Вернуться на главную страницу
Толстой, Жадан и бухгалтерский учет
«Интернат» Сергея Жадана в Украине читают, как не читают ни одну другую книгу. Несмотря на фантастический, как на сегодняшний день, тираж в 20 000 экземпляров, желающих прочитать роман все же больше. Поэтому о нём стоит говорить.
Говорить должен не только читатель, но и внутренняя сторона литературы - критика. В Украине критика есть. Причем не только слабая.
Евгений Стасиневич, например, пишет, что Жадан хороший художник, но плохой мыслитель.
«Издавна было понятно, что Жадан - не писатель-мыслитель, он скорее автор-который-показывает, тот, кто точно подмечает детали, умеет на пустом месте создать узнаваемо-эксклюзивную атмосферу («Ворошиловград»), крайне внимательно обходится с самой литературной материей: ритм, рассказ, лейтмотивы».
«И когда он пытается не просто изображать, но и интерпретировать реальность, начинается большая неприятность. И в «Интернате» это есть».
«Словом, Жадан - хороший писатель, но посредственный социальный критик».[1]
Толстой и его учение
Жадан не первый, о ком так говорят, а Стасиневич не первый, кто так говорит.
Корней Чуковский в своём, как он его назвал в старости, «юношеском гимне Толстому» увлечённо писал об авторе «Войны и мира»:
«...Толстому-художнику чуждо всё это человеческое, и, когда, например, в знаменитом третьем томе «Войны и мира» Толстой вдруг начинает рассуждать - нам это кажется таким же странным, как если бы дуб, под сенью которого расположились десятки людей, вдруг заговорил и замахал ветвями и, волнуясь, заспорил с нами о наших человеческих дрязгах».[2]
Сначала непонятно, то ли он хвалит писателя, то ли насмехается над ним. А далее продолжает:
«Это очень удивило бы нас и, пожалуй, в самом начале испугало нас.
Точно такое же чувство испытываешь, когда в «Войне и мире» читаешь философские размышления Толстого, - это чувство величайшего изумления.
Оно показывает, до какой степени все мы незаметно для самих себя, против всяких велений здравого смысла, считали создание Толстого созданием природы».
Всё-таки нахваливает. Нахваливает за то, что тот умел так совершенно написать полотна жизни, что не верилось, что то лишь полотна, а не сама жизнь.
Сразу за этим Чуковский ставит вопрос ребром:
«Многие объясняли своё отношение к Толстому так: мы любим Толстого-художника и не любим Толстого-философа».
Это не совсем правильная формулировка абсолютно уместного вопроса. Употребляя «мы любим», Чуковский тем самым убегает от ответа, ведь каждый читатель действительно имеет право любить или не любить, ему может нравиться или не нравиться. И вот как сам критик отвечает на свой же вопрос:
«Думаю, что это неверная формулировка всё того же чувства, о котором я говорю. Здесь не художник противопоставляется философу, а всемогущий гений слабому человеку».
Вот так просто Чуковский поставил вопрос на рельсы, по которым нельзя ездить. Говорил о писателе - человеке, связанном со своим временем, человеке, который выражает своё время и условия, который говорит устами многих, - но увидел, что так слишком сложно, вот и взялся говорить о гении. А что такое гений? - над этим вопросом сам Толстой думал очень долго, нудно и безрезультатно. Тем более трудно говорить о «слабом человеке» и пытаться что-то из раздумий о нём «вытянуть». Получается, Чуковский не решил противоречие, а сделал вид, что его не существует.
Совсем иначе на этот же вопрос ответил другой современник великого писателя - Гергий Плеханов. Мало того, что он был одним из самых видных тогдашних литературных критиков, он ещё был активным участником народнического и социалистического движений, то есть говорил, писал и мыслил конкретно, предметно - с целью решения реальных задач, поставленных условиями и потребностями борьбы с самодержавием.
В статье «Заметки публициста» (с подзаголовком «Отсюда и досюда») он нарочно разграничивает художественную и философскую стороны творчества одного из величайших писателей, которых только знала мировая литература.
«Я не принадлежу ни к реакционерам, ни к охранителям. [...] И, тем не менее, я тоже не могу «просто любить Толстого»; я тоже люблю его «отсюда и досюда». Я считаю его гениальным художником и крайне слабым мыслителем. Больше того: я полагаю, что лишь при полном непонимании взглядов Толстого можно утверждать [...]: «С Толстым радостно. Без Толстого страшно жить». По-моему, как раз наоборот: «жить с Толстым» так же страшно, как «жить», например, с Шопенгауэром».
