Вернуться на главную страницу
Пристально вглядываться в жизнь
А.С. Макаренко справедливо считают не только педагогом мировой величины, но и литератором. Он не был профессиональным писателем, наоборот, называл себя начинающим даже после выхода "Педагогической поэмы". Сначала у него не получалось, но он учился, и совсем скоро писать стало для него необходимостью. И это хорошо, ведь если бы он не писал, то мы, быть может, так и не узнали бы ни о его педагогическом подходе, ни о трудовом воспитании; не было бы ни педагогики, ни поэмы.
На него и на его идеи часто нападали так называемые «педологи» - специалисты, сводящие все к формальным схемам. С ними надо было полемизировать, надо было отстаивать гуманистические идеи. Надо было не только делом, но и словом убедить общественность и даже самих «педологов» в том, что в воспитании не может быть железных правил и догм, что не методика главное, а человек. И еще многое пришлось писать Макаренко, так как воспитание человека нового типа в то время было главной общественной задачей. Писал он для родителей и для детей, для учителей, для своих питомцев - для всех, кому это могло бы понадобиться. И совсем не случайно, что нам сегодня нужны его размышления, поиски и выводы. Это вполне естественно, ведь мы тоже стараемся воспитывать, как минимум - себя.
Макаренко писал не только статьи и не ограничивался материалом для профильных газет. У него есть и повести, и рассказы. Наверное, потому, что один жанр не подходит ко всем темам. (Поэтому, собственно, литература и разделилась на жанры). Работая с детьми, превращая вчерашних преступников в нормальных, полноценных людей, он натыкался на трудные темы. Их надо было осмысливать, а для этого надо было смотреть на них широко. Для широкого взгляда нужен живой жанр. Так родились его художественные произведения.
Хочу обратить ваше внимание на один его рассказ, который называется "Случай в походе".
Четыреста воспитанников трудовой коммуны, которую возглавлял Макаренко, отправились в поход. У каждого из них были свои деньги. Дети заработали их сами. Чтобы не растратить заработок сразу, воспитанники решили хранить деньги в одном месте и брать оттуда сколько надо в нужное время. Так появились два чемодана: в одном лежало 55 000 рублей, большая по тем временам сумма, а в другом - бумажки, где были записаны финансовые операции - кто сколько взял и у кого сколько осталось. Среди похода один из них украли. К счастью, вор выбрал не тот чемодан, детские деньги ему не достались. Но тут-то и возникла проблема: как же теперь понять, кто сколько денег взял и сколько чьих денег осталось? Пришлось написать "бухгалтерскую книгу" заново.
Надо было опросить каждого. А ведь это были вчерашние малолетние преступники, дети улицы! Вероятность того, что кто-то на копейку-две приврет, была очень высокой. Очень заманчивым казался вариант индивидуальной наживы: можно солгать, сказать, что использовал денег меньше, чем это было на самом деле. Никто ведь не узнает, что это именно ты обманул.
Можно было пойти таким путем.
Можно. Но дети сами понимали, что тогда пропадет все: и то, что есть, и то, что может быть. Отсюда, именно с такой принципиальной постановки вопроса - принципиальная дисциплина. Еще год назад многие воспитанники колонии подчинялись другой дисциплине - своей собственной, для себя. Если бы они оказались тогда в похожей ситуации, то без мук совести обокрали бы товарищей, ведь это было проще простого. Теперь же каждый воспитанник руководствовался новыми правилами, - эти правила никто вслух не проговаривал, но они сами вырастали из способа воспитания, из совместной работы, совместной жизни. Это и была новая дисциплина, нарушить которую означало убить, сломать то, что уже сделано, и зачеркнуть то, что можно сделать. Причем сделать всем вместе. Если выживать на улицах легче в одиночку (и то не факт), то жить полноценно можно только вместе.
Макаренко, как руководитель коммуны, ничего не говорил, но только наблюдал. Можно представить, как он волновался в тот день. Даже если один воспитанник скажет неправду, то дело всех пропадет. А таких воспитанников было четыреста. На каждом из них общее дело могло споткнуться. Но не споткнулось. Цифры, с точностью до копейки, сошлись с суммой, которая оставалась в чемодане.
В этом простом рассказе Макаренко жизнь предстает перед нами во всей красе.
Жизнь движется, ее движут, проживают сами люди, выбирая различные пути и перебегая с одного на другой, постоянно пребывая в поиске. Жизнь - это и есть движение. Любая попытка остановить жизнь, зафиксировать ее - пусть и для удобства: чтобы подумать, рассмотреть с разных сторон, проанализировать - провальная идея. Сколько не пытаться ее остановить, она стремительно несется в будущее.
Рассказ «Случай в походе» Макаренко этим и притягивает, этим и дарит надежду, пробуждает вдохновение - жизнь там живет. Причем жизнь не только тех детей, а всего общества, каждый день решающего свои вопросы: схожие и куда более серьезные, но по сути - все те же.
