командные высоты занимали люди, которые некогда к ним рвались в ещё могущественной КПСС. Это выходцы из слоёв, связанных с прошлой бюрократией, а также пенсионеры, обличённые свободным временем, много реже люди некогда связанные с военными. При капитализме военщина, бюрократия и пенсионеры - это несвятая троица реакции, заинтересованная в сохранении капитализма больше самих капиталистов. Революция означает для их общественных групп и организаций встряску куда большую, чем для буржуазии, которая может сбежать на накопленное в оффошорах или изредка даже исполнять функции по организации производства на общих правах.

Военные и чиновники периода народной демократии - это менее реакционные, но совсем не прогрессивные элементы. Наша главная претензия к ним не в том, что они представляют прошедшую стадию развития общества, а в том, что они представляют больную стадию развития общества. Хорошо, всемирная конъюнктура могла быть неблагоприятной для наступления революции или даже для удержания её позиций. Пусть отступление было неизбежно. Но ведь именно те люди, которые пришли к господству в политическом коммунизме, ничего не сделали для организованного отступления с оружием в руках и для создания неприступных эшелонированных укреплений в глубоких тылах. На тех самых разговорах в Магдаленце предшественники наших современных «реконструкторов» получили от противника небольшую задержку наступления и гарантии, касающиеся его скорости. Но этот договор использовали только для того, чтобы разбежаться в индивидуальном порядке. Об организованном отступлении с оружием на подготовленные рубежи речи не шло. Так же бесславно кончила КПУ на четверть века позднее.

А теперь посмотрим как отступал теоретический коммунизм. Ещё в 1960-х годах он начал строительство эшелонированных защитных линий в своих дальних тылах, зачищенных предварительно от позитивистов. Когда в конце 1980-х годов теоретический коммунизм потерял до 70 процентов своих бойцов, отступающие с несуществующей передовой знали куда пробираться маленькими группами. Стража тыловых укреплений мобилизовала фортификацию и грамотно отфильтровала отступивших. Уже к 1995 году в Западной Европе в теоретическом коммунизме завершились несколько удачных попыток восстановить международные контакты. Если бы политический коммунизм отступал бы с такой организованностью, то его дела были бы лучше, но его беда в том, что коммунизм он только в политике, а не в действительности, которая политикой ограничивается также мало, как Польша Варшавой.

2

Другая фракция - это «ораторы». Люди, натренированные для ярких выступлений, но не понимающие масштаба исторических событий. Оказываясь в руководстве больших организаций в моменты переворота они становятся вносителями хаоса и авантюристами. Не понимая и не пытаясь осознать новую ситуацию во всей целостности, они работают как генераторы случайных чисел. Эта фракция, как и последующие, не достигает масштабов для успешного классового анализа, но узнаваема на чувственном уровне.

3

Третья фракция - это «реформисты». Да, именно в революционной части освободительного движения существует такая фракция. Это те, кто просто не может вразумительно отличить революционные методы от реформистских. Это один из многих гносеологических дефектов политического коммунизма. Но один из немногих с особо неприятными последствиями.

«В жизни» «реформисты» выглядят как имеющие хорошую память читатели Бакунина, Варыньского, Маркса и даже Нечаева. При всех «страшных цитатах» единственный эффект, на который они рассчитывают - это получение полномочий на переговорах. Их склонность к переговорам поразительна. Ради продолжения переговоров они, преисполненные своей значимости, готовы предать всё и всех. Это печальный итог абсолютизации «мирных возможностей общественных преобразований», приводящий к невозможности мирных общественных преобразований. Диалектика, которой «реформисты» не знают.

4

Фракция, известная больше по немецкому опыту, это «клоуны». Эдакий поп-марксизм. Богемная модификация практик, словесно связанных с революцией. Несерьёзно, но ярко. «Взглянем на них и хватит» - писал о таких Данте Алигьери.

