Вернуться на главную страницу
Бунт на крыльях
По прочтению Мильтона одна сцена не выходит у меня из головы.
Когда Михаил и Сатана встретились на небесах для поединка, Сатана предъявил ему такую претензию: вы, ангелы, живете здесь и не видите, что вы - рабы вашего Творца, рабы данных вам законов вселенского Разума, составляющих вашу природу. На что Михаил ответил примерно так: мы живем в согласии с нашей природой, с разумом, поэтому мы как раз свободны, а ты - раб своих страстей.
Для теоретической мысли эпохи классицизма борьба между разумом и чувствами - обычная проблема: она поднимается в произведениях искусства и науки, в религиозной и политической борьбе, и решается весьма неоднозначно, хотя и "в пользу" ума. Вот и в произведении Мильтона прослеживается мощный момент напряжения. Истинным есть только тот предмет, который совпадает со своим содержанием, - так писал Гегель. Это предмет, который существует в соответствии со своей собственной природой - то есть, предмет свободный, ведь он движим только своими внутренними закономерностями, своим существом. Любой произвол как движение в попытке избежать всякого закона - как внутреннего, так и внешнего - есть несвобода. Внутреннего - поскольку тогда предмет уже движется вопреки собственной природе, внешнего - потому что и от всякого принуждения пытаются уйти. Это нечто совершенно неразумное, и потому невозможное, ведь в нём на деле исключается само движение, как по своей природе, так и вопреки ей. Видимо, поэтому Бог и наказывает так жестоко Сатану, сбрасывая его с небес в Хаос: Сатана отказывается жить по Божьим законам, чем совершает что-то невыразимо вероломное. И Сатана здесь принципиально отличается, скажем, от грешника, который едва ли пытается грешить из отрицания Бога или религии как таковых. Как раз наоборот, согласно известному афоризму, христианство позволяет грешить и каяться: в этом - условие веры, а не отход от нее.
Но Сатана все же есть творение Бога, и потому его восстание против божественного закона (который живёт в Сатане и составляет его внутреннюю природу) - это санкционированное самим же Богом восстание: иначе как Сатане вообще могла прийти в голову такая идея, и как он мог взяться за ее воплощение? Как он мог быть за это наказан? То, что Бог выдал Сатане санкцию на бунт, хорошо видно по тому, как Бог реагирует на последующие поступки Сатаны, позволяя тому сначала попасть в Рай, а потом соблазнить Еву. Хотя Бог мог одним лишь актом своей воли отменить само существование Сатаны, на деле он оказывается заложником своего творения. Бог существует по созданному им же закону, которому подчиняются все существа, и полностью им обусловлен. Для Мильтона Бог и есть закон, а Сатана - часть этого закона.
В том-то все и дело: Мильтон показывает нам, что власть и бунт против власти есть дело "богоугодное", есть дело, строго говоря, столь же естественное для сотворенного мира, как и сама власть Бога. Можно сказать, что Мильтон нашел в Библии разрешение на революцию. Следует считать, впрочем, что Мильтон не решает эту задачу полностью: он не уверен, что из революции получается что-то путное. Своими глазами Мильтон видел, как буржуазный революционер Кромвель сбросил короля, а потом сам стал "королем". И это не проблема Мильтона как писателя. Стоит полагать, что Джон Мильтон остался предан идеалам революции 1640-1660 годов и после ее поражения: он еще со студенческих лет был близок к антимонархически настроенным кругам, и своими остроумными памфлетами засвидетельствовал глубокую личную вовлечённость в идеалы буржуазного переворота. Увидев откат в революции, Мильтон попытался поставить проблему таким вот "библейским" образом: религия в то время еще была основной формой существования и борьбы политических идей. И получилось так, что весь мир от Адама до наших лет возник из революционного акта. А утверждать, что мир плохой, - так же, как и то, что против него не стоит выступать, - значит идти против Бога, проявляя настоящий произвол ... Сложная проблема!
Упомянутое в начале место из "Потерянного рая" не давало мне покоя не только по причинам литературным или политическим, но и чисто бытовым. Я время от времени размышлял о том, как часто я сам в жизни стараюсь - в основном трусливо и отнюдь не "по-сатанински" - бежать в область произвола, хаоса разрозненных желаний. В таком произволе - например, когда надо писать статью для Лепорта, а ты вместо этого смотришь мультики или даже перечитываешь "Потерянный рай" - нет той свободы, с которой произвол часто отождествляется. Как говорил об этом тот же Гегель, "убегающий еще не свободен, потому что он в своем бегстве все еще обусловлен тем, от чего он убегает".
