Вернуться на главную страницу
О значении сатиры Ярослава Гашека
Все войны, которые когда-либо вело человечество, похожи в одном: их затевают в залах с высокими сводами, заполненных светом и роскошью, а ведут в сырых окопах и вшивых бараках, в жару и в холод, в условиях, требующих от человека постоянно быть на пределе своих сил. И что может быть более убедительным доводом против войны, чем правдивый рассказ бывалого солдата о том, что же она такое на самом деле?
Ярослав Гашек — чешский писатель, которому случилось побывать в самой гуще событий страшнейшей войны в истории — Первой мировой. Он, как и большинство его соотечественников, мобилизованных в ряды австро-венгерской армии, стремился не позволить укокошить себя за славу государя императора. Были случаи, когда солдаты целыми полками сдавались в плен русским.[1] Вот и Гашек не упустил возможности заглянуть на другую сторону баррикад. И не просто заглянуть, но и остаться там на несколько лет. Первый год он провёл в плену, затем служил в рядах чехословацких добровольческих частей, а после и в Красной Армии. Многие события из военной службы Ярослава Гашека описаны им в романе «Похождения бравого солдата Швейка», который впоследствии не только принёс ему широкую известность, но и стал одним из самых выдающихся антивоенных произведений в мире.
Отношение Гашека к писательству было совершенно другим, нежели у его друзей журналистов и литераторов. Он был не склонен к постоянной работе, был предельно несерьёзен и часто ввязывался в переделки. В юношеские годы он исходил пешком всю Австро-Венгерскую империю, работая в разных местах и нигде подолгу не задерживаясь. И, разумеется, за это время Гашеку случилось пообщаться с огромным количеством людей и побывать во всевозможных ситуациях. Всё это впоследствии отразилось в многочисленных юморесках, рассказах, фельетонах и очерках Гашека.
Многие персонажи «Похождений бравого солдата Швейка» имеют реальные прототипы и зачастую они представлены под своими настоящими именами. Как например, сам Йозеф Швейк,[2] с которым писатель познакомился ещё в мирное время, а несколько лет спустя волею случая встретился на службе в чехословацких добровольческих частях. Как раз после этой встречи и увидели мир первые главы романа о бравом солдате Швейке.
Для понимания значимости «Похождений бравого солдата Швейка» в литературном процессе не достаточно рассмотреть лишь обстоятельства, повлиявшие на создание романа. Даже то огромное количество людей, которых повстречал автор на своём жизненном пути, и чьи истории были впоследствии «переплавлены» в его персонажей, не даёт нам ответа на то, как и почему возникло это произведение. Необходимо исходить из тех перемен в жизни общества, которые повлекла за собой война, и тенденций в мышлении людей.
В своём романе Гашек не довольствуется одним лишь сухим описанием солдатской повседневности. Он даёт волю фантазии и вымыслу, изображая удивительную находчивость своего главного героя и хитросплетение неожиданных обстоятельств, в которых тот оказывается.
Образ Швейка настолько органично сливается с общей картиной военных действий, что кажется реальным человеком. Он настолько живой, что кажется, будто однажды, гуляя по пражской улице, вам запросто мог встретиться «этот тихий, скромный человек в поношенной одежде»[3], который на самом деле «не кто иной, как старый бравый солдат Швейк, отважный герой, имя которого еще во времена Австро-Венгрии не сходило с уст всех граждан Чешского королевства и слава которого не померкнет и в республике»[3].
С первых строк автор блистательно иронизирует над своим «отважным героем», ведь на протяжении всех событий романа тот так ни разу и не поучаствовал в настоящем бою, а имя его вошло в историю как имя величайшего саботажника в истории. Причём способ саботажа совершенно оригинальный — это прилежное исполнение приказов. Именно благодаря своему послушанию Швейк и оказывается в комических ситуациях. Этим остроумным приёмом Гашек доводит до крайности абсурдность происходящих в Австро-Венгерской империи событий, выставляя лицемерие и пресмыкательство служителей государственного аппарата, на всеобщее осмеяние, а также изображая истинное лицо «доблести» империи — генералитета и офицеров армии.
