Вернуться на главную страницу
О правде искусства в “Гамлете” Шекспира
Зачем в очередной раз писать что-то про классику, если всё уже разобрали и исследовали люди гораздо умнее тебя? Особенно если речь идёт о "Гамлете" Шекспира. Какими только формами и содержанием он ни пророс в общество, а общество в него! Тут и богословские интерпретации о необходимости смирения судьбе, и психоаналитические размышления о предмете эротических фантазий молодого принца: мать, отец или даже дядя Клавдий? Чего уж говорить об экзистенциалистах XIX-ХХ веков, которые все разом обнаружили у Шекспира свои философские идеи, не обратив внимания, что это говорит вовсе не в пользу оригинальности и самобытности их неклассической философии. Подобное разнообразие попыток интерпретировать Шекспира на свой лад может говорить лишь о важности его наследия, за которое ведут войну теоретики и идеологи всех мастей. Поскольку я не претендую на титул великого шекспироведа, то ограничу себя лишь скромной заметкой с наблюдениями, которые могут быть полезны другим господам.
А наблюдение заключается в следующем: Шекспир вовсе не нуждается в комментаторах и интерпретаторах, натягивающих на него одеяния своих теорий, ведь он и без них прекрасно понимал, зачем он занимался искусством и какой смысл вкладывал в свои произведения. И это вовсе не секрет, доступный лишь посвящённым теоретикам, достаточно лишь внимательно слушать его слова. Вот что сообщает нам Гамлет:
"Каждое нарушение меры отступает от назначения театра, цель которого во все времена была и будет: держать, так сказать, зеркало перед природой, показывать доблести ее истинное лицо и ее истинное - низости, и каждому веку истории - его неприкрашенный облик".
До чего же трезвое и ёмкое понимание места искусства в обществе! Но неужели это зеркало нужно, чтобы почтенная публика могла прихорашиваться, самодовольно любоваться или же безобидно смеяться над своим кривым отражением? Нет, подлинное искусство не только верно изображает действительность, но ещё и включается в её преобразование. Как минимум, оно разрушает пелену безразличия к миру.
Вполне вероятно, что здесь какой-нибудь филистер воскликнет: "А у меня своя правда и своё мнение о том, как верно, потому не навязывайте мне своё мнение о том, что есть какое-то общее верное отражение". О, какие только извороты не придумает обыватель для обороны своей цитадели из предрассудков. Недальновидный генерал может потратить годы на её осаду, используя самые разные аргументы, взывая то к разуму, то к чувствам, и истратить все свои силы. Потому лучше всего оставить обывателя в покое, пока обломки обветшалых стен не станут ему надгробием. Если же филистер окажется воинствующим, то остаётся лишь нежно взять его за руку и как можно скорее провести к ближайшим противоречиям действительности, от которых не спрятаться рассудку. Ведь что бы там ни думал человек о себе и каких бы идеалов ни придерживался, истина проверяется лишь на практике, в решении противоречий. Так и искусство всегда себя перепроверяет в движении реальной жизни, не считаясь ни с чьим мнением.
Шекспир и показывает, что искусство оказывается силой, способной запустить трагедию в неумолимое движение. Гамлет, поручив актёрам сыграть сцену предательства и убийства короля перед настоящим убийцей, смог разрешить свои сомнения "быть или не быть?" в пользу наведения порядка в датском королевстве своими руками. Отражения этого зеркала настолько беспощадно правдивы, что смогли достигнуть даже задушенной совести Клавдия и матери Гамлета. Однако это всего лишь фабула шекспировской пьесы, которая полна всяческих условностей, выдумок и даже фантастических элементов. О каком реализме у Шекспира может идти речь?
Однако великий драматург не скрывает источника своего вдохновения:
"Весь мир - театр.
В нём женщины, мужчины - все актеры.
У них свои есть выходы, уходы,
И каждый не одну играет роль".
Реальный мир для Шекспира - театр, в котором только успевай видеть сценарии, подбирать актёров и готовить декорации, чтобы создать свои постановки. И пьеса удалась, если она смогла отразиться со сцены обратно в мир слезами, смехом и грохотом оваций, восторженными или раздраженными рецензиями критиков, и оставшись его неотъемлемой частью. Но ведь и шедевр, и пошлый водевильчик могут вызвать такой эффект! Неужели наш филистер оказался прав и лишь чьё-то мнение определяет, что гениально, а что пошло? Начнём с того, что любое мнение уже оказывается небезразличным чувственным откликом, а противоречивость говорит о противоречиях внутри общества, а также неоднородности развития людей в нём. Так ведь и каждый человек может иметь полярные чувства по поводу одного и того же произведения. Например, "Гамлет" у ребёнка в школьном возрасте по большей части может вызвать зевоту, а во взрослом возрасте заставить его же аплодировать стоя. Мнение, будучи лишь самой первой ступенью познания, и ценно своей изменчивостью. Сталкиваясь с другими людьми и их точками зрениями, человек учится обосновывать и аргументировать свою позицию, по необходимости становясь на чужое место. Но для того, чтобы определить значение какого-то художественного произведения, недостаточно лишь своего впечатления о нём. Необходимо начать мыслить исторически, т.е. рассматривать в движении. Шекспир, например, в своё время не считался гениальным драматургом, хоть и получал много хвалебных отзывов, а с середины XVII века и до конца XVIII века вовсе уступил в популярности другим. Однако благодаря просветителям и романтикам в их борьбе с классицистами к нему пришла его подлинная слава и репутация гения.
