Вернуться на главную страницу
Рецензия на книгу «Сократ и афинская демократия» Часть 2
Сократ и афинская демократия (социально-философское исследование) / Андрей Викторович Зберовский. - Красноярск, 2007. - 428 с., ISBN 978-5-94617-096-3
В начинающей части рецензии разобран общий характер произведения и дана оценка методологии, применяемой автором. Что касается полноценной критики, то её и тут будет непросто найти. Для критики нужно указать направление продвижения исследования дальше. Для академического и созерцательного произведения любое движение познания к расширению охватываемой области будет таким продвижением. Понять это не трудно: техническому фанату можно любоваться гаубицей и детально её исследовать. Скажем, с точки зрения металлообработки. Таким именно образом исследовать это одно, а поставить гаубицу на вооружение фронтовой военной части и вписать в выполнение фронтовой задачи это другое. Отсюда разные «истории философии» у Поппера и у Ленина. Одна созерцательная и основанная на мнении, то есть филодоксическая. Другая тревожно-поисковая, испытующая и стремящаяся «проникнуть в связь времён», разобраться в прошлом как в тесно связанном с современностью, познать то самое объективное, что требует чутко прислушиваться к тактам общественной материи. Для нас Сократ во всей исторической достоверности важен для выстраивания тактики общественной борьбы во всех разновидностях её классовой формы. Андрей Зберовский смутно догадывается о существовании подобных потребностей. «В ответ» мы смутно догадывались о существовании подобных авторов. Академический специалист с удивлением переоткрывает то, что более-менее ясно любому читателю «Немецкой идеологии» или «Материализма и эмпириокритицизма»:
«<...> представляется, что многие исследователи забывают: одной из специфик политической борьбы является то, что она нередко сначала ведётся именно в плоскости отвлечённой теории и идеологии, а уже спецификой идеологии можно считать то, что «обладая относительной самостоятельностью, идеология в своём внешнем выражении обычно утрачивает видимую связь с экономикой и политикой» [10].
Соответственно, можно уверенно утверждать: практически любые высказывания или мысли Сократа на этико-мировоззренческие темы неизбежно должны были быть политическими именно потому, что политика и идеология всегда самым тесным образом связаны и с обыденным и с научным мировоззрением, находятся с ними в динамической связи, взаимообусловлены друг другом и нередко взаимонаправлены друг против друга.
Поэтому, если мы не будем пытаться оценивать нравственные воззрения Сократа, в том числе и как политические, наше осмысление деятельности великого философа будет существенно обеднено и даже искажено, потеряет свою исторически-конкретную объективность и полноту. И в целом, это затруднит наше понимание тех общественно-политических процессов и явлений, что имели место в античных демократических полисах.
<...>
Концентрация же именно на социальном подтексте осуждения Сократа связана с тем, что несмотря на достаточное освещение в философской и исторической литературе жизненного пути великого философа, в настоящее время ещё нет ни одной работы, где бы формирование и развитие его учения чётко сопоставлялось с эволюцией социально-экономического и политического строя его родных Афин, увязывалась бы с ней [11]. И этот научный пробел обязательно следует попытаться заполнить».
То, что указанная программа исследования в рецезируемой книге проводится довольно последовательно как раз и составляет её основную научную заслугу, усвоение которой должно побороть неприязнь к проступающему то в одном, то в другом месте «биосоциальному» эмпиризму. Когда нужно для успеха исследования, Андрей Зберовский умеет трактовать некоторые вопросы вполне теоретически и диалектически, то есть с точки зрения взаимного превращения противоположностей:
«<...> соглашаясь с тем, что индивидуальный жизненный опыт слушателей Сократа не мог не отражаться на тех Сократах, которых они создавали в своих трудах, тем не менее, мы выражаем оптимизм в том, что наиболее принципиальные идеи и поступки Сократа были донесены до нас всё-таки достаточно адекватно. Скажем больше: даже иногда слишком адекватно. Слишком адекватно потому, что ставя перед собой задачу апологии Сократа, его посмертной общественной реабилитации, и Платон, и Ксенофонт иногда настолько честно цитируют своего Учителя, что по сути подтверждают правоту именно его обвинителей.