С самого начала Гашек держит читателя в полнейшем замешательстве: то ли Швейк действительно всего лишь простодушный и бесхитростный болван со справкой об идиотизме, то ли его притворство и остроумие не знают границ.
За острой сатирой и грубоватым солдатским юмором нередко следуют сцены, от которых становится совсем не до смеха. Как, например, когда Швейк проходил все круги инстанций, обеспечивающих мобилизацию симулянтов, саботажников и прочих уклоняющихся от военной службы личностей. Как бы ни стремились эти люди избежать смерти на фронте, оказавшись в тюрьмах, на гауптвахтах или в гарнизонных больницах, им был уготован такой приём, что вражеская пуля показалась бы им милосердием. Они калечили себя и терпели совершенно невыносимые условия, нередко с летальным исходом, пытаясь таким способом отрицать то, что государство уже списало их жизни со счетов. Ведь людям в правительственных палатах решительно всё равно, как погибнет какой-нибудь военнообязанный пражский торговец. Однако если он будет скрываться от службы, для представления интересов империи он будет не ценнее мёртвого. Поэтому для мобилизации не пренебрегали никакими средствами.
«(Прапорщик — М. К.) Дауэрлинг сохраняет на ученье непринужденный казарменный тон; он начинает со слова “свинья” и кончает загадочным зоологическим термином “свинская собака”. Впрочем, он либерален и предоставляет солдатам свободу выбора. Например, он говорит: “Выбирай, слон: в рыло или три дня усиленного ареста?” Если солдат выбирает три дня усиленного ареста, Дауэрлинг дает ему сверх того два раза в морду и прибавляет в виде объяснения: “Боишься, трус, за свой хобот, а что будешь делать, когда заговорит тяжелая артиллерия?” Однажды, разбив глаз одному рекруту, он выразился так: “Pah, was für Geschichten mit so einem Kerl, er muß so wie so krepieren” ».[3]
Так что у бравого солдата Швейка и его соотечественников выбор был невелик: погибать от огня врага или от меча правосудия государя императора. Но Швейк решительно отказался выбирать между двух зол и выбрал жизнь, сражаясь за неё с помощью смеха и разума.
Это утверждение может показаться парадоксальным, ведь Швейк создаёт впечатление полнейшего оболтуса, который только тем и живёт, что создаваемой им смутой. Но не стоит останавливаться на этом поверхностном впечатлении. Нужно лишь внимательнее присмотреться к разворачивающимся вокруг бравого солдата событиям во всём их вопиющем безумии, как становится ясно, что упрямое нежелание Швейка подчиниться этому безумию как раз и есть проявлением разума.
«Не знаю, удастся ли мне достичь этой книгой того, к чему я стремился. Однажды я слышал, как один ругал другого: “Ты глуп, как Швейк”, – лишь это говорит уже о противоположном. Однако если слово “Швейк” станет новым ругательством в пышном венке бранных слов, то мне останется только удовлетвориться этим обогащением чешского языка», — писал Ярослав Гашек.[3]
Автор неспроста называет Швейка «бравым солдатом». Он иронизирует над «рвением» своего героя вступать в бой за славу императора. Но чтобы выступить против всей государственной системы, против войны в целом, требуется куда большая смелость, чем та, которая нужна, чтобы стрелять по таким же солдатам по другую сторону баррикад. Способность Швейка увидеть в солдатах противника таких же людей, какими были его сослуживцы и он сам, сломленных военной дрессировкой и брошенных под огонь во имя империалистических амбиций, заставляла его всеми силами избегать момента появления на фронте. И пусть его способ борьбы с империализмом носил единичный характер, первый шаг к становлению всеобщей борьбы всё же был сделан. Хотя бы потому, что Швейк сумел понять, чтó является настоящего врагом, и его противостояние этому врагу сделало его известным во всём мире.