5

Наконец, последняя фракция - это те, кто пытается просто найти неожиданную истину, где бы она не находилась, потому что понимают, что без неё революции не сделаешь. Только истину они почему-то ищут в политическом коммунизме, а не пытаются осваивать инструментарий науки о мышлении, накопившей необходимые методы поиска самой неожиданной истины. Сюда, скорее всего, уместно отнести «Газету коммунистическую» и меньшинство польских коммунистов из КПП.

Кто обиделся на критику политического коммунизма?

Меньше всего хотелось бы, чтобы завершаемые очерки были восприняты как универсальные рецепты или как конспекты рецептов на все случаи теоретической и политической жизни. Нужно понимать, что затронутые проблемы так же мало решаются написанием очерков как и их игнорированием. Тем не менее, были и те, кто из очерков вычленил своей чувственностью не фактическую и не теоретическую, а эмоциональную ситуацию. Вот, например, приведённые в пересказе мысли одного из известных представителей политического коммунизма об этих очерках. "Автор хоче показати свою вченість і робить це дуже майстерно. Типовий приклад єврокомуністичної зверхності". В данном случае, если мы обратимся к толковому словарю украинского языка, то должны будем выбрать в статье "Зверхність" такой смысл: "Зневага, презирливе ставлення до навколишніх" т.е. то, что соответствует белорусскому «фанабэрыя» (но не польскому „fanaberia", а „próżność").

Мы видим, что в отзыве нет замечаний по существу, но есть косвенное признание трудности их постановки: "робить це дуже майстерно". Всё же мотив написания очерков вряд ли указан верно. Над многим нужно было задуматься перед тем как свести мотив к желанию "показати свою вченість". Во-первых подобные демонстрации было бы логичнее делать на польском языке, для чего есть немало подходящих ресурсов типа dyktatura.info (Dyktatura Proletariatu) или не менее известного 1917.net.pl (Władza Rad). На этих ресурсах уже опубликовано немало подобных статей. Во-вторых для того, чтобы "показати свою вченість" есть докторские степени и диссертации. Захотел как-то Иван Франко "показати свою вченість" и стал, после долгих мытарств, доктором. В Польше пока ещё не всё так плохо как на Галичине 1890-х, и у меня нет никакого желания подписываться «Dr. Podlipski». Потом совершенно непонятно, почему автор из объединённой Европы обязан относиться к еврокоммунизму или его теоретическим последствиям. Разграничение еврокоммунизма и большевизма по наиболее популярному и распространённому мнению исторически шло по линии абсолютизации буржуазной демократии и привело к краху еврокоммунизма в начале 1990-х годов. Тема демократии (не только буржуазной) в настоящих очерках вообще не рассматривалась. Кроме того, еврокоммунизм был некогда особенно характерен для Италии и Франции, но не для Польши или Чехии. Наши болезни были другими (фамилии Шик и Шафф ничего не говорят?). Неужели у нашего политического коммуниста не хватило ума подобрать обструкционную лексику из польской или хотя бы из чешской жизни? Пока же выходит, что без конкретных обоснований даже обвинение в еврокоммунизме нельзя рассматривать всерьёз.

Что касается "зверхності", то здесь я больше благодарен рецензенту одной их моих прошлых статей mao. Он пишет всё-таки по существу: «Далее... автор не занимается политикой и не собирается. И это для него норма. И высмеивает всех, кто хоть что-то делает. Если ты такой умный, то создай организацию нового типа, которая бы соответствовала реалиям сегодняшнего дня».