Увидеть в таком эпизоде жизнь во всей ее полноте - значит увидеть как, откуда, куда этот момент движется. Может он размеренно шагает, а может его «кидает» из стороны в сторону. Для литератора чрезвычайно важно умение видеть как все меняется, перетекает в свою противоположность, как рождается и исчезает, а потом снова рождается. Только с таким умением писатель сможет увидеть в отдельных моментах и частностях то самое типичное, характерное для эпохи.
Кто же тогда хороший литератор? Тот, кто может уловить движение этой жизни, может не только идти рядом, а оседлать и погнать вперед: еще быстрее, еще стремительнее, без боязни разогнаться до небывалых скоростей.
Вряд ли Макаренко читал статью Ивана Франко «Литература, ее задачи и важнейшие черты», однако он бы точно согласился с тем, что «литература - это работница в поле человеческого прогресса». Точно так же на нее смотрели лучшие писатели того времени.
В то время, когда Макаренко организовывал, учил, воспитывал вчерашних малолетних преступников, литература могла плодотворно работать на том «поле человеческого прогресса», лишь пристально вглядываясь в жизнь. Хотя, в общем, это касается не только того периода. Специфическим же было то, что сама жизнь была тогда богаче всякого искусства, поэтому она, а не вымышленные миры, притягивала к себе внимание писателей. В этом смысле характерным является замечательное произведение «Кондуит и Швамбрания» Л. Кассиля. Через весь роман проходит отчетливая мысль: вместо мечтать, летать в несуществующих реальностях, вместо бежать от жизни, следует вглядеться в нее - она богаче, щедрее, насыщеннее. И, что главное, в этой реальной жизни ты нужен и можешь быть полезным, ты можешь ее строить, ломать, воссоздавать, преобразовывать, и с этим - будешь изменяться сам.
Это было программное отношение к литературе: она должна быть репортером жизни. Жизни, а не ее иллюзии и видимости.
Не жизни вообще - это точно, потому что не бывает ничего вообще. Жизнь всегда конкретна.
А если она всегда конкретна, то на какую из этих «конкретных жизней» обращать внимание?
Достаточно уже писали о дворянах, об аристократах, теперь пришло время простого народа, обычных трудяг. И заводы, фабрики, шахты, ГЭС кишели «рабкорами». Это был настоящий литераторский бум. Писали все.
Оно же вроде как ничего страшного, да была беда - мало кто знал, как правильно это дело делать. Тысячи корреспондентов в синих "спецовках" строчили заметки в заводские стенгазеты, но разве этого достаточно? Одно дело заметку «склепать», а совсем другое - показать жизнь такой, какой она есть. Как это возможно сделать?
Над этим вопросом ломают головы все писатели. По-разному же на него отвечают.
Как-то М. Горький задумал издавать серию книг «История фабрик и заводов» и предложил К. Паустовскому поучаствовать - написать книгу о каком-нибудь промышленном центре. Паустовский подумал и купил билет в Петрозаводск, в Карелию. Там он засел в библиотеке и начал копаться в архивах, читать все, что связано с историей Петровского завода.
Паустовский читал и по ходу составлял план будущего романа. В этом плане было много деталей, истории, описаний, но очень мало людей.
Когда писатель исчерпал из архивов все, что они могли дать, взялся за написание книги. Но ничего не получалось. Материал рассыпался. Обходил Паустовский тот Петрозаводск вдоль и поперек, но все его попытки написать что-то "жизненное" терпели неудачу. Не было художественности, не было самой жизни. Она не появляется на заказ автора здесь и сейчас. Напротив, она не терпит авторитарности писателя. Работа настоящего творца - сидеть и успевать записывать за жизнью, кусая ногти в ожидании дальнейших событий. И для того, чтобы жизнь сама развертывалась в художественном произведении, нужен тот, кто будет жить - будет самостоятельным, кто будет пробовать и так, и сяк, будет что-то предпринимать, кто будет задавать вопросы и искать ответы. Такого центра истории в запланированном романе о заводе не было.
Писатель нашел его совершенно случайно, уже отчаявшись создать что-то настоящее. Паустовский наткнулся однажды на могилу - подумать только! - инженера артиллерии Великой армии Наполеона. И удивился: как он здесь оказался, что он мог здесь делать? Перевернул местные архивы - и после долгой секретарской работы нашел. Нашел историю о целой семье, которую занесла судьба в те далекие края, которая пережила смену эпох в Карелии. Так в повести появился центр, появился субъект, так родилась жизнь. Дальше пошло легче: развитие промышленности - как фон - органично вписывалось в живую историю.
Литература, если подумать, серьезная штука. Изображая тот или иной эпизод - будь он взят из обыденности или будь это что-то исключительное - рискуешь прогадать, промазать, пролететь и остаться в стороне от действительно важных, живых моментов.
Жизнь и реальность - совершенно разные вещи. То, что можно узреть невооруженным глазом, то, что мы видим повседневно - еще не факт, что жизнь. Она где-то прячется от нас, да и мы не стараемся ее найти. Но писатель, если он настоящий писатель, должен не с поверхности хватать, не фотографировать реальность, а откапывать, искать действительность, пробиваясь сквозь толщу случайностей и несущественных деталей. В общем говоря, трудиться.