Первая мировая была войной, которая оставила неизгладимый след в общественном сознании. Она круто изменила ход развития искусства, и в нём человек отразился в виде растерзанных газетных вырезок дадаизма, чёрного квадрата супрематизма, гипертрофированной фигуры авангарда и модернизма, крича во весь голос о том, что он больше не намерен руководствоваться правилами и разумом. Ведь как тут не усомниться в правилах, когда слепое подчинение им привело всех к абсурдной и жестокой войне. Как не усомниться в разуме, когда мир вдруг превратился в театр военных действий, где сотни уникальных человеческих жизней разбиваются от одного лишь удара гаубицы. Для нас сегодняшних они значатся сухими, обезличенными цифрами в статистике, количеством «живой силы», брошенной против другой «живой силы». Но глядя на войну не с высоты прошедших лет, а изнутри, глазами солдата, мы учимся видеть за этими цифрами людей. Живых и настоящих, со своими устремлениями, желаниями и мыслями, со своими причудами и недостатками — такими, какими они и были, такими, какими есть и мы.
Благодаря тому, что Гашек изображает своих персонажей с юмором и иронией, они действуют так, как реальные люди, а не как марионетки в руках автора. Однако в лице своих персонажей Гашек не ограничивается воспроизведением их прототипов с фотографической точностью. Он обобщает черты многих людей, выражая этим черты всего современного ему общества.
Гашек решительно восстаёт против романтизации милитаризма, развенчивая его сущность. Он с иронией описывает работу полкового историографа Марека, образ которого был во многом автобиографичным, чтобы показать «кузницу» пропаганды военной доблести и убийства вражеских солдат.
«Для обстоятельного историографа, как я, главное — это прежде всего составить план наших побед. Например, вот здесь я описываю, как наш батальон (это произойдет примерно месяца через два) чуть не переходит русскую границу, занятую сильными отрядами неприятеля, скажем, донскими полками. В это время несколько вражеских дивизий обходят наши позиции. На первый взгляд кажется, что наш батальон погиб, что нас в лапшу изрубят, и тут капитан Сагнер дает приказ по батальону: “Бог не хочет нашей погибели, бежим!” Наш батальон удирает, но вражеская дивизия, которая нас обошла, видит, что мы, собственно говоря, мчимся на нее. Она бешено улепетывает от нас и без единого выстрела попадает в руки резервных частей нашей армии. Вот, собственно говоря, с этого и начинается история нашего батальона».[3]
Резко контрастируют с напутственными речами офицеров о благородстве службы и смерти за царствующий дом истории из солдатской бывальщины, приправленные грубым юмором и порой слишком натуралистическими деталями.
«— Во время боя не один себе в штаны наложит, — заметил кто-то из конвоя. — Недавно в Будейовицах рассказывал нам один раненый, что он сам во время наступления наделал в штаны три раза подряд. В первый раз, когда вылезли из укрытия на площадку перед проволочными заграждениями; во второй раз, когда начали резать проволоку, и в третий раз, когда русские ударили по ним в штыки и заорали «ура». Тут они пустились назад в укрытие, и во всей роте не было ни одного, кто бы не наложил в штаны. А один убитый остался лежать на бруствере, ногами вниз; при наступлении ему снесло полчерепа, словно ножом отрезало. Этот в последний момент так обделался, что у него текло из штанов по башмакам и вместе с кровью стекало в траншею, аккурат на его же собственную половинку черепа с мозгами. Тут, брат, никто не знает, что с тобой случится».[3]
Отдельного упоминания заслуживает сатира на религию. Духовенство как особый привилегированный класс в монархическом государстве в военное время приравнивалось к офицерскому составу. И наш бравый солдат имел честь быть денщиком у фельдкурата (священника на военной службе) Отто Каца. Вспоминая об этой службе, Швейк говорил: «У них, у фельдкуратов, в каком бы чине он ни был, у всех, должно быть, так самим Богом установлено: по каждому поводу напиваются до положения риз. Я служил у фельдкурата Каца, так тот мог свой собственный нос пропить. Тот еще не такие штуки проделывал. Мы с ним пропили дароносицу и пропили бы, наверно, самого Господа Бога, если б нам под него сколько-нибудь одолжили».[3]
Однако не только праздная жизнь военных священнослужителей становится объектом осмеяния. Автор изобличает их бесчеловечное отношение к гибели и убийству солдат на фронте. Ведь убийство на войне вовсе не противоречит известной библейской заповеди. На войне убивают не людей, а врагов. А это дело богоугодное. Поэтому по обе стороны баррикад Бог усердно помогает солдатам. После определённого содействия со стороны священника, естественно.