Таким образом, раз сама личность и учение Сократа, с нашей точки зрения, вполне познаваемы, а его эпоха V века до н. э. ещё и прекрасно описана в трудах Геродота, Фукидида, Аристотеля и Плутарха, у нас имеются все основания надеяться и на полное достижение главной идеи работы - правильное понимание социальной подоплеки конфликта Сократа с афинской демократией».
Описывая в общих чертах интереснейшую историю афинской демократии и разбавляя эту историю позитивистской схоластикой современного сочинения, Андрей Зберовский подходит к констатации своего понимания, а, потом, и к некоторым выводам. Выводы мы, конечно, проигнорируем в силу их эмпиризма и апологетичности к буржуазному торгу за немногие выборные должности. А вот констатация интересна для сравнения с политической жизнью Народной Польши, СССР или Демократической Германии:
«То есть афинский социум как раз самым активным образом препятствовал тому, чтобы участие в политике принимали сразу целые социальные группы! Препятствовал хотя бы просто потому, что он когда-то это уже проходил и хорошо помнил: перетягивание социально-политического канала различными политическими группами всегда чревато тем, что какая-то из конкурирующих групп его всё-таки перетянет, а её лидер тут же попытается создать такой режим личной власти, при котором плохо может стать уже совершенно всем участникам пресловутого политического «перетягивания».
Именно поэтому афинское демократическое общество всячески старалось не допустить того, чтобы тот или иной политический деятель или магистрат начал бы опираться в своей политической борьбе на свой класс, стал бы пытаться взять на себя роль выразителя его материальных и политических интересов, начал бы позиционировать себя как представителя своего класса. И делалось это на практике очень простым способом:
- оно создало такие условия лёгкости доступа к политико-административным должностям, при которых человеку к власти не надо было именно пробиваться, преодолевать такие трудности, для борьбы с которыми потребовалась бы мобилизация сил целого класса, не надо было обозначать своё социальное происхождение;
- в течение сравнительно длительного периода общая экономическая политика общины равно благоприятствовала росту благосостояния всех общественных групп, как самой богатой, так и самой бедной».
Некоторые параллели с СССР очевидны, а с ПНР отдалённо узнаваемы. Например, наиболее привычен и узнаваем перенос классовой борьбы на скрытый уровень, где политическая борьба шла внутри господствующей партии под минимальным давлением со стороны демократических органов. Одновременно с этим проявлялась широта состава демократических органов в СССР, где выборные должности были испробованы почти всяким гражданином, а выборные политические должности столь многими, что среди знакомых почти любого гражданина СССР был хотя бы один избиравшийся на депутатскую должность. В Польше и Германии такие тенденции тоже имелись, но на первый взгляд не кажется, чтобы они достигали той интенсивности, которую мы находим у литовцев.
Герековско-брежневская политика закидывания политических проблем бытовыми удобствами для значительной части трудящихся также по форме похожа на деградацию афинской демократии. В Польше даже больше, ведь имели место кредиты западногерманских монополий, составляющие нетрудовой для Народной Республики источник стоимости, ставший чуть позднее также источником паразитирования на трудящихся поляках и их деморализации. Подобно тому как афинскую демократию не выручили втянутые в иждивенческие цепочки низы демоса, так к советской демократии оказались равнодушны советские граждане, которые согласились поменять политическое превородство на бытовые удобства. Это всего лишь массовый образ с массой исключений, но в том-то и дело где правило, а где исключения. Советская рыночная деградация по существу была повторением акта польской рыночной деградации с первой арией «Солидарности». Естественное развитие рыночного хозяйства Афин привело к такому же плачевному результату для демократизма трудового свободного большинства что и сознательные рыночные реформы в СССР и Народной Польше. Катастрофичность упадка промышленности в Польше и СССР превышающая все афинские катаклизмы обусловлена отсутствием в основе обществ народной демократии рабского труда, который в Афинах не позволил состояться столь сильному упадку хозяйства. Поэтому поиск аналогий процесса упадка планового хозяйства под влиянием рыночных влияний и античных экономических процессов способен не более чем наметить некоторые интересные неприемлемые для частных собственников ракурсы, но не решить современные проблемы через существенное и сущностное сходство.
