Вернуться на главную страницу
Заметки для великороссов на полях книги «Україна irredenta» украинского политического мыслителя Юлиана Бачинского. Часть 3
5
Бачинский о Польше
В книге Юлиана Бачинского можно найти не самое привычное рассмотрение буржуазного развития Польши, которое может шокировать того, кто хорошо усвоил только великорусскую историческую культуру. Украинский мыслитель заходит гораздо дальше Энгельса, который писал, что дело национальной независимости Польши не может быть с 1870-х годов связано с её буржуазией. Бачинский прямо утверждает, что главным выгодопреобретателем централизма романовской монархии была польская буржуазия. Он делает это, развивая логику прошений великорусских купцов и капиталистов о покровительственных пошлинах против польских продуктов. Как мы можем сейчас утверждать по совершившейся позднее истории, Бачинский составляет прогноз на 1920-е года. Причём явно предполагается, что политический режим в России будет «керенского» типа.
«Виборенє конституції в Росії примусить знова росийську суспільність заняти ся своїми внутрішними справами, занедбаними таким спрашливим способом теперішним абсолютизмом і то занедбаним власне через сей абсолютизм. - А між справами, які тоді появлять ся на дневнім порядку, прийде також і правно-державне питанє українське, питанє висунене на дневний порядок силою фактів, не так формально-національної натури, як приміром почутє національної самостійности і відрубности мови, так слабо ще розвинені між українською суспільністю в Росії, а радше силою фактів натури економічної і адміністрацийної[1]. Адміністрацийні вимоги росийської держави і економічні інтереси росийської України самі вже висунуть на дневний порядок національне і державне українське питанє, будуть навіть у нім рішаючим чинником, - національне почутє радше їх випливом - силою додатковою. Вже з вимог чисто адміністрацийних буде мусіла бути поділеною така величезна територія, яку займає тепер Росія (европейська), що найменше на три части[2], відповідно до трех найбільших замешкалих на ній народностий і єї трех відрубних економічних територій: східної - «великоруської», південно-західної - української і північно-західної - польської. Той адміністративний поділ на ті три національно-економічні території буде також і тою основою, на котрій опреть ся з конечністю, в конституцийній Росії, і вся внутрішня політика Росії».
В данном фрагменте интересно, что откол Польши в сторону системы частной собственности не предполагается (ибо в ней должны были остаться и Россия, и Украина), наоборот, рассматривается исключительная тяга польского капитала к российскому и украинскому рынку. «Противоестественность» межвоенной истории Польши по Бачинскому, заключается, следовательно в том, что польское хозяйство оказалось подавлено кредитной англо-французской кабалой и лишено широких рынков. Кампания в пользу польской колонизации вне Европы в этом смысле показательна - польской буржуазии, утратившей благодатный восточный рынок и уничтожившей его остатки, некуда было вывозить капитал[3]. В рамках Рижской системы[4] потребительская и инвестиционная ёмкость подпольской Белоруссии и подпольской Украины была самой же польской буржуазией сужена политикой нищеты и национальных притеснений. Трудно не бросить здесь взгляд в будущее, которого Бачинский не застал. После 1944 года в правительстве Народной Польши заняла влиятельное положение польская патриотическая фракция, лоббировавшая расширение рыночной торговли с СССР. Успехи по этому направлению, разумеется, были значительные. За 40 лет всё более подводил к краху всех участников взаимодействия только рыночный характер хозяйственной связи. Но вернёмся к ситуации 1880-х и 1890-х годов.
Интересно, что Бачинский нигде не упоминает Белоруссию. Поиск современной литературной формы «Білорусія» или устаревшей формы «Білорусь» ничего не даёт. Этот факт, впрочем, легко объясним - влиятельной массовой литературы Белоруссия в те года не имела. Тысячные тиражи белорусского слова начались с тех стихотворных прокламаций, которые создала Цётка (Алаіза Пашкевіч). А это был 1905 год, то есть время, значительно более позднее, чем время работы авторской мысли для «Україна irredenta».
