Взгляды Э. В. Ильенкова на экономическую природу социализма в контексте экономических дискуссий 60-х гг.

2009-01-19  Василий Пихорович Версия для печати

То, что Э.В. Ильенков – один из самых значительных советских философов, а может быть, и самый замечательный среди них – сегодня признают все. Но такое ли уж это лестное признание для человека, который является не просто замечательным философом, но и марксистом. А Ильенков, бесспорно, в первую очередь – марксист, а только потом – философ. Как и положено марксисту, он никогда не ограничивал себя рамками какой-либо одной сферы деятельности, даже если эта сфера такая широкая, как философия. И дело здесь даже не в том, что его кандидатская диссертация и написанная на ее основании книга[1] всецело посвящены вопросам политической экономии, что "Капитал" он понимал намного глубже, чем подавляющее большинство профессиональных экономистов, не в том, что он оказался вдохновителем и непосредственным участником самого замечательного в истории педагогики эксперимента по построению сознания слепоглухим детям, что он – автор ряда замечательных работ по психологии и педагогике, а в том, что, возможно, он был одним из немногих теоретиков-марксистов, которые вообще поняли Маркса.

Мы хотели бы обратить внимание на одну экономическую идею, которая была высказана Ильенковым вскользь, в частном письме, но которая имеет, на наш взгляд, значение одного из самых крупных открытий в экономической науке за все существование социализма. Речь идет об идее Э. В. Ильенкова о необходимости строгого "разграничения полномочий" рыночного и планово-коммунистических начал в социалистическом хозяйстве. К сожалению, эта идея так и не стала достоянием общества в те времена, когда она была высказана, поэтому для того, чтобы в полной мере осознать ее теоретическую и практическую ценность, придется "реконструировать" научную и политическую атмосферу того периода, к которому эта мысль относится.

Экономические дискуссии в советские времена были традиционными. Ожесточенная дискуссия развернулась по поводу нэпа, и Ленину стоило большого труда, чтобы убедить партию перейти к новой экономической политике. Серьезнейшие дискуссии велись в 20-х годах: по поводу того, что такое "общественно-необходимый труд" при социализме, по проблеме "ножниц цен", по вопросам теории и практики денежного обращения, о действии закона стоимости при социализме, о границах предмета политической экономии и др. В конце 30-х годов с новой силой разгорается спор по поводу противоречий в экономике социализма, о товарном производстве при социализме. После войны эта дискуссия возобновляется. Общеизвестна дискуссия начала 50-х по поводу учебника политэкономии. Много говорилось и по поводу экономических дискуссий 60-х годов, в результате которых была будто бы принята так называемая экономическая реформа 1965 года. Но эта последняя дискуссия являлась скорее формальностью. Среди ее участников практически не была представлена собственно марксистская точка зрения. Марксисты среди экономистов, которые все-таки участвовали в дискуссиях, то ли недооценивали опасность, которую представляли собой "рыночные" увлечения большинства их коллег, то ли их голос старались всячески замолчать[2].

Горячо дискутировались какие угодно второстепенные и даже десятистепенные вопросы, а главный вопрос – вопрос путей преодоления элементов товарности, сужения сферы товарного хозяйства в социалистическом производстве – оставался в стороне. К этому вопросу если и обращались, то не экономисты, а представители, так сказать, смежных областей и совершенно вне рамок экономических дискуссий.

Складывается впечатление, что к середине 60-х годов марксистов (в смысле владеющих марксовым методом) среди видных советских экономистов практически не осталось. Были, конечно, представители "старой гвардии", такие как Е. Варга (умер в 1964 г.), С. Струмилин. И они проводили огромнейшую работу. Но работа эта была во многом эмпирической, а не теоретической (в диалектическом, а не в формально логическом, научно-бюрократическом смысле слова).

Так называемые "нетоварники", или "антитоварники", группирующиеся, в основном, вокруг кафедры политической экономии экономического факультета МГУ, долгое время вели отчаянную борьбу против засилия рыночного мышления в своей науке: против идеи того, что социализм – разновидность товарного производства, отдельная экономическая формация и т.п.[3] Но борьба эта так и не принесла результатов. Политику государства в области экономики определяли именно "рыночники".