*
Абсолютно современным выглядит разбор Андреем Зберовским строения сократического диалога. Под углом современной диадактической теории мы можем назвать следующие этапы, немного отличающиеся от исторического изложения автором рецензируемой книги:
1. Введение в разговор. Оно происходит в отношении того круга тем, где собеседник заявляет у себя наличие уверенности суждений.
2. Выявление запутанности суждений собеседника.
3. Попытка совместно составить суждение.
4. Определение провала составления совместного суждения, постановка проблемы.
5. Определение способности выдерживать напряжение противоречия.
Принципиальным моментом сократического диалога является признание или непризнание противоречивости собственных суждений. Настойчивые суеверцы и эмпирики принципиально оставались вне развития мышления и, как следствие, общественной действительности:
«...вконец запутавшийся человек мог обидеться на себя и Сократа и в гневе уйти, а мог, напротив, проявить свою заинтересованность, и всё-таки остаться с философом. (Причём, как показывает жизнь Алкивиада, Платона, Ксенофонта и многих других, иногда даже на годы и десятилетия, на всю жизнь...)
Первых, судя по всему, было довольно много, ведь Сократ даже не скрывал того, что он специально путал людей и подводил их к осознанию их незнания. Ведь, по его мнению, не зная, человек с удовольствием станет искать ответа, а раньше он, думая, что прекрасно всё знает, не имел мотивов для поиска истины [26].
Свидетель множества таких вот диалогов Ксенофонт лаконично писал об этом так: «Многие, доведённые до такого состояния Сократом, больше к нему не подходили; Сократ считал их тупицами. Но, те, кто понимали, что им будет трудно стать известными, если они не будут пользоваться обществом Сократа, всё-таки старались бывать с ним как можно чаще» [27]. И это неудивительно: глубина исследования и простота изложения Сократа производили на современников такое сильное впечатление, что они считали, что речи философа буквально проникают в душу! [28]»
Как за историческим изложением сути сократического диалога Андреем Зберовским, так и за нашим слегка обработанным дидактическим изложением весьма непросто увидеть организационную проблему. Тем не менее, она имеется в наличии благодаря тому, что лозунг сократического способа постижения законов и проблем современного общества весьма распространён в сообществах материалистического самообразования в таких странах как Украина, Польша, Россия, Германия и Литва. Организационная проблема сейчас тесно связана с проблемой организации сократических диалогов, хотя и не сводится к ней. Андрей Зберовский воспроизводит узловой пункт полемики варшавских товарищей в 2004-2006 годах, хотя и не знает ни его современного значения, ни вообще что-либо о делах варшавского сообщества теоретического коммунизма:
«А. В. Подосинов и Дж. Г. Льюис, очень точно передавая технику и механизм воздействия Сократа на собеседника, пусть и фиксируя на этом мысль, отмечают главное: целью этих диалогов являлось вовсе не познание, а передача от Сократа к собеседнику неких чётко направленных мыслительных импульсов!
Почему не познание? Да хотя бы просто потому, что при анализе сократических текстов становится понятно: ничто не мешало Сократу приходить к каким-то выводам и давать более или менее точные дефиниции тех или иных качеств, предметов или явлений. Однако он этого не просто не делал, но совершенно явственно, иногда попросту уходил от этого, вновь и вновь начиная кружить с собеседникам вокруг да около».
Полагаю, что трудно поставить проблему дидактической сути сократических диалогов острее! Сократ сам себя вписывает во всемирную историю мышления не своими концепциями, в которых так легко узнаётся общество античного рабовладения. Даже в своём сознании афинский мыслитель всё-таки верно (впервые столь ярко) и более чем практически для своего времени переносит акцент с готовых выводов на пробуждение самостоятельного теоретического мышления всех, находимых им рядом. А раз такая проблема поставлена, то неизбежно соответствующее фракционное деление, известное в виде лозунговой дилеммы «индоктринация или интеоретизация», которая уже более двух десятилетий будоражит теоретические сообщества на немецких и польских землях. Должно быть ясно, что реальный опыт самообразовательных сообществ почти не знает чистых форм, ибо чистая индоктринация это никакое не самообразование, а сектантская практика, тогда как чистая интеоретизация исключительно трудна для тех небольших сил, которые обычно считаются ядром сообщества теоретического самообразования. Тем не менее, как тенденции, так и тяготение к одной или другой части лозунговой альтернативы реально существуют.
