Вернуться на главную страницу
О методологических основах нравственного самоусовершенствования
Сегодня очень многие люди сетуют на то, что происходит падение нравственности. Одни считают причиной этого потерю нравственных ориентиров. Мол, раньше были пионерская и комсомольская организация, а сегодня воспитанием подрастающего поколения никто не занимается, дети брошены на произвол судьбы, по телевизору демонстрируется много сцен насилия, культивируется жажда наживы и т.п. Другие, наоборот, считают, что во всем виноваты коммунисты, которые лишили людей духовности, имея в виду, в первую очередь, религию. Иногда те и другие сходятся, предлагая скрестить коллективистские ценности социализма и религиозные предрассудки, как правило, православные, поскольку католичество и пресловутая "протестантская этика" воспитывают, мол, эгоизм и индивидуализм.
Но в такого рода рассуждениях есть один методологический порок, который не позволяет не только решить проблему, но даже правильно ее поставить. Этот порок состоит в том, что нравственность, как и общественное сознание в любых других его формах (философия, религия, наука, искусство, право), представляется как нечто самостоятельное, существующее отдельно от форм бытия и даже определяющее эти формы. Впрочем, после того, как вы начали мыслить общественное сознание в виде отдельной субстанции, это не суть важно, что чем определяется – сознание бытием или бытие сознанием. Основной вопрос философии за пределами гносеологии часто превращается в догматическую ловушку для рассудочного мышления. Материализм теряет свой смысл, и даже превращается в свою противоположность – в субъективный идеализм, после того как он заражается этим вульгарным картезианством. Даже последовательный идеализм более продуктивен, чем непоследовательный, испорченный дуализмом материализм.
Сознание есть отражение природы. Но это вовсе не значит, что природа отражается в сознании, в смысле того, что существует отдельно природа, а отдельно сознание, в котором природа отражается. На самом деле, ничего кроме природы, материи не существует. Мир един. Другое дело, что формой существования материи является движение – бесконечное превращение бесконечного многообразия форм, переходящих одна в другую, притом сущностью перехода выступает тождество противоположностей: бытия и небытия, материи и сознания и т.п.
Среди этих форм – жизнь, органическая форма движения материи. Она отличается от предшествующих форм движения материи тем, что делает способом своего существования непрерывное самовоспроизводство, притом, не просто воспроизводство прежних форм, а именно воспроизводство жизни как таковой, как правило, даже за счет уничтожения прежних видов и превращения их другие. То, что на уровне механической, физической, химической форм движения представляется как раз и навсегда установившаяся данность (тело, химический элемент и т.п.), здесь выступает в виде бесконечного ряда индивидуальных рождений, расцветов, увяданий и смертей, смысл которых может быть обнаружен лишь в продолжении рода, который является здесь сущностью любого индивида, а живое в целом оказывается подлинной сущностью вида.
Старая мысль всей метафизики о том, что человек отличается от животного наличием мышления, в своей основе содержит глубокую истину. Другое дело, что метафизика мистически представляла себе мышление: если и не напрямую по-религиозному, что мышление есть душа, которой человека наделил бог, то, как процесс, происходящий в мозге каждого отдельного индивида и, таким образом, как бы имеющий материальную основу, но так или иначе лишенный не только материальной формы, но и материального содержания. Материя, природа для такого рода мышления выступала в лучшем случае (потому, что был еще и худший случай – субъективный идеализм, который есть не просто одно из направлений философии, это – дамоклов меч, висящий над головой любого недиалектического материалиста, взявшегося решать вопросы природы мышления) материалом, предметом мышления, то есть всегда чем-то внешним по отношению к мышлению.
Вряд ли стоит удивляться, что первым преодолевает этот разрыв между мышлением и бытием (если, конечно, не считать Спинозу, хронологически творившего задолго до Гегеля, но логически далеко "опередившего свое время" и поэтому во многом еще и сегодня не понятого) идеалист Гегель. Просто он был последовательным идеалистом. Именно его монизм (точка зрения, согласно которой мир является единым), хоть и идеалистический, позволяет Гегелю сформулировать гениальнейший по своей простоте вопрос: «А кто сказал, что человек выражает свое мышление исключительно или хотя бы в первую очередь в языке?». На самом деле, считает великий идеалист, – мышление находит свое выражение в целесообразной деятельности. Не нужно быть гениальным, чтобы после этого догадаться, что язык – это тоже всего лишь один из видов деятельности. Но нужно было быть материалистом, продолжая при этом оставаться гегельянцем в смысле владения гегелевским диалектическим методом, чтобы увидеть, что деятельность, в которой человек в первую очередь выражает свое мышление, и в процессе которой это мышление порождается – это есть не просто деятельность духа или деятельность ученого, философа по познанию этой деятельности духа, а общественная деятельность человека, производящего себе средства к жизни. Общественная деятельность человека есть деятельность человечества. Не в том смысле, что там действует не один человек, а много, а в том, что это есть историческая деятельность, когда деятельность каждого отдельного человека невозможна не только вне деятельности окружающих людей, но и вне деятельности всех предшествующих поколений, которые создали для нынешнего поколения условия деятельности, условия производства. Прежде чем отразить мир в своем сознании в смысле языковых или образных форм, человечество отражает его в формах своей деятельности. А эти формы никак не сводятся к формам мышления. Деятельность воплощает себя в первую очередь в продуктах производства, среди которых не только «материальные блага», но и определенные навыки людей по производству этих благ, отношения людей по поводу этого производства, в конечном счете, сам человек, сущность которого, как известно, и есть совокупность конкретно-исторически сложившихся общественных отношений.
Таким образом, нельзя путать реальные отношения между людьми и наши представления об этих отношениях. Мы пытаемся формировать наши отношения согласно своим, или общественным (традиции, книги, кино) представлениям, реально же происходит эволюция представлений сообразно реальным отношениям.
Все дело в том, что эти отношения по своей природе являются не личными, а общественными, и не "духовными", а материальными, сегодня, в первую очередь, – товарно-денежными. В этом смысле они независимы от сознания людей, объективны. Не потому появились товарно-денежные отношения, что поменялась нравственность, а потому поменялась нравственность, что появились товарно-денежные отношения. Точнее, они у нас не появились, а вернули себе свою прежнюю роль – стали определять не только личное потребление, но и общественное производство. Именно выдвижение товарно-денежных отношений на первый план общественной жизни (превращение в товар производительных сил общества, в том числе и рабочей силы) отличает наше сегодняшнее общество от прежнего, в котором эти отношения не играли ключевой роли, а только доживали свой век в ожидании новых более совершенных способов распределения общественного продукта. В этом разгадка всех изменений в сфере нравственности и в других сферах общественного сознания, в том числе и в таких как наука и даже религия.
Все это значит, что для того, чтобы улучшить нравственность или, скажем, двинуть вперед науку, мало просто поменять нравственные ориентиры, то есть представления людей о нравственности, на более совершенные: демонстрировать им только хорошие кинофильмы или читать лекции, о том, как нужно правильно себя вести. Нужно менять общественные отношения в целом на такие, когда бы ни продукты человеческого производства, ни, тем, более, человеческие способности, не превращались в товар. И представления тогда изменятся сами.
