Вернуться на главную страницу
Рецензия на книгу К.В.Сорвина «Очерки из истории классической философии»
Книга К.В. Сорвина «Очерки из истории классической философии» [1] стоит особняком от надоевших методичек и классических учебников по истории философии. Это действительно редкая, особенная в классически-философском понимании этого слова книга. В интригующем научном исследовании представлено, говоря языком Гегеля, движение самопознающего духа в опыте великих характеров. Не случайно первая часть «Очерков» предваряется отрывком из Данте с описанием философского холма. Автор четко фиксирует острую непохожесть на предшественников, яркую индивидуальность каждого, кто двинул вперед философскую мысль. И это происходит, как не парадоксально звучит для здравого смысла, из-за максимального погружения «великого характера» во всеобщность. Именно с этого парадокса, который явно не постулируется, но который ты выводишь сам по прочтении текста, и начинается книга.
Вместе с автором ты проходишь увлекательный путь движения философии, весь круг от «индивидуальной оппозиции субъекта по отношению к традиционным формам этической и духовной жизни» [1, с. 14] до вершины классической философии - Гегеля, - учение которого выводит на абсолютное принятие субъектом всеобщего.
«Очерки» не являются учебником, но, в то же время, несут в себе могучий педагогический потенциал, поскольку заставляют задуматься. Задуматься о себе, о своем личном участии в движении духа. О том, как и чем себя ограничивать, дабы пробудился ум. Автор не пишет о том, с чего, по-Аристотелю, начинается философия, но многие места книги настолько неожиданны, что вводят в восхищение весьма и весьма далекое от обычного «ойканья». Ты с удивлением, обнаруживаешь, что средние века были не такими уж «темными», не разрывом в органической связи духа, не безвременьем, а как раз наоборот. Оказывается, именно благодаря христианству впервые появилась возможность поставить вопрос о связи времени с миром человека, и этой возможностью воспользовался Аврелий Августин. Онтологическое доказательство бытия бога Ансельма Кентерберийского не потеряет своей значимости и в споре Гегеля с Кантом. Попытка Фомы Аквината объединить учение Аристотеля со Святым писанием окажется вовсе не бесплодной, а намечающей перспективу обретения субьективным духом объективности.
По-другому, новую книгу К.В. Сорвина можно назвать книгой основных парадоксов науки о мышлении. Это касается и самой идеи изложения философской классики. Действительно, если развитие философии - объективный процесс, совершающийся с необходимостью, то почему же сами «Очерки» представлены не в виде движения масс, но лишь сменяющих друг друга ярких индивидуальностей, личностей? Ведь если мы ставим личность во главе угла истории, то сразу возникает вопрос, что же на нее совсем не распространяется необходимость, или у личности с необходимостью особый счет? Не случайно на обложку книги вынесены слова Тита Лукреция Кара:
Как и откуда, скажи, появилась свободная воля,
Что позволяет идти, куда каждого манит желанье,
И допускает менять направленье не в месте известном,
И не в положенный срок, а согласно ума убежденью?
Вопрос, к которому привело развитие древнегреческой философии, получивший свое первое, абстрактное разрешение в средние века, явился основным вопросом немецкой классической философии. Потому так и интересен Фихте, бывший в философских учебниках «лишь субъективным идеалистом». Потому и Кант не «глупый моралист», к которому можно лишь скатиться, а мудрый помощник, помогающий тебе в каждый момент жизни зафиксировать дилемму свободы и необходимости, потому и текст Гегеля читаешь не для общего кругозора, а чтобы дух в лице тебя самого обрел действительность.
Стать действительным субъектом - вот цель, которую ты можешь (и хочешь!) поставить по прочтении книги. Но с чего начинать? - конечно, сначала. Нужно всего-навсего найти в себе Сократа - первого человека, введшего принцип морали в качестве единого принципа. Понятно, в наше разорванное время в себе легче выявить Фрейда. Но, тем не менее, этот вопрос очень важен - или я несу личную ответственность за судьбу всей субстанции, или я, как и подавляющее большинство людей, останусь в плену «наивной нравственности» (Гегель).