Тот факт, что в сократических диалогах и древние и современные читатели уделяют крайне мало внимания собственно чётким выводам, а обычно рассматривают пристальнее способ суждения, нередко позволяет признать имитаторами тех практиков самообразования, которые всё же ведут открытую или скрытую индоктринацию через применение учебников или другие формы отвращения от усвоения способа получения ответа от самого материального мира.
«Неожиданно для собеседника, оптимистично рассчитывающего получить от диалога с Сократом какой-то конкретный результат, показав всю сложность и по сути бесконечность цепи рассуждений и примеров, тем самым посеяв смятение и нередко даже панику в собеседнике, Сократ затем очень внимательно изучал его реакцию, пытаясь понять: смог ли данный разговор оказаться для него судьбоносным, пробудил ли он его сознание, стал ли тем важным толчком, после которого этот человек уже никогда не провалится в столь характерную для обывателя мыслительную дремоту, или же только вызовет раздражение и останется в его памяти как неприятный инцидент, когда все присутствующие увидели его мыслительную слабость.
И если Сократ видел, что его собеседник действительно начинал задумываться о том, что он до этого считал столь очевидным, и продолжал свой мыслительный процесс вполне самостоятельно уже после окончания диалога с Сократом, то тогда он считал свою маевтическую помощь при рождении новых мыслей и нового мыслителя (ведь на самом деле Сократ помогал родиться не столько мыслям, сколько мыслителям1) действительно успешной».
От желания разобраться в действительном положении дел для формулирования совместного суждения Сократ через промежуточные фазы стремился доводить диалог до проявления собственно исследовательских способностей собеседника по удерживанию противоречивости мира. Такое завершение также предполагало возможность второго «срыва» строительства адекватного мышления и перехода собеседника если не в партию порядка, то в вечное забвение. Андрей Зберовский трактует соответствующие «места срыва мышления» как античные альтернативы, умозаключаемые мыслителями того времени от духа к устройству общества. В трёх «местах срыва мышления» нетрудно увидеть прообраз системы трёх каст-классов у Платона. К реакционным при попытках реализации идеям естественно приводил уровень античной педагогики. Андрей Зберовский правильно задаёт вопрос о том, каково должно быть количество «вопрошающих» для каждого поколения всех свободных граждан полиса чтобы имел место отбор в касту философов по сократическим принципам. В Афинах уверенная проверка всего молодого поколения на исследовательские мыслительные способности требовала не менее чем нескольких десятков человек, дошедших до уровня Сократа. Разумеется, это вовсе не реалистическая оценка для аттического общества сократовского времени. Тем не менее, диалоги, начавшиеся как деятельность единственного мыслителя - Сократа, являются своеобразной граничной межой интеоретизации. Другой граничной межой является всеобщее политехническое образование, понимаемое по Надежде Крупской. Антон Макаренко не оставил никакой практической основы за мнением Сократа о божественном и случайном происхождении добродетели: она массово и серийно вырабатывалась на самом неподходящем человеческом «сырье».
Современное самообразовательное сообщество находится между названными крайними состояниями и его перспективная задача также очевидна как и его исходный пункт. Поэтому естественно возникает вопрос о своеобразной форме отбора, пока мы не можем наладить всеобщей интеоретизации. В этом смысле сократический диалог в близкой к оригиналу форме обращается к воспроизводству исследователей, умеющих выдержать напряжение противоречия. Однако, диалогический метод Сократа не гарантирует, даже при благоприятных внешних условиях, расширенное воспроизводства сообщества интеоретизации. Здесь нужно обращаться к методу проблемных групп, который выловил в окружающей действительности Валерий Алексеевич Босенко. Проблемная группа это тематическое объединение исследователей, стоящих строго на платформе сократической интеоретизации с целью совместно критически разобрать волнующий всех вопрос. Как правило, каждый участник проблемной группы самостоятельно проникает в некоторую часть противоречий и объяснительных конфликтов относительно общей проблемы, а потом прочность его понимания проверятся вопросами от других заинтересованных. Так складывается намного более полная картина отражения некоторой проблемы в мышлении, чем при одном только самостоятельном изучении источников. Организация проблемных групп это то, перед чем остановилось самообразовательное сообщество нашего десятилетия в целом ряде стран. Весьма поучительны поражения, полученные при попытке наладки проблемных групп в Варшаве, Киеве и Берлине. Для внешнего наблюдателя провал мог выглядеть как простая нехватка количества. На самом же деле наибольшее внимание нужно обращать на меру, то есть единство количества с качеством. По всей видимости, везде имело место недостаточное проведение линии на интеоретизацию. Той смой которую Семек оценивал так:
«Такая собственно критическая основа является неотъемлемым элементом всякой философии. Философский критицизм - против каждой попытки унификации человеческой жизни, замыкания её в одной законченной формуле. Опасность подчинения видимым истинам для человека больше, чем шанс на нахождение действительной истины - потому для человека важнее то, что он не знает и чего <именно> он не знает, чем то, что он знает»2.
