Вернуться на главную страницу
Ответ польскому товарищу (К обсуждению статьи «Диалектика революции, или Имманентность против трансцендентности»)
Спасибо, что выбрали мою статью1 предметом своего критического анализа2: работа автора оправдана, если нашелся критик.
Я, в свою очередь, тоже позволю себе ответить Вам.
«На этом уровне стоит прочитать следующее: главное достижение Октября - длительность насилия, которое удерживало от частной собственности. То есть насилие, организованное вопреки условиям быта и продержавшееся весьма долго - вот одно из важнейших достижений Октября».
Это то, как Вы меня прочитали. Согласна ли я с этим? Частично.
С одной стороны, насилие - точнее, насилие in concrete (пролетарское насилие, а не какое-то другое) - имеет объективные предпосылки, частично отвечает быту - быту тех, кто хочет изменить быт. Но, с другой стороны, оно организовано вопреки условиям быта - быта тех, кто ничего не хочет менять. Последнее делает насилие насилием, иначе насилия не было бы: насилие, которое не вступает в противоречие с условиями быта - это не насилие.
Но какую роль играло насилие в Октябре? Было ли насилие сущностью Октября?
Тут мы подходим к тезе «α», одной из сторон антиномии.
Да, насилие играло решающую роль в Октябре: без насилия переход от одних «форм общения» к другим не произошел бы. Конечно, были те, кто не только был согласен, но и мечтал сделать свой быт коммунистическим. Однако их было меньшинство.
Я знаю, что, по мысли Маркса, должно быть иначе: не гильотина якобинцев, а движение масс. Об этом теза «β». Знаю, что гильотина якобинцев - это не сила, а слабость революции. Но что имеем. Или не имеем?
«Автор рассматривает не действительный Октябрь, а его образ в отражении российского теоретика после 1994-го года».
После 1994-го - точнее, еще во время «перестройки» - изменилась оценка революционного насилия, что же касается самого насилия, то его роль никогда не скрывали: без насилия все объективные предпосылки остались бы в потенции, старый быт добровольно не исчезал, напротив, он возрождался, едва насилие ослабевало - не только нэп, но и коммерческие магазины после Второй мировой (было такое явление), и охота за дефицитом.
Напомню пару стихотворных строк, которые показывают, как воспринимали Октябрь во время гражданской войны (а вовсе не в 1994-м).
«Разворачивайтесь в марше!// Словесной не место кляузе,// тише ораторы!// Ваше слово,// товарищ маузер» (Левый марш).
Это - Маяковский.
«Что с попом, что с кулаком -// вся беседа:// в брюхо толстое// штыком// мироеда!// Не сдаешься? Помирай,// шут с тобою!// Будет нам милее рай,// взятый с бою» (Проводы).
Это - Демьян Бедный.
Насилие воспринимали тогда как нечто перманентное - то, без чего старый быт неизбежно вернется.
Снова Маяковский.
«Опутали революцию обывательщины нити.// Страшнее Врангеля обывательский быт.// Скорее// головы канарейкам сверните -// чтоб коммунизм// канарейками не был побит!» (О дряни).
«Перестройка» изменила оценки, но оценки нас сейчас не интересуют. Кстати, «перестройка» вернула в нашу жизнь кое-какие любопытные книжки. Так, хочу обратить Ваше внимание на «Чевенгур» Платонова, это - в высшей степени небезынтересный рассказ о поиске коммунизма и даже о попытках его строительства. Еще «Голый год» Пильняка. В этих книжках, кроме всего прочего, говорится о разборе старых домов на стройматериал для нового Дома - дома коммуны.
Меня это впечатлило потому, что то же самое пытался сделать мой прадед - он разобрал на материал церковь и некоторые кулацкие дома (какие успел), его мечта была - Дом Коммуны. Правда, его коммуна уже из конца 1920-х. (До выхода статьи Сталина «Головокружение от успехов» - статьи, определившей единую форму коллективизации, сельхозартель - уровень обобществления колебался от района к району, от села к селу. И некоторые активисты строили коммуну.)
Анекдот из воспоминаний моего дедушки (тогда ребенка, которого отец брал с собой на раскулачивание; прадед мечтал воспитать сына настоящим большевиком).