Впрочем, mao не во всём прав. Во-первых, ему не известно моё отношение к некоторой части немецкого политического коммунизма как и к казахстанским политическим коммунистам. А в Казахстане политический коммунизм выдержал два сильнейших натиска политической полиции, связанных с жанаозенскими расстрелами, не говоря о самих расстрелах. Одного натиска политической полиции казахстанского масштаба хватило бы, чтобы полностью лишить политического коммунизма любую европейскую страну кроме Германии, где он хоть и не исчез бы совсем, но уж точно бы уполовинился. Несложно понять, почему нужно легко прощать казахстанским товарищам некоторый архаизм в теории, который понемногу преодолевается. И вообще, стоит многое простить политическому коммунизму, который добросовестно стремится к приобретению всё более ясного сознания. Это тот случай, когда классовый анализ без ущерба для истинности может отбрасывать отдельные выводы гносеологического анализа. Но такая ситуация, где в некоторых существенных частях политического коммунизма есть выраженное стремление к сближению с теоретическим коммунизмом характерна лишь для Германии и Казахстана (из известных мне стран). В названных странах, в отличие от остальных, инициаторы сближения находятся именно в политическом коммунизме. И к сожалению, обо всех этих процессах очень сложно писать что-то по существу, ибо для этого в них надо участвовать, что для меня невозможно. Не ясно даже то, имеют ли здоровые тенденции в Казахстане и Германии некоторое распространение, или они медленно сужаются. Однако это всё же то, к чему нужно присматриваться тем, кто всерьёз задумывается над участью в партии нового типа в тех условиях, когда она сможет возникнуть.

Стоит признать, что вывод mao о том, что «автор... высмеивает всех, кто хоть что-то делает» поспешен. Впрочем, глупо показывать тех, кто что-то делает с положительным результатом. Отчасти потому, что я недостаточно детально знаком с их практикой (кроме наличия положительного результата), но отчасти оттого, что, по словам Семека, «опасность подчинения видимым истинам для человека больше, чем шанс на нахождение действительной истины - потому для человека важнее то, что он не знает и чего он не знает, чем то, что он знает». Копирование чужого успешного опыта без умного взгляда на свои условия бессмысленно. А ума нет не только в политическом коммунизме, но и в заметных фракциях коммунизма теоретического. Поэтому нетрудно догадаться, каково должно быть главное направление работы в тех условиях, когда нет проблем организации соизмеримого с наличными кадрами потока вновьприбывающих потому, что нет самого этого потока.

Mao пишет: «Если ты такой умный, то создай организацию нового типа, которая бы соответствовала реалиям сегодняшнего дня». Увы, составляя это демагогическое обращение, он забывает, что «Пролетариат» был создан не Варыньским, а при его помощи и РСДРП(б) не была создана Лениным, но при его помощи. Это различение я привожу здесь в такой форме, чтобы читатель определился о том, относится ли он к линии качественно сохранившегося фихтеанства или к линии, скажем, ленинизма, который имеет фихтанство как снятое и очень глубоко ревизованное своё основание. Меньше всего считаю организацию партии нового типа делом одного гения. Тогда не стоило бы писать как статью «Чтобы свои не стреляли в своих», так и эти тоже. Ведь в этом случае разумнее было бы найти этого самого гения и передать ему рекомендации или в теологическом стиле положиться на то, что он сам до всего дойдёт. Но дело как раз не в этом. Дело в том, что всем вместе заниматься политикой надо вовремя, а не вовремя тоже всем вместе заниматься ей не надо, чтобы потом вообще можно было заниматься политикой хоть кому-нибудь. А раз сейчас «не вовремя» (надеюсь, это ясно из эмпирической картины), то нужно тренировать чуткость и выдержку на обнаружение того момента, когда настанет «время политики». Именно для этого нужна выработка натренированного критического самостоятельного мышления. Поэтому прав товарищ, назвавший своё воззвание «Время теории».