Гораздо интереснее экономически и культурно обоснованного отсутствия упоминания белорусского вопроса то, что Бачинский в общем верно указывает на значительное влияние хозяйственного развития трёх крупных славянских народов на характер политического режима в России. «Той адміністративний поділ на ті три національно-економічні території буде також і тою основою, на котрій опреться з конечністю, в конституцийній Росії, і вся внутрішня політика Росії». Это необычно конкретный, но, надо думать, к сожалению, также весьма случайный прогноз Бачинского. На рациональном уровне и понятно для нас он его, увы, не раскрыл. А стоило бы. Подходя к наиболее интересному прогнозу Бачинского, мы снова сталкиваемся с очень специфической рациональностью украинского политического мыслителя. Не имея достаточно критического мышления, он именно поэтому и не раскрывает основания своих собственных суждений. К ним он относится столь же некритически, как и к суждениям иных людей. Этот же недостаток повторен сотни раз в большинстве работ, получающих известность как часть «левой» литературы. Ничего не поделаешь! Бачинский и здесь представляет типичную культуры мыслительной работы для «левых» кругов, он решительно вырывается в этом из рамок своего времени и рамок Украины, как бы последнюю не трактовать в территориальном смысле. Рассмотрим очередной пример этого.
Процесс промышленного развития польского, великорусского и украинского узлов представлен в «Україна irredenta» более чем специфически - в ней замерла ситуация конца 1880-х годов. По большинству отраслей, по наиболее влиятельным отраслям, эта ситуация перестала быть действительной к 1913 году. По некоторым решающим отраслям эта ситуация изменилась также задолго до третьего издания «Україна irredenta» в 1924 году, а точнее в 1892-1893 годах. (Почему это издание выходит с незначительными изменениями через почти тридцать лет, мы попробуем понять позднее.)
Безусловное промышленное преимущество Съездовская Польша (Kongresówka) имела только в текстильной и ткацкой отрасли. Однако превосходство польской металлургии над великорусской было навсегда устранено после промышленного подъёма начала 1890-х годов. Ещё больше это относится к машиностроению. В этой отрасли польская промышленность заполняла те восточные рынки, которые не могли заполнить продукты заводов из монархии Гогенцоллернов. Отражением этой ситуации является то, что современная польская машиностроительная терминология имеет заметное немецкое влияние[5]. Что касается состояния украинской промышленности, то на подроссийских землях она стремительно расширялась именно в тот момент, когда писалась книга «Україна irredenta». Как настоящий «левый» политический мыслитель Бачинский просто не занимался даже на уровне слухов такими вещами как промышленная статистика и документальный анализ положения и степени выраженности пролетариата. Такими вещами вообще занимаются другие люди типа Маркса или Ленина, которые гораздо больше, чем Бачинский, были уверены в своём катастрофическом незнании. Бальцерович мог сколько угодно посмеиваться над ленинским высказыванием «Если я знаю, что знаю мало, то сделаю всё, чтобы знать больше», но сам он ведь так и останется полузнайкой до конца жизни. И тем более обидно, что таким полузнайкой заметную часть своей жизни был Бачинский.
