Вернуться на главную страницу
Проблема формирования потребности как разрешение личностного начала
Проблема овладения знанием, освоения ребенком культуры напрямую связана с проблемой формирования потребности. Сотворить первоначальный мостик, связывающий малыша с культурой, — весьма непростая задача, увы, до сих пор ещё не решённая педагогикой. Идёт много разговоров и споров о мотивации, об отсутствии у детей желания приобщаться к культуре, но глубокая философская рефлексия самого понятия потребности отсутствует.
Действительно, а может до того, как трубить тревогу о том, что отсутствует мотивация делать богатства культуры своими богатствами, педагогу нужно самому понять — а что же такое мотивация (потребность)?
Что делает культуру, знание потребностью? И что убивает в зародыше даже саму возможность возникновения потребности? Что является педагогическим табу? Какие действия нельзя совершать педагогу ни при каком условии, коль скоро речь идёт о тончайшем и ответственейшем деле — созидании души? Значимость этих вопросов невозможно переоценить. Поэтому и размышления в поисках ответа нужно производить тщательно, глубоко и серьёзно.
Итак, с чего же начинается потребность? Вопрос можно поставить по-другому: «Где была потребность до того, как её не было?». Самое страшное, что для педагога даже этот простой философский вопрос является изыском. В этом моменте дети намного мудрее воспитателей. Вспомните детское: «Мама, а где я был, когда меня не было?». И даже самый смелый ответ будет: «В животике».
А ведь по сути и философский и детский вопрос — это один и тот же вопрос — откуда взялась моя потребность осваивать мир, коль скоро она у меня есть? Действительно, откуда? Даже ребёнок интуитивно чувствует, что эта потребность уже была до его физического появления на свет. Но в виде чего? «Где я был?». «Я» ребенка абсолютно тождественно потребности. Ребёнок интуитивно чувствует, что он и был творцом всей предшествующей культуры, он только подзабыл малость, поэтому и спрашивает у мамы. Грамотно напомнить ему об этом — вот гений педагога. И первым это понял Сократ.
Моя потребность до моего физического появления на свет имплицитно живёт во всей очеловеченной природе. К сожалению, эту азбучную истину не понимает ни один учитель. В потенции, до реального присвоения потребности ребенком, потребность живет в теле культуры как критерий истины любого дела, любого поступка. Самостоятельное обнаружение этого критерия ребенком и есть момент зарождения потребности. Человек, знакомый с философской классикой не понаслышке, понимает, что таким критерием является противоречие. «Потребность есть определенность субъекта. Но исходная форма, с которой должен начинать анализ, есть «чистое» противоречие, потому что лишь в противоречии и через противоречие вещь отрицательно относится к себе и тем самым выражает потребность в ином бытии» [1, 221-222].
Проблема формирования потребности, проблема неиссякаемой мотивации напрямую связана с проблемой формирования личности. Фактически проблема зарождения потребности и проблема личностного начала это одна и та же проблема, поскольку и там, и там всё существо вопроса сводится к проблеме не утраты себя, своей самости в процессе освоения культуры. Как отождествить себя с Богом и при этом остаться собой? Как быть представителем культуры, знания, но при этом выносить своё и только своё суждение? Как возможна сама способность суждения? А ведь именно способностью суждения Кант отличал умного человека от профессионального кретина. И не случайно Ильенков в статье «Философия и молодость» апеллирует именно к Канту.
Каждый понимает, что профессионального кретина личностью мы никогда не назовем. Личность — это умный человек, умеющий выносить суждение в ситуациях, заранее не оговоренных, поскольку владеет универсальной мыслящей способностью. Но откуда она берется? К сожалению, и этот вопрос, вопрос обнаружения истоков ума, универсальной мыслящей способности является для учителя «филькиной грамотой». Профессиональный кретин воспитывает профессиональных кретинов. Круг замыкается. Как из него вырваться? Попробуем вслед за Ильенковым обратиться к Канту.
Кант действительно совершил «коперникианский переворот», вернув диалектику в теорию познания. Ильенковская традиция в психологии (Михайлов, Леонтьев, Давыдов) находилась в резком антагонизме с традиционной психологией, обходящей Канта стороной. А ведь именно с самостоятельного обнаружения противоречия между своей деятельностью по познанию предметного мира и самим предметным миром и начинается личность.
