Вернуться на главную страницу
Пять тезисов о социокультурном пространстве советской литературы
Поэзия сказала бы больше, если бы могла перестать быть собой,
и вернуть те чувства, результатом которых случилась
А.В.Босенко
Советская литература - это вовсе не собрание произведений советских писателей и поэтов. Если понимать литературу так, то она зависает в пустом пространстве, застывает как мёртвый груз, оставшийся в наследство от прошедшей, но не прошлой эпохи. Советская литература это - прежде всего, чувства, чувственное осмысление. И осмысление чувств советского общества - противоречивого, ломящегося, бьющегося и бьющего то в цель, то мимо цели, но, в конечном счёте, по себе самому. Без осмысления этого общества и тенденций его развития невозможно вообще понять, что такое советская литература, результатом каких чувств «случилась» советская поэзия и проза, что чувствовалось и что осмыслялось советским обществом в литературе и литературой.
В связи с этим хотелось бы сделать несколько замечаний и отметить ряд событий, без которых советская литература в её специфике не была бы возможной, и без которых её невозможно понять.
1) Собственно революция, если понимать её как сложный и противоречивый процесс разотчуждения. А это - то же самое, что и становление нового человека, который может чувствовать не только поэзию, но и поэзией. Чувства предполагают универсальность по меркам рода, разворачивающеюся через единичное. Они тотальны, хоть и историчны (тотально-человечны), и дают возможность побыть Человеком по сущности непосредственно, пусть даже эти чувства живут в отчуждённых формах искусства. Разотчуждение в области чувств начинается с освоения, присвоения этих форм людьми, которые раньше были отчуждены от них и чужды им. Каждый мелкий шаг на пути к разотчуждению, или, наоборот, его прекращение, остановка, откат, приобретающий уродливый характер, и были предметом советской литературы как человековедения. Для советского искусства вообще и для литературы в частности измерение отчуждение/разотчуждение является ключевым. Вне этого измерения понять место и роль советской литературе в жизни общества невозможно. То, что этот процесс разотчуждения не всегда шёл гладко, и, собственно не всегда шел, составляло боль советской литературы, её собственную трагедию, незнакомую нашему «современному» обществу, трагедию, вылившуюся не только в произведения, но и в самые острые и неоднозначные моменты биографии литературных деятелей. В этой системе координат нужно рассматривать не только советских писателей и поэтов и их творчество, но и советского читателя. Поскольку и те, и другие взваливали себе на плечи подчас непосильную ношу решать практически проблему чувств в НАСТОЯЩЕМ за прошлое и будущее и за время как таковое, без прошлого и будущего, на основании и по праву рода, родового существа - человека. Расцвет и упадок советской литературы, темы, которые она избирала, во многом зависели от того, в каком направлении шло движение на пути обратного присвоения отчуждённых форм.
2) Узловым событием советской эпохи, которое было и шагом в сторону разотчуждения, позволившим сделать литературу достоянием миллионов людей, была кампания по ликвидации безграмотности и дальнейшее развитие советского образования. Простое обучение взрослого населения чтению и письму, создание условий для образования детей и взрослых, имело колоссальное влияние на литературу. Ликвидация безграмотности в тех общественных условиях создавала читателя, выдвигающего к литературе свои требования. С ликвидацией безграмотности литература впервые перестала быть элитарной и стала частью культуры масс (культура масс и массовая культура - это не одно и то же). И требования, которые предъявил литературе новый читатель, были не те, которые выдвигал к литературе образованный читатель из имущих сословий в прежние времена. Но это вовсе не значит, что они были менее строгими и легче выполнимыми. Они были другими. Собственно новый читатель выдвинул их не только к советской литературе, но и к русской и мировой классике. Литература теперь должна была стать не только подлинным человекознанием, как говорил Горький, но и подлинным человекоделанием. Новый читатель искал в ней себя, себя противоречивого. Большая часть кампании по ликвидации безграмотности проходила в самый разгар НЭПа, когда для поднятия разрушенной войнами страны давали простор частному капиталу, а «отцы Фёдоры» («12 стульев» Ильфа и Петрова) во всех уголках страны культивировали мечты о «свечном заводике». И в это самое время формировался читатель, способный от души смеяться над страстями отца Федора, понимая их, стоя над ними. Дальнейшее развитие советского образования, увеличение его доступности и качества - условие того, что литература со временем стала частью личной культуры обычного советского человека: рабочего, крестьянина, особенно молодёжи, а не только интеллигенции. И все эти люди учились не только читать, но и писать, потому становились компетентными читателями.