Пока прадед обобществлял кулацкое добро, бедняки, в первую очередь, женского пола его (добро, а не прадеда) разобобществляли. Заметив, что одна гражданка ухватила таз, прадед погнался за ней. «Никогда в жизни, - вспоминал дедушка, - я не видел такой нищеты, как у нее в доме: грязь и лохмотья, лишь кулацкий таз сверкал латуневым блеском».
«Ты что делаешь, несознательный товарищ бедняцкого класса? - спросил прадед. - Или не знаешь, что обобществление кухонной утвари - это первый шаг на пути освобождения женщин? Читай Энгельса, Ленина!».
Он отобрал таз, а гражданка поспешила в город, в библиотеку... А может, не поспешила; она, должно быть, не умела читать.
«Я всегда вспоминаю моего отца, - говорил дедушка, - когда читаю, как дон Кихот отбирал таз у цирюльника. Мы тоже поили голодных и кормили жаждущих».
Обобществленные коровы мычали, освобожденные женщины голосили, коммуна рождалась.
Но ненадолго.
Вот, скажете Вы, насилие ничего не решает, нужно перейти на следующий уровень - уровень политэкономии.
Правильно, нужно. И я делаю эту попытку: труд и капитал - то, что я рассматриваю в следующей части. Так сказать, с поверхности в глубину.
«Труд упоминается лишь абстрактно, преимущественно как средство инвалидизации. Между тем, труд - единственное оздоровляющее общество средство, которое знает наука. Оздоровляющий труд - это труд промышленный».
Рада бы с Вами согласиться. Но в Советском Союзе такой, а именно оздоровляющий, труд не стал действительностью. Рассматривать тот труд, который был в Советском Союзе, как оздоровляющий - значит, впадать в абстракцию (в худшем значении этого слова).
О труде как средстве инвалидизации в условиях капитализма подробно говорится у Маркса: «Капитал», гл. 11, 12, 13.
А что СССР? Что обычный промышленный труд? Что изменилось?
Технология та же самая. Может, изменилось отношение к человеку?
К сожалению, нет. Дисциплина, дисциплина, дисциплина. Шаг влево, шаг вправо - наказание. Можно найти информацию о законах 1930-х, по которым рабочего ждала тюрьма, если он опаздывал встать за станок.
Тут, конечно, нельзя только цитировать Гегеля. Нужны какие-то свидетельства.
У Маркса для этого были отчеты фабричных инспекторов.
Я же воспользуюсь двумя свидетельствами.
Моя мама в середине 1970-х училась в Омском медицинском институте и проходила практику в поликлинике при Омском шинном заводе. То, что она там увидела, было тягостно: множество работниц, еще совсем молодых девушек, были больны раком вследствие технологии производства шин.
«Государству, - по мнению моей мамы, - это было даже выгодно: работницы умирали прежде, чем доходила их очередь на квартиру».
В новых работницах недостатка не было: все новые и новые девушки покидали деревню в надежде найти лучшую долю в городе.
Это - первое свидетельство.
Второе - https://www.novayagazeta.ru/articles/2017/02/21/71583-krasnoyarsk-50-ottenkov-chernogo.
Это - современная российская публицистика об «оздоровляющем» влиянии Красноярского алюминиевого завода. Да, статья уже о временах капитализма. Но завод - в том-то и беда - не изменил технологию с советских лет. А для здоровья важна технология, а не то, есть или нет твоя фотография на доске почета.
«Писать об экологии Красноярска, - делится журналист либеральной «Новой газеты» Алексей Тарасов, - предельная безнадега. С 1991 года этим занимаюсь. Не меняется ничего. Ну - почти ничего. До Дерипоски, когда местным бандитам принадлежала треть выплавляемого металла и ими же осуществлялось оперативное управление, КрАЗ переселил из-под своего факела деревню Коркино и поселок Индустриальный, где у детей молочные зубы сгнивали прежде, чем вырастали коренные. А у коров, которых пробовали здесь заводить, отваливались копыта и рога. Фтор разъедал даже стекла в домах - точно по ним прошлись грубой наждачкой. На погост везли 30-летних с размягченными костно-мышечными тканями».
Алексей Тарасов признает, что продержись Советский Союз подольше, технологию бы модернизировали. Но на момент 1991-го имели, что имели.
«... подлинная опора Октября - новые хозяйственные механизмы, особенно механизмы растущих нетоварных связей в промышленности».
