Вернуться на главную страницу
«Капитал» как философское произведение
От редакции
В хорошо известном афоризме о том, что нельзя в полной мере понять "Капитал" Маркса, в особенности его первой главы, не проштудировав перед этим всей "Науки логики" Гегеля, зафиксировано прежде всего, что "Капитал" опирается на всю предшествующую философскую культуру с сохранением всех ее достижений. Эта "оптика" и позволяет Марксу по-настоящему увидеть свой предмет исследования. Поэтому прочтение Г. Батищевым "Капитала" именно как философского произведения, рассмотрение применения в нем категорий логики, попытка увидеть то как они "живут" в этом материале представляется нам весьма интересной и безусловно нужной. Мы лишь хотим подчеркнуть, что "Капитал" в определенном смысле снимает философию. Он представляет собой преодоление объективного предела как политэкономии так и философии в изучении жизни общества. И именно это преодоление требует высочайшей философской культуры, о которой пишет Батищев.
«КАПИТАЛ» КАК ФИЛОСОФСКОЕ ПРОИЗВЕДЕНИЕ
Источник: Батищев Г.С. Философско-педагогические произведения: Собрание сочинений. В 2 т. Т. 1. Работы 1960-х - 1970-х годов / Г.С. Батищев; [сост., вступ. ст., примечания1: А.А. Хамидов]. - Бийск: ФГБОУ ВПО « АГАО». - 2015. - 599 с.
Ничто подлинно великое не раскрывается во всём богатстве своего содержания легко и быстро. И чем основательнее творение человеческой мысли, чем глубже эта мысль проникает в проблемы не только уже признанные насущными, а и в такие, которые история вовсе не сразу заставляет оценить и осмыслить, - тем сложнее и противоречивее её судьбы, тем больше встречается на пути к её освоению - пути далеко не прямом и не гладком - и коварных трудностей, и ложных направлений, и многоразличных перетолкований... Острота социальных конфликтов и накал партийной борьбы порождают как неистовых преследователей, так и мнимых последователей. а ведь мнимый друг истины с его фанатизмом бывает опаснее врага: используя её на догматически-«ортодоксальный» манер, он мало того, что извращает, - ещё и парализует, умерщвляет её. И тем благороднее забота не только о верном восприятии, но и о в о с п и т а н и и с п о с о б н о с т и к такому восприятию всех великих философских и вообще культурных ценностей.
На протяжении века «Капитал» остаётся фундаментальнейшим из произведений, обосновывающих революционное коммунистическое мировоззрение. Ныне во многих странах его изучают, к нему тянутся те, кто остро ощущает кризис классово-антагонистического, буржуазного мира, кризис всех форм эксплуатации и угнетения, отчуждения, расщепления человека, его дегуманизации, кто ищет выход за пределы этих форм, - в новый мир. Исторические условия, в которых мы обращаемся за советом к главному Марксову сочинению сегодня и будем обращаться завтра, обретают всё больше таких новых черт, для понимания которых оно выступает в своём философско-методологическом значении, - служа источником диалектической культуры творческого мышления и образцом для новой познавательной работы... «Капитал» всё больше значим именно как философское произведение. И всё важнее становится вопрос об умении строго аутентично воспринимать его в этом качестве. О том же говорят также и обстоятельства напряжённой идейной борьбы. С одной стороны, буржуазные
противники марксизма отрицают философское содержание этого произведения. Они перетолковывают отношение «Капитала» к другим, специально-философским работам его автора в духе их противопоставления. С другой стороны, за сторонников идей «Капитала» и, более того, за единственно «ортодоксальных » их истолкователей выдают себя ныне идеологи маоизма, проповедующие шовинизм и практикующие в чудовищных разрушительных формах то самое отчуждение, против которого направлен дух подлинного марксизма.
Всемирно известен и признан «Капитал» именно в качестве непревзойдённого э к о н о м и ч е с к о г о сочинения. Его особенный, непосредственный предмет есть не что иное, как капиталистическая система производства и распределения, капиталистическая система производственных отношений. Её исследование было делом жизни Маркса. Он не написал - собирался, но не успел написать - диалектической «Логики», которая была бы столь же отработанным, непосредственно и специально философским произведением2. Он оставил нам логику «Капитала», где логика, будучи применена к специальному предмету, всецело погружена в его конкретное своеобразие и есть не что иное, как сугубо особенное воплощение всеобщего диалектического метода.
Но не подразумевает ли сказанное, что всё философское значение «Капитала» ограничено наличием в нём лишь таких результатов частного применения диалектической логики, в которых сама эта логика с н я т а частными итогами, конечными продуктами? Не сводится ли дело к тому, что «Капитал» имеет одно только к о с в е н н о е методологическое значение - такое, какое вообще может иметь специальное в профессионалистском3 смысле научное сочинение, где от процесса исследования с его логикой остаётся лишь статичный «след» - структура «готового знания»? Чтобы сразу же предупредить недоразумения, оговоримся: речь идёт не об отдельных Марксовых строках или примечаниях, которые с лёгкостью можно вырвать из текста и отнести к рубрике «философских выводов и обобщений», - нет, речь идёт о произведении как органическом целом, не терпящем произвольных ампутаций.
Чтобы обоснованно ответить на поставленный вопрос, надо прежде всего опираться на следующие обязательные предпосылки.
1) Философский смысл Марксовых сочинений вообще может быть понят исключительно в результате изучения и с т о р и и ф и л о с о ф и и, в особенности классической, и притом - не догматической (где всё заранее «ясно»), не описательской (где мнения чередуются с мнениями), а истории последовательных проблемных поисков. Иначе, как проходя этот путь, решительно невозможно сформировать на деле способность читать Маркса-философа.