Э. В. Ильенков тоже не оставался в стороне от дискуссий. Он выступал на стороне "нетоварников", хотя и не идентифицировал себя с ними.[4] У Ильенкова была своя точка зрения на природу социализма, которая в общих чертах совпадала с позицией "нетоварников":

"…социализм, который нам предстоит исследовать с точки зрения его экономической анатомии и физиологии, есть лишь первая фаза коммунизма, – и в этом смысле – так сказать, «недозрелый коммунизм». Это – аксиома, по-моему.

Но именно поэтому-то и нельзя рассматривать систему экономических отношений между людьми, называемую нами «социалистической», как своего рода особую «формацию», как жестко организованную структуру, или, точнее, как структуру, которая стремится стать жесткой, но еще не дозрела до такого состояния.

Чем – и в самом общем виде – характеризуется нынешняя, социалистическая фаза или стадия развития коммунистической формации?

– Тем, что новая, становящаяся система не успела еще органически преобразовать всей той суммы производственных отношений, которая ею унаследована… при рождении, в качестве суммы предпосылок – исторических предпосылок".[5]

Но на этом сходство позиций экономистов-"нетоварников" и Ильенкова по вопросу о природе социализма и роли в нем товарных отношений, пожалуй, и заканчивалось.

Как же представляли себе проблему товарности социалистического хозяйства сами советские экономисты? Можно с полной уверенностью сказать, что подавляющее большинство их, а особенно, "генералы" от политэкономии, вообще этой проблемы не понимали. Яркое свидетельство этому – экономическая дискуссия по поводу учебника политэкономии, которая состоялась в начале 50-х годов. Итоги этой дискуссии подвел И. В. Сталин в работе "Экономические проблемы социализма в СССР".

Он выделяет две основные группы ошибок: одни товарищи считали, что товарно-денежные отношения при социализме можно ликвидировать директивным путем, другие, наоборот, не видели опасности консервирования товарно-денежных отношений при социализме.

В "Ответе товарищам Саниной А. В. и Венжеру В. Г." Сталин упрекает их в том, что они "видимо, думают, что можно и при товарном обращении перейти от социализма к коммунизму, что товарное обращение не может помешать этому делу. Это глубокое заблуждение, возникшее на базе непонимания марксизма"[6], – пишет он.

С другой стороны, с еще более жесткой критикой Сталин обрушивается на тех, кто требует немедленной отмены товарно-денежных отношений, обвиняя их в том, что они игнорируют объективные законы, демонстрируя тем самым тоже не что иное, как полное непонимание марксизма.

Характерно, что Сталин не приводит ни одного примера правильного решения вопроса участниками дискуссии, или хотя бы тенденции к такому правильному решению. Мало того, он высказывает серьезную озабоченность по поводу того, что на смену старому поколению руководителей подходят тысячи новых молодых кадров, которые "не имеют достаточного марксистского воспитания".

К этому можно добавить только то, что и среди старых кадров немного оказалось тех, кто имел достаточное "марксистское воспитание", чтобы, по крайней мере, понять проблемы, поставленные Сталиным в его брошюре. По свидетельствам ближайших соратников Сталина, брошюра не была понята и принята ни одним из членов сталинского Политбюро[7]. Мало того, большинство членов авторского коллектива учебника политэкономии, проект которого одобрил Сталин, впоследствии оказались самыми, что ни на есть "рыночниками"[8].

Не была благополучной в этом смысле и атмосфера и при жизни Сталина. Ведь понятно, что рыночниками советские экономисты становились не вдруг и вовсе не из "вредности", не оттого, что они были сознательными противниками социализма, антикоммунистами. Они не были антикоммунистами, они были плохими марксистами. В первую очередь потому, что они не владели диалектическим методом. Вот что пишет по этому поводу сам Ильенков:

"Когда я изучал в студенческие годы политэкономию социализма, – это было в 1948-1949 годах, я изучал ее в интерпретации Я.А.Кронрода. Исходным пунктом этой интерпретации была «социалистически-модифицированная стоимость», а все остальные категории рассматривались как особенные спецификации этой исходной всеобщей категории. Иными словами, социализм рассматривался как одна из исторических разновидностей товарного хозяйства. Этот взгляд, как всем присутствующим хорошо известно, имел и имеет еще достаточно широкое распространение"[9].