На следующей странице растолковывает:
«Само собой разумеется, что говоря: «с Толстым страшно», я имею в виду Толстого-мыслителя, а не Толстого-художника. С Толстым-художником тоже может быть страшно, но только не мне и не людям моего образа мыслей; нам с ним, напротив, очень «радостно». А вот с Толстым-мыслителем нам действительно страшно. То есть, чтобы выразиться точнее, было бы страшно, если бы мы могли «жить» с Толстым-мыслителем. К счастью, об этом не может быть и речи: наша точка зрения прямо противоположна точке зрения Толстого».[3, c.369-370]
Это не единственное место, где Толстому-мыслителю «достаётся» от критика. Чтобы вы были уверены в том, что я не пальцем в небо ткнул, приведу несколько примеров.
В статье «Симптоматическая ошибка» Плеханов разбирал политические взгляды автора статьи «Не убий никого».
«Я давно знаю, что Л.Н. Толстой - «толстовец», и я прекрасно понимаю, что всякий истинный «толстовец» не может не быть врагом движения, подобного тому, которое совершается теперь в нашей стране: всякое сектантство имеет свою логику. И я вовсе не хочу оспаривать здесь «толстовство»; я не хочу доказывать, что его логика несостоятельна. Кто же из нас, сторонников освободительного движения, этого не знает?»
Выразив своё удивление тому, что статью «Не убий никого» опубликовали оппозиционные царской власти газеты, причём опубликовали без возражений, Плеханов продолжает:
«Но великий писатель русской земли велик как художник, а вовсе не как сектант. Его сектантство свидетельствует не о его величии, а о его слабости, то есть о крайней ограниченности его общественных взглядов. И чем больше мы любим и чтим великого художника, тем прискорбнее для нас его сектантские заблуждения. А чем прискорбнее для нас его сектантские заблуждения, тем меньше у нас поводов для выставления их напоказ с тем почтительно-молчаливым приседанием, с которым наши оппозиционные органы напечатали статью «Не убий никого». [3, c.361-362]
Назвав Толстого сектантом, Плеханов вынужден разбирать, в чём это сектантство проявляется. По его мнению, во всей логике писателя - в разной мере, но всегда. Поскольку такое обвинение серьёзное, критик отвечает на него со всей серьёзностью и исчерпывающе, поэтому начинает с того, какие у Толстого отношения с богом.
«Так рассуждают все религиозные люди, совершенно независимо от того, верят ли они в одного бога или же в нескольких. Главная отличительная черта подобного рассуждения состоит в его полнейшей логической несостоятельности: оно предполагает недоказанным именно то, что требуется доказать, - существование бога. Раз признав существование бога и раз представив себе бога по своему собственному образу и подобию, человек затем уже без всякого труда объясняет все явления природы и общественной жизни».
И отсылает к Спинозе:
«Еще Спиноза очень хорошо сказал: «Люди обыкновенно предполагают, что все вещи в природе, подобно им самим, действуют для какой-нибудь цели, и даже за верное утверждают, что и сам бог направляет всё к известной определенной цели, ибо они говорят, что бог сотворил всё для человека, а человека сотворил для того, чтобы он почитал его». (Спиноза. «Этика», стр.44)».[3, c.373]
Это именно то, что предвещается у Толстого, пишет Плеханов - целесообразность. Толстой почти никогда не оставлял телеологическую точку зрения, и даже не хотел оставлять, о чём сознался сам в «Исповеди»:
«Жизнь мира совершается по чьей-то воле - кто-то этою жизнью всего мира и нашими жизнями делает своё какое-то дело. Чтобы иметь надежду понять смысл этой воли, надо прежде всего исполнить её, делать то, чего от нас хотят. А если я не буду делать то, чего хотят от меня, то и не пойму никогда и того, чего хотят от меня, а уж тем менее - чего хотят от всех нас и от всего мира». (Толстой Л. «Исповедь», стр. 45)». [3, c.374]
Отсюда - «толстовство». А это было не просто слово, не отстраненное понятие, а реальная, воплощенная в действительность живая сила, главным принципом которой было: «Не убей». Стоит подчеркнуть, что существовать отстранённо от реальности эта сила не могла. Сам Толстой регулярно публиковал свои сочинения, а это, как вы можете догадаться, главный козырь «толстовства». Художественные мы будем рассматривать сочинения или публицистику - везде встретим ту самую логику, «философию целесообразности». От этой философии очень просто перейти к тому, чем жил и чему учил Толстой: не убивать, - или, как писал о нём Максим Горький, «учил терпеть», - то есть не вмешиваться, наблюдать и «нести свой крест». Но такая позиция - хочешь того или нет - есть поддержкой чьей-то позиции, какой-то стороны, как правило, стороны не прогрессивной и не гуманной, а реакционной.
