Вернуться на главную страницу
Чоко, как черное зеркало колумбийской души
Один из любимых терминов нашего колумбийского новояза это «групос» - «группы». Так Лусиана называет то, что на других широтах зовется «незаконные вооруженные формирования». Здесь это партизаны из ФАРК и ЭЛН («Армии Национального Освобождения») и различные ультраправые боевики, которым несчесть числа. Когда Лусиана ездит из Боготы в столицу самого бедного (хотя слова «бедность» здесь совершенно не достаточно) департамента страны Чоко город Кибдо (который тоже не совсем город, но об этом потом) на автобусе, встречи с «группами» ей гарантированы. Они реальные хозяева бесконечной заброшенной дороги через сельву, и если кто-нибудь из пассажиров автобуса похож на добычу, за которую возможен выкуп, его уводят с собой. При «контроле» со стороны ультраправых боевиков Лусиана старается скрыть чувство страха. Иногда получается. А по-настоящему страшно становится только потом. При встрече с патрулями тех, кто называет себя левыми партизанами, не так страшно, потому что правые убивают чаще. При одном из таких последних досмотров схвативший Лусиану за грудь партизан, спросил, не страшно ли ей. Она ответила: «Почему мне должно быть страшно? Вы же армия народа». Многие из похитителей и убийц - дети. Как и большинство солдат, воюющих с ними.
Это и есть Чоко. Ничейная земля. Место свидания тропических джунглей с морем, главная зона трафика наркотиков и оружия из Колумбии в Панаму, самое дождливое место Латинской Америки и территория выживания поколения людей, разучившихся плакать.
Поскольку знакомство с группами не входит в наши планы, мы благоразумно летим в Кибдо на самолете. Выйдя из салона как в сауну на посадочную полосу, мы видим людей с огромными рыбинами второй свежести. Рыбин волокут к багажному отделению. За хвостами, как за шинами, остается черный след. На аэродроме, похожем больше на провинциальный автовокзал, транспортер для багажа, естественно, не работает. Еще около часа мы ждем, пока неторопливые черные люди без энтузиазма несут наш скудный багаж.
Садимся в такси и по раскисшей от дождя дороге едем в пригород. Мы составляем примерно ноль целых одну десятую процента населения провинции Чоко. Потому что мы белые. «Белый» по-испански - это «бланко». Второе значение этого слова - «мишень».
Мы едем к двенадцати процентам населения этого департамента - индейцам. Точнее, индейцам народности эмбера, согнанным войной с земли своих предков в маленькое гетто на трущобной окраине Кибдо. Тропическая флора в глазах туриста придает пейзажу из деревянных сараев и хижин некую живописность. Чоко - это смесь зеленого и черного цветов. Зеленый - цвет сельвы, промывающейся нескончаемыми дождями, и банкнот, оседающих в карманах немногих, присвоивших себе эту щедрую землю с ее населением. Черный - цвет кожи жителей, земля, которой они станут, и беззвездная ночь, не дающая поднять взгляда. Вооруженные группы, политический цвет которых этим людям неведом и непонятен, вытесняют из сельвы ненужных свидетелей. Индейцы бегут в города, чтобы столкнуться с расизмом негров, полным безразличием власти, для которой они обуза или угроза, чтобы стать бездомными попрошайками или героями уголовной хроники. Немного более везучие уходят в ультраправые боевики или партизаны, если второе слово в этом случае уместно.
Чоко для Лусианы - примерно то же, что Латинская Америка для Че Гевары, с той небольшой разницей, что Че говорил и думал, что знает, что делать, а Лусиана честно признается, что не знает. Я знаю, что когда-нибудь она, наконец, сюда переедет и сделает здесь свою христианскую революцию. А пока она для этих людей - единственная чужестранка из их собственной страны, которая всегда возвращается. Иногда с ящиками сухого молока, иногда с конфетами, печеньем и сахаром для детей, иногда с книгами, и всегда со своим главным грузом - сердцем, в котором есть место для каждого из них. На покупку провизии уходит значительная часть небольшого личного бюджета «чоко-нутой» Лусианы.
Когда мне кто-то будет говорить, что невозможно любить далеких и малознакомых людей, я всегда буду думать о Лусиане и вспоминать, что это неправда. Она говорит, что этому ее научил ее товарищ и сообщник Иисус. Я ей говорю, что она мракобеска и что Иисусу до нее еще расти и расти и прочие глупости, потому что больше мне сказать нечего.
