Вернуться на главную страницу
К вопросу о проблеме обобществления труда
«Я тоже привык представлять себе нынешнюю полосу с точки зрения примерно тех же категорий, как фазу на пути от формального «обобществления» - к реальному, до которого, увы, видимо, еще далековато. Печально, однако, то, что во всем этом движении мало ясного теоретического понимания и слишком много фразы, много демагогии, отчего процесс и протекает так мучительно и с такими издержками, которые едва ли превышают потенциальные выгоды от формального обобществления, едва ли не сводят их на нет»[1] - эти слова были написаны Э.В.Ильенковым в начале 1968 года в письме к Ю.А.Жданову. В том же письме (как раз для приобретения теоретической ясности) он настаивает на том, чтобы четко разделить те тенденции, которые ведут к реальному обобществлению и те, которые являются враждебными этому движению, «то есть совершенно четко определить права формализма, вытекающие из его реальных возможностей, и ясно очертить ту сферу, которая формализму реально не подвластна» [1].
Мне не раз приходилось встречаться со странной трактовкой этих слов - будто бы Ильенков допустил здесь большую ошибку, выступая за мирное сосуществование сознательно управляемого социалистического общества и рынка, и, предлагая для этого мирного сосуществования разделить их, чтобы государство не вмешивалось в то, что по праву принадлежит рынку. Между тем мысль Эвальда Васильевича гораздо глубже, чем это представляется авторам подобной трактовки. Да, он действительно предлагает разделить то, что находится в компетенции рынка и то, что реально может управляться государством, но никак не для того, чтобы пустить процесс «на самотёк», а для того, чтобы ясно видеть «линию фронта» в войне старого капиталистического с новым коммунистическим в социалистическом обществе. А такого видения как раз и не хватало. Сейчас уже очевидно, что развитие революционной теории не поспевало за реальным движением, и поэтому теория не давала ответов на насущные вопросы революции, на те вопросы, не решив которые революция была обречена на поражение. Это привело к потере ориентиров, утрате партией диктатуры пролетариата действительно пролетарской, то есть коммунистической линии. Основная задача партии - борьба за реальное обобществление труда, за создание таких общественных условий, где свободный труд стал бы первой жизненной потребностью каждого члена общества, была забыта. Кроме того, потеря линии сопровождалась, тем, что развитие товарного производства в социалистической стране объявлялись положительной тенденцией, - то есть тенденцией, которая будто бы вела к коммунизму. Более того, на деле даже отказались от простого, но очень четкого марксового и ленинского определения социализма как переходного периода от капитализма к коммунизму, и объявили социализм отдельной общественно-экономической формацией. Например, теория развитого социализма, вытекающая из такого понимания (точнее непонимания), фактически предлагала отказ от построения коммунизма в пользу построения развитого социализма. Дескать, построим развитой социализм, и потом уже будем думать о строительстве коммунизма. Главное последствие такого понимания социализма состоит в том, что в нем стихия захлестывает сознательность, и стихийности попятного движения назад к капитализму реально уже ничего не противостоит.
Проблема отсутствия теоретического понимания вопросов социализма, поднятая Э.В. Ильенковым в письме к Ю.А. Жданову, проблема отсутствия видения линии фронта борьбы нового со старым действительно остро стояла тогда перед советским обществом. По вопросам социализма проводилось множество публичных дискуссий. Это была жесткая борьба, где «всеобщее» постепенно утрачивало свои позиции. В дискуссии 1962-64 годов в борьбе между учеными и хозяйственниками, отстаивающими ту точку зрения, что развивать товарное производство ни в коем случаи нельзя, и предлагавшими альтернативные товарному способы организации народного хозяйства, и рыночниками, выступающими за «экономически» механизмы регулирования производства, победили рыночники. Многими теоретиками, в том числе ак. В. С. Немчиновым, ак. С. Г. Струмилиным, экспертами Госплана СССР, а главное партией, были поддержаны идеи Е. Г. Либермана, изложенные в статье с кричащим названием «План, прибыль, премия»[2]. Его идеями руководствовались при проведении косыгинской реформы 1965-1971 г.г., в результате которой все больше и больше применялись «экономические рычаги управления экономикой»: материальное стимулирование работников, как способ повышения заинтересованности трудящихся в результатах своего труда; самофинансирование предприятий; прибыль как главный критерий эффективности и цель деятельности предприятий, которые стали основной хозяйственной единицей. И это оценивалось не как отступление или поражение, а как развитие социализма. Развитие товарного производства понимали как шаг вперед. Аргументировалось это тем, что товарное производство развивается в социалистической стране, а это значит, что оно тоже социалистическое. А ведь от этого развитие товарного производства не переставало быть движением назад к капитализму, который есть не что иное, как развитое товарное производство.
