Вернуться на главную страницу
Рецензия на книгу “Открывая Ильенкова”
Каждый раз, когда ко мне попадает книга или статья про Эвальда Ильенкова на английском языке, у меня возникает волнительное чувство: вдруг сейчас я узнаю что-то новое об этом философе, что заставит меня переосмыслить своё отношение к нему, или же у авторов есть философские вопросы, на которые я не смогу ответить. Такое же чувство у меня было и перед прочтением книги Коринны Лотц "Открывая Эвальда Ильенкова" с подзаголовком "Как советский философ, который встал за диалектику, продолжает вдохновлять".
Во вступлении автор сразу же верно подмечает философскую позицию Ильенкова, характеризуя её одиннадцатым тезисом о Фейербахе. И если оценить тот масштаб интереса к философии Ильенкова в самых разных странах, то мы можем смело согласиться с тем, что ему действительно удалось преобразовать мир. Несмотря на небольшой размер этой книги, в ней собрано множество сведений как об отдельных людях, так и целых организациях в Великобритании, Дании, Финляндии, Германии, Индии, которые в той или иной мере открыли для себя Ильенкова и смогли применить достижения его философской мысли к профильным областям вроде педагогики и психологии. На мой взгляд, очень важно, что автор подчёркивает значение философии Ильенкова для современного мира и не ограничивает его лишь "чисто философским" значением: "Восстановление наследия Ильенкова должно не только быть актом репарации или почестью для его индивидуального гения, каким бы великим он ни был. Оно может и должно быть Идеалом, будоражащим умы и дающим импульс развитию теорий и практик для преодоления больших испытаний, которые вырастают из сегодняшних общественных, экологических и политических кризисов" [p. 48].
Безусловно, Ильенков был и остаётся революционным философом, причём именно философом революции 1917 года, хотя и родился значительно позже её начала, но, как говорится: "Есть у революции начало, нет у революции конца". Всякая революция с необходимостью порождает реакцию и контрреволюцию как своё иное. Умение правильно определить врага и методы борьбы с ним и есть первоочерёдная задача революционера, особенно, если он претендует на звание теоретика или даже вождя революционного движения. Как же определяет врагов Ильенкова Коринна Лотц?
"Ильенков и его единомышленники были движимы желанием спасти марксизм от мёртвой руки сталинской ортодоксии. Бюрократия превратила философское мировоззрение, основанное на развитии материального мира, в набор зафиксированных истин, в догму, которую могла бы признать католическая церковь. Культуролог и философ Вадим Межуев однажды отметил парадоксальность того, что "быть марксистом в Советском Союзе сложнее, чем в любой другой стране" [p.1-2].
Однако на мой взгляд, сложнее понять, в чём парадоксальность этого высказывания, поскольку называть себя марксистом и даже искренне себя считать таковым было проще простого в любой стране, в том числе и в СССР. Это ведь как с принятием Ислама - достаточно лишь сказать фразу: "Нет Бога иного, кроме Аллаха, и Мухаммед пророк его", и ты уже мусульманин. А вот быть "правоверным" марксистом было сложно всегда, и дело вовсе не в стране, историческом периоде и даже личностных особенностях марксиста, хотя безусловно это имеет значение для конкретного облика марксизма. Но, строго говоря, марксизм - это нечто единое и целостное, не бывает множества марксизмов, зато бывает множество способов отклонения и извращения марксизма. Карл Каутский, например, был далеко не самым глупым и наивным человеком: он занимался редакцией четвёртого тома "Капитала" и написал множество отличных теоретических работ, сыгравших огромную роль в деле пропаганды марксизма и борьбы с его извращениями, но это не сделало его классиком марксизма; скорее, классиком извращения марксизма. Роза Люксембург известна как революционный деятель, погибший от сил реакции в Германии за свои убеждения, но её теоретические работы по вопросам империализма были названы Лениным "неудачными дополнениями теории Маркса". В случае же Георгия Плеханова выдающиеся достижения в области теории марксизма пошли вразрез с его практикой марксизма во время революционных событий в России. Известно также критическое отношение Ильенкова к современному ему западному марксизму. В работах наиболее видных теоретиков марксизма вроде Альтюссера, Адорно и Маркузе Ильенков с лёгкостью обнаруживал извращения теории, связанные с непониманием Гегеля и Маркса. В общем, возможности для превращения непоследовательного марксизма в последовательный антимарксизм всегда открываются в исторические периоды предельного напряжения противоречий. Так кому же сложнее быть марксистом: Ильенкову, который всегда находился в центре противоречий советского общества, стремясь их осмыслить и практически разрешить, руководствуясь диалектической логикой, или же западным философам, которым всегда приходилось уточнять, какую именно разновидность марксистского ревизионизма они представляют: пост-, нео-, фрейдо-, структуралистский или гуманистический марксизм?