Пока она беседует со своими друзьями на какие-то совершенно личные и недоступные моему разумению темы, я с фотоаппаратом просачиваюсь на детскую площадку, чтобы показать вам лица этих ребят. Чтобы купить их благосклонность, у меня полные карманы леденцов. Дабы они не чувствовали себя фотографируемыми обезьянами, я даю им камеру и учу их снимать себя, с тем, чтобы продолжить игру, фотографируя их.
В электронной памяти остаются их счастливые и голодные лица. Большинство находящихся в деревне - дети и женщины. Мужчины то ли на работе, то ли их просто нет. Одна их здешних подруг Лусианы дарит мне бисерный браслет-фенечку, который станет моим талисманом на протяжении всего оставшегося путешествия.
Избавившись от ящиков с молоком и конфетами, мы возвращаемся пешком мимо свалок, приютивших тысячи человеческих существ. Вопреки стереотипам, у нас нет чувства опасности. Мы приветствуем встречных, они отвечают с кротостью и дружелюбием, которые не перестают поражать меня в этой стране.
Мы поселяемся в самом центре Кибдо в почти чистом отеле с видом на главную водную артерию региона - реку Атрато. В отеле, как и практически везде здесь, нет горячей воды, и на ресепшене даже не сразу понимают суть вопроса. В каждом номере есть телевизор, по которому можно посмотреть второсортные порнофильмы, число Х которых явно зашкаливает за три, а также венесуэльско-латиноамериканский революционный канал Телесур, заслуживающий отдельного разговора.
Выходим на набережную, где Лусиана угощает меня продающимися здесь же ломтиками зеленого манго с солью - блюдо, ставшее одним из моих главных гастрономических открытий Колумбии. Тяжелые тучи, закат, лодки с точеными фигурами гребцов, скользящие по мутной воде, чета крыс с крысятами, чинно переходящая дорогу, школьницы на набережной, грация которых способна отвлечь от любого революционного проекта...
Первым ощущением на утро следующего дня был зуд от щиколоток до колен. Мы с Лусианой оказались деликатесом и ночной пир комарам удался на славу. Лусиана с христианской ехидностью сообщила мне, что чеши-не чеши, а ноги все равно начнут нарывать, ибо нет климата более идеального для разложения, чем здешний, и что источать эту смесь крови и гноя нам придется еще примерно с недельку. Через несколько дней я собрался себя местами сфотографировать, но потом благоразумно передумал. В одной из деревень местные жители в ведре сомнительного назначения приготовили густой отвар кофейного цвета, которым мы себя вдохновенно поливали. И даже немного помогло. Рубцы остались на пару месяцев, но больше в поездке никто не кусался.
Примерно через час после подъема нездоровое ощущение покусанности сменилось здоровым чувством голода, и мы побрели по набережной в сторону рынка, на котором торговцы диковинными плодами, среди которых удалось идентифицировать лишь бананы и ананасы, злобно косились на меня при попытке навести на них фотоаппарат.
Позавтракав в крайне негигиеничном, но очень народном месте, мы направились в сторону первой цели нашего чоканского путешествия - селению золотодобытчиков Андаголья. Начальная часть пути была преодолена на автобусе, который довез нас до поселка Истмина, слывущего самым зажиточным населенным пунктом зоны и вместе с этим (и, наверное, благодаря этому) центром местной наркомафии. Дальше мы пересели на велорикшу и подпрыгивая на рытвинах и колдобинах, поехали до Андагольи.
Андаголья - удивительная по красоте деревня, которая кажется вырванной из сна. Расположенная на берегу реки, пересекающей холмистую местность, она показалась мне одним из самых уютных из когда-либо увиденных мною мест. Нас встречает местный пастор, в доме которого мы останавливаемся. Лусиана, как обычно, оживленно расспрашивает его о жизни и новостях, а я, тоже как обычно, мнусь, не зная, о чем спросить и как ответить, чтобы объяснить совершенно незнакомым мне людям другой культуры и реальности и при всем этом не моей веры, что я здесь делаю. Я не знаю, говорят ли со мной из вежливости или кому-то мое присутствие здесь сколько-нибудь интересно.