Нетоварные связи в промышленности появляются (пусть и в зародыше) еще в мануфактуре (см. «Капитал», гл. 12, п. 4 «Разделение труда в мануфактуре и разделение труда в обществе»). Нетоварные связи ничего не дают рабочему, если не решена проблема инвалидизации.
Инвалидизация - факт. Но почему? Понятно, что мы должны говорить не только о машинах, не только о технологиях, но и об отношениях.
И вот тут пора рассмотреть аппарат.
Вы критикуете мои тезы относительно аппарата, делая следующие замечания:
«История названной базы данных вообще может наглядно показать новые формы взаимодействия «аппарата» и «публики», точнее, новые формы тождественности этих «видов» людей».
Но как нельзя рассматривать машину отдельно от отношений, так нельзя рассматривать отдельно от них и наилучшую базу данных. На чем основана Ваша уверенность в том, что эта база данных не станет фундаментом для технократии?
Процитирую Хабермаса:
«Если станет возможным настолько рационализировать принятие решений в условиях неопределенности, что исчезнет «симметрия растерянности» и тем самым вся проблематика принятия решений вообще, то тогда политику останется лишь фиктивная деятельность по принятию решений» («Техника и наука как «идеология»).
Политика исчезает, а вместе с ней исчезает и публика.
Вы скажите: я об этом и говорил - ни публика, ни аппарат, а рациональное принятие решений.
Хорошо.
Но Маркузе предостерегает: «Эта рациональность есть форма скрытого политического господства; технический разум сам есть идеология» (цитата по работе Хабермаса «Техника и наука как «идеология»).
Вот мы рационально уяснили, что ради шин кто-то должен умереть. Это - указание «технического разума», поэтому виноватых нет.
Такая логика работает только при капитализме, вероятно, скажите Вы. А наш аппарат лучше? Ленин вообще не был уверен, что этот аппарат - наш.
Таким образом, мы рассмотрели насилие как верхний пласт явления, потом углубились в исследование инструментальной деятельности и отношений, в которых эта деятельность осуществляется.
Насилие расчистило место для новых форм. И где эти формы?
Что у нас осталось?
«Определение Народной Кореи как квазифеодализма просто смешно».
Определение Кореи как Народной тоже. То есть тоже смешно.
Тут не место углубляться в данный вопрос. Я лишь обращу Ваше внимание на следующие источники: 38north.org - это ресурс одного северо-американского института, который специализируется на КНДР; и «В лучах Солнца» - довольно любопытный фильм о буднях корейской девочки, снятый российским режиссером под надзором корейских «консультантов».
«Вероятно, мысль о том, что рабочий, не доводящий действия до автоматизма, может научить все общество думать, не посещала написавшую тезисы».
Это - классическая мысль (она вытекает из учения Маркса - Ильенкова). Но... Первое - это то, что рабочий в СССР не был свободен от автоматизма, инвалидизации, etc. Второе, у «классиков» это, скорее, набросок, некоторое предчувствие, нуждающееся в конкретизации по мере творения новых форм.
В конце 13-ой главы Маркс рассказывает о рабочем из Сан-Франциско (с. 498, 2-ое изд.), который, сменив множество работ, стал почти универсальной личностью - человеком. Как это понять так, чтобы избегнуть дурной бесконечности?
Вероятно, так: меняя виды деятельности, рабочий, в конце концов, сформировал у себя способность к деятельности как таковой.
Вот только менял этот рабочий виды деятельности не от хорошей жизни - от безработицы.
Но советский рабочий не знал безработицы? Да.
Только доля его все одно была тяжелой, и об этом все знали. Как говорит моя мама: «Я всегда писала, что лучшие комсомольцы едут на БАМ, но сама оставалась дома».
Пусть цинично, но откровенно: в СССР мышление - это привилегия интеллигенции; в СССР интеллигенция учит общество думать.
Пока меня не побили цитатой, что немецкий пролетариат есть наследник немецкой классической философии, прикроюсь Лениным:
«Мы сказали, что социал-демократического сознания у рабочих и не могло быть. Оно могло быть принесено только извне (курсив мой - М.П.). История всех стран свидетельствует, что исключительно своими собственными силами рабочий класс в состоянии выработать лишь сознание тред-юнионистское <...> Учение же социализма выросло из тех философских, исторических, экономических теорий, которые разрабатывались образованными представителями имущих классов, интеллигенцией (курсив мой - М.П.)» («Что делать?», с. 30, 5-е изд. ПСС).