Красиво это подытожил Плеханов:
«Не будучи в состоянии заменить в своём поле зрения угнетателей угнетаемыми, - иначе сказать: перейти с точки зрения эксплуататоров на точку зрения эксплуатируемых, - Толстой, естественно, должен был направить свои главные усилия на то, чтобы нравственно исправить угнетателей, побудив их отказаться от повторения дурных поступков. Вот почему его нравственная проповедь приняла отрицательный характер. Он говорит: «Не сердись. Не блуди. Не клянись. Не воюй. Вот в чём для меня сущность учения Христа». (Толстой Л. «Спелые колосья», стр. 216)».[3, c.408]
Если бы мне пришлось говорить о философии Льва Толстого, я бы оттолкнулся от эпилога романа «Война и мир». Где-где, а здесь он чётко показал свою логику. Именно в этом эпилоге он продемонстрировал во всей красе своё учение, на которое пытался «натянуть» весь роман - благо, не удалось: всё таки не только слабый мыслитель, но и превосходный художник. Объективная необходимость проложила себе путь. Так вот, мне хватило бы одного предложения. Одного, потому что оно содержит в себе в свёрнутом виде всю философию «толстовства». Вот оно:
«Почему же это случилось так, а не иначе?»
Толстой и Жадан
На первый взгляд, ничего общего Жадан с Толстым не имеет. Между ними больше ста лет, один - современник, другой - совершенно не вписывается в нынешнюю Украину. Меряться гениями, масштабами творчества нет смысла. Каждый писатель - это уникальная сущность, это собственный, свой взгляд на мир. Но это только кажется так. Мало того, что по отношению к обоим писателям современные им критики писали, что они «хорошие художники, но плохие мыслители», так эти критики ещё и правду сказали.
И дело совсем не в разделении на художника и мыслителя. Это просто схема, которая сама по себе почти ничего не значит и к сути дела не достает. Это одежка, которая всего лишь свидетельствует о противоречивости самого творчества писателя.
В статье о Жадане можно было бы спокойно обойтись без Толстого, но не в нашем случае. Дело в том, что Лев Толстой и Сергей Жадан не просто похожи, а в сущности своей - одно и то же. Здесь уточним, что речь идёт не обо «всём» нашем современнике, а только о последнем его романе «Интернат». Толстой ведь тоже не всегда «соответствовал сам себе». Если же мы рассмотрим роман «Интернат», проанализируем его, найдём его логику, философию той жизни, которая в романе описана и «проживается», станет понятно, что философия эта не только что создана, а стара, как мир. Толстой ведь тоже не сам всё придумал. Как и любой другой писатель, он, что касается философии, совсем не создавал, а нашёл, вспомнил. Жадан, в отличие от него, просто перенял: из книг или из действительности - это уже неважно. И ничего плохого в этом нет - на то он и писатель, чтобы брать из жизни то, что его привлекает.
Все созданное человеком имеет логику. Любое художественное произведение не может обойтись без идеи. Всякая идея, в свою очередь, вписывается в какую-то философию. Писатель может даже не подозревать, что написал что-то такое, что похоже на философию, что «пользуется» ею. И это нормально, ведь и философия, и художественная литература - обе вырастают из жизни.
Стасиневич - не Плеханов, но вопрос поставил правильно. По поводу ответа, то он его не искал. Мы так бы и не знали, что делать со схемой «хороший художник - плохой мыслитель», если бы не заглянули в историю. А там Плеханов чётко раскрыл сущность философии Льва Толстого и «толстовства» в целом. Имя той философии - телеология. А это не столько логическая стройная система, руководясь которой можно изменять мир, жить и развиваться, столько универсальный метод для «натягивания» истории, фактов, событий на готовый ответ. Это не о том, чтобы вникать в суть событий или, тем более, развития как такого. Это о том, что «иначе быть не могло» и, соответственно, «всё, что не случается, случается к лучшему». И отличается от теологии лишь тем, что в последней бог есть всегда, с него мышление начинается, а в телеологии - к богу приходят.