Лусиана договаривается с одним из руководителей местного комитета беженцев из зоны военных действий, чтобы принять нас у себя дома и побеседовать. Когда он вовремя не приходит на место встречи и мы идем к нему домой, его родственники говорят, что он только что по срочным делам уехал в Кибдо. Еще через 15 минут мы видим его среди зрителей на соседнем футбольном поле.
Возвращаемся в дом приютившей нас семьи и ужинаем. К 9 вечера здесь все уже спят, дверь запирают на замок, и мы с Лусианой чувствуем себя как в ловушке. Выйти на крышу, оказывается, тоже невозможно. И тогда мы начинаем разговор, оказавшийся для меня одним из самых важных в поездке. Лусиана рассказывает мне о себе, о своей встрече и общении с Богом. Разговор выходит настолько личным, что я автоматически выполняю обещание тут же забыть обо всем услышанном. От того, что я услышал, не остается никакой рациональной информации, только чувства, которые не покидают меня по сегодняшний день.
После этого она говорит мне, что очень недовольна моим поведением с людьми, с которыми меня знакомит, что репортаж из Колумбии готовлю я, а не она, и что я должен задавать побольше вопросов и поактивнее интересоваться их жизнью. Я пытаюсь оправдаться, говоря что совершенно не уверен том, интересен ли я им, и думаю, что мои вопросы и темы для них могут быть просто неудобны. Лусиана настаивает на том, что все это совершенно вторично и похоже на отговорки, и что по-настоящему важно лишь то, чтобы побольше людей узнали о том, что здесь реально происходит, и что если кто-то хочет промолчать, он промолчит. Она говорит мне, что если я неактивен в общении, люди не понимают, зачем я приехал, чувствуют, что они мне неинтересны и закрываются. Мне не остается ничего другого, как еще раз признать ее правоту. Я говорю ей, что хочу спать, но на самом деле мне стыдно и хочется побольше подумать обо всем этом.
На следующий день принимающая сторона приглашает нас на прогулку по окрестностям Андагольи. Поскольку единственные настоящие дороги здесь - реки, мы садимся в лодку и плывем.
Самым интересным населенным пунктом в этих краях являлась для меня деревушка Багадо. Несколько раз, причем в последний не так давно, ее штурмовали силы ЭЛН - Армии Национального Освобождения - второй после ФАРКа партизанской организации страны. Лусиана показывала мне фотографии с надписями на стенах обожженных полуразрушенных домов «Да здравствует колумбийский народ!» и т.п. Колумбийский народ уже много месяцев ютится в палатках, купленных на деньги от пожертвований добровольцев, и с ужасом ждет возвращения своих «освободителей». Багадо - единственная деревня в этой зоне, где страх изменил характер веселых потомков африканцев. Там никогда не звучат барабаны, и уже давно никто не поет и не танцует.
Местные власти предупредили нас, что в целях безопасности в Багадо нам с Лусианой плыть не разрешают. Пришлось ограничиться возможным. Мы проплыли несколько десятков километров и попали в деревушки, названий которых я не помню, кроме одного - Чикичоки. Поскольку, как вы понимаете, люди мы глубоко духовные, везде по пути следования нас встречало местное евангелистское духовенство. В честь нашего приезда на зеленых берегах реки Сан-Хуан было зарезано как минимум четыре курицы. Вот одна из них, откинувшая только что сандалии, по причине отсутствия в местном климате коньков.
Единственные не чернокожие жители деревень - это военные и полиция, встречавшие нас без приязни, но очень вежливо и предупредительно. Мы видели следы пуль на стенах домов, а на улицах одной из деревушек всего несколько недель назад шел бой между партизанами и ультраправыми боевиками. По версии одного из очевидцев, партизаны сначала предложили боевикам провести бой за пределами населенного пункта, но те начали стрельбу в разгар дня прямо в центре. На улицах несколько дней валялись трупы то ли партизан, то ли боевиков, люди боялись к ним подходить, а единственного лодочника деревни под дулом пистолета один из партизан заставил грести, чтобы спасти своего раненого товарища. С тех пор его никто больше не видел.