Собственно, и брошюра Сталина была не чем иным, как попыткой разобраться именно в проблеме роли товарного хозяйства и его законов при социализме. Как показала последующая эволюция советской экономической науки, да и советского хозяйства в целом, эта попытка вряд ли может быть признана вполне удовлетворительной. Сталин исходил из того, что "наше товарное производство представляет собой не обычное товарное производство, а товарное производство особого рода, товарное производство без капиталистов, которое имеет дело в основном с товарами объединенных социалистических производителей (государство, колхозы, кооперация), сфера действия которого ограничена предметами личного потребления, которое, очевидно, никак не может развиться в капиталистическое производство и которому суждено обслуживать совместно с его "денежным хозяйством" дело развития и укрепления социалистического производства"[10]

На самом деле оказалось, что наше товарное производство очень даже может развиться в капиталистическое, а оттого, что оно является "товарным производством особого рода", оно не перестает быть товарным производством, которое, как известно, своей развитой формой имеет именно капиталистическое производство.

Нет, эмпирически сталинский подход был абсолютно верным. Он правильно объяснял различие между товарным производством при капитализме и товарным производством в условиях господства общественной собственности на основные средства производства. Но теоретически такой подход таил в себе много опасностей и методологических ловушек. То, что верно для отдельного участка какого-то процесса, не обязательно верно для всего процесса в целом. Бесспорно, что социалистическая собственность на средства производства, государственное планирование производства и распределения, отсутствие эксплуатации наемного труда с одной стороны и отсутствие возможности присвоения результатов чужого труда – с другой, существенно ограничивают действие законов товарного производства. Но ограничивают – не значит устраняют, или даже ослабляют. Снова же, сами отношения собственности ведь не придумываются руководством партии и государства. Они – суть продукт развития, отражение развития реальных производительных сил. Можно догадаться, что товарное производство будет продуцировать соответствующие производственные отношения. Тем самым, мы столкнемся с отнюдь недиалектическим противоречием: развивая товарное производство при социализме, мы вынуждены будем развивать и товарные отношения; ограничивая отношения, характерные для товарного производства, мы вынуждены будем ограничивать и само производство в той мере, в какой оно оказывается товарным производством..

Ссылка на то, что социалистическое производство отличается от капиталистического своими целями, уж и вовсе выводила проблему за рамки материализма. Ведь известно, что человечество ставит себе только те цели, средства для достижения которых уже имеются в наличии.

Сталин говорил, что "цель капиталистического производства – извлечение прибылей", а "цель социалистического производства – удовлетворение материальных и культурных потребностей человека"[11]. Но не проходит и полтора десятка лет, как партия объявляет основным показателем деятельности социалистических предприятий (а это значит – фактически, целью этой деятельности) именно прибыль[12]. И поскольку предприятия у нас были не частные, а государственные, то и прибыль от них пойдет исключительно на "удовлетворение материальных и культурных потребностей человека". То, что представлялось как взаимоисключающие противоположности, здесь очень даже хорошо уживалось вместе, мало того, друг друга обуславливало: увеличение прибыли предприятий позволяло выделять больше средств на удовлетворение материальных и культурных потребностей людей: удовлетворенные потребности, как им и полагается, порождали новые потребности, что весьма способствовало увеличению прибылей предприятий. Но чем больше удовлетворялись "материальные и культурные потребности" людей, тем ближе социализм был к своему крушению, а люди к господствующей ныне массовой материальной и культурной нищете.

И по-другому быть не могло. Сущность социализма – переход от капитализма к коммунизму, борьба между еще не умершим капитализмом и еще только нарождающимся коммунизмом, продолжение революции мирными средствам. Мирными, но, тем не менее, революционными. Иначе социализму – смерть. Экономическая форма борьбы, если можно так выразиться, снова выдвигалась на первый план, становилась тем полем битвы, на котором решалась судьба революции, судьба социализма. Но о каком успешном ведении битвы может идти речь, если штаб никак не может разобрать, где свои, а где враги? Вопрос стоял ребром, как и в любой другой борьбе, – кто кого: то ли товарный характер производства будет преодолен и заменен коммунистическим способом производства, исключающим обмен продуктами труда, то ли товарное производство преодолеет те зачатки коммунистического способа производства, которые социализм успел наработать. В пользу товарного производства работает не только тот факт, что оно уже имеется в наличии, а нетоварное только должно появиться, не только вековые привычки людей, сформировавшихся именно как агенты товарного производства, но и то, что товарное производство стихийно по своей природе, а коммунистическое может строиться только по разумному плану, только "по науке". Поэтому любая остановка на пути организации коммунистического производства, его продвижения вперед, означает не просто стояние на месте, она означает откат назад к рыночной стихийности, утрату завоеванных позиций и необходимость проходить уже пройденное снова.