2) Марксов «Капитал», этот несомненный образец научности в высшем смысле, отнюдь не является просто-напросто «готовым знанием» и «частичной теорией», каковы бывают результаты в специфически профессионалистской науке, где познание подчинено разделению, расщеплению с а м ó й д е я т е л ь н о с т и на жёстко ограниченные функции и где задачи познанию задаются и диктуются извне. Знание, изложенное в этом произведении, никоим образом не сводимо к профессионалистскому знанию, в данном случае экономическому, и не потому что последнее уже по своемý предмету, т. е. специализированнее, а потому что К. Маркс воплотил принципиально иное понимание самóй природы знания, его отношения к практике, его внутренней формы, его соотношения с художническим мышлением, с обыденным сознанием и т. д.
П е р в а я из этих двух предпосылок обязывает нас осмысливать философское содержание «Капитала» в контексте всех философских работ его автора и - шире - в контексте всей той богатой теоретической культуры, на почве которой только и мог вырасти марксизм. В этой связи уместно напомнить о ленинской требовательности к пониманию Маркса-философа. В частности, «нельзя вполне понять "Капитала" Маркса и особенно его 1 главы, не проштудировав и не поняв всей Логики Гегеля»4. Поскольку речь идёт о «Капитале» как философском произведении, сказанное относится не только к гегелевской «Логике», но и к «Феноменологии духа», и не только к Гегелю, но и к Фихте, Канту и т. д., без освоения которых нельзя понять Гегеля. Ведь величие Маркса-философа имеет своим истоком как раз то, что он, как никто другой, полно и глубоко воспринял подлинно великие проблемы, которые были поставлены предшествующим духовным развитием или к постановке которых подвело это развитие. Будучи критически переосмыслены, эти проблемы вели Маркса к открытию исторической задачи коммунистического преобразования мира. Эти проблемы - в форме антиномий между творчеством и отчуждением, между свободой и естественной необходимостью, между овеществлённой формой опредмечивания и самоутверждением личности и т. п. - образовали собой существо Марксовой п р о г р а м м ы будущих поисков, гениально очерченной им и «Парижских рукописях» (часть их известна у нас под названием «Экономическо-философских рукописей 1844 года»). Подобно тому как при открытии Марксом сущности и миссии рабочего класса его ориентировала переосмысленная им проблема отчуждения, так и на всём долгом пути социально-экономических исследований, развёрнутых Марксом в таких гигантских масштабах, с такой систематичностью и с такой интенсивностью проникновения в сущностные отношения, одухотворяющим ориентиром служила его философская программа. Конечно вместе с осуществлением эта программа подвергалась не только конкретизации, но кое в чём и исправлению. Однако без составляющих её философских проблем всё творчество Маркса и вся его борьба утратили бы самый сокровенный внутренний смысл.
Никоим образом нельзя из автора «Капитала» делать лишь экономиста в ряду экономистов. Само экономическое исследование у него есть вместе с тем путь, способ и развитое средство для целостного решения в конечном счёте именно философских проблем. Это были такие проблемы, которые не могли быть решены ни только философскими, ни только сиециально-экономическими средствами, но которые властно потребовали единства и взаимопроникновения тех и других. Такое единство и взаимопроникновение философского и специально-экономического содержания и являет нам «Капитал». Тут перед нами целое, которое есть и экономическое, и в то же самое время - не рядом, не в «отступлениях» от основного текста, а именно в то же самое время - философское произведение. Но чтобы уметь читать его в таком двуедином качестве, мало благих намерений и уважения к авторитету Маркса. Для этого нужна специально воспитанная способность к строгому пониманию также и того ф и л о с о ф с к о г о я з ы к а, который неотъемлемо принадлежит языку «Капитала».
Между тем при недостатке философской грамотности и попытке заменить её представлениями обыденного «здравого смысла» порой складывается узко экономический или даже технически-ремесленнический подход к тексту «Капитала». При таком подходе специально-экономические понятия (такие, как «прибавочная стоимость», «постоянный и переменный капитал», «издержки производства» и т. п.), быть может, ещё и распознаются, но зато философско-экономические и сугубо философские понятия либо усваиваются крайне узко и бедно (например, «абстрактно-всеобщий труд»), либо вовсе не схватываются. «Восхождение от абстрактного к конкретному», «от всеобщего к особенному», «взаимопревращение субъекта и объекта», «опредмечивание» (NB: в отличие от «овеществления»), «отчуждение» (NB: в отличие от «делания чего-то чужим»), «наделение внешним бытием» (NB: не просто «выделение»), «наделение самостоятельностью» (NB: не просто «обособление»), «превращенные, иррациональные и лишённые понятия формы» (NB: не просто «непонятные»!!), «соответствие предмета понятию», «беспокойство» - эти и им подобные выражения, конечно, с точки зрения «здравого смысла» парадоксальны... Отсюда - тенденция обойтись без этих ценнейших Марксовых понятий и даже списать их на счёт «гегелевщины», как позволяли себе делать «механисты». В. И. Ленин, надо думать, имел в виду именно такого рода тенденцию, когда писал: «...Никто из марксистов не понял Маркса 1/2 века спустя!!»5 Если отвлечься от заключённого в этих резких словах элемента горькой иронии, то останется констатация реальных трудностей, встречающихся при освоении философского языка «Капитала». Останется предупреждение против попыток пренебрегать этими трудностями. Сегодня, ещё полвека спустя, строгая т р е б о в а т е л ь н о с т ь в этом деле не только не менее, а ещё более актуальна. Ею и следует руководствоваться.