Какое современное политическое значение имеет этот тезис, выставленный Мареком Семеком? Казалось бы, проблема вполне замыкается в кругах теории познания. Не имеет ли она выхода на демократизм? Античные землевладельческие рабовладельцы трудящимся нашего общества уже не угрожают. Тем не менее, экономическая общественная формация подходящая к своему завершению объективно оставляет будущему профессиональный кретинизм и следующую из него необходимость единого планового органа международного антитоварного объединения. Плановый орган на основе демократически составляемой единой базы данных имеет дело с истиной общественной материи. В ином случае он себя дискредитирует перед обществом и сам перед собой как это было в ПНР и, позднее, в СССР. На примере плановых органов полнее всего обнажается проблема реального и формального демократизма, демократизма истины и демократизма мнения, материалистического и идеалистического демократизма3.
В эпоху перед профессиональным чиновничеством эллинистических империй в Сократе можно видеть предшественника профессиональных политиков того времени. Сейчас же в эпоху всемирной дискредитации профессионального чиновничества очевидно, что наследие античного мыслителя не сводится к обслуживанию примитивной узурпации общественных полномочий. В противном случае придётся кланяться вульгарной социологии. Истина общественного процесса, находящаяся за рамками голосования не просто существует, она господствует. Например, в Германии или Польше никакое голосование не может начать процесс роста самостоятельности народных масс. Мало того, фактический демократизм немыслим без полного осознания последствий, ибо в их лице общественная материя даёт свой ответ тому, кто голосовал. Но этот ответ при современных формальных демократических процедурах не интересует почти никого. Демократия, следовательно, не рассматривается как педагогическая процедура в становлении всех граждан как мыслящих существ. Роль демократии в коммуне имени Дзержинского в этом смысле противоположна большинству современных формально демократических практик. Отсутствие педагогического (сознательного) значения демократии сегодня во всемирном масштабе заявляется с такой решительностью, что против всеобщего оглупления демократии могли бы протестовать не только её сторонники типа Робеспьера, Руссо и Мюнцера, но и Фихте с Лессингом.
Недействительность современного мира хорошо поясняется не только широким отсутствием педагогической составляющей формального демократизма масс, но и формальным демократизмом акционерных собраний монополий, имеющих в распоряжении атомные реакторы. Как будто реактор Фукусимской станции не чихать хотел на проектные решения, сделанные по демократически одобренным указаниям бухгалтерски озабоченных акционеров. И ведь чихнул4 в 2011 году...
Словом, демократизм сейчас в большинстве стран присутствует там, где он не нужен, но отсутствует там, где мог бы иметь познавательное и гражданственное значение.
Замечают иногда, что «Государство и революция» не содержит обширного исследования средств против узурпации демократических полномочий. Андрей Зберовский пишет также, что и Сократ мало интересуется такой опасностью. Если с античностью уже известен ход исторического процесса, то современная проблема требует внимания и решения. Вспоминая «Капитал» мы может отметить, что для узурпации демократических полномочий они должны быть произведены. Способ производства (сущность и форма) демократии определяет способ её деградации. Можно присвоить полномочия в римской империи с письменным учётом и гонцами, но куда труднее присвоить полномочия в отношении географической пространственной базы данных OpenStreetMap, правовой режим которой не ограничивает присвоение общего результата труда всяким способным к этому. Исходя из исторического разнообразия форм присвоения, кажется логичным, что работа «Государство и революция» исследует преимущественно возможные для того времени пределы и формы демократии, а не особенности её последующего движения. Летом 1917 года советская демократия сама только-только производилась, очевидно, что, в первую голову, не при помощи Ленина5. Ближе к эпохе разложения этой демократии мы встречаем Виктора Глушкова с идеей полной ревизии баз данных комитетами народного контроля без нарушения текущей работы ведомств и предприятий. Но эта ленинская по существу идея до сих пор не получила встречи своих технических и политических предпосылок.