В повести Алексея Толстого "Эмигранты" есть замечательный образ, вложенный автором в уста французского рабочего-коммуниста Жака: "Между нами и капиталистами должно быть поле смерти… Никаких перебегающих фигурок… На мушку желтую сволочь!"

Этот образ вряд ли может служить политическим лозунгом, но как методологический принцип понимания сущности переходных периодов очень даже может пригодиться.

Правда, вся проблема как раз в том и состояла, что определить, где именно расположено то, поле, которое отделяет нас от капиталистов в условиях социализма, когда капиталистов вроде бы уже и нет, не представляется возможным.

В 60-е годы ведутся интенсивнейшие поиски улучшения методов управления социалистическим хозяйством. Над этими проблемами работают не только экономисты, но и математики, специалисты в области вычислительной техники. Все они понимают, что необходимо усовершенствовать централизованное управление хозяйством, подвести под него современную научную и техническую базу. Создается Единая государственная сеть вычислительных центров для сбора и обработки экономической информации, учреждаются научно-исследовательские институты соответствующего профиля, разрабатывается проект Общегосударственной системы управления народным хозяйством, готовится постановление Совмина по реформе управления на новой технической базе[13].

Но неожиданно все эти приготовления "спускаются на тормозах", и вместо этого принимается так называемая косыгинская реформа с ее совершенно нехитрой идеологией материального стимулирования снизу доверху: лучше всех работает то предприятие, которое дает больше прибыли, а тех работников, которые работают лучше всех, нужно материально стимулировать из все той же прибыли. Таким образом, экономисты-рыночники, обещавшие, что переход на рыночные методы стимулирования сразу разрешит все экономические проблемы СССР, получили полную победу над своими немногочисленными оппонентами.

Но чуда не произошло. Наоборот, произошло разочарование. И дискуссия вспыхивает с новой силой. Теперь она носила уже скорее философскую окраску. Центральной проблемой в ней снова становится проблема противоречий социализма, одним из которых было, разумеется, и противоречие между товарностью и нетоварностью производства при социализме.

Мысль, которую высказывает Э. В. Ильенков выглядит как минимум парадоксально. Но за внешней парадоксальностью срывается глубочайшая мысль, ценность которой выходит далеко за пределы той исторической ситуации, по поводу которой так сокрушался Ильенков.

Он пишет в своем письме Ю. А. Жданову:

"Видимо, иного противовеса формализму, возомнившему себя раньше времени «реальностью», кроме открытого признания прав товарно-денежных отношений, нет. Так что существующую ситуацию и надо, наверное, познать методом «раздвоения единого», – богу богово, кесарю – кесарево, то есть совершенно четко определить права формализма, вытекающие из его реальных возможностей, и ясно очертить ту сферу, которая формализму реально не подвластна. И пусть она конституируется сама, как знает, ибо стихия тоже содержит в себе свой «разум» – и иногда более разумный, чем формальный. Тогда и формальный разум сделается, может быть, несколько более самокритичным и поворотливым – каковым он сам по себе, боюсь, не сделается никогда…

Мне и кажется, что единственно верным было бы сказать: вот в этих-то и в этих-то пределах, четко и ясно очерченных, «частный труд» – полный хозяин, и в эти пределы не имеет права совать носа ни один «представитель Всеобщего» – Абстрактно-Всеобщего. Пусть он и помнит, что он – лишь абстрактно-всеобщий, то бишь мнимо-всеобщий. И в этих пределах, – то есть на рынке, – пусть господствуют законы рынка. Со всеми их минусами. Ибо без этих минусов не будет и плюсов…

На границе же между рынком и Всеобщим пусть и создается тот самый относительно-разумный «синтез», который никак не может стать «разумным» по той причине, что эта граница ясно не прочерчена, – откуда и происходят взаимные нарушения границы без понимания того, что это – нарушения.

Тогда и получится ясная картина – картина борьбы взаимоисключающих принципов, а не их «диффузия», что хуже открытой и честной борьбы, ибо диффузия превращает всю эмпирию в одну серую кашу"[14].