Противоречие? Нет, если подчеркнем слово «наследник», тот, кто работает с привнесенной извне формой.
Вопрос в том, что интеллигенция привносит, революционное или контрреволюционное сознание.
То, о чем пишите Вы (пролетариат, который учит общество думать) - дело будущего.
Пока все играют старые роли.
«Это не значит, конечно, что рабочие не участвуют в этой выработке (выработке теоретического сознания - М.П.). Но они участвуют не в качестве рабочих, а в качестве теоретиков социализма» («Что делать?», с. 39, 5-е изд.)
Последнее:
«Вопрос «почему грубый коммунизм не переходит в коммунизм?», если принимать расшифровку Ильенкова - это вопрос, тождественный проблеме самопорождения сознания в классической немецкой философии или проблеме порождения человека человеческим трудом в современном материализме».
То есть «почему грубый коммунизм не переходит в коммунизм» - это вопрос или видимость вопроса? Вопрос.
Ильенков, говоря о грубом коммунизме, пользовался выражением «первый шаг» и не скрывал, что после первого шага должен быть второй. В выступлении на международной конференции он старался рассмотреть эту проблему, скорее, в позитивном ключе. Но у него самого позитива уже почти не оставалось - см. Письмо к Жданову.
Первый шаг, второй шаг - это не ошибочное представление «российского теоретического сознания», а реальность.
К слову, не пренебрегайте «российским теоретическим сознанием3» - были люди, они своими глазами видели разрыв между действительным Советским Союзом и учением Маркса - Ленина, это была их личная трагедия. Если смотреть на историю, как Гегель, то можно сказать: то, что у нас был Октябрь, - это то единственное, что делает нас существующими для истории; и если мы еще существуем (а, может, уже не существуем), то лишь потому, что чувствуем боль от того, что не сбылось. И если мы еще можем быть полезными для истории, то лишь пониманием того, почему оно не сбылось. А тогда идеализация прошедшего недопустима.
Что касается меня, то я не принимаю капитализм, но я также не склонна идеализировать СССР. Последнее, на мой взгляд, ошибка: разве практика не свидетельствует против этого? То, что появится в будущем, не будет ни капитализмом, ни «реальным социализмом».
Что я хотела сделать в своей статье? Поставить некоторые вопросы. И я это сделала.
Что еще? Определить метод для разрешения этих вопросов. Я это тоже сделала в предисловии.
1 См. Диалектика революции, или Имманентность против Трансцендентности - http://propaganda-journal.net/10068.html.
2 См. О характерных дефектах гносеологического процесса на примере статьи «Диалектика революции» - http://propaganda-journal.net/10082.html.
3 И еще: было бы полезно развести «российское теоретическое сознание» и «советское теоретическое сознание». Что до меня, то я воспринимаю «российское теоретическое сознание», «россиянка», «русская», как пощечину. Россияне - те, кто выбрал Ельцина. Русские - это члены «Союза русского народа Михаила Архангела». Если бы мне было нужно определить национальность, я бы сказала, как Маяковский: «по национальности я советский». «Как Вы же критикуете СССР?» - скажет, может быть, читатель. А кто не критикует свою национальность? И еще одно: «советское теоретическое сознание» необязательно просоветское. Перестроечный «Новый мир» - антисоветский по направленности, но это - советское теоретическое сознание: человек другой культуры не поймет, про что там пишут. Водораздел проходит по тому, как понимают слова, символы. Я как-то писала статью об американском студенте (ныне покойном), которого судили в КНДР за кражу плаката, а главред предложил заменить слово «плакат» на «баннер»; вот он уже носитель не-советского сознания. В советском и не-советском сознании символы читаются по-разному. С тех пор как я это поняла, я позволяю себе известную долю игры. Вот я надела вышиванку. Для украинского сознания, я - националист. А играю я или в «друга народа», интеллигента-разночинца, или в секретаря райкома на колхозном поле. Смысл игры в том, кто какую интерпретацию даст. Конечно, тут есть элемент постмодерна. Но моей первой мыслью при «встрече» с вышиванкой в магазине было: «О! Оденусь, как Никита».