Еще нам рассказывают, что всего в нескольких десятках метров от береговой линии начинаются плантации главного богатства и проклятия этих краев - коки. Поэтому опасно выходить из лодки в любом месте. Плантации охраняются вооруженными людьми из «групп», и работающие на них местные жители получают по местным понятиям вполне неплохие деньги, но под страхом смерти лишены права выбора другой работы. Хотя по большому счету никакой другой работы и нет. Если выращивать на продажу бананы и помидоры, просто умрешь с голоду: из Чоко в остальную Колумбию нет практически никаких путей нормального транспортного сообщения, а покупательная способность большей части местного населения практически нулевая.
Основные и практически единственные экспортные продукты Чоко - это кока, пальмовое масло в качестве новомодного био-горючего и девочки для борделей. В Чоко растет фрукт, которого нет больше нигде в мире. Он называется борохо и из его мякоти делают удивительно вкусный и освежающий кисловатый напиток, который, по уверениям местных мачо, является одним из сильнейших естественных афродизиаков. Остальной Колумбии борохо практически не известен, впрочем, как и Чоко вообще.
В одной из деревень нас догоняет на улице пожилой мужчина с седой бородой. Он приглашает пройти с ним в сарай, где стоит большой ржавый электродвигатель. Взывая к нашим человеческим и христианским чувствам и говоря о своих голодных детях, он просит нас с Лусианой как можно скорее починить или заменить ему этот электродвигатель. Мои многочисленные аргументы о полном отсутствии у нас электромеханических познаний и неимении знакомств в среде производителей электродвигателей эффекта не возымели. Огорченный, он долго смотрит на нас, как на попавших впросак фокусников, а потом молча уходит.
С момента рождения местные жители знают, что в отличие от них, белый человек может все, что любой белый умнее, красивее и сильнее их, а также просто способен творить чудеса. Поэтому большинство из меньшинства живущих в Чоко белых вовсю этим пользуется. К нам не раз подходили люди с жалобами на власти, представители которых обещали золотые горы в обмен на голоса, а получив их, вели себя угадайте как (любое сходство с ситуацией других стран чисто случайно). Мы с Лусианой в ответ надевали мысленные береты со звездочками и говорили людям, что нельзя верить политикам, что верить нужно только в себя и ближнего, и что для любых настоящих изменений необходима организация людей. И люди немедленно были готовы к организации. «Организация» для них заключалась в расставлении стульев для того, чтобы выслушать нашу проповедь о том, как следует самоорганизовываться.
В следующем селении мы увидели маленький заводик по производству панелы - сгущенной тростниковой патоки. Одни голодные эксплуатируют других. Эта система успешно развивает в человеке самые скотские его начала, и по мере по которой это удается, капитализм говорит о своей эффективности и неоспоримых преимуществах.
На лесных дорогах то и дело видны группы военных, которые постоянно находятся в движении. Похоже на учения, но это не учения.
Следующим пунктом нашего путешествия была деревня Льоро - меньше, беднее и дальше от Кибдо, чем Андаголья. Главный контакт Лусианы и наш очередной амфитрион - глава Евангелистской церкви, 24-летняя Марлин. Ее сыну 10 лет, раз в месяц она готовит местное блюдо наподобие пирожков, потом пешком несет их примерно 80 км до Кибдо, чтобы там продать, и жить месяц вдвоем с сыном за счет вырученных примерно 40 долларов.
Ее дом, где мы остановились, представляет собой единое пространство с перегородками, украшенное фотографиями детей Льоро, сделанных Лусианой во время предыдущих приездов. Пока Лусиана уединяется с Марилин на кухне для личного разговора, мне выделяют в сопровождающие двоих ребят лет по 14 для небольшой ознакомительной экскурсии. Мы проходим через все селение, пересекаем реку. Видим радугу - обычное здесь явление. С моста, с противоположной от радуги стороны, я вижу индейскую пирогу, в которой сидят неизвестно откуда и зачем приплывшие сюда индейская женщина с сыном. На них нет никакой одежды. И даже здесь, в такой дали от всего, они казались пришельцами из какого-то иного мира, известного нам лишь по книгам и фильмам.
Я хочу подняться к самой верхней части Льоро - кладбищу, откуда видно слияние двух рек и окружающую Льоро сельву. Путь на кладбище мне преграждают военные. В достаточно жесткой форме, самой грубой за все время пребывания в Колумбии, они требуют у меня документы, расспрашивают о целях визита и категорически запрещают вход на кладбище. Ребята мне рассказывают, что партизаны из Фронта национального освобождении, действующего в этой зоне, атакуют обычно Льоро именно через кладбище, являющееся, видимо, стратегической высотой.