Говоря о проблеме узурпации демократических полномочий как предотвращении политического обезразличивания, нужно отличать подавление и искоренение тенденций. Подавить можно полицейским способом и продержаться несколько десятилетий, но искоренить можно только понимая проблему по происхождению и по существу. Подавление отличается от искоренения также как представление от понятия - это проявления разной глубины познания и, поэтому, разной практичности. Проблема узурпации основательно может быть решена исключительно всеобщим политехническим образованием. Для Сократа должна оказаться вполне приемлемой демократия тех, которые знают как мало они знают и не будут решать демократическим способом то, что им принципиально не решается. Но зато те же самые люди смогут обратить демократические процедуры в один из побочных инструментов познания общественной материи, познания самих себя как части окружающего обобществлённого мира.
Сократовская проблема того, что истина не является суммой частных убеждений, воспроизводится в теоретических сообществах как проблема абстрактного демократизма и будет воспроизводиться в период общественных изменений в ещё большем масштабе как проблема абстрактного демократизма и реальной демократии. Первый основан на учёте частных мнений, но никак не соотносится с объективной истиной, то есть с объективной реальностью в которой необходимо действовать, её адекватным пониманием, которое не зависит, например, от голосований. Это хорошо понятно на таких производственных процессах, как, например, работа ядерного реактора или на примере другого какого-то производственного процесса, скажем, в химической промышленности. Процессы в ядерном реакторе не интересуются кто что думает, а происходят объективно, и, подходить к ним нужно не с субъективными представлениями, а со знанием законов природы. Если мы должны действовать по объективной реальности, то процесс идёт в верном направлении, а если нет, то будет катастрофа. Дело же не в том, кто что субъективно думает об этом, а в тех реальных естественных процессах, с которыми имеем дело. Тут хорошо видно точку зрения отмирания демократии, о которой Ленин писал в «Государстве и революции». Если мы будем действовать по абстрактному демократизму, а не по объективной логике этих процессов, то у нас будет какая-то производственная катастрофа. Но тоже самое относится ко всем процессам и к общественным не меньше, чем к природным. Если они становятся предметом наших действий, то мы должны изменять их по их собственной логике ровно также как в природе мы действуем в согласии с законами природы. Для этого же нужно эту логику знать. Как с учётом этого может выглядеть наиболее широкая демократия, которой является диктатура пролетариата, включение всех членов общества в управление? Очевидно, что абстрактный демократизм тут совсем не будет работать и будет лишь вредным - вредной формой псевдодемократизма, основанной на голосованиях. Настоящая демократия, очевидно, будет основываться на том, чтобы углубляться в суть решаемых вопросов, разбираться в них6. И тут же вырабатывать, а не просто принимать решения, где единственным критерием принятия решения может быть только их истинность, то есть существо дела, соответствие объективной реальности. В этом-то и состоит суть демократического централизма в партии, например. То есть освоение нужных знаний является необходимым для полноценного участия в принятии решений. А без этого, очевидно, «смерть, смерть, смерть» и демократическая форма только лишь форма такой смерти.
То есть фактически дальше процесс преодоления общественного разделения труда предусматривает всю массу трудящихся понимать на уровень понимания - современного научного понимания общественных процессов. В этом также видится совпадение современного принципа политехнизма с освоением того, что ещё в средние века было названо гуманитаристикой. В этом также и возврат к античному пониманию сходства (вплоть до тождества) техники и искусства в почти аттической форме, где корень «техн» собственно и означал искусство.