В историческом ключе философия Канта тождественна первому осознанию человеком себя при помощи чувств, где «субъективная чувственность может извлечь из предмета (бытия) только нечто тождественное ей самой» [1, 150]. Чувственность первого человека уже предметна, дикарь уже может увидеть (не осознавая) «что лежит за рамками чувственности, в том числе свои собственные формы». Это гениально фиксирует Кант, правда вне связи с реальной историей человечества. Исторически философия Канта «прокачивает» этап развития человека от первого абстрагирования от «всякого опыта» (зарождение идеального) до возникновения философии. Кант и исследует то антиномическое состояние рассудка религиозного человека, к которому тот неминуемо приходит в своём развитии, поскольку исходит в осмыслении своих действий из созерцания. Предел логической способности созерцания — антиномия (противоречие). И это фиксирует Кант. То, что чувствует религиозно-мифологический человек, Кант выражает в логической форме. «По-Канту, чувственная способность имеет непосредственное отношение к внешнему предмету; поэтому явление внешней вещи есть явление этой способности. Это одно и то же явление, выделить противоположные моменты которого может только критическая рефлексия. Но здесь Кант совершенно определенно видит тупик: чувственная характеристика вещи не тождественна самой вещи, образ которой мы имеем уже в сознании. Чувственность вообще ничто не объясняет, ибо сама в себе она не является сознанием» [1,151].
Поэтому-то категоричность всеобщего и задается Кантом априорно. Если бы он видел, как вывести категории из чувственно-орудийной деятельности человека, то он был бы Марксом. Но то, что Кант увидел движение одних и тех же категорий как в доопытном бытии, так и в субъективной деятельности человека, и привело немецкую классическую диалектику к Марксу. «Без категорий чувственность сама по себе ни о чем ничего сказать не может. Категории есть условие опыта, абсолютно необходимые для его, этого опыта осуществления. В акте созерцания они даны одновременно — вместе с чувственностью. Временного порядка здесь нет, и априорность самой логической формы, категорий рассудка отсюда, из созерцания, вывести нельзя. Потому у Канта они и носят доопытный характер. Но обнаруживают себя в опыте» [1,152].
Человек живёт в труде, и только через труд становится человеком. Но чтобы увидеть в труде собственную форму разума, немецкая классическая диалектика должна была пройти весь путь от Канта до Гегеля. И если у Канта категории не выводимы из опыта, поскольку он ограничивается созерцанием, то у Гегеля человеческая деятельность — очищающая, обнаруживающая собой истину — тождество субъективного и объективного.
Что и от чего очищает человеческая деятельность? У каждой вещи в природе есть своя собственная форма. Форма, присущая только этой вещи и никакой другой. Например, собственной формой воды является капля, поскольку здесь нет опосредующих действий внешних форм, — углубление в земле, сосуд, — а есть лишь собственно природные формы,
- сила поверхностного натяжения, сила тяжести. Но есть ли собственная форма у самой силы? Той самой силы, которая движет весь природный процесс? Только человеческая деятельность способна «всё снять» с этой силы и оставить её в чистом виде. Спиноза эту силу (волю) отождествлял с разумом. «Или спинозизм, или никакой философии», – говорил Гегель. И был абсолютно прав. Либо мы обнаруживаем разум в его чистоте, и в чистом виде исследуем движение всей объективной действительности, либо это будет другая, «грязная работа», не имеющая ничего общего с философией.
Но зачем же тогда нужна философия, если разум в любом труде, помимо философии, будет «загрязнен»? Вопрос насколько серьёзный, настолько и древний. Проблема утилитарности философии существовала с самого момента её зарождения. Так ли уж нужно знание чистой формы разума в особенном опыте? И почему, несмотря на явно выраженную маргинальность философии, наука об Истине, о чистой форме мышления прошла свой героический путь от Парменида до Гегеля?