После того как становится ясным, что философское содержание «Капитала» находится внутри него как специально научного произведения предстоит ближайшим образом рассмотреть и проанализировать, в чём именно он отличен от «обычных», профессионалистски-научных сочинений. Такой анализ призван устранить с пути предрассудки относительно того, что должно и чего не должно быть в изложенном научном знании, предрассудки, которые в состоянии с сáмого начала дезориентировать читателя. Он призван продемонстрировать, как и какие традиционные «каноны» в понимании природы знания и его «обработке» серьёзно «нарушает» К. Маркс.
Тем самым мы и переходим к разбору второй из указанных выше предпосылок.
Прибегнем здесь к помощи одной поучительной параллели. Главное сочинение Бенедикта Спинозы, одного из величайших домарксовских материалистов, принадлежит к числу таких, которые не становятся понятыми «легко и быстро». Уже название его звучит «почему-то» вовсе не онтологически и не гносеологически: «Этика». Однако профессиональный специалист-моралист, который привык иметь дело в лучшем случае с теориями, изображающими и толкующими определённые готовые системы нравственности, а скорее - просто с морализирующими идеологиями, вероятно, с разочарованием отметит, что эта книга - совсем «не про то». Ещё худшее разочарование постигнет того, кто считает своим делом лишь стандартную функцию - «от и до» - и кого совершенно не касаются проблемы «начал и концов». Ничего для себя полезного он в «Этике» не почерпнёт. Ни тот, ни другой вовсе и не обладают той с п о с о б н о с т ь ю чтения Спинозы, без которой нельзя увидеть у философа не суетное морализирование, не этически «нейтральное» техническое логизирование, а как раз выяснение проблем, в которых сходятся все «начала» и все «концы». Они останутся далеки от того фундаментальнейшего разыскания истины, от того сáмого радикального самопоиска, который обязывает открывать ответы на философски переосмысленные этические вопросы в универсально-всеобщей, субстанциальной Л о г и к е действительности.
Марксов «Капитал» предельно чужд идеологически-морализирующему субъективизму, привносящему в знание - помимо и вопреки его собственной логике - готовые «установки сознания», ниоткуда не выведенные «должен-ствования» и т. п. Маркс ни на йоту не ущемляет суверенных прав научно постигающего разума и с неукоснительной последовательностью следует строжайшей научности. И в этом смысле в «Капитале», и правда, «нет ни грана этики»6. Однако он одновременно столь же чужд также и объективизму, безответственно отвернувшемуся от всех проблем, лежащих «по ту сторону» профессионального ремесла, «по ту сторону» логически упорядоченной «частичной функции». «Капитал» в этом, идущем от Спинозы, смысле есть также и Этика, но только Этика не помимо Логики, а и м м а н е н т н а я самóй же Логике конкретного исследования конкретной действительности. Именно в силу этой имманентности, которой не поняли «этические социалисты» и им подобные, «Капитал» - и марксизм в целом - отнюдь не нуждается и не может нуждаться в «дополнительных пристройках», будь то философско-антропологические, аксиологические или иные внелогические и иррациональные «флигели».
Профессионалистски-научное знание как раз тем и отличается, что не может нести в себе такого этического смысла, какой несёт в себе знание, воплощённое в «Капитале». Это объясняется особенностями социальной природы познания при подчинении её системе разделения деятельности (речь идет не о сосредоточении деятельности на специальном предметном содержании, т. е. не о разделении п р е д м е т о в, а именно о расчленении и расщеплении с а м ó й деятельности на частичные функции, что отнюдь не диктуется многообразием особенных предметов). Наука в этой системе выступает как совокупность функций, каждая из которых не просто специализирована, но одновременно имеет вне и независимо от неё сформированные и навязанные ей готовые ограничения и рамки, безотносительные к расчленению самогó по себе предметного содержания. В том-то и состоит отличие профессионализма от специализации, что он слепо принимает такие ограничения и определяемые ими «условия задачи». Его дело - не действовать внутри этих условий и обслуживать их. Поэтому профессионалистское научное исследование есть лишь ч а с т и ч н а я деятельность, а результат её есть лишь «частичная теория». Ущербность последней oпpeделяется, таким образом, не просто «узостью» предмета знания, а исторически специфическим способом производства знания.
Теория капитализма у Маркса отнюдь не есть «частичная теория». Целостность знания, излагаемого в «Капитале», проистекает из того, что его автор не принимал никаких готовых ограничений и условий своего исследования и тем более не проецировал таких ограничений на предмет изучения. Что и как должно быть познано, с чего начинать, каким методом и в каком направлении вести анализ - все эти вопросы решались Марксом как всецело принадлежащие к сфере компетенции постигающего разума. Его теория есть теория, сама определяющая свои задачи и контуры, сама регулирующая своё построение и свой состав, своё предметное богатство.
«Частичность» теории выражается ещё и в том, что за пределами научного исследования остаётся ц е л е п о л а г а н и е. Знание в данном случае выступает как якобы по природе своей безразличное к своей цели, не схватывающее её, не способное её сформулировать; цель предстаёт как всегда внешняя для науки, а служащее цели знание - как только средство, инструмент, предоставляющий себя в распоряжение и в услужение. В этом смысле профессионалистская наука есть и н с т р у м е н т а л ь н а я наука. Характерный для неё способ отношения к социальной действительности - это приложимость, т. е. пригодность для утилизации, в ходе которой «готовое знание» функционирует как техническая «вещь», послушно поддающаяся извлечению из неё некоторого полезного эффекта. При этом само знание, подобно вещи, служит средством рассудочной рационализации в полнейшей безотносительности к общественной природе и цели рационализуемого. Оно лишь вооружает утилизующую его силу вне зависимости от природы последней.