Ни одно произведение не рождается классическим. Общественная практика может придать ему такой статус, но стоит лишь признать его нетленной и вечной классикой, как оно и умирает как живое произведение. Именно поэтому и стоит продолжать писать о классике, чтобы поддерживать её движение в обществе, как и разоблачать пошлые водевильчики, а точнее, те общественные отношения, которые их порождают. Не мнение определяет статус того или иного произведения, а борьба и столкновение мнений, выражающих ту или иную теоретическую позицию. И занимаются этой борьбой не какие-то дипломированные критики или искусствоведы, а каждый человек, который вовлекается в процесс развития произведения искусства. Только так и проверяется истина, когда искусство внедряется в общественную практику, когда каждый зритель или читатель хочет проверить его действительность на своём собственном опыте, превращаясь в актёра, сценариста, писателя, художника и критика.
Но как это возможно, если в искусство неизбежно проникает какая-то условность или фантастические элементы? Однако эти условности нужны лишь для того, чтобы схватить самое главное в нашем мире: выразить метафорой призрачную и неуловимую абстракцию, гиперболой усилить краски и передать контраст. Реализм в искусстве не заключается в абсолютном копировании действительности вплоть до самых мелких деталей. Таков натурализм, который лишь затуманивает взгляд, не давая ему сфокусироваться на существенном, в то время как реалистическое искусство, наоборот, открывает человеку глаза на мир. Повторимся: не просто показывает фотоснимок мира, а изображает его движение, не оставляя человека безразличным, ведь реализм берёт и чувства в таком же закономерном и правдивом движении. И если человеку не нравится увиденное, то это не проблема искусства, а текущая задача общества, которую уже следует решать другими средствами. А если же человека всё устраивает, то это ещё сильнее подчёркивает общественные проблемы, выражающиеся в полном безразличии человека к реальному миру или же в таких условиях, которые не оставляют человеку никакой возможности к действию. В конце концов, искусство не "подгоняет" мир под себя, стремясь сгладить все противоречия, и не занимается их решением, а доводит их до предельного напряжения. Мало лишь восхищаться способностью Шекспира увидеть некие "вечные и универсальные" проблемы человечества. В этом восхищении следует увидеть, что проблемы, актуальные для XVII-XVIII веков, до сих пор остались нерешёнными, раз мы постоянно возвращаемся к этому английскому драматургу со своими вопросами. Поэтому и продолжают читать Шекспира и писать о нём. Но сколько можно разводить демагогию: "А был ли Шекспир или это всё Френсис Бэкон?" Подобные конспирологические теории напоминают персонажей Горького, задающихся вопросом: "А был ли мальчик?", чтобы не искать ответа вовсе. Какая в конечном счёте разница, кем был автор этих пьес, если общество помнит и ценит его не за имя, а за его дела.
И напоследок хочется взяться за решение "вечного" вопроса:
"Быть или не быть, вот в чём вопрос. Достойно ль
Смиряться под ударами судьбы,
Иль надо оказать сопротивленье
И в смертной схватке с целым морем бед
Покончить с ними?"
Ответы есть уже на любой вкус, от оптимизма "быть, несмотря ни на что" до пессимизма Шопенгауэра: "Наше состояние столь горестно, что ему, несомненно, следует предпочесть полное небытие. Если бы самоубийство действительно сулило нам его и перед нами в полном смысле слова стояла бы альтернатива „быть или не быть", то его следовало бы, безусловно, предпочесть как в высшей степени желательное завершение". Попробуем же дать Гамлету закончить свой монолог и услышать его финальные слова:
"Так всех нас в трусов превращает мысль,
И вянет, как цветок, решимость наша
В бесплодье умственного тупика,
Так погибают замыслы с размахом,
В начале обещавшие успех,
От долгих отлагательств".
Проще говоря, когда бездумная храбрость в любых начинаниях сменяется бесплодными сомнениями, то следует выходить из этого умственного тупика своими поступками, вопреки сомнениям, проявить решительность в действии, даже если её не хватает в мыслях, но и не забывая серьёзность и ответственность своих поступков. Именно так и поступал Гамлет, рискуя своей жизнью и вычищая гниль в датском королевстве, пытаясь восстановить справедливость. Брать или не брать с него пример? Вот вам новый вопрос.
Источник