Первые рабочие организации Великороссии, рабочие товарищества, организовавшиеся при помощи Бруснева и Точисского, имели такую традицию как переписка с польскими рабочими, для которой выделялись люди, изучающие или знающие польский язык. Среди прочего, на сбор данных о положении великорусского рабочего класса была ориентирована деятельность московского комитета Международной социально-революционной партии «Пролетариат». Так было в 1880-х, но уже через 20 лет в организационном отношении польский пролетариат едва ли заметно опережал великорусский и украинский. Известное стихотворение Ларисы Косач «Досвітні огні» датируется серединой 1890-х годов, а ведь именно в нём показано, что в общественный процесс в качестве растущей и усиливающейся включилась новая общественная группа. Эту иллюстрацию едва ли стоит усиливать фабричной статистикой романовской монархии или цитированием прокламаций соответствующих дат выпуска. Важно лишь понять, что именно положение украинского пролетариата, более того, его отряда на подавстрийских землях, Бачинский не увидел не просто во всей конкретности, но даже в главных чертах. И это несмотря на то, что в отношении ощущения нужд этой общественной группы автор «Україна irredenta» оказывается более чутким, чем Франко или Павлык. Труднее всего видеть, - писал И. В. Гёте, - то, что находится прямо перед глазами. Євген Нахлік сообщает нам об эпистолярном объяснении обстоятельств публикации:
«На листи Драгоманова від 6/18 липня і від 28 липня 1894 р. Бачинський надіслав розлогий відпис, у якому виправдовувався, дискутував і теоретизував. У першій частині листа, датованій 22 листопада 1894 р. (з 1 глави), небезпідставно зауважив про Франка й Павлика: «Їм, що поза кілька сел, а в найліпшім разі - поза одно вузьке пасмо господарське східної Галичини <... > не висували нігде більше носа, приглядаючися мужикам, приглядалися їм не так з інтересу економічного, а більше етнографічного чи радше фольклорного, цілком легко такі річі, як в и т в о р ю в а н н є с я на руїнах одної части мужиків суспільної нової кляси - середньої, при рівночасно великій пролетаризації решти мужиків, могли не впасти в око. <... > Вони так зайнялися нуждою хлопською[6], що стратили з очей другу часть мужиків <... >»»
Как видим, Бачинский в конкретном споре прав, но прав неконкретно, ибо свою позицию до понимания существа дела как качественно, так и количественно, он не доводит. Качественно он ситуацию ещё воспринимает, но количественной оценки избегает, а значит и меру оставляет непознанной. А ведь по Гегелю и по Ленину именно познание меры предваряет понимание сущности вещи или процесса. Потому ещё раз присмотримся к той точке, на которой авторское познание Бачинского останавливается. Проще всего это увидеть в вопросе однородности/неоднородности польской, российской и украинской промышленности. Перенесёмся на 10-15 лет вперёд, когда в романовской монархии разразилась народная революция.
В 1905 году по политическим проявлениям Лоздь, Варшава, Петербург, Киев, Иваново, Москва, Донбасс были революционными узлами одного порядка. В области обмена в это время весьма характерно проявляется специализация, которую Бачинский весьма неохотно признавал. Несколько ниже читатель познакомится с полным контекстом мнения украинского политического мыслителя о необходимости обособления главных промышленных узлов, опирающейся «на рівности і тожсамости їх[7] що до плеканя поодиноких галузий[8] продукції; ті самі галузи продукції плекаються так в одній, як в другій і третій території».
Это мнение, являющееся в 1895 году результатом отсутствия интереса к марксистским методам познания общественного процесса, вскоре превратилось в политическую профанацию. Очевидно, что к 1913 году промышленность Великороссии, включая сюда давно колонизированный Урал, была заметно сильнее в политическом и экономическом отношении, чем польская или украинская промышленность. В конце концов, к началу известного всемирно-исторического акта, начавшегося с политического переворота в Петрограде, рабочие этого города оказались более причастны, чем рабочие Лодзи и Варшавы. Но между тем, если рассуждать в границах потсдамской системы, то отпадение польского промышленного узла (2-го или 3-го по натуральным показателям переработки) и также лативийского узла (4-го по тем же показателям) очень сильно сдвинуло революционный процесс в России и на той части Украины, которая вступила в Советский Союз. Это также несомненный факт несмотря на политическую слабость пролетарских движений в Польше и Латвии, которые не смогли победить на уровне национальной территории. Во всяком случае, ни современные представители интересов латышского пролетариата, ни современные представители интересов польского пролетариата не станут утверждать, что для Социалистической Российской Республики было бы лишним то, пусть даже не очень мощное оздоравливающее влияние, которое могли бы оказать рабочие соответствующих узлов на политику революционного правительства России. Бачинский ... бесконечно далёк от поднятия подобных вопросов.