Косыгинская реформа была всего-навсего закономерным результатом и моментом развития хозяйственной системы, которая начала складываться еще во времена НЭПА, вынужденного отступления, для того, чтобы обеспечить стране ресурс для дальнейшего развития социализма. Конечно НЭП - развивающийся по собственным законам, капитализм в государстве диктатуры пролетариата - был свернут, но от него осталась разрозненность предприятий, связанных между собой не только государственным планом, но и хозяйственным расчетом, то есть денежно-товарными отношениями. Родимые пятна старой капиталистической системы сохранилось и в отношениях работников с предприятиями - имеется в виду сдельная оплата труда и вообще вся система материального стимулирования работников, которая воспитывает в трудящихся стремление к обогащению. При такой системе труд каждого отдельного работника осуществляется не как необходимость участвовать в важном деле всего общества, а как средство приобретения материальных благ. Это значит, что отчужденный характер труда не уничтожается, как это должно быть при социализме, а наоборот воспроизводится, противопоставляя людей друг другу, воспитывая индивидуализм и отчужденность человека от общества. Все это досталось СССР от капитализма. Но дело в том, что это не просто такое положение вещей - это тенденция, которая стихийно развивалась в социалистическом обществе и которая неизбежно тянула это общество назад. И если ей не противостоит другая тенденция - тенденция движения к коммунизму, которая как раз сама по себе стихийно не развивается, а нуждается в сознательном целенаправленном развитии, то она непременно развивается в капитализм. Правда, часто движение к коммунизму осуществляется через усиление капиталистических тенденций. Например, тот же НЕП, как вынужденное отступление для обеспечения возможности двигаться вперед, или восстановление патриотизма во время Великой Отечественной войны, как важнейшее условие победы над фашизмом, были теми отступлениями, которые обеспечивали движение вперед. Но то, что еще вчера было моментом движения к коммунизму, то и дело превращается в свою собственную противоположность. Партия («формализм», словами Ильенкова), не успевшая вовремя заметить этого превращения, и продолжающая развивать то, что еще вчера было последним словом социализма, с самыми добрыми намерениями способствует поражению революции.
Именно поэтому так важно было видеть «ясную картину - картину борьбы взаимоисключающих принципов, а не их «диффузии», что хуже открытой и честной борьбы, ибо диффузия превращает всю эмпирию в одну серую кашу»[1]. Э.В.Ильенков как раз и боролся за то, чтобы теория давала такую картину. И поскольку теоретической ясности было очень мало, он предлагает для начала открыто признать права денежно-товарных отношений там, где эти отношения реально господствуют, чтобы не было иллюзий, будто эта стихия управляется сознательно. «Видимо, иного противовеса формализму, возомнившему себя раньше времени «реальностью», кроме открытого признания прав товарно-денежных отношений, нет. Так что существующую ситуацию и надо, наверное, познать методом «раздвоения единого», - богу богово, кесарю - кесарево, то есть совершенно четко определить права формализма, вытекающие из его реальных возможностей, и ясно очертить ту сферу, которая формализму реально не подвластна. И пусть она конституируется сама, как знает, ибо стихия тоже содержит в себе свой «разум» - и иногда более разумный, чем формальный. Тогда и формальный разум сделается, может быть, несколько более самокритичным и поворотливым - каковым он сам по себе, боюсь, не сделается никогда.
Формально обобществить можно ведь с пользой только то, что уже реально для этого созрело. Иначе из этого выйдет только вред и издевательство, застой. Особенно при нынешнем состоянии теоретического разума. Не надо заглатывать больше, чем способен переварить желудок. Эту истину мы слишком часто забывали, оставшись без Ленина. Слишком часто принимали свой относительный разум за Абсолютный, за всемогущий, за всеведущий»[1].