Итак, Ильенков предлагает для преодоления рынка и товарного хозяйства … легализовать рынок и частный труд, признать его права в социалистическом хозяйстве.

Впрочем, парадоксальным это решение может показаться только на первый взгляд. Точно так же, как только на первый взгляд может показаться, что это решение не отличается особой оригинальностью. Ведь и "рыночники", и Сталин, предлагали именно признание товарных отношений характерными для социализма. Но все дело в том, что "рыночники" предлагали признать рыночные отношения "своими" для социализма, имманентными ему, в то время как Ильенков предлагает их "признать чужими". В то время как "рыночники", не видя способов преодоления рыночных, товарных тенденций в социалистическом хозяйстве, предлагают фактически их увековечить, что неизбежно вело к уничтожению самого социализма, Ильенков предлагает легализовать рыночные отношения исключительно для того, чтобы удобней было их ликвидировать, чтобы расчистить поле борьбы, чтобы не было "никаких перебегающих фигурок".

В нашей истории такое уже бывало. Именно в признании прав частного труда и в легализации рынка состояла суть нэпа. Но нэп – это была политика борьбы с мелкобуржуазной стихией. Это была борьба с рынкам рыночными же методами – крупнотоварное производство против мелкотоварного. Это была борьба не за уничтожение рынка, а за овладение рынком, за возможность его регулировать, ограничивать его законы.

В шестидесятых годах, когда крупное социалистическое производство господствовало, все было по-другому. Само по себе повторение методов и приемов нэпа в таких условиях могло привести только к тому, к чему дело и так пришло несколькими десятилетиями позже – к реставрации капитализма.

Здесь нужно было бороться с "рынком" так, чтобы уничтожить его навсегда, не рыночными, а антирыночными методами. Речь шла о том, чтобы устранить саму основу рынка – товарное производство и, соответственно, обмен продуктами производства. У Сталина не потому не получилось решить положительно проблему соотношения товарного и коммунистического элементов в социалистическом хозяйстве, что ему ума не хватило, а потому, что тогда просто не существовало реальных средств для того, чтобы заменить чем-то рынок и товарный обмен в сфере учета и контроля за мерой труда и потребления.

Совсем другая ситуация сложилась к средине 60-х годов. Во-первых, проблема заострилась настолько, что над ней уже думало очень много людей и не одни экономисты. Во-вторых, те средства, которые позволили бы радикально поменять систему управления народным хозяйством, то есть отказаться от рыночных методов учета и контроля за мерой труда и потребления, появились. Это была электронно-вычислительная техника.

Очень важно принять во внимание, что электронно-вычислительная техника – это не только автоматизация счета и еще одна система сбора и передачи информации. Если бы это было так, то автоматизация управления ничего бы не дала при досточно низком уровне развития производительных сил, большой доле ручного труда и прочих наших проблемах, которыми была так богата наша экономика середины 60-х годов. Электронно-вычислительная техника позволяла автоматизировать не только контроль и учет, но и само производство. Автоматизированные системы управления технологическими процессами, автоматизация проектно-конструкторских работ, в том числе и автоматизация проектирования самой электронно-вычислительной техники, на то время уже были признанным перспективным направлением в развитии производительных сил как в Советском Союзе, так и в США и других развитых капиталистических странах.

Но только в условиях общественой собственности на средства производства и централизованого планирования производства и потребления можно и нужно было ставить вопрос не только об автоматизации технологических поцессов, но и применения ЭВМ для полной революции в управлении экономикой.

Вот как мыслил себе проблему один из самых крупных в мире специалистов в области кибернетики В.М. Глушков. В книге-интервью В. Моева "Бразды управления" он выдвигает идею, согласно которой человечество пережило в своей истории два, как он выражается, информационных барьера, порога, или кризиса управления. Первый возник в условиях разложения общинно-родового хозяйства и разрешился с возникновением, с одной стороны, товарно-денежных отношений, а с другой – иерархической системы управления, когда старший начальник управляет младшими, а уже те – исполнителями.

Начиная с 30-х годов двадцатого столетия, считает Глушков, становится очевидным, что наступает, второй "информационный барьер", когда уже не помогает ни иерархия в управлении, ни товарно-денежные отношения. Причиной такого кризиса оказывается невозможность даже множеством людей охватить все проблемы управления хозяйством.