Исключение Польши из «пространства Великого Октября» именно в период резкого роста российской и украинской промышленности привело к тому, что типовой формой межнациональных взаимоотношений, которая неизбежно копировалась внутри СССР, было взаимное отношение великоросса и украинца. Достаточно здесь вспомнить то, что когда в России в 1930-х годах насаждались новогодние публичные акции, то среди типовых официально одобренных персонажей были Снегурочка, Дед Мороз, молодой украинец и молодая украинка, а, например, никаких представителей многочисленных тюрксикх народов, переживавших куда более сильные преобразования, не было. Украина вообще была внутри СССР самой развитой нацией после России, и только общая экономическая мощь позволила этим важнейшим странам СССР успешно противостоять гитлеризму, притом что современное экономическое моделирование показывает недостаточность одних только украинских или одних только российских усилий для остановки нашествия ищущих жизненное пространство для своего капитала бизнесменов. Теперь, после экономического краха умерших от рыночных прививок стран народной демократии, можно с уверенностью утверждать, что как польский шовинизм в современных формах, так и значительная несогласованность национальных отношений в СССР происходят именно из того, что Польша и Латвия не могли административно воспринять Великий Октябрь между 1918 и 1944 годами. Следовательно, из того, что он не смог стать внутренним делом поляков и латышей несколько ранее, чем началось повальное опромышливание России и Украины в ходе 1-й и 2-й Пятилеток. Случись оно иначе, чем было, московская администрация вынуждена была бы несколько иным способом вести национальное развитие подроссийских народов так, чтобы оно не превратилось в развитие буржуазное. Конечно, ни размышление о реакции на указы в социалистической Варшаве, ни окрик из социалистического Берлина не смог бы сильно изменить действия советского аппарата - безграмотного и заражённого антикоммунизмом, но, во всяком случае, эти факторы сильно бы усилили влияние ленинской фракции в верхах этого аппарата и могли бы облегчить дело культурного развития подроссийских народов хоть и не в целом, но во многих решающих для развития производственной и общей культуры вопросах, кажущихся небольшими или незначительными. Всякие возможности польских и латышских оздоровительных влияний закончились к 1940 году. Промышленность России и Украины в результате политики опромышливания покрыла тогда все существовавшие отрасли. После этого возможно было только обратное перенесение лучшего промышленного опыта России и Украины в Латвию, Польшу и Литву. Правда, в реальности этот опыт переносился во всей своей совокупности, что приводило к событиям типа Познаньского июня (Poznański Czerwiec), в результате чего недостаточно освоившие теоретическое мышление проводники экономической политики типа Хилари Минца[9] (Hilary Minc) или Арвидса Пельше (Arvīds Pelše) оказывались выброшенными за пределы интенсивной политической жизни. Современная ситуация, однако, сравнительно столь безрадостна, что массовые приступы «остальгии» охотно прощают Минцу (в Польше) и Пельше (в Латвии) промышленные диспропорции на фоне замирания (в Польше) или распада (в Латвии) промышленной деятельности. Очень непросто, разумеется, Великий Октябрь становился внутренним делом поляков и латышей. А в теоретической области одним из немногих, правильно и глубоко понявших ленинизм в Польше, и вовсе был недавно (2011) умерший Марек Ян Семек. Но Бачинскому чуждо не только само это понимание (он не сильно интересовался актуально теорией и позднее), а даже признание самому себе, что переворот от частной собственности к общественной должен стать делом каждого народа, доживающего до него. Конкретные формы этого процесса, даже на примере украинцев, его не интересуют. Потому не только реального будущего взаимодействия Польши, России и Украины Бачинский не мог дать, но даже абстрактного. Это очень умело подмечает Франко, высказывания которого цитирует не без иронической проекции на нашу современность Євген Нахлік:
«За іронічним закидом Франка, та частина праці, що «відслонює будущину України і дороги, якими піде її розвій», «виповнена дуже добре; мені особисто вона дуже подобаєсь, бо, на лихо собі, я не можу тут ані крихіточки нічого сконтролювати. Будущину України, Польщі, Росії, Австрії і т. д. автор знає дуже добре, та зате минувшину і теперішній стан тих країв знає далеко слабше, а то й зовсім слабо»; це стосується «навіть пізнання того явища, про яке він узявся говорити, т. є. галицько-руської еміграції» [т. 53, с. 554][10]» .