Что касается сталинской бюрократии, то здесь история очень противоречивая и даже трагическая в некотором роде. Для того, чтобы партийная бюрократия могла превратить какую-то философскую позицию в догму и идеологию, её для начала следовало бы знать - хорошо или плохо, это уже другой вопрос. Поэтому любой бюрократии как управляющей структуре в государстве необходимы философы, которые смогли бы адекватно сформулировать, в чём именно состоит марксизм, а что будет от него отклонением. И откуда же им взяться в молодом советском государстве, кроме как из уже готовых университетов с соответствующими философскими факультетами и кафедрами, в которых существует собственная бюрократия? Эта бюрократия на множестве уровней была создана ещё во времена Российской империи, и советскую власть можно обвинить разве лишь в том, что она недостаточно эффективно с ней боролась, хотя Ленин предупреждал об её опасности. Но историческая ситуация складывалась так, что либо придётся работать с уже существующими структурами и учёными, либо же вовсе оставаться без научных кадров. Василий Пихорович, ссылаясь на книгу Сергея Мареева, рассказывает о ситуации в философии в первые годы советской власти: "После революции направление развития советской философии определяли (и определили не просто на долгое время, а фактически навсегда) именно ученики Плеханова. Так, бывшие меньшевики Деборин, Аксельрод, Сарабьянов, Горев др., составившие кадровую основу кафедры философии Коммунистического университета имени Я.М. Свердлова и редколлегии журнала «Под знаменем марксизма», или тоже бывший меньшевик проф. Семковский, издавший один из первых в СССР учебник по марксистской философии «Курс лекций по историческому материализму» и «Марксистскую хрестоматию», по которым долгое время наряду с деборинским «Введением в философию диалектического материализма» в Советском Союзе знакомились с философией марксизма, а также «внефракционный» Д. Рязанов, возглавивший институт Маркса-Энгельса-Ленина.
Кампания против «меньшевиствующего идеализма», развернувшаяся в начале 30-х годов, ничего по сути не поменяла, она была, скорее, склокой внутри этой философской школы. Ведь на смену прежним руководителям советской философии пришли их же ученики Митин, Юдин. В этом смысле стоит согласиться с утверждением С. Мареева из упомянутой выше книги, что «диалектика» Деборина перешла в митинско-федосеевский «диамат». Не стоит упускать из внимания и тот факт, что именно один из представителей этой школы Я.Э. Стэн по просьбе Сталина читал ему курс по гегелевской диалектике".
Как видите, никакой "сталинской ортодоксии" тогда просто не существовало, хотя бы потому что люди, определяющие направление философского образования в СССР, были не только не сталинистами, но и вовсе не были большевиками. Более того, самому Сталину приходилось находиться под влиянием далеко не самых лучших теоретиков (Ильенков, например, вообще обвинял Сталина том, что в философии тот находился скорее на позициях А.А. Богданова, чем Ленина), просто потому что других не было вовсе. Но даже в такой ситуации существовала и противоположная сторона. Ильенкову не абсолютный дух шептал откровения марксизма, а приходилось осваивать марксизм на философском факультете МГУ, общаться с преподавателями, читать книги по философии, в основном, переводы - кто-то же должен был организовывать этот процесс? Другой бюрократии, кроме сталинской, тогда не было. Коринна Лотц не зря отмечает, что часть троцкистского движения на Западе отнеслась к Ильенкову с подозрением из-за того, что он был как раз "продуктом" сталинской эпохи.