Насколько часто, много и глупо проблема морали обсуждается в средствах массовой информации, настолько мы видим полное отсутствие морали. Стать моральным человеком чрезвычайно тяжело в мире, в котором за тебя «все решают». Как, подобно Сократу, ввести себя в такую деятельность, где ты сам мог бы отыскивать общечеловеческие смыслы, а если их нет - творить? Или философами должны стать все, дабы обрести свою собственную форму? Как, скажем, каменщику обнаружить образ пространства в своем труде? Ведь по-Канту, человек потому и свободен, что категория пространства задана ему априорно, как форма связи созерцания. Но и Канта в себе надо найти. Вдохновенный труд К.В. Сорвина к этому призывает - сотворить в своей деятельности Сократа, Канта, Фихте, Гегеля, Маркса, Ильенкова и, тем самым, обрести основной принцип Спинозы - «знать и уметь - одно и то же».
Сократ потому и есть начало всякого понимания, что истинная нравственность всегда моральна. Это всегда тобой добытая нравственность. Именно поэтому Сократ - исток и христианского мировоззрения, представители различных конфессий которого сейчас стремятся найти общие точки соприкосновения в поисках выхода из тупика движения человечества, преследующего исключительно частные интересы. В том критическом состоянии, в котором находится планета, человек, даже не знакомый с философией, понимает, а если нет, то остро чувствует, что тотальная обезличенность общества достигла предела. Потому и «Я» автора звучит не выпукло и пафосно, а всегда по-дружески. Потому и философы не выставлены по рейтингу, а в анализе путей разума и веры акцент сделан вовсе не на различие этих путей, - прослеживается связь веры религиозного человека во внутренний порядок вещей и философского понимания всеобщей природы вещи. Потому книга остросовременна. Как часто мы раньше бездумно цитировали Маркса: «Религия есть опиум народа»! Но увидеть генетическое родство религии и философии могут немногие. Потому и не поняли Ленина, утверждавшего, что марксизм возник не в стороне от столбовой дороги развития человечества!
Стоит задуматься над этим, как сразу обнаруживаешь буквально кричащий парадокс, - как в обществе предельного разделения труда (капитализм) возникла система, исходящая из целого и определяющая себя из самой себя? Ты сам фиксируешь это противоречие - великой человеческой теории и грязно-торгашеской практики. Возможно ли разрешение этого противоречия? Как удержать его, очистить до логической формы? Дает ли автор нам какую-либо подсказку?
Красной нитью через всю книгу К.В. Сорвина проходит тема разрешения дилеммы свободы и необходимости. По Сорвину - это осевая линия истории, истории философии, человеческой личности, религии, права. Везде, всегда и во всем человек упирается в эту проблему. Потому и нерв книги предельно натянут, что в ней нет ни малейшей лазейки, взгляда в сторону, ни одного слова «не о том». По-другому эту осевую линию можно назвать тождеством мышления и бытия. Тождеством мышления, которое всегда (!) свободно, и бытия, с необходимостью подчиняющего все мировому логосу.
Но почему все-таки мышление и бытие разделяются? И разделяются не только в научных исследованиях, но и в реальной жизни? Почему мы не способны осуществить то, что задумали? Почему выпускники строительных вузов не умеют строить дома, экологи не спасают мир от экологической катастрофы, а записные психологи лишь калечат души детей? Почему объяснения философами наличного бытия вовсе не ведут к его преобразованию в соответствии с идеалами истины, добра и красоты? Именно в свете этих сверхзлободневных вопросов читатель книги прослеживает цепочку Августин - Декарт - Кант, понимая, зачем и почему мышление и бытие в науке разделились. Почему проблема «сплошного картезианства» современного общества напрямую связана с Кантом, в учении которого позиция Декарта доведена до предела, до момента принципиальной непознаваемости мира?
Но предел учения самого Канта, отработанный Фихте, не менее интересен читателю. Если понять, как и почему в контексте трансцендентальной философии происходит переход от разделения мышления и бытия к их тождеству, то и в реальной жизни мы будем искать его вовсе не эмпирическим путем, а вооруженные знаниями. Именно тогда крылатая фраза Френсиса Бекона - «знание - сила» - не будет пустым призывом.