У Сергея Жадана в романе «Интернат» та же логика. Вместо бога, правда, там другая субстанция - реальность, а по-простому - настоящее. В романе «Интернат» главный герой реальность не изучает, не исследует, не меняет, не развивает, не перестраивает и не рушит - он её проживает. И вместо того, чтобы сделать с ней хоть что-то, он, на пару с автором, эту реальность оправдывает.
«Интернат» Сергея Жадана - первый и последний роман о войне?
Член жюри Книги года ВВС Виталий Жежера пишет, что «о нашей войне это действительно первый роман. А может и последний. Во всяком случае - пока единственный».
Этот критик с самого начала рецензии раскрыл все карты и, не объясняя, сразу называет вещи своими именами - то есть, как захочет. Вот он роман похвалил сначала, а дальше так к нему и относится, как к святому. Нельзя сказать, что Жежера здесь непоследовательный - наоборот, очень последовательный. Как корабль назвал, так он и поплыл.
Нас эта рецензия не удовлетворила, поскольку в ней читателю нет места собственному мнению, а присоединиться к мысли рецензента сложно, поскольку не ясно, откуда она взялась.
Тем не менее, мы теперь точно знаем, что нельзя рассматривать «Интернат» как роман о войне - просто потому, что это роман о человеке на войне. И не только потому, что «книжка о войне» - это концепция, которая не удалась даже у члена жюри престижного конкурса.
Сам автор книги в интервью тому же ВВС так объяснял, что писал о мирном населении, о простых людях, об «их выборе и отсутствии у них выбора, об их позиции и отсутствии этой позиции, необходимости брать на себя ответственность и отсутствии привычки брать на себя ответственность. Весь этот комплекс очень сложных и болезненных вопросов, которые многих беспокоят и тревожат».
Соответственно, автор ставил перед собой такие задачи:
«Для меня было сложно попытаться показать, как я и говорил, эти события глазами мирного населения. На любой войне местное население лишено голоса».
Когда у Жадана спросили, что он думает по поводу того, что кто-то называет его последнее произведение «главным романом о войне», он ответил так:
«У меня скептическое впечатление. Мне не нравится, когда книге приписывают такие вещи. Оно не имеет никакого отношения к написанному в книге, больше к промоции. Я на самом деле никогда не думал писать главную или самую важную книгу о войне. Мне было важно некоторые вещи проговорить и я их пытался проговорить».
И добавил позже:
«Хотелось показать эту ситуацию необходимости выбора, смены твоего отношения к миру. Может быть, это не связано напрямую с войной. Когда человека ставят перед необходимостью выбора, когда он вынужден делать выбор, иначе рискует потерять себя».
Так что оставим Виталия Жежеру в покое, а попытаемся разобраться в самом сочинении, ведь, как известно, сочинение нужно судить по его собственным законам.
«Интернат» Сергея Жадана - о том, как меняются люди?
Учитель, думая, что без него разберутся, что «это не моя война», остаётся в городе. Вскоре, как и стоило ожидать, война начинает касаться и его - непосредственно. Так он познаёт войну.
Всё таки красиво, что здесь пишется не о вояке-герое, отважном солдате и его подвигах, а о простом учителе. Жадан, конечно, не первый, кто обращается к такому приёму. Вспомнить ту же «Бойню №5», или «Поправку 22», или «Путешествие на край ночи». Это даже не столько литературная сторона вопроса, как жизненная. Написать можно, как угодно и что угодно, но то, что в нашем обществе есть нужда осмыслить войну, это факт. И кто же, как не мирное население, на плечи которого легла вся тяжесть содержания, обеспечения войны, должен её осмысливать?
Автор знакомит нас с главным героем, которого зовут Паша, и который пока ничего в жизни не сделал. Он никто. Нам сообщают, что он учитель, но на педагогической ниве он не то, что звёзд с неба не хватал, а просто вверх не смотрел. Паша - это человек, который плывёт по течению. У него апатия ко всем и ко всему, он равнодушный, полностью равнодушный к реальной жизни.