Чтобы это понять, нужно ответить на ещё более глубокий вопрос — зачем человек вообще появился на свет? Человеческое начало напрямую связано с абстрагированием от «всякого опыта». Для чего человек создает такую «неутилитарную» вещь как бог? Ведь философия выходит из религиозного сознания. Человеку было необходимо создание бога, — вычленения из своей особенной орудийной деятельности образа бытия, образа, удерживающего противоречие всеобщего и особенного. Жесточайшая необходимость требовала единого, целого основания деятельности. Но в религиозной — превращенной форме вычленения истины — движущая сила развития человека замаскирована чувственностью, что и тормозило, не давало осознать субстанциальность образа бытия. Философия основное противоречие движения человека очищает и делает достоянием людей, осознает, и это происходит не как задумчивый монолог оторванного от жизни мудреца, а как настоятельная потребность разобраться в противоречиях самой жизни, как предельная неудовлетворенность поэтически красивыми религиозными ответами на вопрос: «Куда несёт нас рок событий?». Косноязычная речь Сократа помогает согражданам в познании себя значительно больше, чем все поэмы певцов родовой идиллии Гомера и Гесиода, которых мудрый, но темный Гераклит предлагал высечь розгами, за то, что они, учителя многих, не понимают, что «день и ночь одно».
К сожалению, время «сечь розгами учителей» не наступило и поныне. И во времена Сократа, и сейчас учителя догмами, канонами, назиданиями умервщляли и умервщляют зарождающиеся человеческие души. И постепенно, «культурно», гламурно человеческая деятельность превращается в животное поведение.
Философы по-разному, но всегда делом отвечали на обвинения в бесполезности для общества своей науки. Но даже хрестоматийно известные действия (Фалес, Аристотель) являются лишь буревестниками той бури, которую готовит философия, бури истинно человеческого бытия, бытия, в котором философия и жизнь соединятся. «Если встать, то в полный рост!», – говорил поэт Евтушенко. Именно ради такого вставания философия терпела, и терпит нападки и гонения «хозяев» жизни. Две с половиной тысячи лет готовит ответный удар, удар, сокрушающий всех учителей.
Все развитие философии неминуемо, неотвратимо приводит к Марксу. В марксизме и обнаруживается предельная утилитарность философии и в первую очередь, как утверждал Ильенков, в таких науках как педагогика и политэкономия. Зажатый в тиски необходимости, Ильенков осуществлял действия по святой утилитарности своего дела — воспитывал слепоглухонемых детей со своим другом Мещеряковым. Сумел делом ответить на деспотичное ограничение своих исследований в сфере чистой мысли, занимаясь экспериментальной философией. Но силы человека небезграничны...
Гегель отмечал во многих работах: «Философия должна остерегаться желания быть назидательной» [2, 5]. Это предостережение Гегеля абсолютно справедливо и для экспериментальной философии — педагогики. Позволить ребенку самому создать бога, самому, казалось бы, ни с того ни с сего абстрагироваться от «всякого опыта». Но
возможно ли это в условиях классно-поурочной системы образования, по сути не меняющейся со времен Яна Амоса Коменского? Ведь уже изначальное деление на классы и предметы абсолютно чуждо философскому методу познания объективной действительности, абсолютно чуждо сократовскому: «Познай самого себя». Исходить из целого, а не из разного и чуждого. Не понимание этой основной, начальной установки педагогики и есть зерно всей дальнейшей социальной шизофрении школы. Из разного целое не склеишь никогда (да оно и не требуется буржуазному обществу), но целое способно к дедукции, к дальнейшему определению, при грамотном обнаружении противоречий, живущих в составе этого целого.
И не беда, что бог ребенка поначалу будет загрязнен чувственностью. По-другому в бога и не войдешь. Увидеть и вход ребенка в образ бытия, и перспективу очищения образа — вот задача массовой педагогики коммунистического завтра. В наше время, когда школа «честно» отрабатывает госзаказ на производство товара «рабочая сила», возможны лишь островки воспитания личностей под руководством революционеров-учителей, и даже не учителей вовсе, а соисследователей истины, «старателей» истины, отмывающих «золото детской души». Такая революционная деятельность учителей не утопия и не фантастика, а именно тот положительный момент капитализма, который не поймет человек, не знакомый с диалектикой. Именно об этом и писал Маркс в «Экономических рукописях 1857-1859 гг»: «С другой стороны, если бы в этом обществе, как оно есть, не имелись налицо в скрытом виде материальные условия производства и соответствующие им отношения общения, необходимые для бесклассового общества, то все попытки взрыва были бы донкихотством» [3, 103].