Но продуктом сталинской эпохи он был только частично. Ведь даже дискуссия вокруг тезисов о предмете философии развернулась, когда прошло больше года после смерти Сталина. Гораздо больше Ильенков был продуктом эпохи не просто несталинской, а именно антисталинской. Не следует забывать, что после ХХ съезда антисталинизм был официальной линией партии и, как сейчас принято говорить, "мейнстримом" общественной жизни. Известно, что Эвальд Васильевич высказывался неодобрительно в сторону Сталина, но его антисталинизм отличался от антисталинизма либерального или хрущёвского толка. Дело ведь не в личности и даже не в её культе, а в том, что делает эта личность. Сам же Ильенков пишет в статье "Что же такое личность": "Личность не только существует, но и впервые рождается именно как «узелок», завязывающийся в сети взаимных отношений, которые возникают между индивидами в процессе коллективной деятельности (труда) по поводу вещей, созданных и создаваемых трудом".
Так вот нельзя сказать, что Ильенков был противником коллективной деятельности и вещей, созданных трудом советского народа. В конце концов, личность Ильенкова тоже была узелком противоречий, завязанным сетью отношений советского периода, и его антисталинизм был лишь одной из множества ниточек в этом узелке. Пытаться свести такую сложную личность лишь к одной тенденции, значит ничего не понимать в тех общественных условиях, которые формировали эту личность. Если Ильенков был антисталинистом и борцом с советской системой, то почему он дружил с Юрием Ждановым, зятем Сталина и членом ЦК КПСС, как он относился к тому, что его отец был лауреатом сталинской премии, почему его включили в комиссию по общественным наукам после отстранения Хрущёва во времена "брежневской реакции", почему были приняты его предложения по созданию кафедры диалектической логики, а статьи были включены в философский словарь? Согласитесь, что этот ряд вопросов, основанных на фактах из биографии самого философа придаёт его жизни большее количество нюансов и показывает реальную борьбу внутри советской бюрократии. Конечно, это очень сложные процессы, в которых ещё следует подробно разобраться и, возможно, западному читателю, который впервые для себя открывает Ильенкова, будет непросто представить ситуацию в советском обществе. Поэтому для первого знакомства с Ильенковым таких трёх предложений из его биографии может быть достаточно, но на них точно нельзя останавливаться: "Ильенков сделал пылкое заявление о состоянии философии в Центральный Комитет накануне советского вторжения в Чехословакию, но к нему оказались глухи. Хотя его ключевая книга Диалектическая логика была опубликована в 1974 году, он попал под огонь внутри Института философии. Не в состоянии вынести ментальную боль, он покончил с собой в 1979 году" [p. 2].
Вообще авторы не раз прибегают к образу советского вторжения в Чехословакию, на мой взгляд, не очень удачно пытаясь проследить символизм этого события с судьбой Ильенкова: "Как заметил российский философ Андрей Майданский, оставались лишь месяцы до того, как советские танки въедут на улицы Праги, чтобы сокрушить программу реформ "социализма с человеческим лицом", которые проводил Александр Дубчек, и "Ильенков ясно видел, куда дует ветер истории". Таким образом, жизнь Ильенкова мрачно отражала, как в стекле, взаимодействие между сферой идей и философией с политикой и обществом" [p.10].