Вдруг начинается война. Типичный представитель нашего общества, который ничего общего с войной не имеет, никак к ней не относится, оказывается в условиях, когда просто приходится как-то к ней относится. Он должен забрать с интерната племянника, и в ходе этого «спасательного похода» должен был измениться. Но практически не меняется.
«Конечно, мне не хотелось показать, что в течении трёх суток человек может в корне измениться. Но то, что за это время человек может сделать какие-то выводы и в будущем что-то может измениться, то да, это хотелось показать».
Это та же логика, которая во всем известном выражении: «Нельзя изменить жизнь за одну ночь, но можно изменить мысли, которые изменят жизнь».
Это что, получается, что война не особо-то повлияла на Пашу, если он не меняется? Он побывал в горячей точке, трое суток убегал от смерти, прятался от пуль, защищал себя и малого, - и остался таким, как вначале?
Немного изменился.
И правда, автор ведь не утверждал, что задача романа - показать развитие, становление главного героя, а сказал, что просто хотел посмотреть на войну глазами мирного населения, которое от войны больше всего страдает.
Это не роман-испытание, где главный герой с каждой страницей взрослеет. Это, как его называют, «роман-путешествие». К тому же, путешествие длится всего лишь три дня.
Увидеть войну за три дня
Сергей Жадан совсем не первый, кто решил показать главное и вложиться в несколько дней. Это делал, например, Джойс в романе «Уллис», это же делал тот самый Толстой.
В книге «Детство» Толстой изображает события не всего детства, а лишь нескольких дней. Не зря так, ведь он хотел схватить главное, а всё несущественное - отбросил. Толстой занимался «диалектикой души», то есть трансформациями внутреннего состояния, психологии героев, в зависимости от того, что они делали, и что с ними делала их среда.
Это одна из главных, - если не главная, - составляющая удачной книги: создание характера и дальнейшая его проверка. Причём, не писатель должен придумывать для героя новые, всё более сложные испытания, а сам герой начинает жить своей жизнью, сталкиваясь то с одним, то с другим, преодолевая то среду, то себя.
У Толстого, когда он изображает жизнь мальчика, который не знает ничего, о чём ему не рассказывал гувернант, это выходит прекрасно. Но будет ли действовать такой же метод с вопросами сложными? В «Войне и мире» не зря автор рисует масштабные полотна жизни многих, а не сосредотачивается на ком-то одном. Только так можно иметь хотя бы какое-то представление о жизни и войне, которая мешает жить.
Можно ли иначе? Вряд ли. Сергей Жадан попытался осмыслить войну, но выделил главному герою для выполнения такого задания всего лишь три дня. Поэтому герой и не особо-то развивается, а только жадно выхватывает взглядом картины разрухи, жестокости и безнадёжности. А разве может быть что-то другое, если отправной точкой служит неизвестно что? Да, именно неизвестно что, ибо попробуй разобраться за три дня, что это за война, за кого я, для чего это все, и откуда она взялась? Запутаешься в собственных неясных мыслях-впечатлениях, от чего те будут становиться ещё более тёмными и недоступными. Свет надежды на счастливый конец всей этой истории будет гаснуть с каждым шагом, с каждым словом, с каждым вдохом Паши - активной силы книги. Нет, другого конца не может быть, только такой - апокалиптический.
Это постмодернистский подход. Конечно, автору ничего не остаётся, как только сказать в конце, что больше никогда не будет так, как было когда-то. Стасиневич считает, что хорошо, что Паша, несмотря на неизвестное завтра, все равно действует, а я думаю, что Паша действует не для абстрактных завтра, а исходя из конкретного момента. Вопрос только в том, делает ли Паша то, что даст ему хоть какую-то надежду на счастливое завтра. Конечно, нет. И совсем не потому, что Паша такой недальновидный. Он просто вынужден действовать в таких условиях, когда непонятно, что такое хорошо, а что такое плохо, - не знает, что это такое именно сегодня.
Всё тревожно, всё меняется - конечно, тревожно не всем, а тем, кто вцепился за момент, за эпизод, и с него, с момента, смотрит а прошлое, в будущее, с этого момента хочет вывести историю. Ему только и остаётся, что вздыхать, что всё меняется быстрее, чем эти перемены может постичь человек.