"Отныне только "безмашинных" усилий для управления мало. Первый информационный барьер или порог человечество смогло преодолеть потому, что изобрело товарно-денежные отношения и ступенчатую структуру управления. Электронно-вычислительная техника – вот современное изобретение, которое позволит перешагнуть через второй порог.

Происходит исторический поворот по знаменитой спирали развития. Когда появится государственная автоматизированная система управления, мы будем легко охватывать единым взглядом всю экономику. На новом историческом этапе, с новой техникой, на новом возросшем уровне мы как бы "проплываем" над той точкой диалектической спирали, ниже которой, отделенный от нас тысячелетиями, остался лежать период, когда свое натуральное хозяйство человек без труда обозревал невооруженным глазом.

Люди начали с первобытного коммунизма. Большой виток спирали поднимает их к коммунизму научному".[15]

Видимо, правильное решение проблемы преодоления товарного социалистического хозяйства в то время, что называется "носилось в воздухе". Неслучайно предложения Глушкова по этому вопросу оказываются фактически технической интерпретацией философской идеи Ильенкова, хотя последняя в то время и не была опубликована.

В.М. Глушков не сомневается, что движение вперед по пути социализма неразрывно связано с преодолением товарно-денежных отношений. Но он так же понимает, что это преодоление не может произойти само по себе, что его нужно организовать и технически обеспечить. Он предлагает сначала правильно организовать распределение с помощью денег, разделив денежное обращение в сфере распределения на два сектора.

"Давайте условимся, что на личные счета в банке будут приниматься перечисления только от официальных организаций, выплачивающих людям вознаграждение за труд. Снять со своего счета наличные вы можете, но внести туда наличными нельзя…

…Если банк, будучи включен в систему автоматизированных безналичных расчетов, начнет принимать деньги только от официальных организаций, где люди получают зарплату, в этот кругооборот никак не могут попасть заработки частные и сомнительные. Декретно, в один день и час истребить все так называемые "левые" операции с деньгами невозможно. Но после предложенной меры обращение их замкнется в своем ограниченном кругу. Из первого "официального" круга, что ли, круга обращения во второй деньги переходить могут – достаточно вам снять часть своего заработка с банковского счета, а вот из второго круга в первый они уже никогда не вернутся".[16]

Таким образом, – по мнению академика, – можно добиться четкого разделения обращения "честных" и "скользких" денег для того, чтобы потом можно было потихонечку ликвидировать этот "теневой" сектор вообще. Изложенные идеи Глушкова возникли не вдруг. Еще в начале 1960 гг., думаю, не без влияния Программы партии, Глушков загорелся идеей создания ОГАС. Предлагалось создать единую государственную сеть вычислительных центров, оборудовать ее мощными электронно-вычислительными машинами, которые позволили бы обрабатывать всю поступающую информацию. И помогать вырабатывать правильные управленческие решения.

Первоначально ОГАС должна была включать и систему безденежных расчетов населения. Эту часть "зарубили" немедленно. Впоследствии и в целом ОГАС была "спущена на тормозах". Вместо нее – косыгинская реформа, которую называли либерманизацией. С ее прибылью и объемом продаж, как главными показателями эффективности работы социалистических предприятий. Но Глушков не отступал. Он думал над идеей ОГАС до последнего дня. Приведенные мысли, видимо, представляли собой фрагмент общей идеи ОГАС. Виктор Михайлович, как истинный системщик, к тому же конструктор и практический организатор науки и производства, привык продумывать идею не только в целом, но и в деталях, до "воплощения в метал".

Очень важно заметить то обстоятельство, что Глушков шел к идее разделения строгого разделения рыночного и собственно коммунистического начал в нашей экономики не от политэкономии и подавно не от философии. Просто без решения этой проблемы невозможно было решить проблему управления производством. Такого решения требовала, собственно говоря, техника. Техника же создавала возможности для ее решения.

Глушков был не одинок среди "технарей", кто задумывался над этими проблемами. Над вопросом внедрения электронных денег серьезно работал другой крупный конструктор советской вычислительной техники и один из основоположников программирования в СССР – И. Я. Акушский. Дело дошло даже до опробования его системы в Зеленограде[17]. Идею Глушкова насчет ОГАС полностью поддержал находящийся тогда уже на смертном одре академик Немчинов[18].