Так в чём же заключается реальное коммунистическое действие учителя, работающего в буржуазной школе? Как ему создать островок свободы в концлагере человеческой души? За счёт чего возможно полагание образа бытия как основания и цели движения личности? Или по-другому: какая совместно-разделённая деятельность взрослого и ребёнка способна породить образ бытия? Одинаков ли этот образ у всех «островков свободы»? Очевидно, что форма образа может быть различна, но по содержанию он должен представлять всё бытие, всю субстанцию в целом. За счёт чего? Чтобы понять это, нужно от Канта сделать шаг ещё глубже — в Спинозу. Обнаружить начало начала.
Великий голландский мыслитель всей своей жизнью совершил и философский, и гражданский подвиг. Он сумел сделать объект предметом потребности и первым осуществил рефлексию этого момента. Как ему это удалось? Ведь Спиноза находился в окружении умов, основания деятельности которых составляли образы, рождённые эмпирией. За счёт чего нидерландский отшельник в XVII веке смог выделиться и подняться до образа субстанции? За счёт чего Бог (субстанция) Спинозы творит самого себя? Обратимся к самому Спинозе.
В своей философской исповеди — «Трактате об усовершенствовании разума» — Спиноза в общих чертах определяет своё начало. Начало себя как личности. «После того как опыт научил меня, что всё встречающееся обычно в повседневной жизни суетно и пусто, и я увидел, что всё, чего я опасался, содержит в себе добро и зло лишь постольку, поскольку этим тревожится дух, я решил, наконец, исследовать, дано ли что-нибудь, что было бы истинным благом, — и доступным и таким, которое одно, когда отброшено всё остальное, определяло бы дух; более того, дано ли что-нибудь такое, что, найдя и приобретя это, я вечно наслаждался бы постоянной и высшей радостью» [4, 273]. Через движущую эмоцию — радость — Спиноза определяет цель движения, как «знание единства, которым дух связан со всей природой» [4,277].
В отличие от древних греков Спиноза смело вводит эмоции в познавательный процесс. И этим протягивает руку экспериментальной философии. Обнаружить в деятельности ребёнка то, что всегда (!) будет приносить ему радость. Обнаружить такую вещь, грустные, печальные и даже трагические моменты которой, будут снимаемы
радостью. С этого и надо начинать. С самостоятельного обнаружения ребёнком такой вещи. «Любовь к вещи вечной и бесконечной питает дух одной только радостью, и притом непричастной никакой печали: а этого должно сильно желать и всеми силами добиваться» [4, 275].
Очевидно, поэтому Ильенков с негодованием относился к второстепенности таких школьных предметов как рисование и музыка. В развитие мысли философа хотелось бы заострить внимание и на таком предмете как физкультура. Спортивные игры с мячом — что может быть радостней для малыша? Малыш гоняет с утра до ночи мяч со сверстниками во дворе... Конечно сейчас, в век сплошной компьютеризации, об этом можно только мечтать. Но учитель-то на что? Не оценками, зачётами и «тестами мэра» душить молодые души, а создать условия, при которых мяч футбольный, баскетбольный, волейбольный станет для ребенка Вселенной. И только любовь. Чтобы малыш полюбил мяч, как Спиноза полюбил Бога. А это и есть вход в культуру через образ субстанции.
Спиноза есть одновременно и завершение старого круга, и начало нового. Досократикам необходимо было вычленить противоречие в чистом виде (Парменид, Зенон, Гераклит) при переходе от мифа к знанию. Они гениально увидели, что противоречие «обнаруживает себя в пределе, и именно здесь с ним сталкивается любая наука» [1, 222]. Во всем, даже в своих заблуждениях, древнегреческие философы шли до предела. За это их высоко ценил Энгельс. Чистый предел движения — противоречие — обнаружил Зенон. Демокрит обнаружил предел деления материи — атом. Круг развития философии до Спинозы приводит снова к фиксации исходного противоречия человеческой мысли как тождества противоположностей, являющихся атрибутом одной субстанции. Весь круг развития до Спинозы «пропахал» такую вещь как субстанциальность мышления. В оторванности от бытия. И это зафиксировал Декарт. Спиноза и стал тем «восходом, который сразу, словно вспышка молнии, озаряет картину нового мира» [2,6].