Это одна с главных проблем романа «Интернат». Из самой книги ясно, чем автор хочет заниматься, что он делает, куда ведёт своего героя, что хочет сказать, но при этом очевидно, что его стремления разбегаются с той действительностью, которую он рисует. Инструменты не те.
Паша - обычный человек, который плевать хотел на то, что его не касается. Это самый важный «инструмент», которым пользуется Жадан в течении всего романа.
Логика Жадана вполне понятна. Он возлагает большие надежды на то, что через одного человека можно раскрыть суть войны. Может и так, потому что всё общество сразу не опишешь. Но беда в том, что не того героя выбрал Жадан. Вместо типичного, характерного, Жадан пишет о сером, незаметном, пассивном персонаже, который не может быть полезным на войне из-за физического недостатка, а как личность ещё и скучный. Вместо отыскать социальный тип и поддать его сомнению, проверить на войне, Жадан лелеет особенного, не такого как все - сколько бы он не уверял нас, что Паша - образ обычного учителя. Нет, это образ не учителя, а Жадановского учителя.
Это не та книга о войне, прочитав которую, можно эту войну понять. Скорее, совсем не о войне. Жадан решил показать её изнутри, глазами человека, который уже в ней. И у него получилось написать о том, каковы представления людей о войне, и как они разбиваются об настоящую войну. А чтобы увидеть, что такое война вообще, нужен был другой взгляд, другой герой, другой сюжет. Да, Жадан много взял из Хемингуэя, но Хемингуэй - не единственный писатель, опытом которого стоило бы воспользоваться. Своим методом - двигаясь от «Я»: отстранённого наблюдателя, - Папа Хем сумел не все вопросы решить. Для книги о войне Жадану мало просить своего героя Пашу определиться, самоидентифицироваться, - иначе автор, получается, хотел бы сказать, что если бы все люди определились, за кого они, то война бы прекратилась. Это ведь не так в реальности.
Да и с такими учителями, как Паша - ещё хуже, чем на войне. Это очевидно после эпизода, когда Паша вспоминает о случае в школе, когда мальчишки едва не убили одноклассника лопатой, а учитель молча смотрел на зверство из окна.
Нельзя изменить жизнь за трое суток, но можно изменить мысли, которые изменят жизнь?
Паша, правда, очень много думает. Думает, причём о том, что происходит до войны. В романе много «погружений» героя в свои воспоминания о раздвоенной жизни. Этим самым Жадан как бы признаёт, что трёх дней для осмысления такой сложной темы - мало.
Паша вспоминает, видит, где сделал что-то не так, показывает пальцем в небо, пытаясь угадать, где же тот момент, когда всё пошло наперекосяк.
«Флешбэки» для автора этого романа - спасение. Паша постоянно что-то вспоминает, так, будто от его воспоминаний что-то зависит. Но на самом деле - нет. Не столько от него - совсем не от него, - а от истории всего общества. А «флешбэки» - это случайности, частичности, которые ничего не значат. Это фрагменты. Это фрагментики. С случайностей и абстракций хорошую логику не вытянешь. Умельцев, которые за это берутся, сразу видно.
Только посмотрите, куда нас поворачивает логика романа, как медленно, но уверенно подводит нас к морали.
У нас есть человек, который плывёт по течению, и равнодушен ко всему. Он так бы и жил себе, а потом так бы и умер - и всем было бы все равно. Но случается горе: приходит война. Никто, кроме Паши, не может сделать того, что нужно сделать в условиях войны - привести домой, в сравнительно безопасное место племянника. Паша, делая то, что должен делать, задумывается, почему же так случилось. И, при помощи такого себе анализа нескольких вырванных из контекста эпизодов двухлетней давности, приходит к выводу: сами виноваты. Буквально: не ходили на выборы, не голосовали, плевать хотели на политику, не интересовались друг другом - вот к чему это привело. Каждый из нас был равнодушным - и вот что имеем! «Приводя войну в свой дом, ты рискуешь потерять очень много», - отвечает Жадан в том же интервью.
Неужели Жадан думает, если бы все ходили на выборы и всем было не все равно, то ничего бы не было на Донбассе из того, что теперь там творится? В романе читается именно такая позиция.