Могут сказать, что электронные деньги – это все равно деньги: сегодня электронные деньги потихоньку вытесняют бумажные, но от этого не исчезает ни товарное хозяйство, ни капитализм. И это замечание будет правильным. Но одно дело – электронные деньги при капитализме, и другое – при социализме, в условиях отсутствия частной собственности на средства производства.

Возьмем пример. Сегодня на многих предприятиях и в учреждениях г. Киева сотрудников принудительно переводят на получение зарплаты по электронным карточкам. Цель акции ясна. Банкирам нужны деньги. Но добровольно кто из получающих зарплату понесет деньги в банк? Ведь и нести-то нечего. Тогда была придумана "гениально" простая схема: "прогонять" зарплаты через банк еще до выдачи их на руки работникам. С каждой зарплаты по полпроцентика – представляете, сколько получится! А ведь есть еще масса платных услуг по обслуживанию карточки, как, скажем вывод на экран банкомата вашего баланса больше, чем оговоренное количество раз. Видимо, банкиры "подмазывают" каким-то способом руководителей предприятий, а те, не особо церемонясь, заставляют сотрудников переходить на карточки. Дело, конечно, добровольное, но попробуйте в сегодняшних условиях поднять голос против начальства! Впрочем, никто не пробует, прекрасно понимая, чем это может закончиться. Так сказать, полное взаимопонимание. Можно не сомневаться, что скоро все бюджетники крупных городов будут получать зарплату таким способом.  Другими словами, мы имеем дело с наглым и тупым вымогательством.

Но при социализме такая система выплаты зарплаты представляла бы огромное удобство, как для работников, так и для государства. Разумеется, для этого придется национализировать банки и начать постепенный переход на  осуществление всех платежей через единые именные электронные счета в государственном банке. Если заменить карточки с громоздкими и дорогущими банкоматами дополнительными чипами в обыкновенные мобильные телефоны, которые позволили бы производить с их помощью перевод денег с одного счета на другой, то появится возможнось вообще обойтись без бумажных денег. Хоть на рынке за картошку рассчитывайся, переведя деньги со своего счета на счет бабушки. При капитализме мобилки, в подавляющем большинстве случаев – абсолютно бесполезный для их владельцев аппарат, предназначенный исключительно для выкачивания денег из карманов  граждан на счета хозяев сетей мобильной связи. При социализме они позволили бы избавиться от огромного множества непроизводительных затрат, таких как производство бумажных денег, инкассация, хранение, выдача, учет, не говоря о том, что они позволили бы избавиться от огромкного количества злоупотреблений, связаных с оборотом наличных денег. Денежное обращение могло бы быть полностью автоматизировано, что обеспечило бы возможность полнейшего контроля в этой сфере со стороны государства, причем сам этот контроль во многом может быть автоматизированным. Представляете, обмен еще есть, а обман исключается! Согласитесь, что это уже – серьезный шаг к ликвидации самого обмена и к организации прямого распределения.

После ликвидации частной собственности, то есть формального обобществления условия производства, созданная при капитализме система электронного денежного оборота в руках антикапиталистической власти может в одночасье превратиться в мощнейший рычаг реального обобществления труда, лишь бы эти руки оказались достаточно умелыми, сердца решительными, а головы умными.

Сами по себе они таковыми не окажутся. Сегодня общественные условия вовсе не способствуют гармоническому развитию человека. Но мы не будем по этому поводу огорчаться. Вспомним слова великого Спинозы – философа, которого заново открыл для нашего времени Ильенков: "не плакать, не смеяться, а понимать".

А еще лучше вспомнить слова самого Эвальда Васильевича Ильенкова, адресованные молодежи – тем, кто должен учиться на ошибках прошлого:

"А жернова жизни и воспитания продолжают вращаться со скрипом, скрежетом и грохотом, ломая молодые жизни, калеча судьбы, властно заставляя молодежь думать, размышлять и искать выхода из трагической ситуации.

Единственно продуманный, теоретически выверенный выход из нее предлагает молодежи марксистско-ленинское учение, теория научного коммунизма. Но не всегда легко молодежи капиталистических стран найти к нему прямую дорогу. Однако рано или поздно она поймет, что этот выход – единственный. Выход этот – в коммунистическом преобразовании всей системы общественных отношений между людьми…"[19]

 

 

теория политика экономика наука дискуссия