Здесь видно, что у авторов сложился вполне определённый образ Ильенкова, в котором абстрагируются некоторые детали. Но Ильенков вовсе не был либералом, который сокрушался по поводу "пражской весны". Коринна Лотц верно подмечает, что Ильенков через критику политэкономии, которая лучше знает западный мир, чем реалии СССР, таким образом критиковал советскую систему экономики. Однако по вопросу Чехословакии можно предположить, что Ильенков не занимал никакую сторону, поскольку это не был вопрос между "лицом" социализма, а вопрос способа реставрации капитализма: либо путём быстрых рыночных реформ, либо путём медленного восстановления товарно-денежных отношений и частной собственности. То, что Ильенков прекрасно понимал, какую роль играет товар в развитии капитализма, видно из его небольшого доклада "К вопросу о товарном производстве": "Маркса вначале интересует вопрос, от которого В.П. Шкредов неосторожно отмахнулся: а именно - если капиталистическое развитие экономики становится возможным только при наличии всей совокупности исторически необходимых предпосылок, то и надо выяснить - какие же именно предпосылки (или условия рождения) должны быть налицо, а какие - не обязательно, хотя исторически и имели место повсюду.
Здесь-то и оказывается, что достаточно развитое (и интенсивно, и экстенсивно) товарное производство - и, стало быть, достаточно развитое товарное, то бишь товарно-денежное, обращение, - составляет абсолютно необходимую предпосылку, без наличия коей никакой капитализм вообще не мог бы возникнуть, не мог бы родиться". Таким образом, для философа не было принципиальной разницы между реформой Косыгина 1965 года и реформами Дубчека. Конечно, можно испытывать сожаление по поводу использованных методов и неадекватного применения силы, но итог был все равно один: и в Чехословакии, и в СССР восстановился капитализм.
Но 1968 год был для Ильенкова не только полон горечи. В этом году Ильенков защитил докторскую диссертацию о природе мышления, а его книга "Об идолах и идеалах" была опубликована Политиздатом тиражом в 45 тысяч экземпляров. Какой современный философ может похвастаться такими тиражами, выполненными государственным издательством? Вообще, если внимательно перечитать письмо Ильенкова в ЦК, то можно обратить внимание не только на бедственное положение с политэкономией - это было лишь следствием более глубокого кризиса в СССР. "Поэтому в глазах естественников название «философия» стало синонимом ПОВЕРХНОСТНО-ДИЛЕТАНТСКОГО освещения тех самых проблем, которые естественники решают на профессиональном уровне. Фактически это значит: марксистско-ленинское понимание философии (особого предмета ее работы) потихоньку подменено ЧИСТО ПОЗИТИВИСТСКИМ ТОЛКОВАНИЕМ".
Т.е. на взгляд Ильенкова проблема была вовсе не в бюрократии или Сталине, а как раз в том, что наука фактически собой подменила философию - в том числе, и в чисто философских вопросах - оставив за той лишь роль бесполезного комментатора, решающего бессмысленные псевдопроблемы, не имеющие ничего общего с реальной наукой. Дело было не только в том, что философы были бестолковыми, но и в том, что в СССР были действительно очень сильные учёные. И так уж вышло, что "головокружение от успехов" советской науки в итоге сбило всех с толку и привело к тому, что философы были вынуждены лишь обслуживать ту форму общественного сознания, которая была главным субъектом роста производительных сил советского общества, готовя "материальную базу коммунизма".
Согласитесь, это гораздо более трагичный сюжет, чем избитая история о преследовании непонятого гения злыми властями. Учёные, сталкиваясь с проблемами философии в своих областях, обращались к философам, но получали либо бездумное восхищение и поддакивание, либо критику с точки зрения идеализма. Спор механистов и деборинцев показывает плачевную ситуацию, когда просто не было никого, кто мог бы организовать союз философов "с представителями современного естествознания, которые склоняются к материализму". И история в итоге показала злую иронию, когда учёные решили, что их наука является сама себе философией и горе было тем, кто пойдёт против них. Так вот Ильенков и был тем, кто пошёл против позитивистского понимания науки и философии. Его письмо в ЦК было не проявлением философского высокомерия или упрёком бюрократии в том, что она плохо понимала марксизм, - это был вызов науке, господствующей во всех областях общественной жизни, вызов здравому смыслу учёных и обслуживающих их философов. Главным врагом Ильенкова была не советская бюрократия - иначе бы он просто не писал письмо в ЦК, осознавая тщетность этого поступка, ведь сложно представить более бюрократичный орган, чем ЦК. Главным врагом Ильенкова был позитивизм, против которого он боролся до конца жизни, не отступая ни на шаг от положений Ленина, изложенных в "Материализме и эмпириокритицизме".