Автор как будто спрашивает нас, зачем мы привели войну в свой дом. Независимо от того, что мы ему скажем, что ему Паша скажет, у автора уже готов следующий ход, который, впрочем, останется невысказанным. Суть его в том, что, если мы виноваты в том, что так сложилось, то мы же теперь должны эту кашу расхлебывать. Что ему ответить? Что мы «начнем с себя»? К этому решению он и подталкивает.
Так и не ясно, что стоит для Жадана на первом месте: человек или страна. Или мы за всё отвечаем, или не мы?
«На самом деле, это соотношение не только с Донбассом, а со всем нашим постколониальным обществом, где есть определённая неустановленность, настороженность, определённая оторванность от общества, от страны как таковой. Когда есть ты, есть страна, и ваши интересы не совпадают и, более того, конфликтуют.
Очевидно, что это не совсем здоровая ситуация, когда ты в своей стране чувствуешь себя лишним элементом. Очевидно, что это неправильно».
Неправильно, это точно. Что же делать? Ждать, пока страна протянет тебе руку помощи или самому стать страной? В «Интернате» есть только один ответ: трудно сказать. Поэтому три дня в романе тянутся, тянутся, тянутся, а главный герой никак не решит, на чью сторону стать. Да и надо ли ему покидать свою, человеческую, сторону?
Книга не о войне, а о папоротнике
Это не Пашина война - это ясно. Только не ясно, то ли осуждает автор Пашу, то ли оправдывает его.
«Мы же здесь все, если подумать, как в интернате живём», - говорит один из героев романа. «Брошенные и накрашенные». Оно-то верно, но это же не только войны касается. Мы и в мирное время так живём, даже только в мирное время. А на войне к нам как раз присматриваются: как не служить, то «волонтёрить», или просто деньгами помогать. То есть в мирное время никому к человеку дела нет, но если есть нужда, - а она обязательно возникает, - использовать человека как кошелёк, как ресурс, как рабочую силу, как оружие - то милости просим. Я понимаю Пашу: можно ли быть в таких условиях равнодушным? Действительно, пока нас нельзя использовать, мы живём в интернате - большой коробке с минимальными удобствами.
Есть в романе один интересный персонаж - физрук. Автор поставил на физруке крест. Точнее сказать, автор просто утверждает, что это не человек: то ли потому, что любит своё детство, потому что оно ему показалось счастливым, то ли потому, что физрук не стал ни на чью сторону. Директриса интерната, наоборот, говорит, что нужно стать на чью-то сторону - тогда будет легче, да и правильнее. Автор дальше пишет о директрисе чуть не как о святой мученице. Паша не может определиться, на чьей он стороне.
А может это война такая, что в ней нет нашей стороны? Если обе стороны не устраивают? Пашу война в принципе не устраивала. Он, если задуматься, существует вне жизни - не живёт. Жадан говорит, что учительствует, но на самом деле тот только уроки отсиживает - он выпал из жизни, его нет.
Тут уже книга, получается, совсем не о войне, а о жизни, о месте человека в обществе. Толстой в той же «Войне и мире», задаваясь этим же вопросом, отвечал приблизительно так: нельзя делить неделимое общество на личности. Соответственно, историю вершат не личности, но и не общества (потому что тогда подобные вопросы не рождались бы), а нечто большее: сама история. То есть бог. Интересно, на чьей стороне Жадан?
Кроме всего написанного выше, есть ещё один эпизод в романе «Интернат», который может помочь нам ответить на поставленный вопрос. В конце книги один солдат даёт Паше кусок окаменелого папоротника, который взял в музее, которого уже нет. Успел спасти самое ценное. Теперь солдат вынужден оставаться здесь, на войне, и просит Пашу сохранить ценную находку, потому что это - история.
Как видите, сколько Паша не погружался в воспоминания, сколько он в своём прошлом не пытался найти ошибку, которая привела нас к войне, он без помощи солдата, с которым его свел случай (автор), так и не понял бы, что нужно беречь историю, нашу историю, с которой все началось. И вместо того, чтоб искать, где мы ошиблись и где все пошло не так, Паша теперь держит в руках то, с чего все началось.
Как видите, Жадан тоже убегает от ответа на вопрос. Он не знает, где мы ошиблись и почему все случилось так, хотя сам же надоел этим вопросом своему Паше. Он убежден, что иначе случится не могло. А раз не могло, то зачем тогда искать место, где «все пошло не так»? Лучше вернуться к месту, где «все пошло так». Где все было хорошо и не было войны. Где мирно рос папоротник и качал листву ветерок...