В 1966 г. один из лидеров Кубинской Революции Эрнесто Че Гевара тоже писал об отсутствии ясного теоретического понимания происходящего в СССР: «Я хочу сказать лишь, что мы являемся свидетелями некоторых феноменов, происхождение которых связано с кризисом теории, а теоретический кризис возник потому, что было забыто о существовании Маркса, и потому, что основываются только на части (курсив мой - М.Б.) трудов Ленина, ведь Ленин 20-х годов - это только малая часть Ленина» [3. 513]. Под «некоторыми феноменами», имелось в виду как раз то, что в СССР государство все более и более шло по пути усиления так называемых экономических рычагов регулирования и развития экономики, то есть рыночных механизмов. Размышляя о развитии системы хозяйственного расчета, с ее рыночными связями между предприятиями и материальным стимулированием трудящихся Че Гевара писал: «происходит возвращение к капитализму»[3. 511]. «Все проистекает из ошибочной концепции - желания построить социализм из элементов капитализма, не меняя последнего по существу» [3. 511]. Как министр промышленности недавно созданного Кубинского социалистического государства, Че Гевара изучал опыт СССР и работы Маркса и Ленина, посвященные переходному периоду, для решения вполне конкретных задач, стоящих перед Кубинской Революцией (впрочем, как и перед революцией в СССР и перед любой страной, народ которой начал строить новые коммунистические общественные отношения). Системе хозяйственного расчета, как имеющемуся на то время опыту организации социалистического хозяйства, Че Гевара противопоставляет систему бюджетного финансирования. Суть ее состоит в том, что все предприятия страны действуют как единое предприятие, с общей системой учета и распоряжения сырьевыми, техническими и трудовыми ресурсами, единой шкалой заработной платы, и единой системой управления. «Бюджетная же система финансирования основана на централизованном контроле деятельности предприятия (из контекста следует, что речь идет об отдельных предприятиях - М.Б.); его планы и хозяйственная деятельность контролируется центральными организациями напрямую, у него нет собственных фондов, оно не получает банковских кредитов и самостоятельно использует материальное стимулирование, т.е. индивидуальные денежные поощрения и вычеты, а при случае могут использоваться и коллективные; однако, непосредственные материальные стимулы ограничены формой оплаты по тарифным ставкам»[3. 386]. Такая система стоит гораздо ближе к организации производства при коммунизме, чем тогдашние реалии хозяйственной жизни СССР.
И, как ни странно, на Кубе ее было организовать намного легче, чем в СССР, обладающем намного большими экономическими и техническими возможностями по сравнению с маленькой Кубой. Нужно учитывать тот факт, что эти возможности как раз появились на базе развития экономики, которая была, с одной стороны, основана на системе хозрасчета, а с другой - на подчинении деятельности предприятий органам планирования и контроля. И эта система доразвилась до таких масштабов, что управлять ею централизованно, с помощью старых проверенных методов было уже невозможно. Поэтому проблема управления более чем 300 отраслями советской экономики, включающими в себя 47 тыс. предприятий и 12,8 тыс. первичных строительных организаций (данные 1966г.) [4] встала как необходимость отказа от старых методов. Ведь для того, чтобы их использовать, не нанося вреда народному хозяйству, нужно было бы задействовать все население страны, включая малых детей в работах по планированию и учету. А иначе, придется полагаться на «авось» - «решение сложных экономически задач, не прибегая к математическим расчетам». Само собой разумеется, что управление экономикой, основанное на этом самом «авось», приводит к своеволию «формального разума»[1] и ко «всякого рода кукурузе»[1]. Пользы от такого управления вряд ли больше, чем вреда. Бестолковость системы управления, где все больше и больше начинало царить своеволие «формального разума», которое не имеет ничего общего со свободой, потому, что нет никакого осознания реальной необходимости, была видна невооруженным глазом. От нее действительно нужно было отказываться, как от вредной, тормозящей развитие социалистического общества, практики. Но вот чем ее заменить? Или, идя по пути наименьшего сопротивления, отказаться от «кукурузы» в пользу того, что само по себе достаточно эффективно работает - рыночных механизмов. Или нужно искать какой-то другой выход, позволяющий сделать управление экономикой с помощью разума действительно эффективным.
Таким образом, проблема научного управления обществом в условиях усложняющихся производственных систем для своего решения требует не только определенного уровня компетенции людей, занятых в этом управлении, но и создания вспомогательных средств для этого управления. На тот момент уже были технические разработки, позволяющие освободить человека от рутинной работы по сбору и обработке информации, позволяющие создать подробную динамическую картину экономических процессов в реальном времени. Но как отмечал создатель такой разработки академик Виктор Михайлович Глушков, отвечая на вопросы анкеты «Комсомольской правды» это проблема не только техническая, экономическая, социальная, но и политическая.