Слабость методологии Бачинского, следовательно, относится и к экономическому, и к политическому взаимодействию Украины, России и Польши. Украинский политический мыслитель сильно идеологичен в отношении состояния 1880-х годов, но ничего узнаваемо достоверного для 1910-х годов уже не предлагает. Это стоит сравнить с блестящим предсказанием Фридриха Энгельса, который в 1870-х годах указал несколько вариантов развития всемирной войны, разразившейся в 1910-х годах, а позднее остановился на сбывшейся конфигурации французско-романовской войны против габсбургско-гогенцоллернского союза, то есть «сердечного согласия» против «континентального центра».
Для лучшего понимания логической культуры Бачинского, присмотримся к дополнениям и побочным мыслительным линиям некоторых его прогнозов.
__
В другом месте Бачинский, будто бы в противоположность к цитировавшемуся фрагменту о существовании трёх территорий хозяйственного развития, которые определят внутреннюю политику конституционной России, возвращается к обоснованию необходимости распада на не менее чем три государства.
«Економічна відрубність тих трех головних територій опирається з одної сторони на неоднаковім, нерівнім степени економічного розвитку поодиноких територій, а з другої сторони на рівности і тожсамости їх що до плеканя поодиноких галузий продукції; ті самі галузи продукції плекаються так в одній, як в другій і третій території, але розвиток, продуктивна сила тих трех територій ціком ріжні - не рівні. Найсильнійше економічно розвинена - польска (варшавсько-лодзьська) територія, слабше від неї - «великоруська» (московсько-ярославська), найслабше - українська (харківська)[11]. Отже ся економічна нерівність тих трех територій викличе з сторони слабших оборонну боротьбу проти сильнійших, а то боротьбу «Великоруси» проти найсильнійше розвиненої економічно Польщи, і боротьбу України проти сильнійше розвинених від неї економічно «Великоруси» і Польщи. Та економічна боротьба, виявиться в жаданю поділу Росії на відрубні політичні орґанізми».
Где-то рядом с этим фрагментом Иван Франко помечает для себя вопрос об обосновании и в своей рецензии публично поднимает вопрос о том, а что кроме чувственности стоит за выводом Бачинского о существенной однородности трёх промышленных областей. Вдруг здесь для правильного прогноза существенна экономическая неоднородность? А ведь Бачинский не приводит никакой (!) статистики, хотя популярные книжки для украинских крестьян и разночинцев включали в себя статистические извлечения раньше выхода первого издания книги «Україна irredenta». Нет, следовательно и количественного обоснования выводов. А это значит, что и мера общественных процессов (синтез их количественного и качественного познания) Бачинским не познана. Он не доходит не только до марксизма, имеющего дело с познанием меры, но даже до противостоящего марксизму экономического детерминизма, который не выходит за пределы познания количественной стороны общественных процессов. Очень похоже, что подобно типичному современному «левоватому» профессору, Бачинский резко снижает критичность, когда оценивает долгосрочные сложные и мощные экономические влияния, ибо его уровня владения диалектикой недостаточно, а рассудочно подобные прогнозы не обосновываются.