Пытаясь объяснить суть явления, не прослеживая его становления, у Жадана ничего не получилось. Бросив своего героя в обстоятельства, как родители, бывает, бросают детей в озеро, чтобы те научились плавать, Жадан понял, что так он, автор, сам на воде не удержится. Показать отдельные фрагменты жизни можно. Объяснить войну по трем дням слишком сложно. Понять её логику, увидеть революционные и реакционные черты общественного сознания, да ещё и на войне - невозможно.
Поэтому Жадан и возвращается, возвращается назад до тех пор, пока не станет на твёрдую поверхность. А пока он не достигнет такой опоры, ему приходится и угадывать, и «топить» за гражданина, а не за человека, - что он в течении романа и делает; у него выбора нет. Преимущество гражданина в сравнении с человеком для автора «Интерната» очевидно, ведь само слово «гражданин» указывает на то, что это больше, чем один человек, указывает, что есть что-то, что объединяет просто людей.
Бухгалтер, у которого всё сходится
Здесь надо не задним числом всё обдумывать, искать «прокол», а показывать становление войны. В романе Жадана нет ни «самого начала», ни «самого конца». Герой всего лишь пытается выпутаться из тех обстоятельств, в которых оказался по воле автора.
В статье «Не разочаровываться» Сергей Жадан так начинает:
Могло ли быть иначе тогда, четыре года назад? Думаю, нет. Наша история не могла быть другой. Более того - ещё ничего не кончилось. И ещё ничего не потеряно.
«Могло ли быть иначе?» - спрашивает Жадан.
«Почему же это случилось так, а не иначе?» спрашивает Толстой.
Самое интересное то, что оба, поставив вопрос с высоты своего времени, отвечают, что не могло. Что всё, что случилось - всё вело к тому, где мы теперь есть. Оба, отвечая на свои вопросы, идут не от причины, а от результата. Толстой и Жадан - оба превращаются в бухгалтеров, которые «задним числом» решают проблемы. Бухгалтера «подгоняют» то, что было, под то, что им нужно, а нужно им то, что уже сейчас, теперь, уже. Это - та самая целесообразность, которую заметил у Толстого Плеханов. Когда всё подчиняется одной цели, которая уже известна. Когда мыслишь не от причины, а от результата.
Толстой-мыслитель и Жадан-мыслитель - бухгалтеры. Толстой, когда ему приходилось выбирать, на чью сторону становиться, всегда выбирал религиозную покорность, возвращался к выдуманным для себя самого правилам жизни. И проповедовал налево и направо. Жадан в романе «Интернат», не задумываясь, становится на сторону не человека, а гражданина, который мало того, что виноват во всех бедах страны, своих несчастьях, так ещё должен теперь становиться на чью-то сторону, покидая свою, человеческую. Жадан-мыслитель - бухгалтер, который «задним числом» заполняет пробелы в «отчётности», показывая, где люди ошиблись. И, мало того, он, как бы это не было странно, на стороне налоговой - флага, языка, страны - и всей этой субстанции. Интересный у нас писатель, который чуть не написал «первый и последний роман о войне», правда?
Жадан очень похож на старосту в классе, который хочет со всеми дружить, но и не упасть в глазах учительницы. И, стремясь не упасть в глазах учительницы, становится на её сторону - против одноклассников, то есть против нас, читателей.
Литература:
1. Євгеній Стасіневич. «Інтернат» Жадана: дорога до тихого дому. Режим доступу: www.chytomo.com/news/internat-zhadana-doroga-do-tixogo-domu
2. Чуковский К. Толстой как художественный гений. 1908 г.
3. Плеханов Г.В. Литература и эстетика. Том 2. История литературы и литературная критика. Государтвенное издательство художественной литературы. М.: 1958 г.
4. Віталій Жежера. Перший і останній роман про війну. Режим доступу: http://www.bbc.com/ukrainian/features-42054730
5. Жадан про "Інтернат": приводячи війну у дім, ти ризикуєш втратити багато. Режим доступу: http://www.bbc.com/ukrainian/features-42185504?ocid=socialflow_facebook
6. Сергій Жадан. Не розчаровуватись. Режим доступу: http://m.nv.ua/ukr/opinion/jadan/ne-rozcharovuvatis-2260404.html
leport.com.ua