Знание, изложенное в «Капитале», являет нам совершенно противоположную картину. Здесь научное исследование отнюдь не предполагает готовой, до него сформулированной цели и не передоверяет целеполагание вненаучным силам или «способностям». Здесь разумное целеполагание с сáмого начала имманентно процессу познания. Для Маркса как раз и было в высшей степени важно не произвольно предпочесть, слепо и некритически выбрать и «принять» цель, а, напротив, лишь строжайшим научным исследованием о п р е д е л и т ь её как подлинно основательную. Коммунистическая революционность Маркса-учёного начинается именно с того, что он считал невозможным «принять» в качестве г о т о в о й какую бы то ни было цель из классово-антагонистического мира отчуждения со всей его «старой мерзостью», но искал цель в сáмом последовательном преодолении «всей этой дряни»7. Такое преодоление - в этом вся суть дела - не могло и не может ориентироваться на предзаданные цели, на некритически постулированные «долженствования» - ни позитивные, ни негативные. Историческая задача коммунистического преобразования мира по самóй своей природе такова, что она могла быть только о т к р ы т а строго научным исследованием. И только в качестве содержания такого научного открытия, а не в качестве аксиологической, узкоантропологической или иррациональной «установки», она может быть адекватно понимаема сегодня.
Из сказанного следует, что по отношению к знанию, воплощённому в «Капитале», его и с п о л ь з о в а н и е догматическим мышлением и догматической практикой, которые заранее «знают», чего хотят и намерены лишь вооружиться эффективными инструментами для осуществления готовых целей, неизбежно есть измена всей сути и всему духу этого произведения. Утилизаторам никогда не понять «Капитала».
Различие между «Капиталом» и профессионалистски-научным сочинением, уже обнаружившее свою существенность, ещё резче очерчивается тогда, когда мы обращаем внимание на бессубъектность всякой «инструментальной», и «частичной» теории. Дело в том, что последняя принимает за само собой разумеющуюся предпосылку отвлечение от действительного деятельного субъекта. Она рассматривает объект только как объект, т. е. не как объект, воспроизводимый и осваиваемый внутри культуры деятельностью и раскрываемый познанием лишь по мере этого воспроизведения и на его основе, а просто и как «вещь». Внутри социальной действительности (где только и существует наука!) объект берётся не в единстве со своей противоположностью - субъектом деятельности, - а совершенно безотносительно к нему.
Иначе говоря, объект деятельности берётся так, как если бы общество было лишь «второй природой» - по аналогии с первичной, девственной природой, всегда остающейся абсолютной предпосылкой для деятельности и постоянным источником её предметного содержания. Поэтому социальная действительность распадается для профессионалистской науки на «данные», якобы доступные для рассмотрения вне и помимо процесса деятельности и якобы единственно подлежащие строгому изучению, т. е. объекты-вещи, и на не доступные для неё чисто «субъективные» феномены, относимые к числу аксиологических, иррациональных и т. п.
Своим рассудочным взором такого типа наука способна разглядеть в живом взаимопроникновении и непрестанном взаимопревращении субъекта в объект в живом процессе деятельности, в котором только и существует вся человеческая культура, - один лишь мёртвый мир вещей как статичного наличного бытия. Поэтому такая ограниченная частичная теория всегда в конечном счёте и оказывается ф у н к ц и е й наличного бытия и остаётся в плену его феноменов.
В противоположность этому Маркс с сáмого начала берёт социальную действительность как о б ъ е к т и в н о е бытие общественного с у б ъ е к т а, т. е. как диалектически единое в своих противоположностях объектно-субъектное бытие. И всеобщим способом существования его, по Марксу, является тот процесс предметной деятельности, совершая который, люди сами строят свой мир культуры, производят свои отношения, формы общения, мышления и т. д., а следовательно, творят свою историю и самих себя как общественно-определённых индивидов. Для него «как объективные, так и субъективные условия... суть лишь две различные формы одних и тех же условий»8. Заметьте хорошенько: одних и тех же!
Для Маркса соотношение субъективного и объективного - типичнейшее диалектическое отношение, в котором нет и не может быть ни единства, или тождества, без противоположностей, ни, равным образом, противоположностей без их единства, доходящего до тождества. Для него «д и а л е к т и к а есть учение о том, как могут быть и как бывают... т о ж д е с т в е н н ы м и п р о т и в о п о л о ж н о с т и...»9 Более того, и самоё конкретное тождество этих противоположностей понимается сугубо диалектически: отнюдь не как равноправие, не как симметрия, не как корреляция их (или «координация»), а, напротив, как принципиальная асимметрия, как неравноправие. Благодаря этому и осуществляется бесконечное и неостановимое становление такого тождества, т. е. процесс неограниченного развития мира культуры из его абсолютной предпосылки - природы. Это тождество означает, стало быть, что нет ничего в объекте, что было бы недоступно освоению субъектом, и что нет ничего в субъекте, что не вырастало бы из этого процесса освоения объектов, а именно - из природной субстанции, из универсально-всеобщих определений действительности. Марксов материализм вовсе не следует по пути «метафизического, неразвитого, мёртвого, грубого» материализма, сводящего субъективность просто к э п и ф е н о м е н у вещного мира и знающего лишь эфемерную субъективность сознания, лишь «дурную субъективность», а не реальную субъектность исторически-творческой деятельности. Диалектический, «умный идеализм ближе к умному материализму»10, и притом именно потому, что развивает предпосылки понимания предметно-деятельной сущности человека. Абстрактный и внеисторический вопрос об отношении двух статичных «сфер»: объектов-вещей и сознания - снят диалектически-историческим материализмом в проблематике соотношения реально-преобразовательного и идеально-преобразовательного процессов внутри предметной деятельности и отношения последней, как сферы культуры, - к своей абсолютной первичной предпосылке, к природной с у б с т а н ц и и. Человек - не просто «дитя природы»: он достраивает природу так, как сама она развиться не может. В мире культуры сама субстанция продолжает своё становление и развитие.