Сложность политически переходного к предреволюционной ситуации этапа состоит в том, что «переход в политику» должны будут начать без всякой команды откуда-либо как можно больше людей, подготовка которых (в качестве самостоятельно и адекватно мыслящих практических материалистов) и является задачей нашей эпохи. Именно из множества неудачных попыток в будущее время может выделиться та самая или те самые, которые обеспечат политический успех революции. Но для этого силы не должны быть растрачены загодя, чтобы вместо липкого желания заниматься политикой в любых условиях не появился не менее липкий политический пессимизм. Вот в чём угроза от тех, кто уже сейчас пытается стать «политическим нефилистером» любой ценой. Хорошо бы им понять, что цена эта может быть слишком большой аж до неоплатности. С другой стороны, теоретический коммунизм не имеет сейчас большой актуальной результативности. «Политическим нефилистерам» он может предложить часто даже результативность за пределами жизни. А для работы на такую результативность нужна иная выдержка, такая как у Спинозы и Маркса. Ясное дело, что мы имеем дело с выбором без выбора, однако из этого выбора мы всё же имеем право требовать конечной и интегральной результативности от всех тех, кто желает работать на коммунизм.

***

В этом цикле статей пришлось больше задавать вопросы, чем давать ответы. Ответов почти не было. Надеюсь, осталось понимание того, что и другие ответов тоже не знают. Потому что ответы должны стать результатом самостоятельного поиска, который я не имею права уничтожать своими выводами, проросшими из польской земли. Ибо с польской истиной нельзя победить в немецкой или российской политической конъюнктуре, но нужно уметь выводить свою истину из всеобщих законов, приложенных к конкретным условиям. Поэтому в этом цикле статей я постарался абстрагироваться от российского теоретического ужаса, от того, что «в целом отвращение в российской коммунистической среде к диалектике во всех её формах колоссальное». Украина тоже была рассмотрена в этих статьях скорее как тип суицида политического коммунизма, чем как конкретная политическая или теоретическая ситуация. Важно было показать, что политический коммунизм, соответствующий своему понятию есть не соединение политики и коммунизма, не политические действия, прикрытые коммунистическими мотивами, но коммунизм, дошедший и доведённый до политического уровня. Ибо соединение есть лишь внешняя видимость, лишь реализация, подобно тому как мозг реализует мышление, но сам не мыслит, а реализует мышление лишь как орган исторического человеческого индивида т. е. личности.

Конфликты какой мыслительной эпохи сейчас актуальнее всего для превращения коммунизма теоретического в совокупности с коммунизмом политическим в коммунизм практический? Говорят обычно, что это эпоха классической немецкой философии. Ведь именно тогда был сформирован тот язык, который позволяет точно и ясно формулировать как все разновидности буржуазной идеологии, так и установки партии развития мышления. Действительно, ни в одной из европейских стран нет такого, чтобы менее половины коммунистических теоретиков не занимались изучением и разработкой наследия Гегеля. Но пока «на высях абстракции» спорили о «Науке Логики», политики скатывались до Канта, впадали в фихтеанство и переделывали его в юмизм. Потом юмизм мог превращаться в постмодернизм и порождать словечки вроде «гипертеоретизма». Пока теоретический коммунизм отбивал атаки на свои цитадели, мыслительная культура политиков ушла в ноль. Потому начинать нужно от основ. Основы же рационального и критического взгляда на мир заложены Сократом. Именно он первым соединил теоретическую и нравственную истину. И конечно получил за это досады и обиды. Вот и один политический коммунист, прочитав очерки, жаловался, что редко кто так досаждал ему наглым неуважением к его уважаемой деятельности. Конечно, было понятно, что есть темы «грязные» и «запретные» в политическом коммунизме. Не запрещён спор «сталинцев» (не читавших Сталина) и «троцкистов» (не читавших Троцкого), но запрещена полемика о сущности мышления и теории.

Само собой ясным десятилетиями считалось что самостоятельное и критическое мышление на лучшем достигнутом человечеством уровнем - это не тот предикат политического коммуниста, который повсеместно требовался в организациях. И тут какой-то поляк с «наглым неуважением к уважаемой деятельности» вдруг весь политический коммунизм оценивает под углом наличия этого самого предиката, без которого так долго обходились. Одним словом, "зрада" и "ганьба"!