«В настоящее время (1969 г - М.Б.), когда прокладывается фарватер экономики будущего, есть два пути развития кибернетической базы управления. Первый - поставить ряд частных задач, решение которых сулило бы немедленную легкую отдачу, но не давало бы ответа, как будет управляться общество завтра. Ответ, якобы, должно дать само завтра, когда удастся привести отдельные, разрозненные части в систему. К сожалению, многие идут именно по этому пути. Второй путь - наметить весьма глобальную перспективу внедрения единой системы новейших средств и методов управления во всей экономике. Этот подход придется готовить долго и тщательно. Я думаю, что в духе Ленина было бы: сперва точно разработать окончательную систему - целое, а затем внедрять частички этого целого. Но внедрять так, чтобы они давали отдачу сегодня, завтра» [5]. Вот в чем состояла основная идея Глушкова: общество - это целое, и если мы хотим задавать обществу направление развития, то ни в коем случаи не должны пытаться заниматься частностями, не решив общих вопросов. То есть, управляющие системы должны внедряться не только и не столько для увеличения производительности труда в отдельных отраслях, сколько для того, чтобы управлять законами развития общества (управление уничтожением отчужденного характера труда). И Глушков продумывает вполне конкретные способы уничтожения денежно-товарных отношений не только между предприятиями в сфере производства, но и в сфере потребления. Ведь, несмотря на то, что человеческие потребности постоянно развиваются, их можно примерно определить наперед и запланировать производство средств, необходимых для их удовлетворения в общественном масштабе. Это, например, не так уж и трудно сделать в отношении потребности в еде, одежде, жилье, средствах гигиены. Руководствуясь научными данными о потребностях организма человека, с учетом видов деятельности, возрастных особенностей и т.д. и данными о населении, можно создать систему распределения, которая бы отвечала потребностям общества и освобождала бы то общественное рабочее время, которое раньше тратилось на распределение и съедалось непроизводительными затратами труда, связанными с тем, что полностью готовым к потреблению, промышленно произведенный, продукт делают кустарными методами в домашних условиях.
Такая система управления производством и распределением продуктов труда при полной прозрачности и открытости меняла бы сам характер труда. Она организовывала бы жизнь каждого трудового коллектива и каждого отдельного трудящегося таким образом, чтобы он понимал свою роль в общем деле построения новых общественных отношений, приучался мыслить и действовать, руководствуясь не узкими корпоративными или личными интересами, а в масштабе всего общества, видя и понимая проблемы общества как свои собственные. В процессе такого труда человек, что бы он ни делал, например, строил или шил, действует как человек и производит себя не как портного или строителя, а как человека, как личность, творящую историю. Растет ответственность и роль самоуправления на местах, где трудовой коллектив, руководствуясь общественными интересами, исходя из знания ситуации на конкретном участке, принимают решения таким образом, чтобы улучшение работы на месте шло на пользу всему обществу. Так экономика превращается в педагогику, то есть субъект общественных отношений производится не как побочный продукт производства вещей, а непосредственно как основная цель производства.
И в этом нет ничего фантастического. Собственно, в этом состоял педагогический принцип Антона Семеновича Макаренко: самоуправление + производственный план. Его ученики, в распоряжении у которых, был один из самых передовых, по уровню технической оснащенности и сложности производства завод, с детства учились жить по-человечески, то есть трудиться ради общего блага всех людей, постигая и используя при этом все достижения человеческой культуры. Ведь дело не только в том, чтобы создать для всех и каждого формальную возможность их освоения и развития, а в том, чтобы каждодневный труд создавал у каждого человека потребность в их освоении и развитии. Труд, который на первый взгляд является частичным, создавал бы потребность в труде, по развитию человеческой культуры и таким образом сам становился бы универсальным. В этом, на наш взгляд и заключается соответствие сущности и существования человека. Труд приобретает творческий характер и становится в первую очередь трудом по производству сущности человека. Суть дела тут в его общественном масштабе и непосредственной ориентации на общественные потребности, а не на потребление того, кто трудится (по сути, тот же самый принцип был положен в основу построения системы бюджетного финансирования - систему организации народного хозяйства на Кубе). При такой организации жизни трудовых коллективов в действительности только и может по настоящему проявиться и развиваться то самое сознательное творчество масс, которое было бы условием развития как общества в целом, так и каждой отдельной личности как представителя и творца этого общества. Труд в таком коллективе действительно делает индивида человеком. Ведь в США, где была куплена лицензия на производство электродрелей для учеников Макаренко, тоже были заводы с подобным оборудованием и тоже производились такие точно дрели, но личность, которая по своей сущности была бы человеком, там не производилась. А не производилась она потому, что там не было подходящих общественных условий для этого производства. У нас же они были, и идей продуктивных было хоть отбавляй (перечислены только некоторые из них). Но не хватило самого главного - ясного теоретического видения того, что при социализме есть главное, а что побочное, а то и смертельно опасное для общества. Не хватало сознательности для того, чтобы целенаправленно развивать гуманистические (коммунистические) и препятствовать развитию антигуманистические (антикоммунистические) тенденции развития общества.
Литература
1 Э.В. Ильенков Письма Ю.А. Жданову «Э.В. Ильенков: личность и творчество».Москва,1999, с. 258-261
2 Либерман Е. Г. План, прибыль, премия. // Правда. - 1962.
3 Эрнесто Че Гевара. Статьи, выступления, письма/Пер.с исп. Е.Вороновой и др. - Москва Культурная Революция, 2006.
4. История социалистической экономики СССР. - Т.7. - М., 1979. - С. 93.
5. "Комсомольская правда", 22 октября 1969 г.