3) Подготовка к войне, Великая Отечественная война и Победа были тем, без чего нельзя понять советское общество и советскую литературу. Советская литература предвоенного, военного периода, и литература послевоенного периода о Войне, как и сама Великая Отечественная война, вскрыла и показала то историческое единство, аналогам которого не было до того вообще - многонациональный советский народ. Это - исторический феномен, требующий серьёзного и вдумчивого изучения, не только социологов и историков вообще, но и историков советской литературы. Для советской литературы - этот народ был и читателем, к которому она обращались, на которого ориентировалась, и героем, о жизни которого писала. Литература искала слова, которые были бы понятны и близки каждому представителю этого народа, показывая и давая прочувствовать ему мир через себя. Потому исследования по советской литературе предвоенного, военного и послевоенного периода следует, как минимум, дополнить социоисторическим анализом этого феномена, выделением его специфики, анализом его формирования и дальнейших тенденций развития, вплоть до утраты этой специфики, исчезновения. Конечно, это - не литературоведческая задача, но, боюсь без решения её, изучение советской литературы так и останется анализом отдельных произведений. Изучение поля советской литературы должно базироваться на понимании социокультурного пространства, полем которого она является. Но хотелось бы сразу оговориться. Постулируя необходимость раскрытия специфики социоисторического феномена советского народа, важно выбрать соответствующую точку ангажированности знания. Очевидно, ни война, как великая битва этого народа, ни сам этот народ, во многом выкристаллизовавшийся в этой войне, нельзя рассматривать через призму современных идеологических конструктов. Ни через призму отношения к Великой Отечественной войне современного российского государства, пытающегося приватизировать советскую историю под маркой русской истории, при этом приправив ее антисоветизмом, ни уж, тем более, через призму идеологического конструкта «советский тоталитарный режим, давивший нации». Тем более нельзя рассматривать советский народ через призму современного шовинизма и национализма. Эти конструкты, скорее, могут заслонить суть дела, чем прояснить её. Скорее, точкой отсчёта может выступать здесь само советское общество, а именно те цели и задачи, которое оно перед собой ставило, и то, как оно их решало или не решало. Даже вульгарный социологизм, под углом которого может рассматриваться советское социальное пространство и поле советской литературы, стоя на этой точке ангажированности, в определённых рамках может быть адекватно применим, хотя и весьма узко. В любом случае - это предполагает анализ, а не заведомую подгонку советской действительности под ту или иную идеологему. Хотя, разумеется, это не тот инструментарий, с помощью которого можно реконструировать логику развития реального, динамического, советского общества. Здесь нужен инструментарий категорий всеобщей теории развития, развитие которой, между прочим, само связано с советской эпохой и советским народом.
4) Советское общество в целом и поле литературы нельзя понять без достижений советской философии как таковой и без советской эстетики в частности, вне контекста той диалектической традиции, на которую они опирались, используя точный логический инструментарий категорий, который был выработан Гегелем и переосмыслен Марксом, снимающей в себе новоевропейскую философию. Наибольшим методологическим значением, по отношению к изучению интересующего нас предмета обладают работы М.А. Лифшица, А.С. Канарского, Э.В.Ильенкова, В.А. и А.В. Босенко, а так же Д.Лукача. Они оказались единственными не только в СССР, но и в мире, продолжателями классической философской традиции диалектического мышления, которая в Европе фактически прервалась после Гегеля и Маркса, несмотря на цикличную моду на Маркса. Близко к этой традиции стоит негативная диалектика Т.Адорно, однако его нельзя считать её продолжателем. В то время как методологические изыскания философии Постмодерна, несмотря на отдельные ценные замечания, касающиеся, например, общества потребления и общества переживания, продуцирования отдельных эстетических практик повседневности, в пафосе логомахии, как методологической стратегией оказываются непригодными для реконструкции логики живого исторического процесса.
5) Отказ от рациональности в западной философии, который начался уже после Гегеля, и специфический материал развития рациональности в марксистской советской философии (а марксистов среди советских философов было не так уж много) как раз по линии теоретического решения вопроса снятия отчуждения, делает её наследие не просто уникальным, а во многом опережающим наше время, в том числе и методологически. Ведь хронологически «после», еще не значит «после» исторически. Наше время и современная философия проблемы разотчуждения, в том числе и в области чувств, даже поставить не может правильно в виду отсутствия соответствующей практики. Не существуют они и для современной литературы. Поэтому точно так же, как без советской философии уже мыслить нельзя вообще в принципе, точно также нельзя мыслить и чувствовать без советской литературы. Современная мировая практика не может быть не только критерием истинности советской философии, но и тем аршином, которым можно мерить советскую литературу. Скорее, наоборот, советская философия и советская литература могут быть методологией понимания и нервом чувствования современной мировой социальной реальности.