Бежать - значит не только бежать от чего-то, но и к чему-то, куда-то. Какой-то другой, внешний объект руководит здесь твоими поступками, направляет их - значит, это движение по чужой, не по собственной траектории. Обидно, когда этот "бег куда-то" становится системой и нормой жизни. Однако главное здесь то, что есть куда бежать. Нам говорят, что, например, лень - это нормальное свойство человеческого мозга, прокрастинация - нечто имманентное нашему сознанию. При этом никто не спорит, что свойства эти не особенно "красивые". М.Горький писал, что человеку легко быть плохим и трудно быть хорошим, когда все вокруг устроено так, чтобы он был таким. Человек есть совокупность общественных отношений, и поскольку общественные отношения являются отношениями общественного производства (ведь люди все время что-то производят: вещи, идеи, других людей), а это производство, в свою очередь, является нынче товарным капиталистическим производством, то и все черты людей будут вырабатываться в рамках логики товарного капиталистического производства.
Прокрастинировать легко, когда это представляется единственным "пространством свободы" в адской машинерии современного мира, которая сводит все человеческое существование к выполнению какой-то одной функции. Тот факт, что в Украине почти не осталось того машинного производства, каким оно часто представляется (в виде заводов, фабрик и т.п.), не отменяет того, что такими же машинными есть, скажем, производство услуг, самоуправление и даже творчество - вся та "постиндустриальная экономика", волшебными сказками о которой нас потчуют. В этих условиях совершать различные хаотические глупости "в свободное от работы время", да даже и на самой работе - это и вправду нечто само собой разумеющееся, то, что скрыто в самой человеческой природе. Когда человека среда не ограждает от, а, напротив, подталкивает к свободному развитию (то есть делает такое развитие бескомпромиссным), тогда никакой лени и прокрастинации не возникает. Все вокруг тогда оказывается интересным, полезным, творческим, и вызывает глубокую личную вовлечённость. Противоречие между свободой и произволом разрешается не в выборе первого или второго, а в снятии этого противоречия в каком-то другом, более высоком процессе - революционном по своей сути.
У Мильтона так и написано: если бы Бог не послал Иисуса, чтобы тот на своей колеснице разогнал легионы ангелов, половина из которых боролись за Божий закон, а другие - за произвол Сатаны, то эта битва длилась бы вечно. В реальной жизни нет того Бога, который бы мог вмешаться и помочь сторонам, да и в произведении Мильтона Бог по сути откладывает решение вопросов "до второго пришествия". А это значит, что на самом деле все эти вопросы должны решать люди, потому как больше решать некому, и человеческие действия должны превосходить по степени разумности как "происки Сатаны", так и "Божьи предписания". Эти крайности божьего и сатанинского есть моменты преодоления противоречий общественного развития, пусть они осознаются как борьба Неба и Хаоса, производительности и праздности, свободы и произвола, взятых отдельно и "самих по себе".
Дальнейшее развитие художественной литературы и философии показало, как на самом деле решать противоречие между разумом и чувствами. Нечувствительный разум не является разумом вообще - так же, как не являются истинными чувства безумные. Пока противоречие между разумом и чувствами остаётся сугубо рассудочным, его невозможно разрешить. Это прекрасно показывает Мильтон: кто сможет отделить разум от чувств как у него самого, так и у его героев? Классицизм исследовал эту проблему - противоречия разума и чувств - очень глубоко, и лучшие предложения здесь всегда преодолевали пределы самого классицизма. Скажем, Расин как один из ярчайших классицистов не только постоянно нарушает принятые в классицизме нормы "трех единств" (места, времени и действия в художественных произведениях), но и ставит противоречие между разумом и чувствами в такие условия, где оно явно не решается путем выбора " или-или". А для романтиков, шедших после Мильтона, противоречие будет разрешаться уже в пользу чувств, а не разума, и в своих предложениях они были так же правы, как и классицисты, ведь занимали равноправную сторону этого "поединка".
Правда жизни пробивается сквозь любые условности, пусть ими будут и извечный закон трех единств или вечная борьба головы и сердца. Она заключается в том, что разум и чувства не является чем-то отдельным и независимым друг от друга. Они - стороны единого процесса человеческого мышления, которое в себе противоречиво уже просто потому, что противоречив мир, отражённый в нём. Поэтому и тот ум, который отвергает свою другую сторону - чувство - не есть разум, а есть рассудок, черно-белое мышление, не способное понять переливов разума и чувств, свойственных не только эпохе классицизма, но и мышлению всякой эпохи. Истинный разум удерживает рассудок и чувства как свои необходимые моменты, и именно умение удерживать их в мышлении (а не бегство от них) составляет его свободу.
Пер. с украинсского
Оригинал