Из рассудочного обоснования экономических прогнозов Бачинским следуют такие выводы, которые, будь они сделаны сейчас, едва ли бы были выдвинуты без помощи волшебных порошков или не менее волшебных грибов. Вот один из таких выводов, касающихся проблемы развития сепаратистских тенденций:
«Одна Польща виступить проти такого політично-державного поділу Росії. Лише в єї одної інтересі буде лежати - задержати теперішну політичну одноцілість Росії, бо лише при ній, при теперішній політичній одноцілости Росії, можливий єї дальший економічний розвиток. З поділом Росії на відрубні політичні орґанізми втратила би Польща усі дотеперішні свої ринки, від котрих залежить цілий дальший єї культурний розвиток. Продукція Польщі перевисшає вже о много запотребованє єї внутрішного ринку, дальший єї розвиток залежить уже від ринків заграничних - східних (азийських) і полудневих».
Прогноз не сбылся, правильно отражая лишь недолгое положение конца 1880-х годов. Зато как виртуозно Бачинский описал экономическую суть пилсудчины в одном абзаце. Украинская политика последних лет - это лишь карикатура на пилсудчину. Разрыв важных экономических связей, потеря рынков, отрицательный баланс обновления промышленных основных средств, национальное угнетение и шовинистическая истерия - всё это Польша испробовала (как говорят испанцы) на своём теле.
Не сбывшийся прогноз о противостоянии польской буржуазии сепаратизму в Российской республике и даже в романовской монархии - это самое интересное и поучительное место во всей книге Бачинского. Это одно из немногих мест, которое будет интересно также и украинцам. В отличие от многих других прогнозов, которые являются плодом некритичного жонглирования абстракциями, здесь Бачинский раскрывает свои обоснования. Выписка эта будет длина, но весьма важна и потому российский читатель, возможно, должен будет прерваться на отдых чтобы продолжит смысловой разбор обширной выписки на родственном языке. Итак, приглядимся к логике, которая никуда не привела:
«Се, щойно сказане, видасть ся може дивним. Часто, а властиво все, чуємо цілком противні сему думки, особливо ту, у нас, між галицькою польською суспільністю. Майже на кождім кроці стрічаємо ся як-раз з противними окликами, бо окликами за відбудованєм Польщи, то є, вилученєм Польщи від «Великоруси», а навіть - а се у толєрантнійших Поляків - і від України. Та, се можливе лише в наслідок повного нерозуміня самими Поляками їх дійсних житєвих інтересів, інтересів загально-польських, то є, не лише виключно польських в Австрії, але і в Росії. Можливе дальше в наслідок оголомшуючих історичних традицій, підсичуваних єще боротьбою польського капіталу з капіталом австрийсько-німецьким і споминами рр. 1831, 1848 і 1863, - традицій, що не дають їм хоч трохи критично застановити ся над їх дійсними теперішними загально-польськими інтересами, інтересами вже зовсім відмінними від інтересів давних. Можливо в кінци, в наслідок слушної ненависти до росийського абсолютизму, але не слушної до «великоруської» суспільности, ненависти перелятої з росийського «великоруського» абсолютизму, на - «великоруську» суспільність. А прецінь, не лиш одна польська суспільність терпить від росийського абсолютизму, але і - «великоруська»... Отже, якаж рація виступати проти «великоруської» суспільности, коли ту діло з «великоруським» правительством[12]?
Се все дуже добре бачить польська буржуазія в Росії, і вона, оцінюючи теперішні господарські відносини в Польщі, цілком інакше дивить ся на «справу польську» в Росії, - і хоч не думає залишати боротьби з «великоруським» правительством, то знова з другої сторони, і не думає вилучувати ся від Росії, а тим самим і від «великоруської» суспільности.