Но не забывают ли подобные критики, что мало показать эмоциональную ситуацию, что нужно ещё хотя бы для себя найти те доводы, которые по существу противостоят изложенной позиции? Ведь иначе несложно на подсознательном уровне согласиться с теми доводами, которые "зрада" и "ганьба". Или наш политический коммунизм уже не интересует искренность убеждений и иная подобная чистоплотность, поставленная Канарским в центр внимания в «Диалектике эстетического процесса»?

Потом ведь, даже эмоционально разделавшись с автором, вряд ли следует забывать, что, как и у любого освоившего материалистическую диалектику на некотором уровне, у него иногда появляется спутник. А с ним оппоненты тоже должны выстраивать отношения, но более осторожно, чем с любым публицистом, который может ошибиться. Потому, что имеется ввиду тот самый спутник, который в ночном Кёльне некогда провожал известного немецкого поэта Гейне - «лихого барабанщика» революции¹.

За Паганини повсюду ходил Свой spiritus familiaris2, То в виде собаки, то в виде людском - Поэта Георга Гаррис. Пред важным событьем встречал Бонапарт Фигуру красного цвета; Был даймонион у Сократа Не бред народной фантазии это. Я сам, за письменным сидя столом, Ночною видел порою,- Зловещий, замаскированный гость Стоял у меня за спиною. Он что-то держал под чёрным плащом. Но вдруг - на одно мгновенье - Сверкало, будто блеснул топор, И вновь скрывалось виденье. Он был приземист, широкоплеч, Глаза - как звёзды, блестящи. Писать он мне никогда не мешал, Стоял в отдалении чаще. Прошло много лет с той поры, как мне Товарищ странный являлся, - И вдруг в эту тихую лунную ночь Он в Кёльне вновь повстречался. Задумчиво шлялся по улицам я, Вдруг вижу его за спиною; Как тень - неотступен: иду - идёт; Я стану, и он со мною. Стоит и как будто чего-то ждёт; Пойду умышленно скоро, - Он тоже шаги ускоряет. И так Пришли мы на площадь собора. Мне страшен был этот призрак немой! Я молвил: "Открой хоть ныне, Зачем преследуешь ты меня В полуночной этой пустыне? Тебя я встречаю всегда в часы, Когда мировые стремленья Родятся в груди моей, а в мозгу Проносятся озаренья. О, кто ты, откуда? Зачем судьба Нас так непонятно связала? Что значит блеск под плащом твоим, Подобный блеску кинжала?" Он сухо, почти флегматично мне Ответил: «Да брось заклинанья, Прошу тебя очень; не к месту здесь Все громкие эти воззванья. Знай, я не призрак былого, не тень, Покинувшая могилу. Философ я слабый, запомни потом Риторика мне не под силу. Натурой я практик, спокоен всегда, Молчание сохраняю; Но знай, - что задумано в мыслях тобой, Немедленно я исполняю. Тут, может быть, даже и годы нужны, Ну что ж, подождём, не горюя. Ты мысль, а я это дело твоё, И в жизнь мечты претворю я. Ты - властный судья, я - немой палач; Выносишь решение, я же Послушно исполнить спешу приговор, Хотя бы неправедный даже. Пред консулом ликтор шел с топором, Согласно обычаю Рима. Ты ликтора тоже имеешь, но он Проследует сзади незримо. Да, знай, я - твой ликтор; везде за тобой Хожу; и в любое мгновенье К услугам твоим мой блестящий топор; Я - мысли твоей свершенье». И всюду за мной скользил по пятам Тот чёрный, неумолимый. Я так устал, я был разбит - Но бесконечно шли мы! Мы шли без конца, и сердце моё Раскрылось зияющей раной, И капля за каплей алая кровь Стекала на грудь непрестанно. Порой я обмакивал пальцы в кровь И - случаи были нередки - На неких воротах домов по пути Кровавые ставил метки. И всякий раз, отмечая дом Рукою окровавлённой, Я слышал, как, жалобно плача, вдали Колокольчик звенит похоронный. А в небе месяц тускнел, и тьма Сгущалася; в дикой погоне Зловещие тучи грядой неслись За ним, будто чёрные кони. Мой тёмный товарищ с топором По-прежнему шёл нераздельно Со мною, и долго по улицам мы Вдвоём бродили бесцельно.