На улицах Льоро нет ни одной урны, и выплюнутая мной на землю жевательная резинка была подобрана одним из ребят, и прежде, чем я понял, в чем дело, она оказалась у него во рту. Здесь нет не только урн; никакая муниципальная служба никогда не вывозила отсюда мусор. Свалкой, коллектором и эвакуатором всех отходов Льоро и других окрестных деревень всегда была и остается беззащитная желтая река.
Вспоминая недавний разговор с Лусианой, пытаюсь побольше разговаривать с людьми. Это не очень просто: наши миры настолько разные, что одни и те же слова могут обозначать совершенно различные вещи. Меня интересует тема вооруженного конфликта, точнее их взгляд на него. Практически у всех, с кем я разговариваю, есть в семье хоть один погибший. И когда говорят «убили» (порубив мачете, застрелив и пр.) никто не уточняет, кто это сделал. Нередко они даже не знают точно - то ли «групос», то ли армия... Человек с ружьем... Эта война делает всех участников все более похожими друг на друга. Политических причин для казней в основной своей массе безграмотных и нищих жителей Чоко нет. Убивают, потому что кто-то на кого-то «не так посмотрел», кому-то «понравилась чья-то невеста», о ком-то кому-то «что-то рассказали». Чтобы продолжать грабить и эксплуатировать этих добрых и доверчивых людей, необходимо воспитание в них некоторых безусловных рефлексов, главный из которых - страх. Эта несложная задача успешно выполняется.
С наступлением темноты, мы играем с детьми во дворе приютившего меня дома в игры моего киевского детства. В паузах Лусиана раздает последние конфеты, а я безуспешно пытаюсь контролировать в этом процессе принцип равенства и социальной справедливости. Соседи называют меня пастором и чем больше я возражаю, тем меньше на мои слова обращают внимание.
На следующий день мы отправились добывать золото. Дело в том, что все местные населенные пункты возникли когда-то и развивались вокруг главной индустрии здешних мест - добычи золота. Сначала иностранные, а потом колумбийские золотобывающие компании завозили сюда технику, нанимали песонал из местных и в течение буквально нескольких лет превращались в безраздельных хозяев этих мест. Сегодня все изменилось. Основные богатства из этой земли вычерпаны. На берегах рек и ручьев то и дело видны ржавые драги и экскаваторы, брошенные, как при отступлении. Единственный вид «самоорганизации» местных жителей - вымывание оставшихся в этом песке последних крупиц золота. Работают в основном женщины и дети. Рабочий день продолжается с 7 утра до 5 вечера. Дорога к месту работы - от одного до трех часов. За 10 часов работы согнувшись под палящим солнцем или дождем, если повезет можно заработать от 3,5 до 4 долларов в день. А если не повезет - ничего. Но по-настоящему страшно не это, а смирение, с которым мне об этом рассказывают. Это часть реальности, которая столь же нормальна здесь, как и дождь, мутная вода в реках, сочная зелень тропиков и низкое недоброе небо.
Вместо позавчерашнего золотого, сегодня в Чоко новый экономический бум - масляный. В последние годы Колумбия стала четвертым в мире производителем пальмового масла, применявшегося раньше в кондитерской промышленности в качестве малоценного жира, а сегодня все больше - как биотопливо. Десятки тысяч гектаров тропического леса в мире вырубаются и выжигаются ежегодно, чтобы очистить пространство для посадок масличной пальмы - крайне рентабельного бизнеса, требующего очень мало рабочих рук и очень много воды. Еще эти площади должны быть предварительно очищены от людей, которые в этом случае имеют несчастье быть индейцами и неграми. Эту задачу берут на себя ультраправые боевики, многие из которых с формальной точки зрения - частные вооруженные охранники здешних поместий и латифундий.
В результате недавних социологических опросов, проведенной одной из церковных организаций выяснилось, что практически все жители этих нищих селений Чоко убеждены, что злодейство и добродетель - врожденные человеческие качества, которые не могут измениться в течение жизни. Родившийся добрым всегда умрет добрым, а злой - всегда злым. Не знаю, задал ли кто-то из опрашивающих себе вопрос о том, кому выгодно, чтобы эти люди думали именно так.