Сократ первым не только связал тесной многосторонней связью нравственные и теоретические проблемы, но и поставил перед нами практический вопрос о соотношении познавательного и политического процесса. Демократизм, как формальный, так и содержательный, как античный, так и современный, всегда имеет свой познавательный эквивалент. И как раз он может и должен соотноситься с процессом поиска истины. От Сократа до Ленина человеческая практика не ставила в острой форме вопрос о познавательном значении политического процесса, о взаимном стремлении демократизма и истины в коллективно-общественной её форме. Зато теперь ясно, что у человечества нет другого пути кроме как наделять каждого участника демократических процедур полнотой исторически выработанного передового мышления и передовой нравственности. В этом-то как раз и состоит описанное Лениным уничтожение демократии в обществе, где будет невозможной экономическая, а, потому, и политическая узурпация. Демократия в своём историческом исчерпании через полноту в эпоху диктатуры пролетариата должна будет неизбежно стать политическим инструментом критически оценивающих себя и других людей нового общества. Поняв это, мы можем уже не гносеологически, а политически посмотреть на завершение знаменитой статьи Семека и обнаружить в ней не менее яркий свет живой мысли, чем при чисто теоретическом взгляде.
«Но признать своё собственное незнание - не значит принять его. Критицизм не скептицизм, сомнение не приводит к смирению-отречению. Люди должны постоянно искать новых решений, постоянно предпринимать новые познавательные и нравственные усилия; должны также верить в успешность и результативность этих усилий. Конечной истины нельзя получить никогда, но также никогда нельзя прекратить поиски такой истины.
Этому собственно учит нас Сократ - человек-символ, вечно живой и всегда современный философ. Его философия близка каждому и понятна для каждого, ведь нет в ней ничего из академической учёности, но зато очень много в ней глубокой человеческой мудрости, которая проистекает из благородного размышления над всеми трудными проблемами народной жизни. Это философия критики и сомнения; но одновременно это философия надежды и гуманистического оптимизма. И глубоко ошибается тот, кто судит, что в современном мире, значительно более трудном и много сложнейшем, чем тот, в которым жил Сократ, нет места для такой философии. Напротив: именно сейчас потребность в ней сильнее, чем когда-либо».
1 Добавляю жирное выделение - Dominik Jaorszkiewicz.
2 Как и ранее, цитируется российский перевод Миколая Загорского - Dominik Jaorszkiewicz.
3 Демократический централизм или научный централизм? Несмотря на отсутствие чистых форм эти абстракции весьма продуктивны для ориентирования в реалиях самообразовательных сообществ. Тем не менее, соответствующий лозунг мало что даёт на практике, ибо практиковать как одно так и другое сторонники названных концепций едва ли могут - всё большей частью отдаётся под власть стихии и разум существует отнюдь не в разумной форме. Каковы познавательные и процедурные, содержательные и формальные условия научного централизма? Сократическая литература античности как никакая другая показывает сколь непрост такой вопрос, сколь опрометчиво его пытаются решать - Dominik Jaorszkiewicz.
4 Такой грустный юмор подсказан Валерием Босенко, упоминавшем опасность радиоактивности в товарном обществе ещё в 1990 году, в книге «Воспитать воспитателя» - Dominik Jaorszkiewicz.
«Совсем иной культуры дисциплины требуют производительные силы нового типа. Неверно уложенное в реактор ядерное горючее - не переложить. Задремал один - не проснулись тысячи. Радиацию не стряхнешь. Сотни тысяч лошадиных сил корабля или авиалайнера не управляются посредством проб и ошибок со "штуковинами" и "чертовинами" и не "перезапрягаются" на ходу.»
5 Работа «Государство и революция» была завершена осенью. Массовой партией РСДРП(б) начала становиться после широкого распространения апрельских тезисов. Доминирующей партией в демократических органах крупных городов РСДРП(б), как правило, становилась осенью, то есть одновременно с составлением упомянутой работы Лениным - Dominik Jaorszkiewicz.
6 Примером проявления такого материалистического демократизма может быть позиция передовых рабочих из бригады Василия Потапова на собрании партийной организации в советском фильме «Премия». Подробнее см. статью Миколая Загорского о фильме «Премия» на украинском языке и в переводе для российского читателя (опубликована на «Пропаганде») - Dominik Jaorszkiewicz.