Услід за Паганіні ходив Свій Spiritus familiaris, Часом як пес, а часом з лиця - Небіжчик Георг Гарріс. Наполеон кожну грізну мить Бачив червоного мужа, Сократ мав демона свого; Це не уява недужа. І сам я, над письмовим столом Нічною схилившись порою, Не раз помічав, що в масці гість У мене стоїть за спиною. Ховав він щось під своїм плащем, Що тьмяно блискало зрідка. Я думав - сокира у нього там, Сокиру там мені видко. Кремезну він статуру мав, Очі на зорі схожі. Не заважаючи мені, Стояв він, мов на сторожі. Минули роки - вже я й забув Відвідини ті пекельні, Коли раптово зустрівся з ним Ясної ночі в Кельні. Задумано містом вночі я блукав І бачив його за собою, Як тінь свою; я спинявся - і він Спинявся разом зо мною. Спинявся він, наче мене дожидав, Рушав я - і тінь його чорну Волік за собою. Так ми прийшли Аж геть на площу соборну. Це стало нестерпно, і я повернувсь І крикнув: "Скажи мені в очі, Чого за мною ти ідеш В пустелі оцій серед ночі? Тебе зустрічаю я завжди, Коли світова задуха Груди стискає мої і горять В мозку блискавки духа. Чого ти дивишся й мовчиш? Скажи - що ти ховаєш Під темним плащем і що там блищить? Хто ти й чого бажаєш?" І привид одразу мені відповів Спокійно і флегматично: "Будь ласка, без нервів... Мене заклинать Не треба так патетично! Я зовсім не привид старовини, Не пугало з могили, Ані філософії мене, Ні красномовства не вчили. З натури практик я; завжди Мовчу й спокійний буваю. Та знай лиш - усе, що намислиш ти, Я у життя втіляю. Минуть віки - я не спинюсь, Покіль твою думку і мрію На дійсність не перетворю; Ти мислиш, а я дію. Так, ти суддя, я - слухняний кат; З покорою рабською, ревно Я здійснюю кожний твій вирок, хоча б Несправедливий запевно. З сокирою ліктора в Римі мав Консул перед собою, У тебе є свій ліктор, лиш він Сокиру несе за тобою. Твій ліктор - я, за тобою йду І маю в руці завжди я Блискучу сокиру свою, бо я - Думок твоїх втілена дія". І знову слідом за мною йшов Мій чорний супутник незмінно, І я від утоми не чув уже ніг, Але ми брели невпинно. Ми далі брели, і серце моє Розкрилось, наче рана, І з рани серця по краплі кров Сочилася багряна. Я часом у кров свою пальці вмочав І часом зупинявся Біля одвірків - і знак на них, Кривавий знак залишався. І щоразу, коли я дім Отак відзначував, дальній Вчувався дзвін похоронний мені, Болючий, тихий, печальний. Та вже на небі місяць блідий Зникав у темній запоні, І дикі хмари летіли вдаль Повз нього, як чорні коні.