«Во всей Европе люди, будто скот, шли на бойню, куда их рядом с мясниками — императорами, королями, президентами и другими владыками и полководцами гнали священнослужители всех вероисповеданий, благословляя их и принуждая к ложной присяге: “На суше, в воздухе, на море…” и т. д.»[3]
Таких трагических страниц в романе о похождениях солдата Швейка немало. От них никуда не деться, ведь война — это тяжелейшее горе, которое только может выпасть на долю человека. Но Ярослав Гашек нашёл в себе силы смеяться и надеяться даже в кромешном ужасе войны.
Шутливая книга о Швейке совсем не похожа на другие произведения о войне, в которых всё действие происходит на фоне беспросветной скорби, ужаса и отчаяния. Более того, она не похожа на предшествующую литературу, повествующую об аристократически обособленной личности. В произведениях Гашека литература покидает светское общество и выходит на улицу, в кабаки, на базары, попадает в каждый дом. Высокий классический слог сменяет живая простонародная речь, а основное действие становится близким и понятным широкой публике. Герои Гашека являются обыкновенными рабочими и крестьянами. Писатель изображает их жизнь не в романтических пасторальных тонах, и не как серый невзрачный фон для чьего-то геройствования или саморазрушения, как это делает декадентская литература. Он показывает простых людей так, как они видят себя сами, и этим высказывает все их чувства, мысли и чаяния. Гашек становится голосом своего народа и своего времени, в котором сквозь смех звучит жгучая горечь от постоянных лишений, нищеты и расправ.
Посмеяться, сострить — значит суметь выявить противоречие в общественных отношениях. А раз уж оно было обнаружено, с ним придётся справиться. Сатира делает дальнейшее избегание, «затушёвывание» противоречий невозможным, после чего с ними нельзя больше мириться, а нужно только разрешить их. Писатель-сатирик, который предельно честен в своих словах, всегда становится опасным для властей. Ведь он заставляет людей зрить в корень, он пробуждает в них живую мысль, которая обязательно воплотится в дело.
Гашек сумел донести до читателей всю абсурдность и бесчеловечность отношений в монархическом государстве, сделав первый и необходимый шаг к пониманию общественных процессов. А за этим пониманием последовали и решительные изменения. Старая монархия сменилась на первую в истории чешского народа республику. Однако несмотря на то, что эти события происходили век назад, актуальность произведений Гашека сегодня обретает новую силу. Ведь ни для кого не секрет, что современный мир напоминает пороховую бочку, готовую разразиться новой всеохватывающей войной, которая перекроит карту на новый лад. То и дело из этой бочки доносятся зловещие потрескивания: Сирия, Ливия, Судан, Украина… И эти «мелкие» (в глобальном масштабе) конфликты уже унесли за собой сотни и тысячи жизней. И это печально не столько самим фактом смерти многих людей, а безразличием к этому всех остальных.
Жизнь современного человека настолько обесценена, что её без какого-либо сожаления бросают в эпицентр столкновения чужих интересов, ей назначают цену и списывают за ненужностью. Кто-то может возразить, что так было и раньше. Было, но это не означает, что так будет в будущем. Это не означает, что борьба за общество, основанное на подлинном гуманизме, невозможна. Однако не стоит понимать гуманизм абстрактно, существующим вне исторических условий и обусловленной ими необходимости. Даже на войне, где, казалось бы, человек теряет свой облик и превращается в живое орудие убийства, есть место человечности. Она звучит в солдатских письмах и песнях, в братаниях и милосердии, в умении видеть людей по другую сторону фронта. Подлинный гуманизм состоит в решительном сражении против любого угнетения человеком человека.
Ярослав Гашек сумел создать произведение, наполненное потрясающей жизнеутверждающей энергией и гуманизмом. И пусть он многое не успел сказать, его дело — честное изображение человека на войне — продолжили другие писатели (Дж. Хеллер, К. Воннегут).
leport.com.ua