Росийська Польща (Конґресівка) перейшла якось щасливо ту фазу економічного розвитку, котра для забезпеченя свого дальшого поступу, вимагає національно-державних рамок. Стоючи на тій фазі, вона що правда добивала ся політичної самостійности, та, як звісно, не здобула єї. Але щасливим збігом обставин дістала ся вона не під Австрію, а під Росію - державу, що з погляду економічного і культурного не могла й рівняти ся з нею. І то власне виратовало Конґресівку. Бо коли австрийська Польща, помимо того, що найшла ся незадовго в конституцийній державі, а помимо того таки що-раз більше почала упадати - в наслідок висшої економічної сили німецьких територій, то росийська, противно - запанувала економічно над цілою Росією. І ніякий край і нація в Росії не можуть рівняти ся з сего погляду з Польщею; що більше, немов на глум, сама «пануюча» «великоруська» нація заслонюєть ся ще перед єї перевагою, чей, стоючи за тою заслоною, скорше зможе сама розвивати ся, унеможливлюючи конкуренцію Польщи на «великоруських» ринках[13].
Польська буржуазія в Росії добре се розуміє, і вона, розважуючи теперішні господарські відносини в Конґресівці (а вона є властиво репрезентанткою польської буржуазії взагалі, і єї інтереси суть міродайними в оцінюваню можливих політичних змагань загалу Поляків, так тепер як і в недалекій будучности!), - і вона не думає вилучувати ся від Росії. Одного їй не достає: забезпеченя горожанських прав, прав формально-національних (в публичнім житю, в школі, уряді і т. д.) і права участи в рішаню в справах краєвих як і в справах загально-державних, одним словом конституції. Тому - за конституцію, а не за політичну відрубність іде там боротьба, боротьба найзавзятійша в цілій Росії, що й не диво, сеж бо найкультурнійший край і нація в Росії, - брак тих прав, брак конституції і даєть ся тому там найсильнійше відчувати».
Ещё одно обоснование подобных же тенденций содержит авторское примечание №22:
«Що до еманципацийної боротьби «великоруської» буржуазії з під економічної переваги буржуазії польської - спеціяльно, то ту ся справа на разі сильно затемнюєть ся «великоруським» урядом, котрий ідентифікують звичайно з «великоруською» нацією. Через те може видати ся неможливим а навить і абсурдним таке твердженє, що сю еманципацийну боротьбу прийдеть ся перевести не гнобленій нації польскій, а «пануючій» нації «великоруській», не польскій буржуазії від «великоруської», а на відворот - «великоруській» від польської. Дальше, сю еманципацийну боротьбу затемнює також і боротьба польської буржуазії найзавзятійша в цілій Росії, проти росийського абсолютизму, сконцентрованого в нинішній пануючій династії походженя «великоруського». В кінци, затемнює сю справу, і то може найсильнійше, нинішна русифікацийна політика росийського правительства і брутальне гнобленє католицизму в «Королівстві польськім». Се викликує, цілком слушно, серед польскої суспільности велике огірченє і сильні протести. І се огірченє проявляєть ся нераз в такій острій формі, що дійсно може видавати ся, особливо за границею Росії, немов би справді польська суспільність бажала відірвати ся від Росії. Але се може так видавати ся лише тому, що про той революцийний рух судить ся не після його внутрішних мотивів, а після зовнішних, хвилевих його проявів. Однак се огірченє і протести і взагалі цілий революцийний рух польської суспільности в Росії має свій головний корінь не в якихсь політичних замірах сепаратистичних, і звернений він, в ґрунті річи, не проти нинішної політичної єдности Росії, а - проти нинішного росийського абсолютизму і його русифікацийної політики. Ту, в тім росийськім абсолютизмі і в його русифікацийній політиці лежить головний корінь нинішного революцийного руху польської суспільности в Росії. - Тож і в міру сего, як росийське правительство пересвідчить ся остаточно, що його русифікацийна політика не то що не доводить до ціли, але противно, віддаляє лише від него польску суспільність, і в наслідок сего пічне що-раз слабше застосовувати єї до неї, - в міру сего, буде прояснювати ся також що-раз більше і характер революцийного руху польскої суспільности. А з виборенєм конституції в Росії, коли вже цілком упаде ся русифікацийна політика і гнобленє католицизму, а з тим і те сильне роздратованє польської суспільности, котре ще так затемнює нині фактичний стан річий в Росії; коли польська суспільність добуде ще, на рівні з другими народностями, що замешкують Росію, і політичну свободу, - тоді виявить ся вже цілком ясно характер того руху. Тоді і наступить політика - не така, о якій снить ся нині галицьким «москальоїдам», і звернеть ся вона в напрямі не такім, в якім вони бажали би єї впхнути, а в напрямі, який відповідати буде фактичному станови річий в Росії, в напрямі - який вкажуть польській суспільности в Росії економічні інтереси і культурні потреби Польщі. А ті потреби і інтереси росийської Польщі. домагати ся будуть не відірваня Польщі від Росії, а противно - задержаня Польщі при Росії, - задержаня взагалі нинішної політичної одноцілости Росії».