В этом контексте становится непонятным, о каком марксистском догматизме пишет автор книги "Открывая Ильенкова". Сложно упрекать в догматизме тех философов, которые никогда не были марксистами. Это как раз Ильенков был догматиком и верным продолжателем философии Спинозы, которую всегда называли догматической. Это Ильенков в глазах современных ему учёных и философов не понимал очевидности того, что марксизм нужно "дополнять достижениями естествознания, математической логикой": "Нынче же - «новаторство» в философии понимается прежде всего как стремление МОДЕРНИЗИРОВАТЬ ФИЛОСОФИЮ применительно к «новейшим достижениям» математики, кибернетики, физики, политической экономии социализма, etc. - областей, которые до подлинной диалектики еще не доросли".
Попробуйте сказать любому учёному, что какой-то философ выступает против "новейших достижений" науки, говорит, что математика, кибернетика и физика не доросли до диалектики. Вы наверняка получите ответ, что это философ не дорос до понимания сложнейших естественных наук и лезет их критиковать со своим философским словоблудием. И если вы думаете, что в СССР лишь для виду прикрывались марксистской фразеологией, то Ильенков показывает реальное к ней отношение: "Над идеей «ДИАЛЕКТИКИ КАК ЛОГИКИ» на этой кафедре издеваются прямо и открыто - в лекциях, на семинарах, в докладах, в изданиях кафедры, называя эту идею «антикварной гегельянщиной», «мистикой» и тому подобными милыми словечками. И если-де Ленин ориентировал философов на разработку ДИАЛЕКТИЧЕСКОЙ ЛОГИКИ (диалектики как логики) - то это потому, что он «не знал еще современной логики», ее «достижений», что он сам еще находился «в плену гегелевских представлений о философии и логике» etc.
Так что никакой "авторитет Ленина" в философии не был аргументом против движения за "модернизацию" философии. 12 февраля 1979 года, буквально за месяц до своей смерти, на "давыдовском" теоретическом семинаре в Институте общей и педагогической психологии АПН СССР Ильенков оппонировал Арсеньеву, показывая реальную ситуацию с тем, что в советской философии не осталось уже даже марксистской фразеологии, а в ходу были все модные на Западе хайдеггеры, бердяевы и прочие философы, тщательно популяризируемые кафедрами буржуазной философии. В этом же докладе он блестяще проиллюстрировал диалектику позитивизма и экзистенциализма, по сути вынося приговор всей философии ХХ века, которая ничего не поняла из философии ХIX века.