Den Paganini begleitete stets Ein Spiritus Familiaris, Manchmal als Hund, manchmal in Gestalt Des seligen Georg Harris. Napoleon sah einen rothen Mann Vor jedem wicht'gen Ereigniß. Sokrates hatte seinen Dämon, Das war kein Hirnerzeugniß. Ich selbst, wenn ich am Schreibtisch saß Des Nachts, hab ich gesehen Zuweilen einen vermummten Gast Unheimlich hinter mir stehen. Unter dem Mantel hielt er etwas Verborgen, das seltsam blinkte Wenn es zum Vorschein kam, und ein Beil, Ein Richtbeil, zu seyn mir dünkte. Er schien von untersetzter Statur, Die Augen wie zwey Sterne; Er störte mich im Schreiben nie, Blieb ruhig stehn in der Ferne. Seit Jahren hatte ich nicht gesehn Den sonderbaren Gesellen, Da fand ich ihn plötzlich wieder hier In der stillen Mondnacht zu Cöllen. Ich schlenderte sinnend die Straßen entlang, Da sah ich ihn hinter mir gehen, Als ob er mein Schatten wäre, und stand Ich still, so blieb er stehen. Blieb stehen, als wartete er auf was, Und förderte ich die Schritte, Dann folgte er wieder. So kamen wir Bis auf des Domplatz Mitte. Es ward mir unleidlich, ich drehte mich um Und sprach: Jetzt steh' mir Rede, Was folgst du mir auf Weg und Steg, Hier in der nächtlichen Oede? Ich treffe dich immer in der Stund, Wo Weltgefühle sprießen In meiner Brust und durch das Hirn Die Geistesblitze schießen. Du siehst mich an so stier und fest - Steh' Rede: was verhüllst du Hier unter dem Mantel, das heimlich blinkt? Wer bist du und was willst du? Doch jener erwiederte trockenen Tons, Sogar ein bischen phlegmatisch: „Ich bitte dich, exorzire mich nicht, Und werde nur nicht emphatisch! „Ich bin kein Gespenst der Vergangenheit, Kein grabentstiegener Strohwisch, Und von Rhetorik bin ich kein Freund, Bin auch nicht sehr philosophisch. „Ich bin von praktischer Natur, Und immer schweigsam und ruhig. Doch wisse: was du ersonnen im Geist', Das führ' ich aus, das thu' ich. „Und gehn auch Jahre drüber hin, Ich raste nicht, bis ich verwandl In Wirklichkeit was du gedacht; Du denkst, und ich, ich handle. „Du bist der Richter, der Büttel bin ich, Und mit dem Gehorsam des Knechtes Vollstreck' ich das Urtheil, das du gefällt, Und sey es ein ungerechtes. „Dem Consul trug man ein Beil voran, Zu Rom, in alten Tagen. Auch du hast deinen Liktor, doch wird Das Beil dir nachgetragen. „Ich bin dein Liktor, und ich geh' Beständig mit dem blanken Richtbeile hinter dir - ich bin Die That von deinem Gedanken." Und hinter mir ging wieder einher Mein schwarzer, vermummter Begleiter. Ich war so müde, mir brachen die Knie, Doch immer gingen wir weiter. Wir gingen weiter. Mein Herz in der Brust War klaffend aufgeschnitten, Und aus der Herzenswunde hervor Die rothen Tropfen glitten. Ich tauchte manchmal die Finger hinein, Und manchmal ist es geschehen, Daß ich die Hausthürpfosten bestrich Mit dem Blut im Vorübergehen. Und jedesmal wenn ich ein Haus Bezeichnet in solcher Weise, Ein Sterbeglöckchen erscholl fernher, Wehmüthig wimmernd und leise. Am Himmel aber erblich der Mond, Er wurde immer trüber; Gleich schwarzen Rossen jagten an ihm Die wilden Wolken vorüber. Und immer ging hinter mir einher Mit seinem verborgenen Beile Die dunkle Gestalt - so wanderten wir Wohl eine gute Weile.

Не буду скрывать, что мой уход из так называемого политического коммунизма состоялся под влиянием одного из товарищей, за которым почти неотступно ходил тот самый спутник с топором. Пришлось решать, имеет ли политический коммунизм абсолютную ценность. Даже больше, имеет политический коммунизм примат перед коммунизмом практическим? Об этом должны крепко задуматься те, кто захочет опровергать эти очерки. Заранее прошу оппонентов убедиться хотя бы для себя, что за автором очерков «De politica» именно в данном случае замаскированный гость не ходит. А сделать это можно не иначе как обретя самостоятельное критическое мышление на лучшем достигнутом человечеством уровне. Если же читатель пытается думать о том, нужно ли ему такое мышление, могу рекомендовать ему перечитать оригинал стихов Гейне и украинский перевод для лучшего понимания проблемы (при условии знания соответствующих языков, конечно). Как мы помним, Энгельс смог узнаваемо и по существу детально предсказать Первую мировую войну за несколько десятилетий до её начала. Значит, в данном случае, мы можем заключить, что Энгельс достиг достаточного мыслительного уровня для того, чтобы его стал спровождать призрак немой.