Maтериалистический монизм Маркса, блестяще осуществлённый им в «Капитале», означал:
а) уразумение о б ъ е к т и в н о-з а к о н о м е р н о й логики в субъективной активности людей, что не оставляло больше места ни для каких якобы стоящих вне этой логики «иррациональных» факторов или феноменов, ни для каких якобы изначально субъективных сил;
б) понимание социальных закономерностей объективно-исторического процесса как в с е ц е л о и м м а н е н т н ы х человеческой предметной деятельности, деятельности конкретно-исторического общественного с у б ъ е к т а, что не оставляло больше места ни для каких якобы помимо людей делающих их историю социальных факторов.
Марксов монизм исключал дуалистическое удвоение мира и попытки водворить и утвердить высшие способности человека, его свободу и творчество, преодолевающие ограниченность грубого вещного бытия, - лишь где-то по ту сторону природной и культурной действительности, какими их может постигнуть наука. Этот потусторонний мир рушился. Но равным образом Марксов монизм исключал также и потребность в дуализме, в удвоении мира. Ибо рушилось также и изображение общественных форм отношений, сил, способностей вне самогó конкретного человека. Уже нельзя было рассматривать эти формы, отношения и т. п. как вне-человеческую «среду». Уже нельзя было принимать и выдавать объективное и закономерное в форме отчуждения - за объективное и закономерное вообще. Единственная сущая природная и культурная действительность как целое предстала вовсе не как враждебная свободе и творчеству человека как субъекта, вовсе не как сфера, где они невозможны. Великие философские проблемы получали «разгадку» в правде посюстороннего мира, в его революционно-критическом понимании.
Отсюда понятно, насколько ложны попытки «перевести» Марксову диалектику истории на эклектический язык примитивно-грубой обывательски-конформистской концепции, сводящейся к утверждению, что макромир общественных вещей - социальная «среда» - путём внешнего давления детерминирует отгородившийся от этой «среды» «внутренний», якобы неопредмечиваемый микромир индивида.
«Там, где буржуазные экономисты видели отношение вещей (обмен товара на товар), там Маркс вскрыл отношение между людьми»11. Где до Маркса видели и доныне видят лишь мир вещных сил, структур, форм, там Маркс открыл «мир человека»12. Там он сумел увидеть общественного, конкретно-исторического (классового и т. п.) человека как е д и н с т в е н н у ю социальную действительность - ч е л о в е ч е с к у ю действительность. Там он сумел распознать не лишь «среде» принадлежащие, а общественно-человеческие производительные силы, производимые и воспроизводимые л ю д ь м и их собственные отношения - производственные и вырастающие на их основе прочие отношения. Согласно Марксу, «общественная история людей есть всегда лишь история их индивидуального развития, сознают ли они это, или нет»13.
В таком контексте только и можно верно понять кардинальный Марксов тезис о «развитии экономической общественной формации» как «естественноисторическом процессе»14. Указание на «естественный» характер процесса чётко и категорично отделяет Марксово понимание истории от всякого субъективизма, волюнтаризма и т. д. и подчёркивает его бескомпромиссную строжайшую научность, непримиримую ни с каким ущемлением прав познающего разума на проникновение в объективную логику истории. При этом чрезвычайно важно то, что - в противовес всем иррационалистическим, аксиологическим и т. п. концепциям - предполагается проникновение в социальные з а к о н о м е р н о с т и. Однако этот тезис отнюдь не означает, что история понимается н а т у р а л и с т и ч е с к и, по образу и подобию природы, что игнорируется особенный характер с о ц и а л ь н о-к у л ь т у р н ы х закономерностей в отличие от природных. Напротив, автору «Капитала» совершенно чужд тот фатализм, который рассматривает людей, социальные группы, классы как «нужных» истории в качестве орудий для осуществления извне предопределяемых событий, в качестве «рычагов» или марионеток с «запрограммированным» поведением и сознанием. Конформистская фаталистическая идеология (кстати, используемая также для маскировки и «обоснования» волюнтаристской политики как якобы неотвратимой), идеология примирения с «судьбой» и оправдания некритически понятого бытия от начала и до конца противна всему революционно-критическому духу «Капитала». Маркс никогда не толковал истории на манер так называемого экономического материализма, который сводит людей к экономическим персонажам, обслуживающим некий автоматически происходящий экономический процесс и приспособляющимися к нему. Имея в виду «экономических материалистов», выдававших себя за его последователей, он как раз и сказал: «Ясно одно, что сам я не марксист»15.
Но революционно-критический дух «Капитала» - это не нечто извне привносимое в исследование, не бессильные филантропические пожелания и обещания, не велеречивые фразы, воспаряющие над неумолимой логикой «этого» мира, а, напротив, понимание самóй этой логики н а с т о л ь к о г л у б о к о е, что оно ухватывает также и необходимость активного преодоления, деятельного снятия каждой определённой формы социальной действительности. Тем самым исследование воспроизводит в качестве своей собственной логики не что иное, как логику революционно-критического отношения к действительности. «...В позитивное понимание существующего, - писал Маркс в Послесловии ко второму изданию первого тома «Капитала», - она (диалектика. - Г. Б.) включает в то же время понимание его отрицания, его необходимой гибели, каждую осуществлённую форму она рассматривает в движении, следовательно также и с её преходящей стороны...»16.