Истинная наука никогда ничего не выдумывает из головы. Общественное бытие определяет сознание, а наука - основной рефлексивный элемент сознания. Обращение к Фихте и происходит потому, что действительные ученые настойчиво исследуют в теоретическом ключе существенный элемент реальной жизни, который эта жизнь утратила. Причем предельно утратила, полностью, абсолютно. Элемент, без которого, сколько ни бейся, предметно-преобразующая практика будет ущербной, односторонней; а значит, уже в контексте педагогического процесса, мы никогда не воспитаем ребенка умным, поскольку ум можно обрести только за счет выведения его, этого ума, из умной практики, то есть практики, исполненной понятия. Но практика «хромает» на одну ногу. Точнее - эта нога деревянная. И имя у этой «деревянной ноги» - субъект.
Но как и почему мир потерял субъектность, то есть способность человека самостоятельно выявлять всеобщую природу вещи и класть ее в основание собственной деятельности? Субъектность подменена абстрактной активностью. Универсальная мыслящая способность - «вариативностью поведения индивида». Но, понятно, в обоих случаях - это не одно и то же.
Субъект всегда универсален, лжесубъект - многополярен, вездесущ, но, увы, он идет «туда, не зная куда, ищет то, не зная, что». Лжесубъект толерантен. Его основной принцип - релятивизм, поэтому и вопрос об истине для него всегда открыт. Истины для лжесубъекта просто не существует. Истина для лжесубъекта - это ограничитель его многоликости. А манкуртом он быть не хочет.
В этой связи необходимо отметить еще один момент книги К.В. Сорвина, требующий особого внимания. Автор «Очерков» фиксирует парадокс, который зародился в эпоху средневековья: «Мысль, запертая в пределах заранее принятых постулатов, как правило, в большей степени способна увидеть и найти проблему там, где для мысли свободной не будет ничего, кроме само собой разумеющейся очевидности» [1, с. 122-123]. Далее автор поясняет. «Конечно, формирующиеся в такой ситуации проблемы чаще всего носят надуманный и искусственный характер, однако, среди этой горы ненужных интеллектуальных шлаков только и может вызреть подлинная жемчужина мысли, появление которой в иных условиях было бы попросту невозможным» [1, с.123].
Кого способна родить современная эпоха, утратившая даже какой-либо намек на обращение к истине? Именно этим и страшно наше время, что утеряны родовые корни человека, а отсюда и предельная манкуртизация общества, как бы толерантные лжесубъекты от этого не открещивались. И повторюсь, это происходит потому, что один элемент истины, как тождества субъективого и объективного, полностью заменен суррогатом, палиативом, а соответственно и второй элемент вовсе не есть объектность.
Говоря простым языком, человек утратил специфически человеческое мышление, и, надо признать, основной вектор научных исследований направлен вовсе не на то, как человеку обрести свою собственную форму.
«Очерки» читаются легко, благодаря энциклопедическим знаниям и высочайшему литературному таланту автора, и, вместе с тем, необычайно трудно, ввиду того, что они тебя изнутри глубоко «перепахивают», не оставляя выбора, подвигая к самостоятельному творчеству вместе с великими философскими умами.
Но, все-таки, насколько правомочен такой ход автора «Очерков», - представлять атрибуты личности - свободу, творчество, субъектность - атрибутами истории философии? Ведь категории, коль скоро и о них в книге идет речь, всеобщие связи не только логической деятельности человека, но всей объективной действительности. Даже если исключить узкопрагматический подход, польза от знаний все-таки должна быть, и вовсе не для рождения красивых миражей, а с целью присвоить «ум вещи». Именно в этом и заключается истинная свобода. Но если даже и поставить в упрек К.В. Сорвину недостаток онтологизации философских тематик, то в процессе рефлексии поставленных автором проблем, ясно осознаешь, что любая онтология снимается и выводится из деятельности. И именно поэтому, строго говоря, книгу нельзя назвать «Очерками по философии», поскольку она написана на стыке трех наук - философии, психологии и педагогики. И если, как в басне, выводить мораль книги, то она гениальна и как все гениальное предельно проста - ни одному человеку, ни одна книга (в том числе и по истории философии) никогда не принесет пользы, если у него самого нет внутренней интенции стать личностью.