"Зверхність" т. е. повторимся, "зневага, презирливе ставлення до навколишніх", - примерно так пишет об одной из статей этого цикла известный политический коммунист. Может быть. Если так, то я знаю откуда это происходит. Отличный повод дать слово Мареку Яну Семеку для того, чтобы он завершил этот цикл статей³. Ведь он хорошо понимал источники обвинений в том, что ему присуща чрезмерная "зверхність", поскольку «наследие Сократа - это не столько готовые ответы и решения, сколько соответствующая определённая основа их поиска. Она выражается полнее всего сократовским «знаю, что ничего не знаю». Это совсем не выражение слабости, но наоборот - гордое выражение превосходства над теми, которым кажется, что они обладают каким-то окончательным знанием. Ведь это их знание лишь видимость - но сами они о том не знают. Они ведь не сознают даже своего незнания - и в том собственно состоит их ничтожность перед Сократом, который, по крайней мере в этом, отдаёт себе отчёт.

В этом собственно видится наибольшая ценность сократического элемента в человеческой культуре. Афинский философ - это творец и символ такой мыслительной традиции, в которой родилась и снова возрождается критическая основа, основа оппозиции против всего, что хочет сойти за несомненное и окончательное, за догмат. Традиция эта выводит на первый план отрицательные и критические функции философского мышления. Наименьший вес оставляется за формулированием истин и утвердительных положений, наоборот, неотрывно и безжалостно обнажается каждая мистификация. Распутывая следы ложности и лживости, вносить беспокойство в дела, выглядящие очевидными, отбросить освящённые авторитеты, пробудить сомнения, ставить вопросы непрерывно и агрессивно. Не зря сам Сократ говорил, что он как «овод, пущенный с руки бога», что он хочет беспокоить своих ближних упрямо и неотвязно, чтобы, как сказал - «не опустились». Чтобы не опустились - значит: чтобы не замкнулись в разрозненных клетках своих понятий, чтобы не отождествили себя без остатка с какой-либо системой умствования или моральной системой. Ведь зло действует тогда, когда человек даёт себя целиком заменить неподвижной системой категорий и понятий.

<...>

Но признать своё собственное незнание - не значит принять его. Критицизм не скептицизм, сомнение не приводит к смирению-отречению. Люди должны постоянно искать новых решений, постоянно предпринимать новые познавательные и нравственные усилия; должны также верить в успешность и результативность этих усилий. Конечной истины нельзя получить никогда, но также никогда нельзя прекратить поиски такой истины.

Этому собственно учит нас Сократ - человек-символ, вечно живой и всегда современный философ. Его философия близка каждому и понятна для каждого, ведь нет в ней ничего из академической учёности, но зато очень много в ней глубокой человеческой мудрости, которая проистекает из благородного размышления над всеми трудными проблемами народной жизни. Это философия критики и сомнения; но одновременно это философия надежды и гуманистического оптимизма. И глубоко ошибается тот, кто судит, что в современном мире, значительно более трудном и намного более сложном, чем тот, в которым жил Сократ, нет места для такой философии. Напротив: именно сейчас потребность в ней сильнее, чем когда-либо».

___

1 Heinrich Heine, Deutschland. Ein Wintermärchen / Caput VI und VII.

Приводятся переводы Л. Первомайского, П. И. Венберга и В. Левика.

2 Домашний дух (лат).

3 См. уже имеющийся перевод статьи «Почему Сократ?» из книги «В кругу философов»

теория история