Так ситуация обстояла не только в философии, но и в искусствоведении, и в эстетике, что очень рельефно видно на жизни и творчестве друга Эвальда Ильенкова Михаила Лифшица, личность и труды которого заслуживают отдельного внимания западных исследователей марксизма. Его книга "Диалог с Эвальдом Ильенковым" содержит полемику двух выдающихся философов по концепции идеального, которая и по сей день показывает невероятно высокий уровень научной дискуссии по центральным вопросам диалектического материализма. Но Лифшиц известен и как объект травли за статью "Почему я не модернист?" 1963 года, в которой он показал истоки модернизма в наиболее реакционных и тёмных сторонах культурной жизни Европы конца XIX и первой половины XX веков. Однако представители советского культурного бомонда увидели в ней лишь ретроградство, сопротивление новейшим веяниям культуры и попытки вернуть эстетику к сталинским временам. Внимательное изучение его дискуссий с советскими искусствоведами показывает абстрактность представления о том, что в СССР был возможен лишь социалистический реализм как направление искусства. Формально оно было так, но вот на деле оказывалось, что "реализмов" было столько же, сколько и "марксизмов". Чего только стоит "Курс марксистско-ленинской эстетики" для студентов философских университетов Кагана, в котором можно было встретить семиотику, структурализм, системный подход, оправдание модернизма, но нельзя было найти никакого марксизма-ленинизма. В своей статье "Чего не надо бояться" вошедшей в книгу "Мифология древняя и современная" Лифшиц показывает, как всякие попытки борьбы с догматизмом марксизма в угоду плюрализму мнений и толерантности приводит в конечном счёте к борьбе с марксизмом вообще: "Марксизм не отвечает за вульгаризацию его идей, так же, как христианство не отвечает за тупость богословских споров... Все великие идеи подвергались вульгаризации, и это само по себе может служить косвенным доказательством их общественного значения... Не надо бояться старых верных решений: они не имеют ничего общего с какой-нибудь "репрессивностью". Не надо краснеть за свою ортодоксию - если она стесняет чем-нибудь мысль, то стесняет её так же, как рифма или размер стесняют поэта. Стеснения такого рода ведут к совершенству, на них основана вся человеческая культура, выражающая бесконечность содержания в относительно законченных формах. Где нет умного, добровольного самоограничения, там царствует стихия вседозволенности и глупости". Ильенков бы мог подписаться под этими словами. Но сколько марксистов могли бы подписаться под этими словами в СССР, не кривя душой? А на Западе? Оставим этот вопрос открытым, надеясь на то, что в XXI веке их количество будет расти во всём мире.
Но пока что Коринна Лотц замечает "необычность" того, что в левом движении в Великобритании Ильенков спровоцировал попытки "развития теории как руководства к практике" [p.20]. Иронично, что на постсоветском пространстве такие попытки предпринимались регулярно множеством организаций, но пока что успеха в развитии теории добивались лишь те группы марксистов, которые увидели принципиальную ошибочность подхода объединения теории и практики, как раз исходя из глубокого изучения трудов Ильенкова. В этом и заключается сила революционного метода - в способности подвергнуть самого себя критике, не сходя с верного магистрального направления. Но проблемы политического коммунизма - это тема для совершенно другой книги, которую бы хотелось увидеть от автора "Открывая Ильенкова" или её товарищей.
Подытоживая, можно сказать, что у Ильенкова были действительно непростые отношения с советской бюрократией, которая сама никогда не была однородной и монолитной структурой. Всякий философ, понимающий свою цель в преобразовании мира, будет иметь проблемы с властью - аналогия Ильенкова со Спинозой, приведённая в книге, может быть уместной, но это всего лишь абстрактная аналогия. Спиноза тоже никогда не был одиночкой и у него были покровители в голландских политических кругах, как и у Ильенкова в советских. История советской философии отражает в себе все противоречия Советского Союза, который так и остаётся недостаточно изученным явлением для марксистов со всего мира. Открывая Ильенкова, читатель лишь сделает первый шаг в том, чтобы открыть для себя всю сложность и драматизм СССР как явления мировой истории. Лишь пожелаем читателям видеть не только чёрные страницы этой истории, а всегда действовать в соответствии с девизом Спинозы: "Не негодовать, не удивляться, но понимать". Не один лишь Ильенков выступал за диалектику - западному читателю обязательно следует открыть советских философов Михаила Лифшица, Анатолия Канарского и Валерия Босенко, ознакомиться со взглядами Виктора Глушкова на политэкономию социализма и нетоварную экономику. Вдумчивое изучение истории СССР позволит иметь полное представление о непрекращающейся борьбе двух тенденций внутри социализма: коммунизма и капитализма, революции и реакции. Но изучение общественных противоречий невозможно без овладения диалектической логикой. Так что открытие Ильенкова и богатства его теоретического наследия западному читателю - это лишь первый шаг в том, чтобы приступить к тяжелой теоретической работе по изучению диалектики, и книга Коринны Лотц поможет совершить этот шаг.