С особой добротностью и пониманием предмета написаны завершающие четыре очерка о Гегеле. Это действительно преобразованный и понятный тебе Гегель. Но автор «Очерков» не скатывается до банального пересказа учения немецкого мыслителя. «Понятность» Гегеля (что само по себе уже огромное достижение!) совсем иного рода. Автор новой книги творит не себя, не оригинальный текст и даже не нового Гегеля. Автор творит читателя, взявшего в руки «Очерки». Таким чутким вниманием к другому «Я» К.В. Сорвин сразу выдает в себе ученика Ф.Т. Михайлова, совместная работа с которым над проблемой интерсубъективности определила вектор всей деятельности автора. Лишь в ответном обращении читателя видится смысл книги. И поэтому ее хочется читать. И лишь поэтому творящее Я читателя творит самого К.В. Сорвина. И лишь поэтому работа Фихте «Назначение человека» (столь подробно описанная в «Очерке 9») обретает марксистский голос. И лишь этим дерзким обращением К.В. Сорвину удается преодолеть собственный «профессиональный кретинизм», как философа. От книги невозможно оторваться, ее читаешь на одном дыхании и постоянно по прочтении каждой главы вспоминаешь слова Э.В. Ильенкова о том, что личность - это человек лучше всех делающий свое дело.
Главы о Гегеле - это все больший и больший переход из собственно философских исследований в психологические и педагогические. Читатель все яснее осознает тот единственный путь, благодаря которому ты только и способен «лучше всех выполнять свое дело». И этот путь - дойти до вершины понятия - понимания сути дела.
Заслуживает особого внимания связь философского изложения, представленных учений великих личностей истории философии, с естественно-научной и социологической проблематикой. По прочтении видно, что сам автор не понаслышке знаком с первым и вторым началом термодинамики, с принципом неопределенности Гейзенберга, с социологическими исследованиями М. Вебера, Э. Дюркгейма. И среди самих историков философии К.В. Сорвин ищет и находит созвучных себе предшественников - В. Виндельбанд, М. И. Туган-Барановский, М. Шелер, К. Фишер. Потому и основной вопрос философии - отношение мышления к бытию - представлен в виде проблемы идеала. И эта проблема, каждый раз возникающая на новых витках повествования книги, является вопросом, обращенным к тебе. Еще раз отметим, именно в главах о Гегеле этот вопрос находит разрешение и рождает неодолимую потребность самому взять в руки «Науку логики». Но, казалось бы, зачем, если автор «Очерков» уже рассказал, что Сократ и Платон первыми решили вопрос об истинном основании поступков, и тебе уже известно, чем «суждение качества» отличается от «суждения рефлексии»? Может для того, чтобы обрести конкретное понимание идеала? Понять, что даже идеал, рожденный сэром Томасом Мором, на самом деле не есть в буквальном смысле утопия, что даже роман «Утопия» жизненен, даже его, снимая наш прагматически-атомарный век, умное сознание «заставит работать на себя».
Автор «Очерков» не вдается в доскональные подробности, каким образом Гегель предлагает духу сделать все определения своими, но вектор психолого-педагогической деятельности ты ловишь абсолютно верно - ни одного данного, «чужого» определения!
Завершающий аккорд книги - это квинтэссенция глубоких мыслей о религии, искусстве, государстве. Мыслей, которые и тебя неосознанно и хаотично тревожили. Но здесь ты сразу все схватываешь в единстве, в системе. Очерки о Гегеле как раз об этом. Поэтому сама книга и приподнимает твой дух, и одновременно оставляет внутри реального мира, помогая отличать действительное от недействительного, существенное от несущественного. Учит отбрасывать лишнее. Учит тому, что чистая, категориальная форма - это не отрыв от действительности, а ее преобразование в соответствии с общечеловеческими смыслами. Пробуждает интенцию к обретению органической связи с бытием, благодаря пониманию понятия.
Еще раз подчеркну - действие этой книги удивительно. После нее действительно хочешь оставаться на вершине. Автор незаметно тебя туда «затащил». И ты незаметно приобрел другую мерность своего наличного бытия. Ты меряешь обыденное великим и по-другому просто не можешь. В наше время «самолюбивых посредственностей» все чаще осознаешь, что есть люди, охваченные манией величия, а есть действительно великие умы. Вереница великих характеров подвигает и тебя «не быть камердинером», но сотворить свой героический путь в движении мысли.
Литература
1. Сорвин К.В. Очерки из истории классической философии. 5-е изд., исправл. и дополн. / НИУ ВШЭ. - М.: «Русская панорама», «Творческая мастерская «БАБУР-СТМ», 2014. - 430с.