Во время моих старательских стараний со мной активно общается девушка, которую зовут Нена. Несмотря на неполные 14 лет, все в ее внешности выглядит зрело и выразительно. Ее внимание несомненно льстит моему пошатнувшемуся самолюбию неудачливого золотодобытчика. В то же время диалог у нас выходит достаточно монотонный. Она хочет «со мной дружить» и ей бы хотелось, чтобы я ее «увез с собой отсюда», и ради этого она «готова на все», и я об этом «не пожалею», и я «не знаю, какая она на самом деле», и ей бы хотелось «быть со мной наедине», и ей «очень приятно», что я «обратил нa нее внимание», и она «заметила, как я ей улыбаюсь» и пр. И когда мы вернемся в деревню, она хочет пригласить меня погулять, чтобы «показать мне то, чего я еще не видел». А еще она хочет попросить меня купить ей сумку и дать ей побольше леденцов, которые мы раздавали детям, а ей не досталось. После примерно часа этого воркования и моих безуспешных попыток перевести разговор на хоть какую-нибудь, но другую тему, я понимаю, что мне этого не удастся. Я начинаю мечтать, чтобы нас сейчас захватила какая-нибудь из «групос» и освободила от этой дурацкой ситуации. Ее детский ум, явно не дотягиваюций до ее возраста и ее недетское тело, явно его обгоняющее, вызывают у меня чувство стыда и некоторой безвыходности.
Когда мы возвращаемся в Льоро и вечером Марлин мне говорит, что Нена ей сказала, что уже договорилась со мной, что мы с ней «очень друзья» и «сейчас пойдем гулять, как я ей обещал». Приходится сказать Марлин, что Нена преувеличивает некоторые вещи и что я не могу сейчас идти гулять, а на завтра для прогулок предпочел бы мужскую компанию. Марлин очень серьезно выслушивает меня, но мне кажется, что она еле-еле сдерживается от смеха. На следующий день Нена ко мне не подходит и со мной не разговаривает. Я стараюсь тоже не смотреть на нее и мне опять от чего-то стыдно.
Можно только представить себе, с какой легкостью и скольких девочек вывозят из этих деревень заезжие подонки для собственных утех и пополнения столичных притонов. У большинства здешних детей одна в жизни мечта - уехать отсюда любой ценой. И мало кто из родителей в состоянии всерьез искать их, если они однажды не вернутся домой. Родители - это неудачники, которым в свое время не повезло уехать.
В аэропорту Кибдо множество объявлений с обещанием денежной компенсации «за помощь в поимке террористов». Для особо непонятливых - там же подробные объяснения «почему надо помогать властям» в уничтожении террористов. Фотографии уже «уничтоженных» на афишах зачеркнуты от руки. Снимать это строго запрещено, что я и делаю. Отсутствие Христа в рядах ФАРК не делает в меньшей степени иудами граждан, выполняющих правительственные инструкции. Здесь большая часть населения голодает, дети умирают от истощения и подобные обыденные вещи не попадают в рубрики новостей. Здесь могут убить за десять долларов. Власти гарантируют доносчикам миллионы долларов. Наверное, это называется здесь воспитанием гражданского сознания.
И в качестве финальной ложки меда в бочку дегтя этой части рассказа или одного из нерепрезентативных хеппи-эндов здешних историй, привожу пример девочки, которую я помню по прозвищу Чилапа, с которой мы подружились в Льоро.
Колумбийская конституция гарантирует право всех граждан на начальное образование. В Чоко заканчивают начальную школу примерно 65% детей. Среднюю - менее 13%. Больший процент учится в Кибдо и Истмине; в деревушках наподобие Льоро эти цифры надо делить минимум на два. Сама учеба бесплатна, но школьный год, включая форму, учебники и тетради стоит родителям около 120 долларов. Для большинства здешних семей это совершенно неподъемная сумма, особенно учитывая число детей в семьях. У Чилапы 7 братьев и сестер и вместо школы, о которой она всегда мечтала, ей приходилось каждый день мыть золото.
Несколько месяцев назад Лусиана нашла частных спонсоров, которые оплатили учебу в школе Чилапе и еще нескольким детям. И вот - Чилапита школьница.
Что ждет ее в будущем?
Полный вариант этого репортажа с фотографиями можно увидеть на сайте http://www.ruso.cl/ru/2009/05_colombia_3.html. На этом же сайте можно найти и две предыдущие части рассказа.