Спиноза являет собой не только начало движения нового круга философской мысли. Точнее, он потому и стал этим началом, что выразил собой эпоху. Её субстанциальное содержание. Эпоху перехода от феодализма к капитализму. Всю свою жизнь Спиноза подчинил великой цели — рефлексии того времени, в котором жил. Поэтому он и «опередил своё время» (Ильенков). Именно реальная жизнь властно требовала зафиксировать основное противоречие субстанции, как тождество мышления и бытия. Именно со Спинозы потребность движения человека становится определённой потребностью. Определённой субстанциальным тождеством. Или я определяю себя тождеством (противоречием) мышления и бытия, или я не человек. И не философ, —добавляет через полтора столетия Гегель.
Великий голландский мыслитель первым до Маркса соединил в своем учении философию и жизнь. Конечно, до Спинозы был и Сократ, которого сам Маркс называл «воплощённой философией». Но Спиноза был первым материалистом домарксистской эпохи, реальная практическая деятельность которого была тождественна философским исследованиям. Анархия рынка требует анархии в воспитании личности. В «мутной воде» легче выловить прибыль. Какая угодно информация, только не субстанциальный подход к воспитанию, который лишь один способен упорядочить педагогический процесс.
Педагогика и времён Спинозы, и современная страшна далека от фиксации субстанциального противоречия как «предметной потребности, ...источника, непосредственного основания деятельности» [1, 220], поэтому-то Спиноза опередил и наше время. Наша переходная эпоха от капитализма к коммунизму ещё только ждет обнаружения Истины, как тождества определений мышления и бытия.
С момента обнаружения Истины — тождества субъективного и объективного — и начинается личность. Педагогу очень важно не пропустить этот момент, когда «стих стучится в душу». Мудрый учитель способен и не помешать, и помочь удержать этот момент ученику. Момент истины, впервые зафиксированный учеником, и должен стать
основанием, целью, а значит той единственной мерой, которой он (ученик) себя определяет. И неважно, где ученик увидит этот момент. Или на кончике кисточки, когда он рисует берёзку, или когда после разучивания «Подмосковных вечеров», он сам сел к роялю и стал подбирать мелодию, которая непонятным образом «просочилась» в душу, или когда впервые после проигранного в трудной борьбе баскетбольного матча он понял, что «запорол» игру и горько заплакал... Обнаружить момент Истины, определяющий личность, — наисущественнейшая проблема, по сравнению с которой проблема атомного ядра является детской игрой, о чём справедливо говорил Эйнштейн.
Истина обнаруживается только в отношении к себе. Это понимал уже Гераклит, поэтому он даже Пифагора называл «мошенником», «предводителем мошенников», «изобретателем надувательства». И это понятно. Ведь по сути математика при всей универсальности этой науки, основывается на правилах формальной логики. А в отношении к себе скрыто противоречие. Человек, выросший на математических законах, которые ему преподают с первого класса, и усвоивший законы формального мышления как законы человеческого мышления, никогда не станет личностью, поскольку личность, обнаружив Истину в себе, в своей деятельности, этой же Истиной себя же и определяет, опредмечивает Истину в теле культуры, тем самым раздвигая границы культуры и самого себя. А это и есть гегелевское превращение Разума из «в-себе» в «для-себя».
Разум по Гегелю и есть Истина, Бог, Абсолют. Разум, который «существовал всегда, только не всегда в разумной форме». А это уже Маркс, который, как видим, ничего в Гегеле не переворачивал и не разделял. Как можно убрать Истину из теории познания? Логика «Капитала» — это гегелевская логика движения Разума, и именно с её освоения начинается личность.
Литература
1. Лобастов Г.В. Диалектика разумной формы и феноменология безумия. М., 2012.
2. Гегель Г.В.Ф. Феноменология духа. СПб, 2002.
3. Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2 изд., Т. 46. Ч. I. М., 1955.
4. Спиноза Б. Избранное. Минск, 1999.