Итак, приведённый многосторонние обоснованный несбывшийся прогноз Бачинского едва ли не самый поучительный во всей книге. Он довольно ярко показывает глубину ложности тех выводов, которые обычно формируются при попытке свести марксистский анализ к чисто качественному выхватыванию отдельных, может быть ярких черт общественного процесса. Бачинский выступает здесь предшественником опаснейшего понимания марксизма как отмычки. Оно тем опаснее, что хорошо приживается в периоды распространения марксизма в тех кругах, которые столь мало понимают, что не могут даже понять сколь мало они понимают в марксизме. А людей, которые не знают, что они ничего не знают, всегда было в любых классовых обществах немало. Меньше было тех, кто знал сколь мало знает.
Франко, не заметив немногих правок второго издания, откликнулся на его публикацию повторением критики со стороны более предметно-истинных взглядов и способов познания:
«Є се друге, незмінене видання сего твору, найкращого взірця галицької схоластики, нащепленої марксівською фразеологією. Повне незнання фактів і погорда до них, вигідне плавання в будущині, де ніхто не може сконтролювати автора, загалом його замилування до логічних конструкцій замість обсервовання дійсного життя і зв'язана з сим гордість чоловіка, що з н а є в с е, - ось що характеризує автора і вказує в нім епігона не Маркса і Енгельса, а Томи[14] з Аквіну або Рамона Люлія. Що сей твір діждався другого видання, - значить, читається, невважаючи на неможливий, чисто схоластичний жаргон, - се треба покласти на карб тої основної думки, яка чинить головну вартість книжки - думки про потребу розвивання української національности, хоча сучасна наука має на се багато справедливіших і сильніших доказів, ніж їх умів підібрати автор»[15].
Так как связаны выводы Бачинского связаны с национальным вопросом, они остаются ещё поучительными для российского общества, где национальный вопрос не вытеснен в архивы, где также велики симпатии к ползучему эмпиризму даже в столь сложных областях общественной практики. Обходя здесь многократно поднимавшуюся в ходе международной полемики 2017 года по национальному вопросу проблему способа существования украинской нации, предлагаю затронуть эту проблему с одной из сторон в ходе разбора взглядов Бачинского на некоторые политические процессы. На этом разборе будет завершена конспективная часть и после него читателю будет предложено кратко ознакомиться с обстоятельствами публикации материалов, сложившихся в книгу «Україна irredenta».
Продолжение следует.
___
[1] Курсивом выделяю указание на совпадение в данном вопросе подхода Бачинского и Ленина - Zagorski.
[7] Трёх территорий - польского, великорусскго и украинского промышленных узлов - Zagorski.
[10] Євген Нахлік, Франкова рецепція «України irredenta», https://zbruc.eu/node/54518
[13] Сюда добавлено примечание № 10 оригинального издания книги Бачинского - Ред.
[14] Главный исторический идеолог Римской католической церкви в сфере гносеологии - Zagorski.
[15] См. https://zbruc.eu/node/54609 (II. Нові книжки [ЛНВ, 1900, ч.10])