Великая духовная сила и непреходящая ценность «Капитала» в том и состоит, что он учит быть революционным, учит самóй логике революционной критичности.
Каково же должно быть содержание Логики, чтобы она не только не превращала всякое объяснение действительности в её оправдание и не была обречена оставаться обслуживающей наличное бытие, н о и в ы в о д и л а з а п р е д е л ы всякой определённой социальной формы? Она должна быть по своемý содержанию не логикой фатального «хода вещей», а объективной логикой общественного субъекта, логикой предметной деятельности общественного человека, - той д е я т е л ь н о с т и, которой строится социальная форма и которой она п о э т о м у также и преодолевается.
Значит, такая логика обязана обладать теоретической силой, позволяющей критически разлагать те типы обыденного сознания и идеологических его разработок, в которых некритически воспроизводится наличное бытие как «естественный» и «нормальный» порядок вещей. Это значит, что она обязана теоретически растворять прочные формы существующего и уметь находить в них и за ними реальный процесс их изменения. Это значит, что она призвана дать понимание действительности не просто как наличного бытия, а как м и р а з а д а ч н а б у д у щ е е, объективно поставленных настоящим.
Она должна быть Логикой исторического творчества.
Такой Логикой может быть и является только логика диалектического противоречия - разрешающегося и воспроизводящегося. Это - логика универсально-всеобщих определений всей материальной действительности, превращаемых человеческой предметной деятельностью в свою собственную логику. Это - д и а л е к т и к а.
Однако перед Марксом как создателем такой логики в «Капитале» встала проблема огромной трудности: надо было выработать категории, с помощью которых можно было бы «пробиться» сквозь отчуждённые структуры мёртвого порядка вещей к живой человеческой действительности. При решении этой проблемы он совершил ряд открытий, среди которых понятия: о в е щ е с т в л е н и е и иррациональная превращённая форма.
Весьма важным теоретическим шагом Маркса было разграничение о п р е д м е ч и в а н и я и о в е щ е с т в л е н и я17. Всеисторическую характеристику человеческой предметно-производственной, особенно трудовой деятельности, а именно, переход субъективной способности из беспокойного процесса в застывшее свойство предмета, Маркс выделил понятием о п р е д м е ч и в а н и я. Исторически же преходящую форму опредмечивания, когда человек низводится до уровня вещи, его общественные отношения обращаются в вещные отношения, богатство - в вещное богатство и весь мир социальных форм, структур, институтов и т. п. - в вещный порядок, он определил как о в е щ е с т в л е н и е. Проявлением овеществления служит, в частности, фетишистский характер товара, денег, религиозных, правовых, идеологических символов и т. п.
Теоретический анализ капиталистической действительности, при котором прослеживался генезис овеществления, позволил автору «Капитала» утвердить и показать торжество принципа предметно-деятельной сущности человека на фактах, казалось бы, начисто исключавших её. Он объяснил, каким образом сам процесс деятельности создаёт себе «непроницаемую» вещную форму, в которой опредмеченная деятельность непосредственно отрицается в её субъектно-человеческих качествах и личностных свойствах. Он показал, как именно процесс деятельности наделяет общественно-значимые вещи самостоятельностью по отношению к себе и специфическим внешним бытием, безразличным к своемý собственному источнику. При этом, например при капитализме, происходит персонификация вещей - перенос на них свойств субъекта - и в той же мере деперсонификация людей, которые обретают алгоритмически-исполнительские, «запрограммированные» и стандартные формы поведения. Отношение «субъект - объект» претерпевает извращение. Теперь уже не создатель капитала - рабочий класс - выступает как субъект, а, напротив, капитал играет роль безличной, слепой и вещной силы, приводящей в движение производство и прочие сферы. Буржуазное общество предстаёт как «заколдованный, извращённый и на голову поставленный мир...»18.
В ходе критики этого «извращённого» мира Маркс вырабатывает понятие о такой форме осуществления и проявления сущностных связей, которая не только не обнаруживает сколько-нибудь адекватно этих последних, но и выступает как не нуждающаяся ни в какой отличной от неё самóй сущности (как «сама себе сущность»). Минуя целый ряд опосредствующих звеньев, на основе которых вырастает такая форма и прослеживая которые её только и можно понять, эта форма внутри системы овеществлённых отношений узурпирует сущностные определения, с коими она непосредственно несопоставима и «несоизмерима». При этом в пределах этой формы целостная системность связей как бы разрушается на самостоятельные фрагменты, которые в свою очередь образуют мнимую систему действительности, мнимое наличное бытие, «псевдоконкретность»19. И именно это извращённое бытие служит достаточной почвой и содержанием обыденною сознания. Такого рода форму Маркс назвал иррациональной превращённой формой.
Философское значение этого понятия велико потому, что оно позволяет теоретическому мышлению научно осваивать сложно расчленённую и, так сказать, «многослойную» действительность. Оно позволяет развивать критическую точку зрения на непосредственную э м п и р и ю действительности, отнюдь по впадая в романтизм или утопизм, и в то же время опираться на строго научное изучение её, отнюдь не впадая в оправдание её и не уходя от её противоречий. Это необходимое достояние той действительной диалектики, которая «ни перед чем не преклоняется и по самомý существу своему критична и революционна»20.
Продолжим теперь наше сопоставление «Капитала» с профессионалистски-научными сочинениями, применив понятия овеществления и иррациональной превращённой формы.
Профессионалистское «готовое» знание есть поистине овеществлённое знание, т. е. знание, предстающее как некая самостоятельная «гносеологическая вещь», некий «идеальный предмет» («абстрактный объект» и т. п.), стоящий вне процесса познания и лишённый деятельного характера. Здесь в структуре изложения господствует не форма опредмечивания процесса, прослеживающего диалектику предмета и воспроизводящего её в мышлении, а форма утилизации знания совершенно безотносительно к этому процессу - форма отчуждённого от процесса результата. При такой организации знания оно не может обнаружить действия того аппарата всеобщих категорий содержательной логики, который функционировал в живом творческом процессе открытия и исследования, в процессе выработки и синтеза понятий. Весь этот аппарат как бы вынесен за скобки окончательного итога - «готового знания». Та роль, которая принадлежит диалектическим категориям, приписывается поэтому неявным и рационально якобы невыразимым предпосылкам творчески-познавательного акта - и н т у и ц и и и т. п. Отсюда понятно, что профессионалистское знание может иметь лишь опосредствованное философское значение. И не потому только, что его предмет - особенный, «частный», а потому, что это знание приобрело овеществлённую и превращённую форму, которую Маркс называл рассудочной21.
«Капитал» есть образец воплощения не специфически рассудочного, а как раз разумного мышления. Он, конечно, представляет собой систематически построенный итоговый результат многолетних научных исследований. Но форма знания, форма опредмечивания процесса исследования не только не чужда содержательной логике последнего, но, напротив, предельно прозрачно обнаруживает эту логику, очищенную от случайных привходящих элементов. Диалектическое движение, в ходе которого последовательно синтезировались понятия о предмете изучения по мере вторжения в конкретное его многообразие, адекватно изображено в архитектонике произведения. И с т и н а-п р о ц е с с воплощена в результате именно как процесс.
«Капитал» - это поистине художественное целое. Но не потому, что Маркс ввёл в ткань научного исследования посторонние для него мотивы специфически художнического мировосприятия, уместные только в произведении искусства, не потому, что он восполнил или достроил логику анализа научных проблем поэтическими предвосхищениями, а потому, что он вернул самомý познающему мышлению его собственную целостность. Ту целостность, которую рассудочное мышление неизбежно каждый раз утрачивает, как только выносит за свои пределы и оставляет «позади себя» процесс становления и синтеза своих понятий, творческий процесс развёртывания конкретности предмета и погружения в его особенную природу, - но которую разумное мышление обретает именно потому, что удерживает в своём опредмеченном воплощении, в изложении характер синтетически-творческого процесса. Дело, стало быть, вовсе не в привлечении якобы инородных способов движения мысли, а в восстановлении присущей познающему мышлению развитой способности к «свободному движению в материале»22.
Нельзя понять «Капитал», если следовать привычке к рассудочным, овеществлённым и превращённым формам знания, если искать в нём застывший, мёртвый результат. Здесь важно видеть не плоскую «тень», которую отбрасывает живое «древо» истины-процесса на экран овеществлённого знания, а последовательное развёртывание всего богатства «измерений» самогó этого «древа» - как бы «вырастание» истины на глазах читателя. Результаты исследования сохраняются такими, каковы они внутри самогó деятельного процесса открытия, и изображают собой именно этот процесс, этот путь движения в предметном содержании, поскольку он определяется логикой самогó предмета и очищен от всего побочного, от блужданий и т. п. Результаты сами представлены у Маркса как ж и в о й п р о ц е с с. Поэтому форма организации знания, вся архитектоника изложения - это не форма утилизации, или приложимости, а напротив, форма распредмечиваемости, т. е. форма, адекватная природе критической мыслительной способности человеческой личности. Это - изложение, предназначенное не для читателя-утилизатора, а для читателя-осваивателя, которого оно приглашает и ведёт по пути активного проникновения в проблемы и воспроизведения творчески-синтетической работы автора. А ведь такая работа выполнима только как составная часть и выражение революционно-критического отношения к действительности. И действительность поистине получает объяснение, потому что она становится постигнутой как и з м е н я е м а я. Вот почему отнюдь не только «формулы-выводы», отысканные «в конце» и взятые вне живого целого, внутри которого они наполнены смыслом, а весь ход исследования, вся его внутренняя организация и последовательность наполнены и проникнуты революционной критичностью, а следовательно, и воспитывают её в читателе. Ибо такова сама л о г и к а «Капитала».
Теперь, наконец, можно ответить на поставленный вначале вопрос: как в «Капитале» воплощено его философское содержание?
Это содержание хотя и находится всецело внутри специального экономического произведения, но именно потому, что последнее не является специальным в узкопрофессионалистском смысле, совершенно ясно и недвусмысленно представлено как способ движения всего того сугубо конкретного и особенного богатства определений, которое составляет специально экономическое знание. Всеобщая философско-методологическая культура здесь от начала и до конца погружена в особенное, сугубо особенное знание. Однако эта культура не отодвинута за пределы специально научных результатов, а столь же явно выражена в изложении как характер истины-процесса. Все категории диалектической логики не просто сказались здесь на специальных понятиях в «снятом» виде, но сама их творческая работа обнаружена всем ходом развёртывания особенного знания. Поэтому «Капитал» даёт нам не просто пример, пусть даже выдающийся пример, - образец уже применённых к специальным понятиям категорий, но одновременно и демонстрирует нам, как надо их применять также и за пределами «примера». Так, мы находим здесь не просто воплощение категорий «абстрактное и конкретное», но и д е й с т в и е способа восхождения от абстрактного к конкретному как всеобще-значимого и «единственно возможного»23 для теоретического освоения действительности, т. е. как л о г и ч е с к о г о з а к о н а. Здесь не просто показаны всеобщие и особенные определения предмета, но и развёрнуто восхождение от всеобщего к особенному как логически необходимое. Здесь не просто выявлена работа специальных понятий, но в связи с проблемой «соответствия понятию» и «лишённости понятия» развиты л о г и ч е с к и е соображения относительно природы п о н я т и я вообще24.
Тем самым К. Маркс даёт также и решение проблемы, касающейся соотношения «логики дела» и «дела логики»25, т. е. диалектики, применённой к специальному исследованию, и исследования по диалектике. «Дело логики» состоит вовсе не в том, чтобы механически рассудочно выделять сходственное в «частных» образцах применения диалектики, отбрасывая всякое особенное содержание (на таком пути возможно лишь «универсальное примероведение», занятое схематической классификацией абстрактно-пустых «рубрик» для всего на свете), а в том, чтобы открывать действительно всеобщие, категориальные формы внутри такого особенного, где они функционируют именно как таковые.
Такое особенное и есть ч е л о в е ч е с к а я п р е д м е т н а я деятельность, поскольку она делает своими собственными «измерениями» универсально-всеобщие определения всей материальной действительности, а ближайшим образом - м ы ш л е н и е, в качестве категорий которого эти «измерения» выступают для предметной деятельности как освоенные ею «ориентиры», как культурное достояние. В этом смысле диалектическая логика и есть Логика (и Этика) предметно-деятельной сущности человека, его деятельности как творческого развёртывания логики предметов и строительства мира культуры. Это - логика освоения объектов и развития субъекта как единого процесса, логика монизма природы и истории.
Таким образом, «Капитал» не только даёт нам богатство диалектико-логической методологии, но ещё и позволяет лучше разобраться в вопросе, как сегодня развивать философскую науку.
1 Примечания А.А. Хамидова помечены в данной публикации звездочкой и полужирным шрифтом.
2 О неосуществлённом намерении Маркса написать «Диалектику», т. е. «логику и историю философии». См.: Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. Изд. 2-е. Т. 32. С. 456 (ср. у Лафарга в кн.: Воспоминания о Марксе и Энгельсе. М., 1956. С. 72).
3 Под «профессионалистским» характером знания и науки здесь и в дальнейшем автор подразумевает отнюдь не предметную специализированность знания (соответственно науки) вообще, но специфическую социальную форму, которая порой противоречит прогрессу специализации как таковой и будет поэтому преодолена, как это и предсказал К. Маркс. Речь, стало быть, идёт не о всеисторических, а об исторически-преходящих феноменах. В противовес специализации, поскольку она действительно диктуется особенностями предметного содержания, профессионализм означает расчленение самóй познавательной и осваивающей деятельности как целого на такие «частичные операции», которые утрачивают и оставляют вне своих пределов наиболее фундаментальные функции творческого целеполагания, контроля над способом своего включения в связь с другими общественными сферами и над судьбами своих результатов. Профессионализм тесно соприкасается также с институциализацией науки, с привнесением в неё вещных отношений (о чём речь будет идти ниже в связи с проблемой овеществления).
4 Ленин В. И. Полное собрание сочинений. Т. 29. С. 162.
5 Там же. С. 162.
6 См.: Ленин В. И. Полное собрание сочинений. Т. 1. С. 440 (цитируется Зомбарт).
7 Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. Изд. 2-е. Т. 3. С. 70. Ср.: Т. 32. С. 65.
8 Marx K. Grundrisse der Kritik der politischen Ökonomie. Berlin, 1953. S. 716.
9 Ленин В. И. Полное собрание сочинений. Т. 29. С. 98.
10 Там же. С. 248.
11 Ленин В. И. Полное собрание сочинений. Т. 23. С. 45.
12 Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. Изд. 2-е. Т. 1. С. 414.
13 Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. Изд. 2-е. Т. 27. С. 402 - 403.
14 [См.:] Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. Изд. 2-е. Т. 23. С. 10.
15 Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. Изд. 2-е. Т. 35. С. 324. Ср. также: Т. 37. С. 370.
16 Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. Изд. 2-е. Т. 23. С. 22.
17 Это позволило Марксу понять исторически преходящий характер отчуждения. В противовес иррационалистически-«трагическому» воззрению, видящему в отчуждении вечную и непреодолимую форму всякой «объективации», марксизм обосновывает задачу его преодоления. См. также статью «Овеществление» в: Философская энциклопедия. Т. 4. М., 1967. С. 127. *Статья принадлежит Г. С. Батищеву.
18 Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. Изд. 2-е. Т. 25. Ч. II. С. 398. Ср.: Там же. С. 453.
19 *Понятие «псевдоконкретность» введено чехословацким философом Карелом Косиком. Первый параграф первой главы его известной монографии «Диалектика конкретного» имеет название «Мир псевдоконкретности и его деструкция». См.: Kosík K. Dialektika konkrétního. (Studie o problematice člověka a světa). Praha, 1965. S. 10.
20 Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. Изд. 2-е. Т. 23. С. 22.
21 См. статью: Рассудок // Философская энциклопедия. Т. 4. М., 1967. *Статья принадлежит Г. С. Батищеву.
22 См.: Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. Изд. 2-е. Т. 32. С. 572.
23 Marx K. Grundrisse der Kritik der politischen Ökonomie. S. 22.
24 См.: Ильенков Э. В. Логика «Капитала» //Философская энциклопедия. Т. 2. М., 1962. С. 436 - 439
25 *Это аллюзия на критику К. Марксом способа применения Гегелем своей Логики. Маркс пишет: «Философское значение имеет здесь не логика самогó дела, а дело самóй логики» (Маркс К. К критике гегелевской философии права // Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. Изд. 2-е. [В 50-ти т.] Т. 1. М.: Политиздат, 1955. С. 236).
